Текст книги "Священное воинство"

Автор книги: Джеймс Рестон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

На тот момент в Иерусалиме среди командиров оставалось только двое рыцарей-мирян, а командование обороной находилось в руках непопулярных тамплиеров. Жители города не были расположены к рыцарям Храма и хотели, чтобы командование принял Балиан. Он неохотно уступил этим просьбам. Прежде всего он послал фуражиров за новыми запасами продовольствия для города, а затем посвятил в рыцари шестьдесят сыновей знатных людей и стал готовиться к обороне.

Но теперь, когда противнику удалось разрушить часть крепостной стены, Балиан понял, что положение безнадежно. Если ему нужны были новые доказательства этому, то их невольно предоставил патриарх, который предложил пять тысяч золотых бизантинов, или бизантов (золотая монета, имевшая хождение на Ближнем Востоке. – Пер.) пятидесяти гвардейцам за охрану пролома в стене. Эта сумма в пятьсот раз превосходила обычную плату за ночной дозор, и все же патриарх не смог найти добровольцев! На стене уже развевалась дюжина абрикосовых знамен, а женщины с детьми собирались в храме Гроба Господня. Наполнив тазы холодной водой, они сажали в них детей и обстригали им волосы – этот жест отчаяния означал ожидание мученического конца.

Горячие головы предлагали в традициях рыцарства предпринять последнюю, отчаянную контратаку против неверных, но патриарх воспротивился этому. Он разъяснил, что если атака захлебнется, а рыцари погибнут, то их женщины и дети будут проданы в исламское рабство и души их не попадут в рай. Он сказал: «Арабы их не убьют, но заставят отречься от веры Христовой, и души их будут потеряны для Господа».

Поэтому Ираклий посоветовал Балиану просить мира, и тот отправил к Саладину парламентера для переговоров. Сначала Саладин не был склонен принять предложение. Он мрачно ответил: «Наши мудрецы говорят мне, что Иерусалим можно очистить, только пролив кровь христиан, и что следует отомстить за мусульман, которых ваш Готфрид убивал на улицах и даже в храме».

Все же султан подсластил эту горькую пилюлю, заметив, что он готов еще раз посовещаться об этом с мудрыми людьми. Второе посольство горожан, отправленное к Саладину, тоже вернулось ни с чем, и наконец явилось третье, во главе с самим Балианом. Он спрашивал у султана о его условиях для сдачи Иерусалима и просил лишь милосердия для людей, находившихся в городе.

«Вы недостойны милосердия, – отрезал Саладин. – Завтра мы станем вашими господами, будем убивать вас, а женщин и бедняков сделаем рабами».

На это Балиан ответил встречной угрозой: «Если мы отчаемся получить пощаду и будем знать, что выхода все равно нет, то мы готовы встретить смерть, как подобает мужчинам. Мы будем отчаянно драться с вами, мы пойдем в огонь и не посрамим себя. Ни один из наших не будет ранен прежде, чем он сам ранит десять врагов. Мы подожжем дома в городе и снесем священную для вас скалу, так что вам придется оплакивать ее утрату. Мы убьем всех мусульман-пленников, а их у нас тысячи. Мы уничтожим свое имущество, чтобы оно вам не досталось. – Выждав эффектную паузу, Балиан тихо добавил: – Какую же выгоду вам принесет этот дух мстительности? Вы можете потерять здесь все».

Угроза разрушить Святой город и Скалу Пророка не могла не задеть Саладина. Глядя на мрачно-решительное лицо своего благородного противника, султан понимал, что этот человек не бросает слов на ветер. И все же Саладин не хотел, чтобы его мечта о взятии Святого города завершилась простым торгом. Нужно было, чтобы его цель была достигнута в результате полной победы. Этого требовала история. Это он обещал сделать своему народу и своему пророку.

«Вот что я решил, – наконец ответил он Балиану. – Я проявлю милосердие к вашим людям так, чтобы не нарушить клятвы. Они капитулируют, как если бы город был взят силой. Я разрешу всем сохранить свою собственность. Тех, кто сможет заплатить выкуп, я освобожу, а все прочие станут моими рабами».

Время неопределенности кончилось. Теперь уже разговор шел не о свободе, а только о ее цене. Балиан и Ираклий выговаривали право безопасно уйти из города для наибольшего числа бедных христиан (около 20 тысяч), поскольку за них могли заплатить богатые. Прошло еще сколько-то времени, и стороны не раз обменялись посланиями, пока не договорились о цене: десять бизантинов за каждого мужчину, пять – за женщину и по одному – за ребенка.

Балиан и патриарх знали, что располагают тридцатью тысячами из казны госпитальеров – столько прислал в свое время Генрих II в качестве штрафа за убийство Томаса Бекета. На эти деньги можно было купить свободу для семи тысяч христиан. Еще тысячи можно было освободить благодаря средствам, собранным на улицах города.

Глава 10
САМЫЙ МИЛОСЕРДНЫЙ И ЧЕЛОВЕКОЛЮБИВЫЙ

Хорошо зная историю, султан отложил на два дня свой триумфальный вход в Иерусалим, чтобы сделать это в пятницу, 27 числа месяца раджаб 583 г. мусульманского летосчисления (то есть 2 октября 1187 г. по христианскому летосчислению). В эту годовщину восхождения пророка на небеса, во время которой он лицезрел Аллаха, город снова стал мусульманским. Внутри городских стен Саладин с достоинством принимал поздравления в присутствии своего победоносного войска. Ему воздавали хвалу эмиры и ученые, дервиши и аскеты, поэты и законники. Они целовали край ковра у его стоп, приносили дары, декламировали панегирики.

Не в пример крестоносцам, взявшим Иерусалим в 1099 г., султан не устраивал резни. Скорее, опасность угрожала зданиям. Двери храма Гроба Господня были заперты. Среди советников Саладина были радикалы, которые сравнивали храм с «навозной конюшней» и требовали разрушить его, чтобы прекратить паломничество христиан в Палестину.

«Если разрушить это здание до основания и расчистить это место, так чтобы даже следов от него не осталось, – заявлял один из них, – тогда люди больше не будут приходить сюда и у этих отмеченных проклятием странников пропадет охота даже думать об этих местах. Если же оно останется здесь, их паломничеству не будет конца».

Разрушить или сохранить храм? Вопрос этот вызвал горячие споры в совете. Более здравомыслящие эмиры возражали, что паломников привлекает в Иерусалим не храм, но место, где совершилось Распятие. «Они будут приходить сюда, даже если срыть Голгофу», – сказал один из таких советников. Другой эмир, знаток истории, напомнил, что в 1098 г., перед тем как крестоносцы взяли Иерусалим, мусульмане на своем совете говорили о том же самом и решили тогда оставить в покое храм Гроба Господня по чисто политическим соображениям. Разрушить главную святыню христиан – значило бы только усилить их ненависть к мусульманам и жажду мести.

Саладин спокойно слушал все эти споры. Наконец он объявил свое решение. Он сказал, что храм Святого Гроба Господня трогать не следует. Хороший мусульманин должен уважать святые места всех религий. Через три дня храм снова был открыт для христиан, только за небольшую плату.

Победители обнаружили, что храм на Скале Пророка был превращен в церковь. Христиане покрыли поверхность скалы мраморными плитами, чтобы люди больше не ходили по тому месту, где некогда ступала нога пророка, и чтобы исчезла аура, присущая этому месту. Там был построен храм с мраморными колоннами и с резьбой по камню, изображавшей животных, в том числе нечистых свиней. В нише за входом крестоносцы устроили исповедальню – место, особенно священное по их вере. Она была украшена фресками, изображавшими блудницу, стоявшую перед Иисусом, ту, о которой он сказал фарисеям: «Пусть тот из вас, кто сам без греха, первым бросит в нее камень».

Саладин велел убрать все, что было сделано христианами, и освободить Скалу от мрамора. Когда это было выполнено, обнаружилось, что часть Скалы стесана. Христиане срезали несколько каменных глыб и продали в Константинополь. В нише на месте исповедальни мусульмане восстановили собственное святилище с любимой ими колонной Авраама, где он, согласно их верованиям, намеревался принести в жертву своего сына. Мусульмане сняли с купола установленный там христианами золоченый крест, протащили его по улицам и доставили Саладину, который отправил его в подарок багдадскому халифу, чьим вассалом султан формально продолжал оставаться. Халиф же велел врезать этот подарок в одну из ступеней лестницы главной багдадской мечети, чтоб мусульмане наступали на него, когда будут идти на молитву.

В находившейся по соседству мечети Аль-Акса храмовники устроили свои квартиры и конюшню для своих лошадей. Теперь здание было расчищено, приведено в порядок, вымыто розовой водой (которую специально привезла из Дамаска сестра Саладина) и подготовлено к первой проповеди. В михрабе, нише, которая указывала священную для мусульман сторону света, прежние жильцы устроили отхожее место. Эту нишу также вычистили, выскоблили, отреставрировали и по приказу Саладина стены ее выложили прекрасными мраморными плитами, на которых было воспроизведено его имя. Надпись гласила: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Я повелел восстановить священный михраб и отстроить заново мечеть Аль-Акса, что и было совершено с благочестием. Слуга Аллаха, правящий Его именем, победоносный царь Салах ад-Дин, чьей рукой Аллах покорил этот город в месяц раджаб 583 г. Царь просит у Аллаха принять его благодарность за эту милость и даровать ему отпущение грехов по своему милосердию».

Все изображения людей и животных были уничтожены. Из Дамаска в мечеть привезли знаменитую кафедру из Алеппо, созданную мастером по дереву Хамедом бен Тафира. Она была изготовлена в 1168 г., и на ней выгравировали имя Нур ад-Дина, который был предшественником нынешнего султана. Коран сменил Библию, пол устлали коврами, мечеть наполнили ароматы розовой воды и благовоний, а голос муэдзина заменил столь привычный для христиан колокольный звон. Снова в мечети зазвучали струны суры, и чистый, сильный голос: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, Хранителю миров… Да укажет Он нам правый путь…»

В первую же неделю после падения Иерусалима туда явилось множество духовных лиц из Египта, Сирии и Месопотамии. Все ждали решения Саладина о том, кого он удостоит высочайшей чести – выступить в городе с первой проповедью. Многие из прибывших в Иерусалим второпях сочиняли тексты своих выступлений, чтобы представить их на рассмотрение султану. Однако выбор Саладина пал не на одного из именитых старцев, а на тридцатидвухлетнего провидца Мухи ад-Дина, который был кади (шариатским судьей) в Алеппо. Имя его означало «Возродитель веры». Этот человек был также талантливым поэтом, автором провидческой поэмы, в которой предсказывалось взятие Иерусалима после падения Серой Крепости – Алеппо: «Если ты взял Серую Крепость в месяц сафар, то Иерусалим будет взят в месяц раджаб». Этим Мухи навсегда завоевал расположение Саладина.

Мухи ад-Дин, появившийся на кафедре в великолепном черном одеянии (это был дар багдадского халифа), отнюдь не разочаровал высокое собрание. Прирожденный оратор, он соединил восхищение победой с духовными наставлениями победителям и подвел прочную нравственную основу под их свершения. Сам Аллах, сказал проповедник, доволен своими детьми, и обитатели рая сейчас радуются случившемуся даже больше, чем люди на земле.

«Берегитесь, – предостерег он своих слушателей, – как бы дьявол не внушил вам, что этой победой вы обязаны вашим острым саблям, быстрым коням и личной храбрости в бою. Нет, клянусь Аллахом! Победа исходит не от Силы, но от Мудрости».

Мухи ад-Дин напомнил о сакральном значении Иерусалима, о том, что пророк даже первоначально учил правоверных обращаться во время молитвы в сторону этого города, а не Мекки. Он сравнил Святой город с отбившейся от каравана верблюдицей, которая была похищена неверными и находилась у них в плену почти целый век, а теперь была возвращена домой. «Возрадуйтесь очищению этого дома, посвященного имени Аллаха», – сказал он. Проповедник указал на различия между христианской верой в Троицу и исламом, признающим лишь единого бога – Аллаха, а также напомнил о правильном для мусульман отношении к Иисусу, пророку, который при своей святости оставался только человеком. Не побоялся Мухи ад-Дин и темы возмездия: «Изгоняйте повсюду зло, очищайте всю землю от скверны, которая прогневала Аллаха. Искореняйте повсюду то, что насаждено неверными, ибо наступило время возгласить: „Отмстите за ислам! Аллах могуществен! Аллах всех подчиняет своей воле! Он усмирит неверных!“»

Закончилась проповедь панегириком Саладину: «Меченосец возмездия, защитник твоей веры, о Аллах, заступник и освободитель твоей Святой земли, великий государь, утвердивший своей властью истинную веру и изгнавший неверных, дарующий благо миру, Султан Ислама, очистивший истинный храм, повелитель правоверных».

Эта проповедь, по свидетельству слушателей, была красноречивой и веской, поэтичной и убедительной, поучительной и прекрасно построенной, и она вызвала общее восхищение.

Сорок с лишним дней продолжался печальный исход христиан из Иерусалима. У всех городских ворот эмиры руководили подсчетом полученных доходов. Возник черный рынок, и быстро распространилось взяточничество. Некоторые из христиан бежали, спускаясь на веревках со стен, других вывозили из города, спрятав среди багажа. Иные в отчаянии продавали за полцены все, что имели, лишь бы заплатить выкуп. Из церквей забирали золото и драгоценности, а священники припрятывали многое из оставшегося не для того, чтобы собрать средства на выкуп для бедняков, а чтобы удержать церковное богатство. Особенно «отличился» сам патриарх Ираклий, который изъял множество драгоценных вещей из собственной церкви. Когда по приказу патриарха со стен снимали золотое покрытие, один из помощников Саладина пожаловался своему султану на алчность духовных лиц.

«Это великое богатство. Его стоимость составит более двухсот тысяч динаров, – говорил он в сердцах. Названная им сумма вдвое превышала ту, которую Саладин должен был получить в качестве совокупного выкупа за все население города. – Ты разрешил франкам сохранить их личное имущество, но это не распространялось на имущество церковное. Не позволяй этим негодяям сохранить за собой такие сокровища!»

«Если мы их задержим, они обвинят нас в вероломном нарушении договора, – спокойно отвечал Саладин. – Пусть лучше они подчиняются букве договора, чтобы потом никто не мог упрекнуть правоверных в преступлении клятвы. Лучше пусть рассказывают другим о нашем милосердии».

Во всей этой кутерьме со взятками, сделками и разборками тысячи горожан оказались оставленными без помощи и должны были быть проданы в рабство.

Саладин, однако, оказывал готовность удовлетворить конкретные просьбы. Патриарх прямо обратился к султану с просьбой освободить еще часть бедняков без выкупа, и это позволило спасти дополнительно пятьсот человек. Православные христиане попросили разрешения остаться в городе, и Саладин согласился на это, освободив их от выкупа, с тем чтобы они платили подушную подать; они получили разрешение молиться в храме Гроба Господня, а также покупать имущество христиан, покинувших Иерусалим. Пятьсот армян были отпущены просто потому, что они были армяне, а еще тысяча – просто потому, что они были жителями Эдессы, гостями Иерусалима. Королеве Сивилле было разрешено уйти из города со всем ее двором, так же как вдове негодяя Шатийона, без всяких видимых причин. Султан сочувствовал вдовам погибших воинов и женам пленников. Он не только отпустил их на все четыре стороны, но и щедро одарил. Даже брат Саладина Мелик-аль-Адель проникся сочувствием к беженцам и обратился к Саладину с просьбой: «Государь! Я помог тебе покорить эту землю и город Иерусалим. Теперь я прошу тебя подарить мне тысячу рабов из числа иерусалимских бедняков».

Саладин удовлетворил эту просьбу, зная заранее, что брат отпустит их на волю.

Балиан хотел выиграть время, чтобы воспользоваться этими проявлениями великодушия в полной мере (ему казалось, что Саладин в душе готов отпустить на волю всех жителей города). Но милости закончились после того, как поймали одного глупца, который пытался вынести из города золотые монеты, спрятанные в винном кувшине. Его задержал стражник у выхода из города, но не потому, что заподозрил обман, а просто из чувства возмущения пьяницами. «Из-за этого вина Аллах и решил освободить город от христиан!» – заявил он.

Наконец число бедняков, подлежащих обращению в рабство, сократилось до восьми тысяч. Балиан и патриарх предлагали себя в заложники в обмен на их свободу, но Саладин на это не согласился. Он заявил: «Я не могу держать в плену двоих вместо восьми тысяч». Вопрос был исчерпан.

Среди пленных горожан особый интерес у арабов вызывали женщины. Одному арабскому сочинителю, Имад ад-Дину, вопли и рыдания пленниц казались даже забавными, потому что всех европейских женщин он считал шлюхами, жаждущими плотских наслаждений. По его словам, все они «спесивы и нечисты плотью, накрашены и намазаны, снедаемы сладострастием и сами возбуждают его, томны и соблазнительны, розоволицы, с блестящими глазами и пронзительным голосом… И все они сейчас жалки и глупы… Они приравнивают то, что скрыто у них между ног, к сакральным жертвоприношениям». Этот автор нарисовал впечатляющую картину судьбы женщин, обреченных стать рабынями арабов: «Сколько женщин, которых оберегали, было обесчещено; скольких властительниц поработили; скольких девушек заставили насильно отдаться мужчинам; сколькие из тех, кого прятали от посторонних глаз, стали чьей-то добычей; сколько важных женщин сделались посмешищем; сколько живших в роскоши должны были выполнять тяжелую работу; скольким непокорным пришлось смириться, а счастливым – рыдать! Сколько знатных мужчин взяли их в наложницы; сколько страстных и жаждущих утолили благодаря этим женщинам свою страсть; скольких знатных дам продали за бесценок; скольких гордых унизили; скольких разлучили с близкими; скольких, привыкших жить во дворцах, лишили всего!»

Действительно, сколько их было! Можно подумать, что мусульмане выбрали предметом своей мести лишь женщин-христианок.

Поскольку беженцев было очень много, из них составили три поезда. В первых двух главную роль играли храмовники и госпитальеры, за которыми бдительно следили мусульманские воины. Сзади ехали Балиан и патриарх, увозивший церковное имущество. Саладин назначил для охраны каждой группы по пятьдесят всадников. Беженцев сопровождали до границы Триполитанского графства, по дороге, ведущей к Тиру. После того как мусульманская охрана ускакала обратно в Иерусалим, на беженцев напали грабители, отобрав у них все, что было с собой.

Когда весть о падении Иерусалима достигла Европы, там сочинили песню – плач по этому городу, в которой вспоминали сюжеты из Книги Бытия (30:1–2) и Плача Иеремии (1:1): «Снова оплакивает Рахиль свое горе. Храм разрушен, и город, некогда многолюдный, заброшен».

Образцовое поведение воинов Саладина при взятии Иерусалима в 1187 г. (особенно по контрасту с тем, что учинили там ранее крестоносцы) снискало султану славу мудрого правителя. Благодаря защите храма Святого Гроба Господня и других христианских святынь его веротерпимость вошла в историю. На его действия многие смотрели как на образец поведения, достойного мусульманина. Благодаря милосердию и великодушию по отношению к врагам за Саладином на века утвердилась репутация человека благородного и мудрого.

Глава 11
ДОМ ДАВИДА

Большая война 1187 г. выглядит просто как столкновение между двумя религиями, как борьба между идеями всемогущего единого Аллаха мусульман и Пресвятой Троицы христианства, между почитателями Голгофы и скалы, с которой Мухаммед совершил ночное путешествие на небеса, между прихожанами храма Гроба Господня и молельщиками из мечети Аль-Акса.

А как же иудеи? Разве Иерусалим не был и для них Священным городом? Конечно, был! Здесь стояли библейские Первый и Второй храмы (теперь на этом месте осталась лишь Западная стена). Здесь Авраам готовился принести в жертву Исаака. Здесь находился Сион, средоточие иудейской веры, место, где некогда стояла Скиния Господня, а также храм, разрушенный римским императором Титом в 70 г. н. э. Здесь раввины составляли календари ритуалов и праздников для иудеев диаспоры. Здесь иудеи должны были возродиться в иной жизни.

Об этом писал еврейский поэт XII столетия: «Мы будем спать вечным сном в пределах Европы, пока не совершится наше возрождение на Сионе, в городе Господа.

О город Сиона! Много есть прекрасных городов, но никогда люди не могут увидеть ничего более прекрасного. Ни одна высота не выше тебя, ибо ты возносишься к небесам».

Для иерусалимских иудеев рыцари из Европы были подобны апокалипсическим воронам. Слухи о погромах в Рейнской области и на Дунае, предшествовавших Первому Крестовому походу, быстро достигли Ближнего Востока. Еще до появления крестоносцев в Иерусалиме многие из иудеев были готовы принять мученическую кончину. Некоторые духовные авторитеты пытались уверить себя и других, что это нашествие европейцев – предзнаменование перед приходом мессии. По их мнению, оно превращало Палестину в то место, где должно было начаться «время молотьбы», о котором говорил Господь: «Вставай и принимайся за молотьбу, о дочь Сиона, ибо я дал тебе железный цеп и медные подковы, и многих ты разобьешь в щепы»… (Михей, 4:1–3)

Нашествие жестоких фанатиков католицизма заставило некоторых предсказателей последних времен взяться за расчеты. Они отметили, что со времени, когда император Тит разрушил Храм, прошла тысяча лет. Не являются ли эти легионы мстительных и кровожадных крестоносцев реализацией тысячелетнего апокалипсического пророчества? Не сбывается ли теперь пророчество Исайи? Так заметил тогда один иудей: «Я видел несметную рать ашкенази, и я не знаю, куда она направится».

В 1099 г. крестоносцы, проломившие стену Иерусалима и ворвавшиеся в Еврейский квартал, открыли счет жертвам среди иудеев. Около двухсот из них, живших неподалеку от Башни Давида, были сожжены в синагоге под смех и веселые песнопения завоевателей. В последующие восемьдесят лет иудейские общины пережили известное возрождение – например, в Галилее или Акре, но не в городе. По указу католических хозяев Иерусалима никто из евреев не имел права жить внутри его стен, хотя несколько сотен из них работали красильщиками за пределами города. Общее же число иудеев всегда было невелико: около четырехсот, главным образом судовладельцы и стеклодувы, проживали в Тире и примерно столько же – в Акре. В Хевроне же, Рамле и Вифлееме иудеев можно было пересчитать по пальцам. Всего в Иерусалимском королевстве жило менее двух тысяч иудеев. Они были небогаты и изолированы, а европейские захватчики их презирали.

«Они стали слабыми и немужественными, подобно женщинам, – писал об иудеях епископ Акрский. – Арабы, среди которых они живут, ненавидят и презирают их больше, чем христиан. Они трудятся здесь на самых черных и грязных работах. И все же арабы уничтожают их не больше, чем христиан».

Между тем на остальном Ближнем Востоке, особенно в Междуречье, иудеи были многочисленны, богаты и играли важную роль. Среди них было много златокузнецов, кожевников, производителей шелка, банкиров и, что особенно важно, купцов, которые доминировали в международной торговле между Азией, Европой и Африкой. Более трех тысяч иудеев жили в Дамаске, около двух тысяч – в Пальмире. В Багдаде же расположился вождь всей диаспоры, человек знатного рода, претендовавший на происхождение от царя Давида. Он шествовал по городу в шелковом одеянии, окруженный своими приспешниками, которые торжественно провозглашали, обращаясь к прохожим: «Дорогу нашему повелителю, потомку Давида!» В далеком Самарканде проживали пятьдесят тысяч иудеев, еще около трех тысяч – в Александрии Египетской и две тысячи – в Каире; они молились в двух синагогах и имели официального главу общины, признанного мусульманскими властями. Но для иудеев Востока связь с Палестиной и Иерусалимом в то время была скорее эмоциональной, чем реальной.

В империи Саладина иудеи не считались равноправными подданными, но к ним относились вполне терпимо и нередко доброжелательно. Вместе с христианами и другими немусульманами они входили в многочисленную категорию «неверных» и рассматривались как «абимис» – «клиенты» или «подопечные» государства. Ограничения, наложенные на них, были терпимыми (например, им разрешалось ездить только на ослах, но не на лошадях или мулах). Среди иудеев было немало хороших врачей, некоторые из них даже состояли на государственной службе. Врачи-иудеи лечили самого Саладина, и он был доволен результатом, кроме случая, когда один из них прописал ему вино как средство лечения колик. Поскольку мусульманам вино пить нельзя, султан проигнорировал это медицинское назначение.

Понятно, что, взяв Иерусалим, Саладин призвал иудеев возвращаться в священный и для них город. Вероятно, он не забыл, что девять десятилетий назад иудеи помогали мусульманам оборонять город от крестоносцев. Султан решил восстановить статус города до европейского завоевания, а это означало и восстановление разнообразия населения Иерусалима.

«Да будет Иерусалим сердцем возрождения! Пусть все семена Ефрема, брошенные в Египте и Мосуле и рассеянные по всем дальним концам земли, ныне соберутся здесь, в пределах этого города» – такими словами вспоминал этот призыв Саладина еврейский поэт Иуда аль-Харизи, и слова султана вселили радость в членов диаспоры. Из всех областей Ближнего Востока и Магриба устремились в Палестину и ее Святой город иудеи-иммигранты, и в южной части Иерусалима был создан новый Еврейский квартал.

Поступок Саладина был не просто великодушным, но и практически полезным. Если не считать мусульманского войска, Иерусалим стал необитаемым. В центре города, построенном в римские времена, никто не жил, рынки опустели, торговля замерла. Чтобы оживить город, нужен был приток новых граждан. В 1099 г. крестоносцы уже столкнулись с подобной проблемой. После резни мусульман и иудеев в Иерусалиме на каждой улице оставалось всего по нескольку жителей. Новым хозяевам города тогда пришлось завозить в Иерусалим христиан из Аравии, где они были притесняемым меньшинством. А когда мусульмане в 1144 г. взяли Эдессу, предшественник Саладина Зенги привез в город триста еврейских семей, чтобы заменить бежавших христиан.

Теперь великий мусульманский султан стал героем и для иудеев. Они считали, что он взял город по вдохновению свыше: «Он осадил Иерусалим, и Господь отдал город в его руки».

Саладин пробыл в Иерусалиме около месяца, лично вникая во все дела управления. Игнорируя великолепные дворцы, он поселился в небольшой мечети Аль-Ханага неподалеку от храма Гроба Господня и Дороги скорби. В его имперской резиденции не было залов для приемов и пиров. Она состояла всего из двух тускло освещенных комнат, в каждой из которых могли разместиться всего шесть человек, сидящих в круг. Казалось, султан нарочно избегал гордыни и соблазнов, связанных с великой победой, которую он одержал.

Для начала он велел отремонтировать и укрепить городские стены и валы. Следующая задача Саладина состояла в том, чтобы восстановить исламский характер города. По мере того как поступали деньги от христиан, покидающих город, султан раздавал их военачальникам, эмирам, законоведам, священнослужителям и дервишам – членам особого исламского духовного ордена. По его приказу бывший дворец патриарха был передан дервишам, и там устроили приют и молельню. В честь султана дервиши назвали свое новое здание «Ханкат Салахия».

В восточной части города, недалеко от Ворот Иосафата, через которые Иисус въехал в город на осле, Саладин велел переустроить христианскую обитель Святой Анны в медресе, школу исламской теологии и права. Ее также назвали в честь Саладина – «Медресе эс Салахия». И, подобно бывшей резиденции рыцарей Храма, был перестроен в мусульманское духовное училище приют Святого Иоанна – бывший оплот госпитальеров, расположенный к югу от храма Гроба Господня.

Саладину было некогда отдыхать. Его не оставляли в покое советники, казначеи не могли без него решить, как потратить подати, полученные от христиан, а военачальники призывали атаковать оставшиеся приморские оплоты крестоносцев, пока войска не ушли на зимние квартиры. Как писал один из военных советников, «крестоносцы не выпустят из рук своих городов, если им не отрубить руки». Даже один из хронистов Саладина, Ибн аль-Атир, упрекал его: «Каждый раз, захватив их крепость, например Акру, Аскалон или Иерусалим, Саладин разрешает вражеским воинам и рыцарям укрыться в Тире, который стал уже неприступной крепостью. Не сам ли Саладин помогает им устроить оборону Тира против его же собственного войска?»

Наконец 30 октября мусульманские легионы покинули Священный город.