Текст книги "Сидни Чемберс и кошмары ночи"

Автор книги: Джеймс Ранси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Может, виновата сама девушка – заманила его?

– Не надо заигрывать с несовершеннолетними! Этот Дэниел Марден мне кажется каким-то скользким. А вы, я вижу, не любите Бенсона. Мне он тоже не очень-то нравится, но я не вижу причин, зачем ему поджигать тот дом.

– Да вроде бы нет…

– Вы же не испытываете дурных чувств к Бенсону. Но даже если считаете его милым повесой с добрым сердцем, это не доказывает его невиновности, как и виновности.

– Я не утверждаю, что Марден идеальный человек.

– Надо покопаться в его биографии.

– Я полагал, что у вас больше на подозрении Гари Белл. Он открыто заявлял, что терпеть не может Мардена. Считает, что тот подглядывает за его возлюбленной. И мог подпалить дом, желая запугать недруга и одновременно получить страховку. Логичнее подозревать именно его.

– Но он не допустил бы такой промах – не оставил бы канистру из-под бензина валяться у всех на виду. К тому же пожарный следователь убежден, что огонь вызван не бензином – задействовано что-то другое. И я хочу, Сидни, чтобы вы мне помогли узнать, что именно. Кстати, обелите свое имя.

– Неужели оно настолько замарано?

– Болтают о скабрезных журнальчиках и юных девицах. Надо положить этому конец, Сидни. Возьмите мне еще пинту пива, и я вам расскажу, как мы будем действовать. Вам придется нанести несколько ваших знаменитых пасторских визитов.

Следующим вечером Сидни с Леонардом пошли в кино на «Окно во двор» Альфреда Хичкока. Они ожидали крутой триллер и были удивлены неспешным началом. Сюжет почти полностью строился на нежелании Джимми Стюарта жениться на Грейс Келли. Он был не готов к браку и боялся, что семейные узы лишат его возможности приключений. Служанка Стела сказала ему, что у него недостаток гормонов, если дефилирующие под окном красотки в бикини ни на градус не поднимают его температуру.

Сидни чувствовал: Леонарда смущает мысль, что женщины способны возбуждать мужчину, но сам испытал волнение, когда наконец появилась Грейс Келли в платье за тысячу долларов и с ниткой жемчуга на шее.

Как ни досадно, но предметом обсуждения героев снова стал брак.

«Ты считаешь, что ни один из нас не способен измениться?» – спросила Грейс у Джимми и посмотрела с подкупающей прямотой. Сидни вздохнул.

Прошло полчаса, но ничего похожего на убийство не произошло. Мысли Сидни вновь направились в сторону любовных отношений, брака и семейных уз. Когда он очнулся от грез, на экране появился частный детектив и обсмеял все усилия Джимми Стюарта как «любительское разнюхивание».

Леонард наклонился к Сидни и прошептал:

– Все это знакомо.

– Нам хотя бы не приходилось иметь дело с расчленениями.

– Пока не приходилось.

– Бенсон ограничивается особями из мира животных.

– Ну, это насколько нам известно, – успел ответить Леонард, прежде чем на него зашикали зрители.

Конечно, Бенсон мог быть просто эксцентричным человеком, нельзя подозревать человека только потому, что кому-то не нравятся его манеры. Однако было в нем нечто такое, что настораживало Сидни.

На следующий день он решил проверить, дома ли Дэниел Марден и готов ли тот ответить на несколько вопросов. Сидни решил, что полдень самое подходящее время для визита: хозяин уже встал с постели, но не успел приложиться к спиртному. Они даже могли бы пойти в ближайший паб – Марден вряд ли станет отказываться от приглашения. Фотограф удивился гостю.

– Ваш приход неожиданный подарок, каноник Чемберс. Вам следует знать, что я воспитан в римско-католической вере. А если родился католиком…

– Покажите мне мальчика, которому нет еще семи лет…

– И я скажу, какой из него вырастет мужчина. Игнатий де Лойола. Полагаю, я научился подавлять в себе страх вечного проклятия и адского пламени.

Сидни ухватился за повод повернуть разговор в нужное русло.

– Что касается пламени – его ведь у вас и в этой жизни случилось предостаточно.

– Верно. И именно поэтому вы ко мне пришли. Признайтесь, ведь не для того же, чтобы получить удовольствие от моего общества. – Марден закурил сигару.

– Мне понравились ваши рассуждения о фотографии. Остановка во времени, творение момента, консервация памяти…

– С этим надо быть очень осторожным.

Сидни вспомнил альбомы, которые листали его родители. В них были снимки их самих и троих детей: Сидни, еще младенец, на руках матери, трое малышей на санках, отец уворачивается от снежка, мать примеряет противогаз, Сидни крайний справа на снимке одиннадцати лучших игроков крикетного клуба «Мальборо», его сестра с подружкой по дороге на бал в «Ланздауне», армейская шеренга, в которой стоят три его погибших друга.

– Вы хотите сказать, что мы воспринимаем слишком реально? – спросил он.

– Это всего лишь фиксация момента, – ответил Марден. – И единственное изображение, специально скадрированное таким образом, чтобы отсечь всякий намек на то, что случилось до этого мгновения и после него.

– Но от этого снимок не становится недостоверным.

– Сама память недостоверна, каноник Чемберс. Мы реконструируем ее всякий раз, когда что-нибудь вспоминаем; это творческий и адаптивный процесс.

– Да, память нередко ошибается.

– К тому же она лжива. Фотография – нечто иное. Она обладает индивидуальной, ясной реальностью.

– Следовательно, необходимо отделять образ от его изображения, – заметил Сидни.

– Так в наши дни учат в университетах.

– Значит, снимок… юной девушки – не фиксация определенного времени в ее жизни, а самостоятельное произведение искусства?

– В принципе так, хотя подобная концепция слишком возвышенна для того, чем занимаюсь я.

– Согласен. Не представляю, чтобы кто-нибудь вроде Абигайл Редмонд разбирался в подобных тонкостях. Она знала, что вы собирались опубликовать снимки, где она наполовину голая?

– Не совсем… то есть нет.

– Вы их просто продали?

– Любая, кто снимает одежды перед фотографом, должна понимать, что не он один увидит конечный результат. Это было бы наивным. А Абигайл отнюдь не наивна.

– Вы все-таки знали ее имя?

– Вы о чем?

– Когда мы с вами встретились в первый раз, вы сказали, что понятия не имеете, как ее зовут. Она позирует под псевдонимом Кэнди Свит. Но, оказывается, вы в курсе, как ее имя.

– Всего не упомнишь. Иногда что-то забывается. Вот она, память…

– Абигайл просила особого отношения?

– Да, демонстрировала знаки расположения. Но с ними со всеми так. Пойдут на что угодно, только бы отсюда удрать. Не желают быть женами и секретаршами. Мечтают жить в Лондоне, но для большинства это просто воздушные замки. Девчонок много, но лишь немногие из них на уровне.

– Абигайл на уровне? – спросил Сидни.

– Я говорил, что ей надо немного похудеть и ее нос чуть приплюснут, но она не слушала – не сомневалась, что станет роскошной моделью. И по тому, как одевается, я думаю, все еще искренне в это верит. Как же она мало знает жизнь!

– Полагаю, Абигайл рассердилась, когда вы заявили, что она не обладает качествами модели?

– Да.

– Настолько, что могла поджечь вашу студию?

– Не исключено.

– По-моему, мистер Марден, вы равнодушны к расследованию. Уверены, что рассказали мне все?

– Хотите выслушать историю моей жизни?

– Нет. Всего лишь узнать относящиеся к делу факты. Не уверен, что вы были откровенны со мной, рассказывая о ваших отношениях с Абигайл Редмонд.

– Не было никаких отношений. Я ненавижу ее.

– Почему?

– Мне надо выпить. Без глотка спиртного об этом не рассказать. – Марден встал: прежде он не казался Сидни таким слабым и беззащитным – почти напуганным. – Пойдемте в паб, он уже, наверное, открылся. Не смогу говорить на пустой желудок.

Выведав все, что требовалось, у Мардена, Сидни решил, что должен взять инициативу в свои руки. Он оставит за себя Леонарда Грэма держать оборону в приходе, а сам разберется с делом о поджоге.

Он ехал на велосипеде в сторону фермы Редмондов. Миновав автобусную остановку, заметил, что ждущая там девушка не кто иная, как Абигайл. Сидни развернулся и, прислонив велосипед к столбу с табличкой, стал задавать ей вопросы. Абигайл была в плотно облегающей белой блузке с двумя расстегнутыми верхними пуговицами, широкая юбка в полоску, белые носки и теннисные туфли. У нее был скучающий вид, и она явно смущалась, что ее могут увидеть в обществе священника. Сидни понимал, что должен спрашивать прямо.

– Приехал поинтересоваться у вас о пожаре.

Абигайл отвернулась, видимо воображая, что если не станет на него смотреть, то он исчезнет.

– Не имею к нему никакого отношения.

– Я не утверждаю, что подожгли вы.

– Гари тоже не поджигал.

– Знаю.

Она бросила на священника быстрый взгляд и произнесла:

– Кто-то подбросил канистру из-под бензина, чтобы подумали на него.

– Не сомневаюсь. А еще хочу поговорить с вами о фотографе Дэниеле Мардене.

– Извращенец.

– Не уверен.

– Откуда вам знать? Вы священник. Хотя Гари утверждает, что такой же испорченный, как все. Вы тоже за мной подглядывали.

– Полагаете, все только и делают, что на вас любуются?

Абигайл достала сигарету.

– Да ладно вам…

– Я спрашиваю, потому что вы ходили фотографироваться к Дэниелу Мардену, причем чтобы об этом никто не знал.

– Вам-то какое дело?

– И ходили не один раз. Я прав?

Она выпустила дым чуть не в лицо Сидни.

– Ну и что?

– Хотели стать моделью в Лондоне и просили его помочь?

– В этом нет ничего плохого.

– Дэниел говорил, что собирается делать с вашими снимками?

– Показать кое-каким людям, посмотреть, не заинтересуются ли они. Но потом ни ответа, ни привета, и я снова заглянула узнать, как дела.

– Что тогда произошло?

– Это вас не касается.

– Но может коснуться.

– В каком смысле?

– Вы предложили ему нечто большее, если он постарается и все-таки поможет вам.

– О чем вы?

– Не притворяйтесь, Абигайл, мы это оба знаем. Но Дэниел Марден уперся, и вы решили, что надо что-то предпринять.

– Я не поджигала его студию, если вы на это намекаете.

– Я вас не подозреваю, мисс Редмонд. Имею в виду нечто иное.

Вернувшись в приходской дом, Сидни обрадовался, увидев, что пришло письмо из Германии. Хильдегарда наконец ответила, и это было хорошим предзнаменованием.

Берлин

14 сентября 1957 г.

Дорогой друг!

Надеюсь, вы приедете после Рождества. Может, это даже войдет у нас в традицию? Я бы хотела, потому что всегда рада видеть вас. У меня все нормально. Жаль, что мы мало встречаемся. Думаю, теперь моя очередь приехать к вам, и скоро я нанесу ответный визит в Гранчестер. Нельзя позволять прошлому губить настоящее. Таков один из уроков войны. Она давно закончилась. А поскольку вы будете там со мной, я могу быть сильной. Все намного проще, если вы рядом…

Сидни тоже скучал по Хильдегарде, но, позволив себе лишь на несколько минут предаться романтическим мечтаниям, решил, что ему надо снова встретиться с Марденом.

– Я думал, что в прошлый раз мы уже все обсудили, – произнес фотограф. Он был в пижаме, а поверх нее в старом халате с пейслийским узором в виде турецких огурцов. – Нет, я не валялся весь день в постели, если вы это заподозрили. Встал пораньше, чтобы поснимать. Начал работу над собственным проектом – восход.

– Понимаю.

– Это будет портрет Британии. Но не столько о тех, кто встал и кто ложится спать, а об улицах в час безмолвия, в промежутке между одним и другим. В час, когда вокруг ни души. Я люблю это время. Все замерло, в статике, но чувствуется, что покой в любой момент может быть нарушен. Он хрупок и недолговечен, а воздух наполнен голубовато-серым светом, нельзя понять, то ли это день, то ли ночь.

Сидни вспомнил это время суток на войне. На склонах к востоку от города под Камонским гребнем застыли танки. Ночь была теплая и тихая, но на рассвете на них обрушился минометный и артиллерийский огонь. Их батальон получил задачу атаковать Лутен-Вуд. И несмотря на красоту восхода среди французских полей, Сидни не сомневался, что в тот день погибнет. Впервые страх смерти обрел вполне конкретные формы. Не было ничего необычного в том, что снайперы вели огонь, пока они двигались по перелеску. Но вдруг Сидни увидел, как убили капитана Бисона, которым он всегда восхищался. Тот вылез из танка, чтобы помочь раненому лобовому пулеметчику. Сидни бросился на помощь, но в этот момент в танк попали опять – была пробита лобовая броня, взорвался боекомплект, и башню сорвало с места. На несколько мгновений Сидни в нерешительности застыл посреди опустошения смерти, не сомневаясь, что следующая очередь – его. Но он остался в живых и с того пугающе спокойного света раннего утра решил проводить каждый день так, словно он был последним. И считать дар жизни превыше неизбежности смерти. Так выкристаллизовалось его намерение стать священником.

– Как будто глядеть на мир, когда больше никто не смотрит, – продолжил Марден. – Все неопределенно, и никого нет. Призраки исчезли, а новые люди еще не появились. Я пользуюсь маленьким аппаратом «минокс», о котором рассказывал. Могу делать снимки так, что об этом никто не заподозрит, точно я свалился из космоса. Именно этого эффекта я добиваюсь: представить мир таким, словно его впервые открыли.

Сидни, прежде чем ответить, немного подумал:

– Мне кажется, мы с вами оба пытаемся делать нечто сходное: вы просите людей замереть и посмотреть, я – остановиться и помолчать.

Дэниел Марден не спешил развивать мысль. Сидни понял, что явился в неподходящее время.

– Прошу прощения, что ворвался к вам и причинил беспокойство.

– Я собирался поспать. Работа на сегодняшний день сделана. И вот не могу найти сигару. Полагаю, вы пришли, чтобы задать мне несколько вопросов?

– Мне очень жаль, Дэниел, но я пришел к выводу, что вы специально подожгли свою студию.

Фотограф никак не показал, что слова священника произвели на него впечатление.

– Я предполагал, что ваша мысль может развиваться в данном направлении. Это единственное убедительное объяснение ваших визитов. Я не настолько тщеславен, чтобы надеяться, будто вы приходите послушать мои воспоминания.

– Хотя это тоже было забавно.

– Я предпочитаю картинки, – заявил Марден. – У слов не такие возможности. «Satis verborum» – вот мой девиз. Я говорил вам, когда вы приходили в первый раз.

– Да. «Довольно слов».

– А вот вы, похоже, на слова не скупитесь.

– В этом моя ошибка. Священник всегда должен начинать с молчания.

– Следовательно, вы не вполне справляетесь со своей работой.

– Однако в данном случае я пришел к вам не в роли священника. Надеюсь, вы признаетесь, что совершили поджог, дело будет закрыто, и все смогут продолжать спокойно жить.

– Боюсь, вас ждет разочарование. Если вы все-таки попытаетесь доказать, что поджог совершен мною, несмотря на то что я во время пожара находился в Лондоне, я всегда могу сослаться на неосторожность или свалить вину на алкоголь. Нет оснований предполагать, что деяние было умышленным.

– Но зачем вы это сделали? – спросил Сидни. – Из-за Абигайл?

– Интригующее замечание. – Марден старался сохранить равнодушный вид.

– Наверное, Абигайл Редмонд чем-то вам пригрозила. Например, рассказать своему дружку о том, что произошло между вами. А если ничего не происходило, то выдумать. Ее отец уже предупреждал Бенсона, Гари Белл не испытывает к вам дружеских чувств. Поэтому Абигайл понимала, что преимущества на ее стороне, если…

– Шантаж! – воскликнул Марден. – Она меня шантажировала. Заявила, что если я не раздобуду ей работу модели в Лондоне, то она скажет отцу и своему дружку, будто я напоил ее и стал приставать или еще того хуже.

– Но ничего такого не было?

– Разумеется, нет. Я считал, что достаточно изучил юных особ, чтобы вывернуться из подобной ситуации, однако сознавал, что против подобных обвинений трудно защититься. Она не потребовала у меня крупную сумму денег. У меня их просто не было.

– А устроить ее работать моделью вы не могли?

– Каким образом? Влияние я растерял, а из Абигайл плохая модель – и ростом не вышла, и слишком круглолица.

– Однако в «Салтри» вы ее снимок продали, а ей не сообщили.

– Там берут все, что попало.

– Вскоре она снова к вам пришла. Сколько запросила?

– Пятьдесят фунтов.

– Почему вы не вывели ее на чистую воду?

– Наверное, поддался панике.

– Вы сообразили, что единственный способ быстро достать необходимую сумму, если не продавать материнскую квартиру, – поджечь студию, а затем потребовать страховку.

– Как легко вы приходите к выводам!

– Одновременно можно отомстить Гари Беллу.

Дэниел Марден плеснул себе виски и пошел в кухню за водой.

– Звучит заманчиво! – крикнул он оттуда. – Жаль, не пришло мне в голову. – Он вернулся в комнату. – Но вот в чем загвоздка: во время пожара я находился в Лондоне.

– Знаю, – кивнул Сидни, – но это не означает, что вы не совершали поджога.

– Каким образом? Насколько мне известно, пожарный следователь не обнаружил никаких следов реле времени.

– Вам оно было ни к чему.

– То есть?

– На вашей стороне было солнце.

Марден, не двинувшись с места, сделал глоток виски.

– Поясните.

– В тот день в середине августа стояла жара. Три дня подряд не спадала духота, а прогноз погоды предсказывал усиление зноя. Окна летнего дома выходили на юг. Вы выложили на стул у окна и на пол свои старые немые фильмы. Они были сняты на нитроцеллюлозной пленке. Окно послужило увеличительным стеклом, а солнце выступило в роли реле времени. Утром вы увезли пустые коробки в Лондон, там выбросили их. И пока читали в столице лекцию, солнце подожгло кинопленку. Простая мысль – вы поручили дело самой природе.

– Звучит фантастически, – заметил Марден, допивая виски. – Но у меня сложилось ощущение, что ваше предположение невозможно доказать.

– Да. Слишком велики разрушения.

– Не забывайте о канистре Гари Белла!

– Ее вы подбросили позднее.

– Что вас натолкнуло на мысль, как я мог все это проделать?

– Гари Белл видел, как вы увозили две коробки из-под кинопленки. Это, конечно, не означает, что фильмы были в них.

А вскоре я выяснил, почему не сохранилось ни одного хорошего позитива «Восхода солнца». Негатив сгорел при пожаре. Это был известный случай в истории кино, но вы о нем не упомянули. Слишком большой риск говорить о том, что нитроцеллюлозная пленка очень легко воспламеняется.

– Что вы собираетесь делать?

– Я должен изложить свои соображения инспектору Китингу. Он может мне не поверить. А вот страховщики точно поверят.

– Уверен, они в любом случае не станут платить.

– Вас могут подвергнуть судебному преследованию.

– Не исключено. Но у меня в жизни не так уж много осталось, для чего бы стоило существовать.

Сидни удивился его смирению.

– Как вы распорядитесь остатком жизни, Дэниел?

– Это вопрос уверенности в себе. – Марден стал расхаживать по квартире, пытаясь найти виски и сигары. – Как только ее теряешь – иногда по какой-то пустяковой причине: кто-то что-то сказал или не клеится работа, – очень трудно вернуться к исходной точке. Такова величайшая дилемма тщеславия – понимать, когда настала пора признать собственную посредственность. Вероятно, продам квартиру. Тяжело жить среди воспоминаний о матери. Сам не понимаю, как выдержал так долго. Может, еще раз попробую встретиться во Франции с сыном. Мы так по-дурацки рассорились.

– Всегда надо мириться с теми, кого любишь.

– При условии, что полиция не отберет у меня паспорт. Вы думаете, меня арестуют?

– Не знаю. Вы же сами заметили, что доказательств нет. Я могу ошибаться.

– В Гранчестере ходят слухи, что вы никогда не ошибаетесь.

– Это миф.

– В таком случае я могу поздравить того, кто делает вам рекламу. Может, мне нанять их для своей первой выставки?

– Вы все-таки планируете заняться живописью?

– Если удастся. Вы, разумеется, правы. Мне надо чем-то занять оставшиеся дни. Попробую взглянуть на жизнь пристальнее – в образах, а не в словах. Не так уж плохо изучать мир, прежде чем в последний раз сомкнешь веки.

Сидни радовался, что удалось выудить информацию из подозреваемых, и предвкушал победную вечеринку с инспектором Китингом. И вдруг, как гром среди ясного неба, рано утром в понедельник неожиданно приехал преподобный Чантри Вайн, архидиакон Кили.

Он был ниже ростом и круглее Сидни, в свои пятьдесят лет абсолютно лыс, широкоплеч, с короткими руками, прижатыми к черепу ушами и губами, которые не могли сложиться в улыбку – все равно получался какой-то оскал. Ох, как же не подходило ему его имя – он походил на игрока в регби, а не на священнослужителя.

Чантри Вайна встревожили доходящие из Гранчестера слухи. Архидиакон говорил с акцентом, но Сидни не мог определить, из какой он местности – скорее всего, из Бристоля. Речь гостя была полна досады и критики.

– Дело зашло слишком далеко, – заявил он.

Сидни заметил, что не в ответе за криминальные выходки сограждан.

– Я считаю, вы должны бросить заниматься детективной чушью, – продолжил Чантри Вайн. – Пусть полиция делает свою работу, а вы свою. Вряд ли мне следует напоминать о первейших обязанностях священника. Согласны?

Сидни подтвердил, что призван служить глашатаем, стражем и распорядителем Всевышнего. И его священный долг – прилежно и старательно приводить к вере и познанию Бога порученную ему паству. Во время рукоположения он дал торжественный обет, что не усомнится в вере и будет жить праведно.

Архидиакон закурил трубку.

– Полагаю, вам необходимо обдумать, какой вы человек и каким должны быть священником…

– Все мы несовершенны.

Чантри Вайн откинулся в кресле. Он явно считал, что разговор предстоит долгий.

– Согласен. Но бывают случаи, когда человек чрезмерно упорствует в претворении того, что, по его мнению, является всеобщим благом. И может перепутать его с собственными интересами.

– Я старался вовлечь себя в заботы своих прихожан.

Архидиакон сделал вид, будто обдумывает его слова, хотя не собирался ослаблять напор.

– А нужно ли то, что вы называете «вовлечением»? Не уместнее ли в данном случае отстраненность? Ведь слишком погрузившись в житейские дела, вы не сможете окинуть взглядом общую картину. Иногда священнику, чтобы быть беспристрастным, необходимо отступить назад и посмотреть на все со стороны. Помните, что сказано в Евангелие от Марка? «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение».

Сидни возмутило, в какой манере ему читали наставления (и вряд ли ему требовалось напоминать архидиакону продолжение цитаты: «…дух бодр, плоть же немощна»). Он прекрасно понимал разницу между изучением деталей и созерцанием общей картины и не нуждался в дальнейших разглагольствованиях гостя на данную тему.

– Еще до меня дошли слухи… – произнес архидиакон.

– Догадываюсь, что это за слухи.

– Что-то из ряда вон выходящее. Надеюсь, они ничем не обоснованы?

– Если вы говорите о покупке скабрезного журнала…

– Мне ничего не известно о журнале! – оборвал его Чантри Вайн, вынимая трубку изо рта.

Сидни угодил в его ловушку. Как он мог поступить так глупо?

– Ерунда. Журнал нашла моя экономка. Он требовался для кое-какого расследования.

– Скабрезностей? А мне говорили, он больше подходит для близкого знакомства с молодыми прихожанками. Поймите, Сидни, я всей душой за молодежь и за церковь более широких взглядов. Нам необходимо организовывать как можно больше молодежных клубов, но они не могут состоять исключительно из девушек. Это епархия организации девочек-скаутов. – Архидиакон снова сунул в рот трубку и улыбнулся так, словно только сейчас вспомнил, что это такое – девочки-скауты.

– Я не совершил ничего дурного.

– Остается надеяться. Вы хороший человек, Сидни, но вас легко сбить с толку. Вас наметили как вероятную кандидатуру в качестве моего преемника, но подобные поступки вам совершенно не на руку. – Архидиакон встал. – Не пора ли вам жениться? Архиепископ упоминал, что он в приятельских отношениях с семьей Кендаллов в Лондоне. У них, кажется, есть симпатичная дочь?

– Да.

– Почему бы вам не взять ее в жены?

– Это не так просто.

– В нашем мире все не просто, но жизнь священника намного легче, если у него есть достойная жена. Я бы пропал без своей Клэр.

Сидни почувствовал, что не в силах сосредоточиться на том, что ему советовал архидиакон. Его возмущало, что мало людей понимают, что он пытается делать. Ему требовался отдых. И как только Сидни подумал об отпуске, в голове всплыло слово «Германия».

Начался осенний триместр, и первые дожди наконец оросили сухие газоны и сады Гранчестера. Сидни встретился с инспектором Китингом, чтобы обсудить выявленные в ходе расследования факты. Арестов производить не предполагалось. Абигайл было только семнадцать лет, и у всех сложилось мнение, что достаточно серьезного предупреждения, чтобы в будущем она вела себя правильно. Для выдвижения обвинения против Мардена не хватило веских улик. Страховщики, как и ожидалось, платить отказались, и квартира его матери оказалась выставленной на продажу. Сам же он готовился к отъезду во Францию, где надеялся воссоединиться с сыном.

– В общем, единственный человек, чья репутация пострадала, – это вы, Сидни. Леонард сообщил мне, что архидиакон дал вам по мозгам.

– Церковь не должна привлекать к себе внимания.

– Тогда к чему вам все эти высоченные шпили?

– Он имел в виду: привлекать к себе внимание неправедными делами.

– Например, разглядыванием журналов с девчонками на картинках? – Сидни сурово посмотрел на полицейского, и тот поспешно продолжил: – Шучу, шучу. Но ведь они не воспринимают это серьезно?

– От нас ждут, чтобы мы были выше всякого упрека. Как полиция.

– Кстати, как вы все раскопали: поджог, шантаж?

– Не знаю. Наверное, надо жить среди людей.

– Проблема с нашей работой в том, что никогда не знаешь, сколько времени займет то или иное дело. Каменщик может сказать, когда закончит стену, я же не в состоянии предвидеть ничего, хотя, когда вы под боком, все получается значительно быстрее. Я не всегда это говорю, но я вам благодарен, Сидни. Позвольте взять вам вторую пинту пива.

В тот же вечер Сидни вывел Диккенса погулять по лугам. Еще не стемнело, и он удивился, услышав за спиной шаги. Обернувшись, увидел, что их догоняет Абигайл Редмонд. Она явно хотела поговорить с ним.

– Я порвала с Гари, – сообщила Абигайл.

– Жаль.

– Что-то не верится, каноник Чемберс. – Последовала неловкая пауза, затем она продолжила: – Я шла за вами. Подумала, вам надо знать, как обстоят дела.

– Полиция к вам приходила?

– Да, сделали мне предупреждение. Отец совершенно взбесился – не мог понять, что им надо в нашем доме. Пришлось ему что-то наплести.

– И что же вы ему сказали?

– Мол, меня снова преследует Бенсон и полицейские его схватили.

Сидни остановился. Ему хотелось взять Абигайл за руку, но он понимал, что нельзя давать ей повод к подозрениям.

– Но это же неправда!

– Какая разница?

– Перестаньте наговаривать на людей.

Абигайл потупилась и посмотрела на испачканные после недавнего дождя туфли.

– Он действительно преследовал меня.

– Раньше. После этого его предупредили.

– Меня все преследуют, каноник Чемберс.

Сидни не собирался терпеть всякую чушь.

– Никто вас не преследует. У нас маленькая деревенька. Людям просто негде больше ходить, и они постоянно друг на друга наталкиваются.

– Вы ничего не понимаете.

– Чего-то, конечно, не понимаю, но вам поверить не могу. Если подобное вас сильно расстраивает, уезжайте отсюда.

– Именно этого я и хотела, но отец настаивает, чтобы я работала на ферме.

– Вам вовсе не обязательно слушаться его.

Они дошли до края луга, надо было поворачивать обратно. Сидни позвал Диккенса, он не видел, куда убежала собака. Священник никак не ожидал, что в конце трудного дня ему придется наставлять юную девушку, которая в глубине души ему не очень-то нравилась.

Абигайл не спешила закончить разговор.

– Я могу, например, работать секретарем.

– Можно научиться работать кем угодно, – заметил ей Сидни. – Тем более женщине с вашей напористостью и… воображением. Только перестаньте воображать, будто на вас все таращатся. Ничего подобного не происходит. У большинства людей и в мыслях этого нет.

– То есть на меня вообще не смотрят?

– Нет.

– Даже вы?

– Даже я.

– Уверены?

– Да. Прекратите обвинять людей, дайте им спокойно жить. – Сидни возмущало то, как легко распространять слухи и порочить репутацию. И он решил прочитать в воскресенье на эту тему суровую проповедь.

По дороге домой с бежавшим довольным Диккенсом Сидни вдруг увидел, как в нескольких ярдах от него мелькнул Джером Бенсон. «Вот чего мне только сейчас не хватает, – подумал священник. – Доказательства, что Абигайл не фантазирует, и все начнется сначала». Сидни подобрал палку и кинул в сторону. Диккенс бросился за ней. Сидни понимал, что за Редмондом нужен глаз да глаз: огонь не угас – теплился, может вспыхнуть пламя.

Пламя, думал он, ежась от первого осеннего холода. Недолго уже и до самой ночи Гая Фокса, когда будут жечь костры. Сидни вспомнил ночь, которую три года назад после того, как убили мужа Хильдегарды, провел с Амандой.

Открыв ворота, огораживавшие луг, он двинулся по тропинке, выводившей на главную улицу. Последние несколько недель были странным периодом, заставившим его размышлять о том, какими люди видят себя в мире. Насколько точно сознают, кто они и кем стали? Должны ли пытаться увидеть себя такими, какими воспринимают их другие? Сидни сомневался. Важно научиться себя любить и стараться быть лучше. А выяснять, кто что думает, ни к чему.

На кухонном столе Сидни увидел завернутую в коричневую бумагу прямоугольную коробку. Ленонард объяснил, что нашел ее на пороге. Под ленточкой лежало письмо. Сидни развернул его и начал читать:

Дорогой каноник Чемберс!

Спасибо, что поняли меня, и за ваше всепрощающее сердце. Я знаю, что лишился доброго имени, и в прошедшие недели усвоил, как легко может рухнуть репутация. Людям несвойственна доброта. Они могут продолжать наговаривать вам на меня даже после моего отъезда. Скажу одно: я старался быть добропорядочным, даже если это не всегда получалось. Надо попытаться опять, постараться бросить пить. Я уезжаю во Францию – собираюсь примириться с сыном и миром. Благодарю вас за терпение и прошу прощения, если бывал груб. Последние годы я был сам не свой. Это вам сувенир в память обо мне. Наверное, всякий выдающийся детектив должен иметь такой. Встречайте зарю. Ждите восхода солнца. Satis verborum.

Сидни открыл коробку. Внутри оказался миниатюрный фотоаппарат «минокс» Дэниела Мардена.