Текст книги "Священное воинство"

Автор книги: Джеймс Рестон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Король Ричард не мог недооценивать страстную решимость своих противников воевать за веру.

Летом 1188 г. Саладин совершил вторую серьезную ошибку. Около года у него в заложниках находился бывший король Иерусалимский. Поскольку его королевство стало призрачным, сам Ги Лузиньян казался султану неопасным. Саладин был готов освободить короля, если тот поклянется, что навсегда отказывается от притязаний на бывшее королевство, никогда не поднимет оружия против мусульман и сохранит верность своему освободителю, а кроме того, в скором времени покинет Восток. Кроме того, за короля лично просила королева Сивилла, а султан был чувствителен к просьбам женщин. Помимо всего прочего, у Саладина были и свои политические соображения: ему хотелось противопоставить Конраду Монферратскому соперника в лице Ги, чтобы, по возможности, внести раздор в стан противника. Так или иначе, в июле 1189 г. экс-король Иерусалимский был освобожден.

Он сразу же нарушил свою клятву, заявив священникам, что она была принята по принуждению, после чего те тут же освободили Ги от всяких обязательств. Вскоре Лузиньян появился в Тире, где имел наглость потребовать ключи от города у маркиза Монферратского. Сначала тот смиренно ответил: «Я лишь служу королям, которые находятся за морем и не давали мне полномочий передать вам город», – но вскоре дипломатические формальности закончились, и Конрад проявил ледяное презрение по отношению к бывшему королю. Он обвинил Ги в неумении воевать и заявил, что тот утратил все королевские права после катастрофы под Хаттином. Более того, Конрад, чувствуя себя последним героем королевства, сам заявил притязания на трон. После этого Ги бесцеремонно выпроводили из города. Расчеты Саладина на соперничество двух правителей кое в чем оказались верными.

Несмотря на свою распрю, оба претендента на трон все же сумели договориться о судьбе остатков армии крестоносцев. Конрад позволил Ги набрать в Тире отряд для ведения военных действий за пределами города. Он это сделал отчасти потому, что хотел немного разгрузить Тир, переполненный беспокойными солдатами, не имевшими конкретного дела, отчасти – поскольку сам не имел особого желания сражаться вдали от защищаемого им города. До конца года Ги сумел организовать подобие нового войска. Его основу составили семьсот рыцарей, в основном госпитальеров, во главе с самим магистром де Ридфором, к которым присоединилось еще до тысячи воинов. Затем это войско усилили первые отдельные крестоносны, прибывшие из Дании и Голландии. Снова зазвучали призывы к священной войне, и у многих на устах были слова пророка Исайи: «Я доставлю твои семена с севера и с запада, чтобы ты мог собрать все свое воедино. И я велю северу: отдавай! И велю югу: не препятствуй!»

В августе 1189 г. это новоиспеченное войско крестоносцев стояло у стен Акры, в восьми лигах от Тира. Саладин решил прислать туда подкрепление, но несколько опоздал. Город уже был окружен со всех сторон, а сил защитников недоставало, чтобы победить возродившегося и полного решимости противника. Саладин, армия которого растянулась от Алеппо до Керака, не мог эффективно пресечь эту новую угрозу. Крестоносцы с одной стороны организовывали нападения на город, а с другой – защитили себя от контратак мусульманской конницы с помощью огромной траншеи. Они одновременно и нападали, и оборонялись и не могли ни продвинуться вперед, ни отступить.

Больше месяца, до самого октября, продолжались боевые действия у стен Акры – стороны атаковали и контратаковали, но ни одна не могла добиться серьезного успеха. 4 октября произошла ожесточенная и кровавая битва с сотнями жертв с обеих сторон, во время которой Лузиньян и Конрад Монферратский смогли наладить нормальное боевое сотрудничество. Сражение окончилось победой мусульман, но она не стала решающей. Во время боя был момент, когда крестоносцы напали на лагерь самого Саладина, но он сумел отразить атаку с помощью своей месопотамской конницы.

В этом бою погиб магистр тамплиеров Жерар де Ридфор, последняя из горячих голов среди крестоносцев. Он был казнен мусульманами, после того как попал в плен после неудачной атаки, и сразу канонизирован католиками. Рассказывали, будто друзья уговаривали его отступить, но Жерар отвечал: «Пусть кто-нибудь посмеет сказать, когда я был не на своем месте или мог бежать прочь, зная, что Храм – в руках неверных!» Так поджигатель войн попал в число мучеников. Как писал в его эпитафии один католический комментатор, «счастлив тот, кому Господь даровал столь большую славу, кто был увенчан лаврами за участие в стольких сражениях и вошел в число мучеников!»

Но ни для одной из сторон этот день счастливым не был. Стремясь запугать крестоносцев, мусульмане бросили множество своих жертв в соседнюю реку Белус, так чтобы их противники могли постоянно видеть мертвые тела своих товарищей. Но эта выходка оказалась заразительной, как болезнь, распространившаяся по обе стороны боевых позиций. С самим Саладином случился приступ коликов, чему он иногда был подвержен, и хуже того – он впал в меланхолию и, по свидетельству очевидцев, бродил туда-сюда и бормотал известные тогда стишки: «Убейте меня вместе с Меликом, и Мелика – вместе со мной», видимо, подразумевая, что он хотел бы погибнуть, но только вместе с врагами. И его врачи, и его эмиры были очень встревожены болезнью султана. Они стали уговаривать его уйти отсюда подобру-поздорову, увести изнуренное войско и дать возможность крестоносцам убраться восвояси, если они пожелают.

Но те не желали уходить. Напротив, они готовились к продолжению осады, самой длинной за время Третьего Крестового похода. В январе следующего, 1190 г. Саладин, оправившись от болезни, снова отправил гонцов в разные концы исламского мира, от Багдада до Марокко, с требованием прислать подкрепления, чтобы снять наконец проклятую осаду с города. «Ислам просит вас о помощи, словно утопающий», – писал он. Кроме того, султан узнал, что армия Фридриха Барбароссы численностью в 260 000 человек уже подходит к Константинополю. Это не могло не тревожить главу мусульман – он не мог знать, что эта армия развалится летом того же года сразу после гибели повелителя.

Недовольные султаном ссылались на Коран, трактуя его не в пользу Саладина: «Если Аллах хочет причинить людям зло, то никто не в силах отвратить его». В мусульманском мире вновь оживились раздоры, были недовольные даже в лагере султана. Как писал один историк, «число злодеев возросло, и они стали откровенными. Они учуяли запах раздора – да отсохнут их носы!». Поэтому Саладину трудно было добиться решающего успеха.

Так создалась тупиковая ситуация. Ричард Английский и Филипп Август Французский, прибыв на Сицилию, узнали следующее: Тир оставался в руках крестоносцев, но сколько продержится его надменный владыка, маркиз Монферратский, никто не знает. Фридрих Барбаросса погиб, а его армия рассеялась в Анатолии. Уже полтора года продолжается осада Акры, но командует ею слабый и невежественный король Ги, потерявший авторитет, в законность прав которого мало кто верит.

Глава 16
НА СИЦИЛИИ

1. В гостях

В конце XII столетия Сицилия была перекрестком дорог средиземноморской цивилизации. Здесь, в формально едином норманнском государстве, относительно мирно жили вместе арабы, ломбардцы из Северной Италии, греки из Византии и норманны из Северной Европы. Этническая и культурная пестрота этого острова отражала богатство и разнообразие культур, созданных людьми, населявшими берега великого моря. Разноплеменные ученые, жившие здесь, переводили с арабского на латынь труды восточных математиков, медиков, философов и тем способствовали знакомству европейцев с восточной мудростью. В свою очередь, жители Востока узнали легенды о короле Артуре и рыцарские романы, переведенные здесь на арабский. Сицилийцы гордились своей страной и не считали ее колонией или перевалочным пунктом для других народов.

Прибытие английского флота в Мессину было одним из самых поразительных зрелищ для коренных сицилийцев. Море, насколько хватало глаз, было заполнено военными кораблями разных видов, на которых толпились возбужденные чужеземные моряки. Их радостные вопли, лязганье металла, треск канатов, звуки труб слились в один невообразимый шум. На носу флагманского корабля стоял сам Ричард в великолепных королевских одеждах, с посохом пилигрима в руке. Все это со стороны выглядело впечатляюще – Плантагенет был мастером устраивать зрелища.

За два дня до того на Сицилию прибыл Филипп Август – тихо, без всяких церемоний, словно простой купец, путешествующий по торговым делам. Весь его флот состоял из одного корабля. Филипп не стал встречаться с толпой на берегу, которая собралась, чтобы приветствовать столь высокого гостя, и слуги окольным путем отвели его во дворец. Ожидавшие разошлись в негодовании, ворча, что такому королю ни за что не спасти христиан. Он и в дальнейшем чурался местного населения, делая вид, что ничего не замечает, когда его солдаты на берегу вели себя неподобающе.

Ричард Английский вовсе не желал повторять подобных ошибок. Одним из первых его распоряжений был приказ установить на площади виселицы, чтобы публично казнить нескольких грабителей и убийц. Эта демонстрация власти выгодно отличала Ричарда от Филиппа и произвела огромное впечатление на сицилийцев. Один из них даже заметил: «Его слава меркнет перед его действительными достоинствами». Вскоре сицилийские «грифоны» (т. е. «греки» – прозвище сицилийцев) прозвали Филиппа Барашком, а Ричарда – Львом.

Сначала короли и их спутники тепло приветствовали друг друга, потому что у них было много общих дел, а взаимное раздражение еще не накопилось. Но и первые встречи прошли не совсем гладко. Уже на другой день, как будто недовольный общением с бывшим любимцем, Филипп Август сел на корабль и отбыл в Святую землю. Его отъезд оказался более пышным, чем прибытие. Но в тот же день на море начался шторм, а Филипп был подвержен морской болезни, и вскоре он вернулся в Мессину, чтобы продолжать переговоры уже в лучшем настроении.

Более серьезную проблему представлял король Сицилии. Это был Танкред, захвативший трон два года назад, после кончины законного короля Вильгельма Доброго, добродушного католического государя, который первым узнал о катастрофе в Иерусалиме и поднял тревогу. Вдова Вильгельма Иоанна Плантагенет была младшей дочерью королевы Элеоноры и младшей сестрой Ричарда. Захватив трон, Танкред заточил Иоанну, и это никак не могло понравиться ее брату. Кроме того, здесь речь шла о больших деньгах: приданое Иоанны включало ее позолоченный трон, золотой стол длиной в 12 футов, большой шелковый шатер, двадцать четыре золотые чаши, а также флот из ста военных галер, взятый в аренду на два года. Когда Ричард выразил протест против такого обращения с сестрой, Танкред освободил ее, оставив ей лишь несколько необходимых вещей.

Вдобавок к напряженным отношениям с королем-узурпатором среди местного населения росла тревога, вызванная действиями Ричарда. В принципе сицилийцы очень не любили европейцев-северян, и прибытие к ним Ричарда создавало прецедент. Он быстро забрал под свой контроль стратегические укрепления вокруг Мессины, а также занял монастырь Ля-Маньяра, отделенный от острова проливом, и поместил туда свою сестру Иоанну, чтобы она жила там в безопасности. Затем Ричард завладел монастырем на одном из островов на Дальней реке, выгнал монахов, оставил там охрану и устроил свой арсенал. Сицилийцам были не по душе эти агрессивные действия, им мерещилось, что за ними последует полная оккупация их острова.

Опасная ситуация началась с оскорблений. Люди Танкреда стали обзывать англичан «длиннохвостыми», намекая на хвосты чертей, а англичане, в свою очередь, прозвали их «недомерками, похожими на арабов». Сам Ричард обозвал сицилийцев «женоподобными». Не хватало только искры, чтобы вспыхнул пожар.

Беспорядки начались со спора между английским солдатом и местной торговкой из-за веса и цены буханки хлеба. Когда англичанин устроил ссору из-за грошей, на него напала уличная толпа, сбила с ног и затоптала насмерть. Вслед за этим вспыхнула настоящая смута, во время которой были убиты несколько невооруженных английских воинов. Ричард попытался успокоить смутьянов и сам проехал на коне по улицам, уговаривая горожан успокоиться, но те отвечали ему насмешками. После этого ворота Мессины закрылись.

Эти враждебные действия скоро переросли в побоище. Возможно, в душе Ричард рассматривал эту стычку с местными как некое испытание, пробу для его войска перед походом в Палестину. Как писал трубадур де Борн, «их Владыка точит и заостряет их, подобно ножам на точильном камне, и благодаря этому они становятся острыми и надежными и обретут вечную жизнь». Как бы то ни было, король построил свое войско и обратился к нему с речью: «Мои солдаты, мощь моего королевства, те, с кем я вместе прошел через сотни опасностей, покорил стольких тиранов и столько городов! Вы видите, как оскорбляет вас этот трусливый сброд? Сможем ли мы покорить турок и арабов, навести ужас на грозного противника, вернуть Иерусалим, если мы отступаем перед мерзкими женоподобными „грифонами“? Кажется, вы бережете свои силы, чтобы потом лучше воевать с Саладином?

Я, ваш король и повелитель, люблю вас и ценю ваше чувство чести. Но говорю вам снова и снова: если вы оставите эти преступные выпады неотмщенными, в дальнейшем вам уже никогда не подняться высоко. Даже старухи и дети восстанут на вас. Я не позову тогда вас за собой, потому что страх одних из вас поколеблет во время битвы веру других в себя. Я сам либо погиб бы, либо отомстил этим негодяям. Не пришлось бы мне отплыть отсюда одному, чтобы сразиться с Саладином! Оставите ли вы меня, своего короля, одного?»

Ответом ему был единодушный вопль: «Мы с тобой!» Король одобрительно заметил: «Мне по душе ваше желание смыть позор». Он собрал две тысячи храбрых рыцарей и две тысячи лучников. Его инженеры доставили огромный таран, а рыцари развернули устрашающее боевое знамя с изображением дракона. Ричард надел свои великолепные доспехи. Когда наглые горожане увидели это элитное войско во главе с самим королем, они, по свидетельству хрониста, «побежали, как овцы от волка». На самом деле все произошло не так быстро. Прошло десять часов, прежде чем знамена Плантагенетов взвились над стенами Мессины. И все же скорость операции была запечатлена в одном куплете:

 
«Наш король взял Мессину быстрее,
чем священник может вымолвить благословение».
 

Скорее, это замечание могло бы относиться к проворству, с которым Танкред выложил Ричарду тысячу унций золота в виде компенсации за смуту.

Хотя французские солдаты не участвовали в этой полицейской акции, рядом с английскими львами вскоре появились знамена с французскими лилиями, а Филипп потребовал своей доли в добыче, ссылаясь на соглашение в Везелэ о разделе трофеев во время Крестового похода.

«Кто же из нас имеет право вывешивать свои флаги, – язвительно ответил Ричард, – те ли, кто стоял в стороне, пока другие дрались, или те, кто смело бросился вперед?»

Это был не первый и не последний плевок Ричарда в сторону Филиппа. Все же английский король уступил – у них были тогда гораздо более важные дела, требующие решения.

К ним относились, например, такие вопросы, как азартные игры в армии, права собственности погибших на войне и даже цены на хлеб. Все это не было согласовано в Везелэ и не вошло в Шиньонский указ Ричарда. Оба короля собрались, чтобы решить эти дела, через несколько дней после взятия Мессины. Инцидент, произошедший между солдатом и торговкой хлебом, заставил их начать регулировать правила торговли хлебом и вином для нужд войска. Теперь торговцы могли продавать продукты военным по цене только на десять процентов дороже той, за которую их приобрели. Запрещалась продажа и перепродажа мяса животных, если не было известно, когда они были убиты, и свежее мясо можно было продавать только при условии, если животное убито прямо на территории военного лагеря.

Правила, регулировавшие азартные игры, были более интересными. Ни один солдат или матрос отныне не имел права играть в кости на деньги. За это полагалось суровое наказание. Солдата должны были сечь в голом виде перед строем в течение трех дней, а матроса следовало в течение трех дней окунать в море. Конечно, для рыцарей и духовных лиц было сделано исключение, но и им было запрещено проигрывать больше двадцати шиллингов за один день. Уличенные в этом духовные лица и рыцари должны были заплатить штраф в 100 шиллингов в армейскую казну за каждое подобное нарушение. Однако для королей никаких ограничений не было установлено, и они могли играть сколько им угодно, с любыми ставками.

Оставался еще один нерешенный вопрос – судьба французской принцессы Алисы Капет, сестры Филиппа, бывшей любовницы Генриха, нареченной Ричарда, а в последнее время – пленницы королевы Элеоноры.

2. Новая королева

Будь мобилизация войск крестоносцев более быстрой и эффективной, их армия появилась бы на Святой земле в конце 1190 г. Однако уже наступила осень, хорошая тихая погода сменилась холодной и ветреной, на море стало штормить. Филипп с его боязнью морской болезни вовсе не горел желанием отправляться в рискованное путешествие. Вдобавок из Анатолии пришли тревожные новости о гибели Фридриха Барбароссы, и развал германской армии вновь поставил перед крестоносцами задачу лучше координировать свои силы. Оба короля решили зимовать на Сицилии.

Поскольку Филипп уже разместился в королевском дворце в Мессине, а местное население сохраняло глухую враждебность в отношении к англичанам, Ричард решил построить для себя большой деревянный дворец на горе над городом. Свое создание он окрестил «Матегрифон», что значит «Смерть грифонам» – в пику королю Танкреду и его подданным. На рождественских праздниках короли вели себя с показным дружелюбием, ходили друг к другу в гости, вместе пировали и охотились, хотя их отношения после смуты не изменились – Филипп скрывал неприязнь и зависть к Ричарду, подобно хитрой лисе. Но и «лиса» в свой черед попалась в собственную ловушку.

В начале нового, 1191 г. Ричард решил, что будет политически правильным помириться с местным царьком, поэтому 5 февраля он и Танкред встретились для переговоров в Катанье, перед церковью Святой мученицы Агаты. Она была особенно ярким примером зверской жестокости мужчины по отношению к женщине. Согласно католической агиографии, эту святую три столетия назад изнасиловал злонравный римский сановник, который решил также завладеть ее достоянием. По его приказу несчастную били железными крючьями, а потом отрезали ей груди. «Жестокосердный, неужели ты забыл свою мать и сосцы, которые вскормили тебя?!» – вскричала она, прежде чем ее, нагую, бросили на раскаленные угли…

Возможно, паломничество в церковь Святой Агаты настроило королей на чувствительный лад. Бывшие противники прониклись расположением друг к другу, вместе помолились и даже обменялись сказочными дарами. Танкред одарил английского короля бесценными золотыми и серебряными украшениями, боевыми конями, дорогими шелками и, главное, подарил ему четыре грузовых корабля и пятнадцать галер; Ричард подарил Танкреду самый великолепный двуручный меч, который когда-либо был создан оружейниками. При английском дворе верили, что это был знаменитый волшебный меч легендарного могущественного короля Артура.

В порыве дружеских чувств Танкред выболтал Ричарду, что ему известно о коварных замыслах Филиппа. Он показал и письмо от Капетинга, в котором тот обзывал Ричарда предателем и обещал стать союзником Танкреда, если только тот первым нападет на англичан.

«Я не предатель, никогда им не был и не буду! – рявкнул Ричард. – Я не могу так легко поверить, что французский король мог написать тебе обо мне такое».

Танкред поклялся, что письмо подлинное, и обещал представить свидетелей. Конечно, увидев это письмо, Филипп заявил, что оно поддельное, но для Ричарда это был удобный предлог выполнить свое давнее тайное намерение – отказаться от вынужденной помолвки с Алисой Капет. Для этой цели король призвал графа Фландрского, который незадолго до того явился на Сицилию с большим отрядом крестоносцев. Граф славился дипломатическими способностями и красноречием, и потому Ричард решил поручить ему вести переговоры.

Ответ Филиппа был суровым: «Если он откажется от невесты и женится на другой, я буду его врагом на всю жизнь». Услышав эту угрозу, Ричард спокойно обещал найти многих свидетелей и доказать, что его собственный отец обесчестил принцессу Алису и даже прижил с ней ребенка, поэтому-де она недостойна стать английской королевой. Поскольку два короля были тесно связаны узами военного союзничества, Филиппу оставалось лишь посетовать на беспардонность Ричарда и принять десять тысяч фунтов серебра – плату за нарушение обещания. Французскому королю пришлось проглотить еще одну обиду.

Если решение Ричарда помогло ему сбросить бремя одной из давних забот, то оно же создало новый вопрос – о наследнике английского престола. Если король не женится и не родит наследника, то корона может уйти к его младшему братцу принцу Джону, вызывавшему неприязнь и отвращение не только у англичан, но и во всей Европе. В далекой Франции этим тяжелым делом пыталась заниматься Элеонора Аквитанская. Наслаждаясь вновь обретенной свободой, она поместила Алису под стражу в Руане и стала искать ей подходящую замену в королевских домах Европы. Прежде всего она подумала об Испании, где Ричард был несколько лет назад на турнире еще в качестве графа Пуату. Там он проявил слабый интерес к Беренгарии, милой и мечтательной дочери короля Наваррского. Элеонора знала о том, что Ричарда мало интересует противоположный пол, но не считалась с этим. Когда на карту поставлены важнейшие дела, на это можно закрыть глаза, как и на другие мужские пороки. Ричард должен будет, ради блага династии, стать выше этого извращения. Кроме того, разве не было у него иногда сожительств с женщинами? Значит, его половое чувство амбивалентно, только и всего. Придворный трубадур короля Бертран де Борн величал его иногда «владыка Да и Нет». Что ж, пусть теперь Ричард выберет «Да». Разве у него уже не было сынка от какой-то дамочки из французской провинции? (Ричард, говорят, назвал незаконнорожденного отпрыска Филиппом, что было достаточно двусмысленно.) С точки зрения Элеоноры, ее любимому сыну стоило сделать нечто подобное ради династии Плантагенетов.

Когда Ричард с войском отправился в Марсель, его мать совершила поездку в Испанию, чтобы заняться Беренгарией. Придворные историки старались представить эту девицу в лучшем свете: «Она была более ученой, чем красивой (значит ли это, что она была нехороша собой?)»; «Она была целомудренной, скромной, благовоспитанной и добродетельной, чуждой фальши и двуязычию (значит ли это, что она была серой и скучной?)». Для Элеоноры главное достоинство этой девицы состояло в ее покладистости – она смиренно уступила уговорам сильной и волевой королевы.

Пока были улажены дела с заочной помолвкой, наступила зима, и путь через Альпы стал опасным, но Элеонору это не смущало. Она хотела поскорее доставить пойманную ею «овечку» своему льву, несмотря на горные снега.

«Элеонора – необыкновенная женщина, – писал о ней один из льстивых современников. – Красива и целомудренна, могущественна и скромна, доброжелательна и красноречива (что редко встречается среди женщин). Она неутомима во всяком начатом деле, и ее могущество вызывает восхищение ныне живущих».

Ричард словно почувствовал, что его волевая, властная мать собирается пересечь самые высокие горы Европы, чтобы навязать ему еще одну женщину. За несколько недель до прибытия Элеоноры и Беренгарии король собрал своих епископов и архиепископов в Мессине и, заявив о своем страхе перед карой, постигшей Содом, покаялся в грехе однополой любви. Он сказал, что отдает себя на милость Господа и просит дать ему прошение и силы для того, чтобы не поддаваться противоестественным склонностям, обещая стать на путь покаяния и отказа от этого греха. Епископы приняли его покаяние как искреннее, установили для него правила искупления греха, а затем провозгласили, что голова короля «освободилась от терниев распутства». «О, счастлив тот, кто, пав столь низко, может затем восстать с новыми силами, – писал по этому поводу хронист Роджер Ховеденский. – Счастлив тот, кто после покаяния снова не оступится в тяжкий грех!»

Возможно, Ричард осуществил это публичное покаяние, чтобы защититься от брачных планов своей матери Элеоноры. Со смешанным чувством радости и тревоги он проводил ее и свою возможную невесту на их квартиры в новом дворце.

И для английских, и для французских воинов, наблюдавших за торжественным прибытием кортежа Элеоноры, она была фигурой достаточно двусмысленной. Она была красивой, властной, умной, образованной, наконец, матерью десяти детей царского рода. В то же время она так и не родила наследника королю Франции, что и послужило причиной развода. Кроме того, ходили слухи о неверности Элеоноры Людовику VII (говорили, будто она изменяла королю с его братом и даже самим Саладином, – в этом случае молва была особенно жестокой). Она родила пять сыновей королю Англии, но он был так «признателен» жене, что заточил ее на шестнадцать лет. Некоторые считали Элеонору даже «дьяволицей». Вдобавок сам король Ричард, возможно в порыве, связанном с покаянием за свои противоестественные склонности, заявил, что его предки «произошли от дьявола и к нему же вернутся. Если гнил корень, то как можно ожидать добрых плодов?».

Но больше всех этих интриг и слухов армию тревожила видимая связь Элеоноры с поражением 1147 г. Появление этой пожилой, но еще привлекательной королевы-матери с ее свитой воскресило в памяти многих роковые события сорокачетырехлетней давности, когда во время Второго Крестового похода в войске появилась Элеонора на коне в полном боевом снаряжении, среди других амазонок-крестоносцев в сопровождении челяди и многочисленных повозок с багажом. Невольно вспоминались рассказы о том, что случилось тогда под Кадмосом, когда поезд с багажом королевы замедлил общее движение, вследствие чего часть войска крестоносцев отстала, и в конце концов они потерпели тяжелое поражение от турок. Тогда из-за присутствия королевы в походе его истинная цель в ночное время могла забыться во время соревнований поэтов и музыкантов и споров о природе любви.

Как таинственно заметил монах Ричард из Винчестера, «многим было известно то, чего бы лучше и не знать. Это ведь та самая королева, что при первом муже отправилась в Иерусалим. Но к этому добавлять больше ничего не стоит, лучше хранить молчание».

Элеонора пробыла на Сицилии всего несколько дней. Ее подопечная нашла подобающий прием во дворце Ричарда и затем была отдана на попечение его сестры Иоанны. Но свадебных настроений при английском дворе не было, и меньше всего о браке помышлял сам Ричард, тем более что у короля были все основания для этого: наступило время Великого поста. Он поручил матери решить кое-какие дела в Англии и проводил ее на ее корабль, следовавший в Рим.

После этого король снова стал думать о судьбах своего Крестового похода. Он хотел духовно подготовиться к своему главному предприятию и для этого вызвал из Калабрии знаменитого мистика и предсказателя Иоахима Флорского. Король хотел узнать, каким может быть исход великой войны между католиками и мусульманами и имеют ли к их походу какое-то отношение предсказания, сделанные в «Откровении святого Иоанна Богослова». Ричард слышал, что призванный им монах и мистик сам обладает даром предвидения и лучше всех умеет толковать «Откровение».

Король со своими архиепископами внимательно слушали монаха-отшельника, который говорил о том месте в Священной книге (Откровение, 12:1), где речь идет о Деве Марии, опорой которой служит Святая Церковь и чью главу венчают двенадцать звезд, означающие двенадцать апостолов. Ей противостоит семиглавый змей, сам дьявол. «Семь – конечное число, – сказал монах, – но связанная с ним злая сила бесконечна. Семь же голов здесь обозначают семь главных гонителей Святой Веры, от Ирода до Мухаммеда. Пять из семи голов, – продолжал толкователь, – уже мертвы, но две живы. Последняя из голов обозначает самого Антихриста, который теперь живет в Риме, и ему пятнадцать лет».

«Если так, то это, должно быть, папа Климент», – сострил король Ричард. При этих словах архиепископы дружно запротестовали. В любом случае папа был гораздо старше пятнадцати лет. Иоахим же продолжал. В свое время, сказал он, этот лжепророк станет папой и будет соблазнять истинно верующих, пока его обман не обнаружится, и тогда «Христос убьет его своим дыханием».

Шестой же головой, по словам монаха, был Саладин. Он сегодня самый злой гонитель церкви и должен потерпеть поражение, ведь он осквернил святой храм Гроба Господня и землю, по которой ступала нога Спасителя. Однако он вскоре потеряет все, что отнял у христиан, побежденный тем, кого всегда будут прославлять истинно верующие.

«Когда же это случится?» – спросил Ричард.

«Когда минет семь лет со дня взятия Иерусалима».

Ричард быстро произвел подсчет в уме. Выходило, что Саладин взял Иерусалим пять лет назад.

«Не явились ли мы слишком рано?» – снова спросил король.

«Твое появление было необходимо, – торжественно отвечал мистик, – ибо Господь дарует тебе победу над Его врагами и превознесет твое имя над всеми князьями земными».