Текст книги "Сидни Чемберс и кошмары ночи"

Автор книги: Джеймс Ранси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Сидни понимал, что вмешиваться в дисциплинарные решения колледжа можно только с большой осторожностью.

– Не всякий, кто расстроен, заслуживает сочувствия, – заметил он. – Может, он просто притворяется, что его мучают угрызения совести.

– Нет, – возразила Хильдегарда. – Наоборот, он сам обвиняет.

– Ну, это-то вполне объяснимо.

В комнату вошел Леонард Грэм.

– Вы считаете, что Чарли Кроуфорда уволили зря?

– Да. Он даже предположил, будто доктора Кейда – цитирую его слова – «укокошили».

Леонард Грэм удивленно изогнул бровь. Сидни пытался вникнуть в то, что сказала Хильдегарда.

– Что это ему взбрело в голову?

– Он говорил очень сумбурно. Сидни, вы должны сами с ним побеседовать.

– Нельзя допустить, чтобы он направо и налево сыпал обвинениями. Рано или поздно в колледже снова появится инспектор Китинг, и неизвестно, к чему это приведет.

– Доктор Кейд был молодым.

– Но с больным сердцем. Нет никаких свидетельств, что имел место злой умысел.

– Чарли Кроуфорда просто убрали, чтобы не мешался.

Сидни не мог поверить, что мысли Хильдегарды развиваются в таком направлении. Она пришла к заключению, которого он сам начинал опасаться.

– Вы же не предполагаете, что эти два события как-то связаны? Это чистое совпадение.

– Мы стали свидетелями ссоры.

– Которая даст любому повод заключить, что если доктора Кейда убили, то наиболее вероятный преступник сам Чарли Кроуфорд. С какой стати ему делать подобные предположения?

– Не знаю, Сидни. По-моему, он человек принципов.

– Я бы согласился с вами, но данная линия расследования ни к чему хорошему не приведет. Меньше всего нам нужно задаваться вопросом, не было ли это убийством и какова причина преступления.

– Неужели? – Леонард принялся мыть свою чашку и блюдце. – А мне казалось, именно в этом смысл Пасхи.

Хильдегарда решила, что на сей раз поужинает с Кроуфордами. Она знала, что Сидни ждут за «высоким столом»[6]6
  Места в столовой колледжа для профессоров.


[Закрыть] и ему еще надо поработать над проповедью. Кроме того, оставшись дома, Хильдегарда имела возможность задать несколько вопросов хозяйке.

Сидни был благодарен за ее интерес и признавал, что у нее логический склад ума и ясный способ мышления, но переживал, что Хильдегарда слишком серьезно принимает подозрения Чарли Кроуфорда. Неопределенность предполагала дальнейшее расследование и вынужденную необходимость отрываться от прямых обязанностей. В подобных обстоятельствах трудно было сосредоточиться на них.

Сидни прочитал за «высоким столом» положенную перед едой молитву, надеясь, что знакомое повторение латинских слов восстановит его религиозный пыл. Опустившись за стол, принялся за говяжье консоме, но ему не давала покоя горячность Хильдегарды и мысль, с каким пренебрежением относятся научные сотрудники к рабочим колледжа. Конечно, следует признать, что его коллеги – странная компания и не каждый захотел бы проводить с ними время. Однако, несмотря на чудаковатость каждого, трудно было представить, что кто-то из них способен на убийство. Сидни смотрел, как они молча едят суп.

Вот пожилой профессор истории Клиффорд Уотт. Еще много лет назад, в расцвете сил, он очень растерялся, когда во время войны сократили обслуживающий персонал. Постоянно спрашивал, как опускаются шторы в его комнате, потому что раньше никогда этого сам не делал. Нейл Гардинер, ответственный за набор студентов и лектор юриспруденции, владел для перемещения по стране собственным самолетом. Ходили слухи, что ему нравилось одеваться пожилой дамой и просить перевести через дорогу, когда улицы переполнены велосипедистами.

А вот Марк Мортимер, светило английской словесности, приятный собеседник, но волокита и любитель спиртного. Он часто проводил занятия, лежа на полу. И был настолько неисправим, что его студенты, изучая поэтов-метафизиков, часто звали на помощь Сидни и жаловались, что их профессор считает, будто Донн и Герберт слишком христианские.

Кроме Орландо Ричардса было еще несколько человек, с кем можно было поддерживать разговор. Особенно сварливым нравом отличался профессор математики Эдвард Тодд, который постоянно делал замечания по поводу работников кухни. Утверждал, что пирог с красной смородиной нельзя подавать без малины, тушеный ревень не что иное как сорняк, непригодный для употребления в пищу, а черепаховый суп без хереса – мелочная и глупая экономия.

В тот вечер Сидни сидел рядом с ним и спросил, над чем перед смертью работал Адам Кейд.

– Думаю, теперь это уже не важно.

– Может, и не важно, профессор Тодд, но если доктор Кейд завершал работу над книгой, не стоит ли ее издать в его память?

– Вряд ли это кто-нибудь поймет.

– Но вы утверждали, что репутация Кейда росла и публикация его труда добавила бы блеска математической славе колледжа.

– Сомневаюсь. Я сам сейчас готовлю публикацию.

– Чему она посвящена?

– Теории просачивания, если вы знаете, что это такое.

Сидни покаянно улыбнулся:

– Попробую догадаться. Изучение вопроса, как вода обтекает или просачивается сквозь камень. Верно?

– Не совсем. Это математическое описание поведения связных структур в дискретной среде. Иными словами, попытка смоделировать поток жидкости в пористом теле.

– Вы пытаетесь выявить модель или повторяющиеся элементы, чтобы предсказать поток или распространение просачивания?

– Что ж, именно так я мог бы объяснить теорию простыми словами. Воспроизведение процессов в двухмерных и трехмерных решетках. Двухмерная – проще, но наша цель – создать вразумительную теорию случайных пространственных процессов, то есть повязать геометрию с вероятностью.

– Доктор Кейд был в курсе вашей работы?

– Мы работали в одном отделении.

– А он ее читал?

– Доктор Кейд интересовался ее практическим применением: как с помощью теории просачивания смоделировать распространение лесного пожара, эпидемий или роста населения. Меня же больше занимала математическая составляющая проблемы.

– А вы читали заметки доктора Кейда – как он предполагал применять теорию просачивания на практике?

– Вы проявляете необычайный интерес к моей работе, каноник Чемберс.

– Считаю, что всегда существует возможность пополнить знания. И еще есть мнение, что теология и математика не так далеки друг от друга, как принято думать.

– Надеюсь, вы не собираетесь говорить со мной о нумерологии?

– Например, цифра двенадцать имеет в Библии большое значение.

– Не математически – тематически. Двенадцать колен израилевых, двенадцать апостолов, двенадцать оснований стены Нового Иерусалима, двенадцать жемчужин для его двенадцати ворот, двенадцать ангелов. Это всего лишь повторение.

– Понимаю, все можно довести до крайности, но цифра «три» также важна для Троицы.

– Или шесть. Человек был сотворен на шестой день, шесть значений слова «душа», число 666 – насмешка над Троицей, двойничество совершенной святости. С Библией можно проделывать какие угодно штуки. Доктора Кейда больше интересовала нумерология в музыке. Он часто говорил об этом с профессором Ричардсом, хотя, если желаете знать мое мнение, все теории слишком искусственны, чтобы им доверять.

– Вы тесно работали с доктором Кейдом?

– Математика такая наука, которая требует уединенной сосредоточенности, поэтому замена проводки Кроуфордом отвлекала. Он то заходил, то выходил – никто из нас не мог сосредоточиться.

Профессор Тодд доел суп, а Сидни свой отставил.

– Почему вы предполагаете, что это могло послужить причиной смерти доктора Кейда? – спросил он.

– Я ничего подобного не говорил.

– А Кроуфорд утверждает, что говорили.

– Надеюсь, вы не верите ему больше, чем мне?

Со столов убрали тарелки и подали цыплят. Сидни почувствовал, что профессор Тодд рассердился и лучше поостеречься и больше не давить на него. Но было в его тоне нечто большее, чем обычное чопорное профессорское превосходство. Он поспешил уволить университетского электрика, и Сидни ощутил в его поведении одновременно и защиту, и агрессию. Он начал размышлять, не было ли у Тодда причины желать смерти Адама Кейда, и не было ли ему на руку удаление Кроуфорда из колледжа.

Надо это выяснить и, если опасения подтвердятся, сообщить о них инспектору Китингу. Перспектива не из приятных. И пусть он много раз вовлекал в свои проделки Аманду, это не повод впутывать в расследование Хильдегарду. Сидни не знал, как все это повлияет на их будущие отношения, но если хотел уподобиться герою Джона Баньяна из «Путешествия пилигрима», то должен был поставить поиск истины превыше всего остального.

Орландо Ричардс радовался, что Хильдегарда играет в его комнатах Баха, и надеялся, что она не прервет занятий из-за того, что совсем рядом недавно умер человек. Он явно нервничал, и Хильдегарда задавалась вопросом: уж не предчувствовал ли профессор музыковедения смерть коллеги? Не специально ли перебрался на это время в другой колледж? Казалось странным, что кто-то решил покинуть прекрасное помещение из-за обычной смены проводки. Но это была не единственная его странность. Взять хотя бы омовение рук в теплой воде перед тем, как сесть за клавиатуру. Орландо считал, что способен играть лишь в том случае, если температура его пальцев выше естественной температуры тела.

– Они проворнее всего при температуре девяносто девять градусов по Фаренгейту, – сообщил он. – Летом иногда приходится их даже охлаждать. Но нужно следить, чтобы не сесть за инструмент с влажными руками.

Хотя Хильдегарда уже признала важность этого действа (подумав, что привычка профессора на грани неврастении), Орландо все продолжал объяснять, что следует методике Гленна Гульда. Он не снимал перчатки дома, постоянно опускал кисти в горячую воду и держал включенным свой электрокамин. Хильдегарда решила никак это не комментировать, но не сомневалась, что все его уловки никак не влияют на чувствительность пальцев. Орландо же объяснил, что нервничает больше обычного из-за нового музыкального сочинения к Страстной пятнице на слова Сорок четвертого псалма: «Если бы забыли мы имя Бога нашего и простерли руки наши к божеству чужому, разве не разведал этого Бог, ибо знает Он тайны сердца? Ведь из-за Тебя убивают нас всегда, считают нас овцами заклания».

Он выбрал этот текст в качестве пролога пасхальной жертвы. И Хильдегарда отметила, что размер произведения четыре четверти, а его исполнение намечено на четвертое число четвертого месяца, на которое выпала Страстная пятница.

Орландо был покорен тем, что от нее не ускользнула его игра в нумерологию.

– Все-то вы подмечаете! – похвалил он.

– Я думаю, вы поступаете очень умно, соединяя музыку и математику, – произнесла Хильдегарда.

Профессор музыковедения, демонстрируя ложную скромность, старался не показать, что доволен ее похвалой.

– Да, – кивнул он, – подобное привораживает. – Орландо подался вперед и добавил: – Есть нюансы, с которыми знакомы только музыканты.

– И математики, – улыбнулась Хильдегарда. Ее зеленые глаза искрились. – Но только самые умные. – Если кто-нибудь наблюдал бы за ними со стороны, то решил бы, что она заигрывает с Орландо. – Полагаете, вас поймут?

– Доктор Кейд всегда пытался понять меня, и профессор Тодд знает намного больше, чем кажется на первый взгляд. Но если речь идет об истинной музыке, они всего лишь профаны.

Хильдегарда повернулась к столу, где лежала партитура.

– Вот что я еще заметила, если мне будет позволено сказать…

– Вашей проницательности, миссис Стантон, нет предела.

– Я об аранжировке слова «убивают». На мой взгляд, она довольно странная.

Орландо бросил на собеседницу хитрый взгляд и принялся объяснять:

– Это сделано специально. Слово «убивают» должно звучать необычно. Бах, к примеру, постоянно занимается звукоподражанием. В кантате 130 есть басовая ария: «Змий древний завистью пылает и воздвигает постоянные напасти, чтобы запять нас, бедных христиан», и музыка взвивается, как адское пламя. Я пытаюсь сделать нечто подобное.

Однако не признал, что слово «убивают» заключено в обрамление нот, буквенное обозначение которых соответствует фамилии Кейд.

Хильдегарда заинтересовалась, когда Орландо Ричардс начал сочинять свое произведение. Непохоже, чтобы в короткое время, прошедшее с момента смерти профессора математики, он написал так много музыки. Но если начал раньше, откуда взялось совпадение в виде намека на смерть жертвы? Не хотел ли Орландо предупредить коллегу об опасности? Или ноты отражают нечто более зловещее – заговор?

Во время обеда Сидни заметил, что его гостью что-то волнует. Но она не стала об этом распространяться.

– Я размышляю, – произнесла Хильдегарда. – Когда мне удастся встретиться с вашим другом, инспектором Китингом?

Сидни решил установить новую традицию омовения ног своих прихожан на Страстной четверг как символ священнической покорности в память о Тайной вечери. Возгордившись своей идеей, он отмел доводы Леонарда Грэма, который сказал, что когда дойдет до реального воплощения в жизнь данной процедуры, его пыл спадет.

Разумеется, он оказался прав. Сидни был разочарован, когда со все возрастающей неохотой мыл ноги примерно тридцати присутствующим в церкви. Среди них были Гектор Кирби, не в меру общительный мясник, Майк Стэндинг, бизнесмен с дурным запахом изо рта, владелец похоронного бюро Гарольд Стрит, склонный к чрезмерному употреблению спиртного дантист Фрэнсис Торт и новый приятель Сидни пожарный дознаватель Марк Боуэн. В конце концов Сидни понял, чему должен быть посвящен ежегодный съезд мастеров педикюра.

За ними последовали девушка Майка, Сандра, она же чемпионка восточной Англии по дзюдо, нервная органистка Марта Хидли и даже миссис Магуайер, которая пришла со своей сестрой-спиритуалисткой Глэдис. Сидни не сомневался, что последние две явились, руководствуясь не религиозным порывом, а желанием стать свидетельницами его замешательства. Он спрашивал себя, стоит ли Хильдегарда в этой очереди босоногих кающихся.

Склоняясь на колени и смахивая губкой воду с шишковатых белых ступней миссис Магуайер, Сидни вспоминал не Марию, льющую масло на ноги Иисуса и вытирающую их своими длинными волосами, а мертвого Адама Кейда в ванне. Если у него не было сердечного приступа, отчего же он все-таки скончался? Не заметили ли чего-нибудь подозрительного осматривавший тело врач Майкл Робинсон и Гарольд Стрит, хранивший труп жертвы в своем похоронном бюро? Вряд ли кто-нибудь из них рассматривал, например, ноги доктора Кейда с тем же вниманием, с каким сейчас это делает сам Сидни. Нужно будет переговорить с обоими, и даже если их ничего не встревожило, попросить коронера Дерека Джарвиса произвести осмотр тела. Придется заручиться разрешением Китинга, а это гладко не пройдет, тем более что вечером ему предстоит познакомить инспектора с Хильдегардой. Но самое главное – все надо делать по правилам. Сидни беспокоило, что никто, кроме Хильдегарды, не принимал смерть Кейда так серьезно, как следовало бы.

Она села перед ним на стул и сняла черные туфли-лодочки. Сидни не требовалось поднимать голову, чтобы узнать ее. Он задержал в левой руке левую обнаженную ступню – бледную, но теплую, с изящным, почти в романском стиле, подъемом и по-девичьи юными, аккуратно подстриженными ногтями. Не спеша, взвешивая на ладони, протер ноги губкой и высушил полотенцем. Правую задержал дольше, чем требовалось, обтер и, слегка сжав, осмелился посмотреть Хильдегарде в лицо. Она улыбнулась. Сидни наслаждался моментом. Не сомневался: все заметили, что он уделил Хильдегарде больше времени, чем другим, но ему было безразлично.

Этот миг был единственным приятным за вечер. Все сразу изменилось, как только они заговорили с инспектором Китингом о возможном убийстве Адама Кейда.

– Ушам своим не верю! – возмутился полицейский, услышав, что все не так просто, как кажется. – Вы решили испортить праздничный вечер, наговаривая на врача, который сообщил, что человек умер естественной смертью. Миссис Стантон, я должен извиниться за друга. Иногда его заносит.

Было половина девятого, и они втроем сидели в баре «Орел». Хильдегарда понимала, что удостоилась особой чести, оказавшись в традиционной мужской компании, и примирительно произнесла:

– Я чувствую, что должна взять часть вины на себя.

– С какой стати? – удивился инспектор. – Не хотите же вы сказать, что это ваша идея? Мне вполне достаточно мисс Кендалл.

– Уверяю вас, мисс Кендалл здесь совершенно ни при чем, – заметил Сидни.

– Не могу взять в толк, Сидни, – Китинг еще пытался превратить разговор в шутку, – откуда вы берете этих женщин?

Хильдегарда повернулась к священнику. Тот не представлял, насколько быстро может измениться ее тон.

– Я не думала, что нас так много.

– Две и то выше крыши. – Полицейский встал и направился к стойке взять себе еще пинту пива и по стакану лимонада нарушителям благочестия Великого поста.

Сидни почувствовал себя неловко в наступившей тишине и соображал, как исправить ситуацию. Впервые за время знакомства и с Хильдегардой, и с инспектором Китингом ему не хватило слов.

– Какие улики подтверждают факт совершения преступления? – вернувшись, спросил полицейский.

Прежде чем ответить, Хильдегарда покосилась на Сидни:

– Слишком много совпадений.

– Этого недостаточно.

– Доктор Кейд был молод, – продолжила она.

– Я понимаю, насколько деликатна ситуация, и помню печальный случай с вашим мужем, миссис Стантон. В тот раз я так же не хотел ввязываться в дело, как и теперь. Я не имею возможности совать нос в дела колледжа. И вряд ли могу рассчитывать на звание победителя ежегодного университетского конкурса на самую большую популярность.

– К счастью, такой не проводится, – улыбнулся Сидни. – Все, что я вас прошу, – переговорить с Дереком Джарвисом и убедить его провести осмотр тела.

– Вы хотите, чтобы я попытался организовать неофициальное вскрытие?

– От этого не будет вреда. Если не обнаружится ничего из ряда вон выходящего, незачем, чтобы о нем узнали.

– Сидни…

– Пусть это будет нашим маленьким секретом.

– А если обнаружится?

– У вас появится повод поблагодарить меня за то, что обратил ваше внимание.

– Мне надо все обдумать. Неужели у вас нет других занятий, кроме как впутываться в подобные дела?

– С мистером Кроуфордом поступили несправедливо, – тихо добавила Хильдегарда.

– Его уволили! – отмахнулся Китинг. – Такое бывает. Люди частенько резко реагируют на то, что лишились работы, но нельзя же при этом обвинять других в том, что они совершили убийство!

– Он никого не обвиняет напрямую.

– Передайте ему, чтобы и дальше так продолжал. Дело вам кажется странным?

– Да.

– Ладно, я подумаю. Но только учтите: я ничего не обещаю.

– Я бы никогда не решился требовать от вас чего-то большего, чем просто вникнуть в ситуацию.

– Вы смеетесь надо мной, Сидни? – воскликнул инспектор Китинг.

– Нет, всего лишь осторожничаю, стараюсь не разозлить вас.

– Когда это я на вас злился?

Вечер подошел к концу, и Сидни проводил Хильдегарду домой на Португал-плейс. Когда они шли по Тринити-стрит, Хильдегарда взяла его под руку и спросила:

– Вы действительно уверены в том, что говорили?

– Конечно, нет. Но стоило мне проявить хоть малейшее сомнение, инспектор бы и пальцем не пошевелил.

– Он и не пошевелил.

– Я почувствовал – его проняло.

Вечер выдался холодным и ясным. Хильдегарда поежилась, и Сидни, ободряя, молча сжал ей руку. Она посмотрела под ноги и снова подняла голову.

– Не кажется ли вам, что и с верой то же самое? Стоит дать слабину, и вам больше не будет доверия.

Они остановились у университетской книжной лавки.

– Иногда, Хильдегарда, я думаю, что расследование преступлений требует определенной черствости сердца, суровой сосредоточенности, в то время как для веры необходима открытая душа.

– И открытый ум.

– Я вижу, вы начинаете проникаться идеей.

– К несчастью.

– Согласен, это непросто. Займешься расследованием, и ему нет конца и края, а вас в итоге ждут неприятности.

– От любопытства кошка умерла – это ведь английское выражение?

– Да. Но смерть кошки, видимо, еще нужно расследовать, чтобы установить, что именно любопытство стало причиной кончины животного. Не исключено, что кто-то специально подбросил нечто на дороге у кошки, зная, что предмет возбудит ее любопытство. В таком случае причина ее смерти окажется не настолько очевидной. Кого винить: кошку, чье любопытство довело ее до гибели, или лицо, специально возбудившее ее любопытство?

– Следовательно, если кто-то знал, что доктор Кейд привык принимать ванну в определенное время и определенным образом, он мог убить его, не вызывая подозрений.

– И даже любопытства, – сказал Сидни.

На Страстную пятницу часовня колледжа была полна, но Сидни понимал, что во время службы одни молящиеся приходят, другие уходят. Три часа – тяжелое испытание, и хотя многие заранее решили, что оно им не по силам, Сидни настоял, чтобы все кухни колледжа закрыли, и у людей не было бы альтернативы вместо службы поесть. Если обладатели самых дородных тел не в силах попоститься хотя бы день в году, то поистине нет им спасения.

Служба началась в полной тишине под торжественную музыку и первые слова мессы: «Отче, прости им, они не ведают, что творят». Сидни решил заострить внимание на понятии ответственности. Если Иисус утверждал, что виновные в его смерти были не в состоянии предвидеть последствия своих действий, то присутствующие в часовне ученые мужи не могли не знать, куда заведут их грехи. В этот день они обязаны заглянуть в самые темные уголки своих сердец, вытащить грехи на свет и молить Всевышнего о милосердии.

Первый псалом был взят из Пятой главы Книги «Плача Иеремии», а мелодию к нему подобрал профессор Ричардс:

«Прекратилась радость сердца нашего; хороводы наши обратились в сетование. Упал венец с головы нашей; горе нам, что мы согрешили!»

На Хильдегарду произвела впечатление суровая, без аккомпанемента вплоть до слова «согрешили», простота исполнения, прекрасно соответствующая молитвенной речи Сидни. Орландо все тщательно продумал – использовал шесть нот для двух срединных слогов, усиливая мысль о преступлении и вине.

Затем вперед вышел директор колледжа и прочитал из Книги пророка Исайи:

– «Я предал хребет Мой бьющим и ланиты Мои – поражающим; лица моего не закрывал от поруганий и оплевания. И Господь помогает Мне: поэтому Я не стыжусь, поэтому Я держу лице Мое, как кремень, и знаю, что не останусь в стыде».

Слушая композицию Орландо, Хильдегарда достала из сумочки маленький блокнот и карандаш. Отрывок был написан в ми-бемоль мажоре. Она быстро начертила нотную линейку и набросала мелодию. Слово «согрешили» сопровождал мотив из нот, буквенное обозначение которых принимало значение «умер», причем вторая буква повторялась дважды.

Сидни возобновил молитву. Теперь он говорил о вечном спасении и победе над смертью. Смерть человека означает конец его смертности, окончание сомнений и боли. Земная жизнь лишь прелюдия к фуге вечности. Как только его слова затихли, хор запел «Приди, сладкая смерть» Иоганна Себастьяна Баха.

Хильдегарда понимала, что все это простое совпадение, но по-немецки слово «смерть» звучит как фамилия профессора математики Тодда. Хотя… Если сравнить давнюю композицию с предыдущей, невольно задумываешься, действительно ли это лишь случайность. Уж не грозит ли Орландо Ричардс посредством музыки Эдварду Тодду? Не предупреждает ли с каждым пассажем все явственнее, что отомстит за убийство Адама Кейда, предав правосудию, которое приговорит его к смертной казни?

Хильдегарда еще сильнее встревожилась, когда после службы Орландо подошел к ней и спросил, понравилась ли ей месса.

– Я думаю, «понравилась» не совсем точное слово.

– Это была торжественная медитация.

Хильдегарда не сомневалась, что профессор музыковедения хотел, чтобы она задала ему вопросы.

– Я заметила кое-что не совсем обычное в отрывке из Книги «Плача Иеремии».

– Что же?

– Мелодию слова «согрешили».

– Понимаю. И отвечу так: все, что вам могло показаться в этом отрывке, имеет случайный характер.

– Затем вы повторили мотив Кейда, соединив его имя с немецким словом «смерть» – ведь именно так переводится фамилия Тодда – и посредством музыки связали друг с другом этих двух людей.

– Признаюсь, хотел покрасоваться. Вы оценили?

– Надеюсь, это было сделано не ради меня?

– Отнюдь.

– А другие поняли заложенный в музыке шифр? Например, математики?

– Музыка допускает несколько различных интерпретаций, миссис Стантон. Математиков, как мне кажется, подобное не волнуют. Им требуется четкий ответ: правильно или нет. Они наделены ясным сознанием правоты и неправоты.

– Как вы считаете, это относится и к их морали?

– Полагаю, профессор Тодд и доктор Кейд никогда не были друзьями.

– И вы решили посредством музыки объявить об их отношениях?

– Это мое личное наблюдение.

– Вероятно, не такое личное, если его способны разгадать другие.

– Уверяю вас, миссис Стантон, далеко не все умны, как вы.

Хильдегарда холодно посмотрела на него:

– Надеюсь, вы не зашифруете в музыке и мое имя?

Орландо задумался, словно его обрадовала возможность поговорить о музыке, а не об убийстве.

– С такой начальной буквой имени, как у вас, будет трудновато. Но я могу воспользоваться нотами си-бемоль и просто си, которая в старой европейской традиции обозначается также как «хис».

– Как у Баха?

– В последнем контрапункте его «Искусства фуги».

– Предсмертном произведении, – заметила Хильдегарда.

Дерек Джарвис работал умело и быстро. Несколько лет назад, когда Сидни с ним познакомился, это выводило его из себя. Зато теперь Сидни радовался тому, как толково ведет дела коронер. Джарвис появился в приходском доме к вечеру в Страстную пятницу, когда Сидни решил, что может позволить себе немного побездельничать.

– Вчера вечером мне позвонил инспектор Китинг, – начал коронер. – И я подумал, что это дело лучше сразу спихнуть. Должен сказать, что похоронщик был слегка удивлен моим визитом. Я же заглянул к вам сообщить, что впечатлен, как верно ваша догадка попала в цель.

– Вы хотите сказать, что с трупом что-то не так?

– Причина смерти в том, что покойный захлебнулся.

– Неужели?

– Да. На пальцах правой ноги доктора Кейда имеются следы ожогов, повреждения кожи, на венах икры отмечается расходящаяся краснота.

– Может, от соприкосновения с краном горячей воды?

– Наверное, он, лежа в ванне, открывал ногой горячую воду.

– И был несказанно удивлен эффектом от соприкосновения с металлом…

– Особенно если кран каким-то образом соприкасался с электрическим проводом нагревателя.

– Вы подозреваете удар электротоком?

– Ток прошел по правой стороне тела, затем через сердце, вызвав фибрилляцию желудочков.

– Невероятно!

– Это будет очень трудно доказать.

– Мне надо попасть в его комнаты.

– Опасно, но разумно.

– Нужно бы взять с собой Чарли.

– Кто это?

– Университетский электрик.

– А если он виновен?

– Как вы считаете, может смерть Адама Кейда оказаться несчастным случаем?

– Боюсь, что нет. Сидни, вам следует вести себя очень осторожно.

– Колледж предпочел бы, чтобы решение было однозначным и не вызвало шума. А истинным или нет, это мне трудно сказать.

– Вы предполагаете, что возможно сокрытие правды?

– Всякий раз, когда я проявлял интерес к тому, что не входит в круг моих непосредственных обязанностей, возникали проблемы.

Коронер пристально посмотрел на священника:

– Однако в прошлом это вас не останавливало.

– Верно.

– И я искренне надеюсь, каноник Чемберс, что не остановит и теперь.

Сидни сознавал, что пора побеседовать с Чарли Кроуфордом, но ему не хотелось разжигать страсти. Однако нельзя было допустить, чтобы университетский электрик продолжал выдвигать обвинения.

– Понимаю, – начал он, – вас могут смутить мои слова, но надо осторожнее высказываться на людях.

– Меня это больше не волнует. Мне терять нечего.

Сидни решил назвать вещи своими именами:

– Если, конечно, не считать жизни.

– Объяснитесь.

– Если кто-то действительно убил доктора Кейда, то ему не понравится, что вы рассказываете об этом всем и каждому.

– Кто поверит тому, что я говорю? И я никого не боюсь.

– К сожалению, боюсь я. И будет очень полезно, Чарли, если нам удастся установить кое-какие факты.

– Но только в одном случае: если не придется привлекать полицию. Моего старика постоянно таскали на допросы. Им только попадись, не отвяжешься.

– В данный момент нет необходимости обращаться в полицию.

– Миссис Стантон утверждает, что вы обратились.

– Инспектор Китинг – мой приятель. Он не имеет права вмешиваться в дела колледжа, если его не попросят.

– Вы уже попросили?

– Пока нет.

Разговор складывался тяжелее, чем предполагал Сидни.

– Как, по-вашему, встретил свою смерть доктор Кейд?

– Его утопили.

– Дверь в ванную была заперта. Там есть задвижка. Вы можете мне рассказать, как устроить так, чтобы человека поразило электрическим током?

– Вы не собираетесь объявить, что дело в замене проводки? Уж тогда точно все шишки повесят на меня.

– Просто объясните, как это сделать.

– Большинство бросили бы в воду нагреватель или радио. Что-нибудь под напряжением.

– А сама ванна может послужить проводником? Например, мыльница или краны?

– Тогда бы их пришлось соединить с сетью и протянуть провод в другую комнату.

– Например, в комнату профессора музыки.

– Вы же не хотите сказать, что он имеет к этому какое-то отношение? Провод висел бы на потолке поперек коридора.

– Кто-то мог воспользоваться его комнатой?

– Например, миссис Стантон?

– Исключено.

– Но она в это время играла на пианино в комнате напротив. Если вы, каноник Чемберс, начнете говорить такие вещи, ее обвинят вместе со мной.

– Глядя на проводку, вы можете определить, был ли способ подсоединить ванну к электрической сети?

– Ее нужно отодвинуть от стены.

– Это просто сделать.

– Потребуется определенная сила, и возникнет много шума. Если провод обнаружится, придется выяснить, куда он тянется: где находится выключатель – устройство, позволяющее подавать на ванну ток, а затем отключать.

– Но это возможно?

– Все возможно, если есть мозги, каноник Чемберс.

– Сходите в колледж и разберитесь с этой ванной.

Чарли не торопился с ответом.

– Не знаю… А если застукают?

– Мы пойдем ночью, и я буду с вами.

– Меня обвинят в незаконном проникновении в здание.

– Вы будете там со мной в качестве гостя колледжа. Если произошло убийство – а мы оба так считаем, – необходимо осмотреть место преступления.

– Ох, боюсь нажить еще больших неприятностей. Меня могут упечь в каталажку.

– У меня большие подозрения, – произнес Сидни, – что вас уже решили туда засадить. Моя задача – обелить вас и спасти от тюрьмы.

Свою одежду священника Сидни повесил в профессорской и теперь вернулся за ней. Оставался еще один день Великого поста, и он и помыслить не мог, чтобы взбодрить себя глотком спиртного. Сейчас Сидни хотел вникнуть в профессиональные отношения между профессурой: их конкуренцию в исследовательской работе, от которой зависел заработок, и в проблему плагиата. Не исключено, что мысли одного «перетекают» в голову другого так, что он об этом не подозревает, но надо видеть разницу между влиянием и обыкновенной кражей.