Текст книги "Расколотое королевство (ЛП)"

Автор книги: Джеймс Эйтчесон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В последующие дни от валлийцев не было ни слуху ни духу. Каждое утро мы с Эддой седлали лошадей и объезжали округу в поисках их следов: свежих кострищ, или троп, возможно, проложенных группой разведчиков, но ничто не указывало на их присутствие. Сам не знаю, что бы я делал, столкнувшись с ними лицом к лицу, но, по крайней мере, так мне казалось, что я занимаюсь чем-то полезным.

Даже после года практики я чувствовал себя неловко, исполняя обязанности господина, во всяком случае, так, как их понимал отец Эрхембальд. Я был гораздо счастливее в седле, с ножнами на поясе и щитом за спиной. Именно так я прожил последние тринадцать лет жизни, и именно так надеялся провести тринадцать следующих. Некоторые лорды, получив имение и богатство, рабов и слуг, быстро забывали о ратных трудах и боевых походах. Вместо этого они предпочитали толстеть от жирной пищи и густого пива, лишь изредка оставляя свои залы, чтобы посмотреть на мир за пределами своих владений. Я был полон решимости не идти по этому пути и потому день за днем поднимался на рассвете, надевал кожаную куртку и шлем и выезжал в чащобы.

И тем не менее, за все то время, что мы прочесывали одни и те же холмы, одни и те же леса, мы так и не обнаружили признаков противника. Очевидно, Риваллон, их так называемый царь, передумал посылать против нас еще один отряд. Может быть, он услышал историю о том, как я расправился с последними налетчиками, а, может быть, и нет. В любом случае, он сделал правильный выбор, потому что я твердо решил, что в следующий раз, когда он вздумает угрожать моей усадьбе, я не буду так добр. В следующий раз я не оставлю в живых ни одного человека. Так я и сказал Эдде, когда мы возвращались домой после одной из наших утренних вылазок.

– А если вас не будет здесь, господин, что тогда?

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, нахмурившись.

Мне показалось, что в его словах скрыт некий тайный смысл.

– Когда вас и ваших людей позовут служить королю на его войне, кто будет защищать нас?

За годы, прошедшие со времени вторжения я научился доверять только нескольким англичанам. Эдда был одним из тех, кто завоевал мое расположение, и, признаться, я был ошеломлен его словами. Конюх имел независимый и гордый характер, совсем не расположенный к шуткам, но это был первый раз на моей памяти, когда он высказывался так откровенно.

Он был лет на десять старше меня, и я полагал, что он давно потерял счет своим зимам. Его кожа обветрилась и задубела за многие годы, проведенные под солнцем, ветром и дождем, и он выглядел, как человек, много испытавший на своем веку. Очень может быть, что когда-то он и сам был воином, потому что хоть и не был высок, но идеально скроен для пешего боя со щитом, с широкими плечами и мощными руками. Я не сомневался, что в свое время он отправил на тот свет немало противников.

– Их мог бы защитить ты, – сказал я.

Я довольно быстро заметил, что он был не просто способным бойцом, но исключительным.

Эдда был по-особенному ловок в доспехах и шлеме и одинаково опытен и с копьем и с длинным английским ножом, который они называли саксом. Большинство английских бойцов могли только мечтать о такой технике.

– Значит, собираетесь отказаться от нас? – спросил Эдда.

Я взбесился от его прямоты, но успел обуздать свой нрав и только бросил ему предупреждающий взгляд.

– Если мой король позовет меня сражаться, у меня не будет другого выбора, как пойти. Ты это знаешь.

Он вызывающе уставился на меня своим единственным взглядом, но я прямо смотрел ему в лицо, и в конце концов он отвернулся.

– Ты хорошо сражался тогда, – сказал я, и был абсолютно честен. В тот вечер он убил валлийцев больше, чем любой из его соплеменников. – Если они снова нападут, мужчины пойдут за тобой.

Действительно, он пользовался странным уважением среди крестьян Эрнфорда, отчасти из-за своего утраченного глаза и изуродованного лица, которое, казалось, в равной мере интриговало и пугало их. Но он прочно вбил себе в голову, что люди боятся его уродства.

– Они не пойдут за калекой, – сказал Эдда. – Они презирают меня.

– Пойдут, если я прикажу. Кто еще сможет вести их, если не ты?

Англичанин насмешливо фыркнул.

– Эти дни позади, господин.

Мгновение я смотрел на него, размышляя, что же он имел в виду. Если он дал мне понять, что когда-то уже вел людей в бой, то меня это не удивило. Возможно, это было еще до того, как он потерял глаз. Насколько я знал, он никому не рассказывал эту историю, и никто из местных так и не осмелился спросить. Я тоже не собирался выяснять, так что весь остальной путь мы проделали в молчании, словно Эдда и так сказал мне слишком много.

* * *

Впервые за долгое время жизнь в Эрнфорде начала возвращаться в нормальную колею, и со временем память о валлийском набеге стала казаться чем-то нереальным, как сон. Деревенские жители ухаживали за соей скотиной и посевами, которые зрели с каждой неделей, вскоре их перестало интересовать все вокруг, кроме их урожая. За неделю до конца лета по ухабистой дороге из Леоминстера и Херефорда к нам пришел усталый коробейник. Он привел с собой такого же усталого мула, запряженного в хлипкую тележку, украшенную алыми и зелеными лентами. Как обычно, тележка была нагружена больше, чем она, казалось, была в состоянии вместить: деревянные доски, крючки, железные горшки для приготовления пищи, фляги с маслом, свечи и множество других полезных вещей, в том числе кувшины с медом и благовонными травами, бочонки вина, горки с мазями, травами и другими средствами, которыми, как он обещал, можно вылечить все болезни сразу.

Разносчика звали Бартвалдом, и он был хорошо известен как мне, так и всем людям в Эрнфорде, потому что неоднократно посещал мою усадьбу в прошлом году. Наряду с различными товарами, которые возил в тележке или таскал в мешке за спиной, самые мелкие и ценные вещицы он сберегал в кошеле или под рубашкой, и среди них на этот раз оказался бронзовый медальон в виде украшенного золотом креста, который висел на кожаном ремешке у него на шее.

– Что это? – спросил я, заметив крест.

Он снял ремешок через голову и протянул мне.

– Я купил его несколько лет назад у фламандского купца, который приобрел его во время паломничества в Святую землю. Я верю, что он защищает меня в моих долгих странствиях.

Я осторожно расстегнул замочек и раскрыл обе половинки подвески. Мне в ладонь выпал сверток ткани размером чуть больше желудя с чем-то твердым внутри. К ткани, тонкой как шелк, скорее всего это и был шелк, была прикреплена узкая полоска пергамента, исписанная такими крошечными буквами, что трудно было разобрать слова.

На мой вопросительный взгляд Бартвалд ответил:

– Это кость святого Игнатия.

Я понятия не имел ни об этом святом, ни о том, когда и где он жил, и потому послал одного из слуг за отцом Эрхембальдом, который, конечно, лучше разбирался в таких вопросах.

– Епископ Игнатий Антиохийский, – пробормотал он мне, когда реликвия из медальона была показана ему. С осторожным благоговением он вертел ее в руках, щурясь на мелкие буквы. – В детстве он был благословлен самим Христом, а потом замучен римским императором, который скормил его львам, насколько я помню. Он был одним из первых святых. – Он пристально посмотрел на Бартвалда. – Сколько ты хочешь за это?

– Вы же не попросите меня расстаться с таким ценным имуществом? – вполне правдоподобно ужаснулся разносчик. – Святой Игнатий со мной повсюду, а я хожу по дорогам уже больше семи лет.

– Прости нас за грубость, – сказал я.

Он бы не позволил ни мне ни священнику рассматривать свою реликвию, если бы не имел намерения продать ее. К тому же я не видел на нем этого креста во время прошлогодних посещений и, несмотря на рассказ о фламандском купце, сделал вывод, что святой Игнатий совсем недавно попал ему в руки.

– Сколько?

– За него? Два фунта серебра.

– Целых два фунта? – переспросил я. Столько стоила отличная боевая лошадь, если не меньше. – Откуда мне знать, может, это простая овечья кость.

Бартвалд выглядел оскорбленным.

– Я когда-нибудь прежде обманывал вас, милорд?

Этот вопрос не требовал ответа, и мы оба это знали. Но я подумал, что до сих пор он был честен во всех отношениях, и потому, возможно, говорил правду и в этот раз. Я отвернулся, чтобы посоветоваться со священником.

– Танкред, – сказал Эрхембальд, стараясь говорить тихо, чтобы не выдать очевидного волнения, – эта древняя реликвия заключает в себе огромную силу. Я думаю, что этот святой разговаривал с самим Иисусом Христом. – Он перевел дух. – Наш друг не может знать, сколько в действительности стоит эта вещь.

Я постарался подавить смех.

– Держу пари, он точно знает, сколько это стоит.

Хотя если Бартвалд не соврал о происхождении косточки, то защита святого для владельца реликвии будет гораздо ценнее серебра.

Я развязал кошелек с монетами, который свисал с моего пояса.

– Даю полфунта, – сказал я купцу.

– Полфунта? Вы хотите пустить меня по миру, чтобы моя бедная жена и дети голодали!

– Помнится, при нашей последней встрече ты сказал, что твоя жена умерла.

Его щеки покраснели.

– Она выздоровела, – пробормотал он.

– Выздоровела?

– Благодаря Игнатию! – Он выглядел довольным, что так быстро придумал ответ. – Оказалось, что она впала в глубокий сон, вызванный ее тяжелым недугом. Все мы решили, что она умерла, но в день похорон она чудесным образом проснулась благодаря заступничеству блаженного святого.

Ясно было, что он лжет, но я затруднялся сказать, что в его сказке было ложью, а что правдой. Тем не менее я не мог не восхититься его крепкими нервами и находчивостью. Как всегда, я обнаружил, что он развлекает меня, даже когда пытается надуть.

– Две трети, – сказал я. – И ни монеты больше.

Он колебался, что-то подсчитывая в уме, потом поднял руки вверх, показывая, что сдается.

– Две трети, – согласился он. – При условии, что получу сегодня в вашем зале постель, горячий ужин и кувшин эля.

Сделка казалась честной, и потому мы взвесили серебро сначала на его весах, а потом на тех, что хранились в доме священника, чтобы договориться о правильной мере. Наконец, косточка святого великомученика Игнатия перешла в мое владение. Если Бартвалд и получил меньше, чем надеялся, он не выглядел разочарованным. В тот вечер он дорвался до еды и пил столько, что едва мог устоять на ногах. Вместе с тем отец Эрхембальд был убежден, что мы выторговали хорошую цену, так что все были довольны и счастливы.

Вместе со своим товаром Бартвалд часто приносил новости со всех краев королевства, и как я смог убедиться, они были вполне достоверными. На следующее утро перед расставанием он поделился своими знаниями. Учитывая, сколько эля вчера вечером исчезло в его глотке, он казался несколько утомленным. Впрочем, его аппетит не пострадал, и глядя, как он совал в рот хлеб и сыр, можно было подумать, что бедняга ничего не ел несколько дней.

– Говорят, – сказал он между двумя глотками, – что Дикий Эдрик снова готовится выступить в поход.

Он многозначительно посмотрел на меня, словно ожидая, что я знаю всех Диких Эдриков наперечет, а затем сделал большой глоток из чашки с козьим молоком. На самом деле, я впервые слышал о человеке с таким именем.

– И кто это такой? – спросил я.

Бартвалд вскинулся и затрещал, как сорока.

– Вы никогда не слышали о нем? – Белые капли стекали по его подбородку и терялись в бороде. – Эдрик, которого они называют Se Wilda, Дикий?

– А должен?

– Он был одним их самых влиятельных английских танов, которые правили этими землями при старом короле. Очень грозный муж и очень мстительный, как мне говорили те, кто встречался с ним; я, слава Богу, не имел такого удовольствия. Три года назад он со своей армией поднял восстание против короля Гийома, возглавил людей здесь и даже в графствах к югу отсюда и вовсю кошмарил большую часть страны, пока не был разбит под Херефордом и изгнан.

Значит, это было в тысяча шестьдесят седьмом, на следующий год после нашей высадки. В то лето по всей стране полыхало множество мелкий восстаний, слишком много, чтобы помнить их все. Большинство из них были разгромлены почти сразу после начала, а их главари с соратниками преданы мечу. Их подавил Гийом ФитцОсборн, ближайший друг и советник короля, оставленный для управления королевством, когда сам король вернулся в Нормандию.

– Откуда идет этот Эдрик? – спросил я.

– Вдоль всего Вала. Говорят, что он объединился с валлийцами и принес совместные клятвы с братьями-королями Бледдином из Гвинета и Риваллоном из Поуиса. В последние три года о нем ничего не было слышно.

– До сих пор, – сказал я.

– Это верно.

Я ждал, что купец продолжит свой рассказ, но он молчал. Понимая, чего он хочет, я послал слугу в мою комнату за кошельком.

Как только серебряная монетка перекочевала в его ладонь, он продолжил:

– Ходят слухи, что валлийцы планируют выступить этим летом. Все говорят, что они собрали армию даже больше чем у Этлинга при Эофервике в прошлом году. Много тысяч человек.

При этих словах я не удержался от смеха.

– Валлийцы всего лишь воры, таскающие у нас овец и женщин. Они не способны собрать настоящую армию.

– Тем не менее, это происходит. Я скажу вам еще кое-что важное. Я сообщу вам это бесплатно, потому что мы друзья, к тому же скоро вы все равно об этом узнаете. Эдрик ищет вас.

– Меня?

– Я слышал, что Этлинг пообещал хорошую награду серебром и золотом тому, кто доставит вас к нему. Кажется, он затаил на вас обиду, не представляю, по какой причине, но вам лучше знать.

Он бросил на мня вопросительный взгляд. Я подозревал, что у него есть кое-какие догадки, и он ждет их подтверждения. Но это была игра для двоих, и у меня было не больше желания выдавать ценные сведения бесплатно, чем у него.

– А ты как думаешь?

– Хорошо, – он пожал плечами, словно речь шла о пустяке. – Вот почему я решил, что он ищет именно вас. Говорят, вы тот самый человек, что захватил ворота Эофервика, который вел людей в атаку на Этлинга, вступил с ним в единоборство на мосту, который пролил его кровь и даже чуть не убил.

Он сделал паузу, может быть, ожидая моего согласия. В основном, история была правдой, хотя некоторые ее детали были сильно преувеличены в первые же недели после битвы. Я брал ворота не один, а с моими побратимами Эдо и Уэйсом, а так же еще тремя крепкими ребятами. И хотя я скрестил клинки с Эдгаром и даже ранил его, драться с ним было чистым безумием, на что я решился только под воздействием боевой ярости. Это меня тогда чуть не убили, а не его. Если бы не помощь моих друзей, я бы не сидел здесь сейчас, и конец истории сильно отличался бы.

– Хотя, – внезапно заявил Бартвалд, – может быть, я ошибаюсь, и они говорят о совсем другом Танкреде.

Больше не было смысла отрицать очевидное.

– Ты сам знаешь, что прав.

Он печально покачал головой и закусил губу.

– И все же мне стыдно, что я не догадался раньше. Почему-то я представлял себе, что человек, совершивший все эти подвиги, должен быть выше ростом.

– Выше?

Никто не считал меня слишком высоким, но и коротышкой я тоже не был.

– Шучу, – сказал англичанин. – Но давайте поговорим серьезно, милорд. Ваша слава бежит впереди вас. В залах на Севере ваше имя произносят шепотом, потому что Этлинг бесится, услышав его. Он слишком хорошо помнит, как вы напугали его, и жестоко наказывает любого, кто осмелится заговорить о вас в его присутствии. Именно потому он и предложил награду за вас. Дикий Эдрик не просто хочет получить деньги, этого человека вам следует опасаться.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что он могучий противник и очень опасный для тех, кто осмелится пойти против него. Он хитрее, чем вы можете себе представить, и совершенно беспринципен в преследовании своей цели. Нельзя его недооценивать, особенно теперь, когда он заключил союз с валлийцами.

– Если бы со стороны Уэльса планировалось нападение, как ты говоришь, я бы уже знал об этом, – сказал я. – Я бы получил известие и мы уже собирали бы свою армию.

– Можете не верить, если хотите, потому что я всего лишь разношу новости по стране. Не моя забота, захотите ли вы прислушаться к моим словам или нет. Но только знайте, что я никогда не продавал вам неправды.

Я не был так уверен, и еще меньше доверия у меня вызывали слухи о сборе валлийского ополчения. Тем не менее, я промолчал, и вскоре разговор перешел на другие темы. Бартвалд ни разу не упомянул ни о мятежниках на Севере, ни о датчанах за морем. Тем не менее, они беспокоили меня, и я все чаще спрашивал себя: а вдруг Серло был прав? Возможно ли, что неприятель просто выжидает время, собирая свои силы для нового нападения? Что-то затевалось, хотя мы еще не знали, что именно.

Да, враг не показывался, и мы ничего не могли с этим поделать. Нам не оставалось ничего, кроме ожидания, и это тоже было частью жизни воина. В горячке рукопашной схватки, среди звона клинков, треска щитов, от которого закладывало уши, не было времени для страха и сомнений, но бою предшествовали часы размышлений, когда смущение поневоле закрадывалось в душу. Каждый мужчина, мечом зарабатывавший себе на жизнь, чувствовал то же самое, независимо от того, насколько опытен он был, сколько кампаний провел или скольких противников убил. Теперь каждый день ожидания беспокоил меня все больше.

* * *

Нам не пришлось долго ждать новых вестей. После валлийского набега прошло чуть больше месяца, хотя казалось, что гораздо больше. Колосья на полях уже поднялись в полный рост, зрея под летним солнцем, а новые дома и ограды выросли недалеко от старых пепелищ.

В день, когда пришли новости, Эдда отправился на разведку с Турольдом и Понсом, а я остался в Эрнфорде выслушивать жалобы сельчан друг на друга и выносить свое суждение. Один из кабанов сбежал от свинопаса, подрыл соседский плетень и сожрал половину овощей на огороде, за что его владелец был приговорен отдать двух поросят потерпевшей стороне. Жена мельника, Годе, была застигнута в лесу за сбором хвороста без моего разрешения, за что была вынуждена отдать мне все собранное, а также три мешка муки из лучшего зерна. После смерти Лифинга она и ее муж Нортмунд очень тяжело работали, пытаясь справиться с потерей сына-работника. Она была не в состоянии выносить еще одного ребенка по причине, не понятной ни ей самой, ни отцу Эрхембальду, ни любому другому человеку, сведущему в различный людских недугах. Смерть Лифинга пошатнула рассудок бедной женщины, и она постоянно пребывала в усталости и отчаянии, особенно в последние дни, когда стояла засуха и уровень воды в реке сильно понизился. Это значило, что бывали дни, когда силы воды было недостаточно, чтобы вращать мельничное колесо. Но ни одна из этих причин не могла смягчить ее вины, так что я вынужден был прибегнуть к правосудию.

Обычно этими делами занимался мой управляющий Альберик, но этот сукин сын сбежал со службы за неделю до Пасхи. Этот поганец, которому я, впрочем, никогда не доверял, был виновен в том, что, напившись, устроил потасовку с одним из деревенских мужчин, чья дочь ему приглянулась. Бросив избитого им отца умирать на земле, Альберик оседлал моего лучшего жеребца и, прихватив столько серебра, сколько мог унести, сбежал, прежде чем его успели остановить. С тех пор его никто не видел. Мы послали вести в ближайшие города и на ярмарки, требуя его ареста, но он так и не был пойман. В результате его земля перешла мне в качестве компенсации, а его плачущая жена была вынуждена взять себе другого мужа, но я до сих пор не нашел никого, годного на место управляющего. Поэтому все дела барского двора свалились на мои плечи.

Было уже довольно поздно, и солнце давно миновало зенит, когда вдали были замечены два десятка всадников. Их знамя, было разделено на черные и желтые полосы, и желтые были, вероятно, затканы золотой нитью, потому что ярко блестели на свету. Я хорошо знал эти цвета, потому что не так давно сам сражался под ними. Это были цвета семьи Мале и моего лорда Роберта. Его редко видели в наших краях, большая часть его поместий находилась на другой стороне острова в графстве Саффолк, и потому он проводил время либо там, либо в Нормандии, в своем доме в Гравилле. Одним словом, было большой неожиданностью обнаружить его знамя летящим над долиной Эрнфорда теплым летним вечером.

Быстро закончив дела, я послал сообщить Серло, а так же отправил за моим мечом, который мне вскоре принес один из близнецов, четырнадцатилетних братьев, работавших на конюшне вместе с Эддой – то ли Снокк, то ли Снебб. Даже спустя год я замечал, что не всегда умею отличить их друг от друга. Кто бы это ни был, я поблагодарил мальчика и застегнул пряжку ремня у себя на поясе. Несколько месяцев назад я заказал себе новый меч из лучшей стали, какую только мог себе позволить, с двумя кроваво-красными камнями на рукояти и красивые ножны, должным образом отражающие мой статус. Усиленные полосами меди, в свою очередь инкрустированными серебряным узором в виде растений, они показывали, что у меня достаточно золота, чтобы платить людям, которые захотят следовать за мной. Это обещание богатства уже привлекло на мою сторону моих первых трех рыцарей.

Я уже мог видеть самого Роберта, едущего во главе отряда, сопровождаемого десятью рыцарями с каждого бока и знаменосцем по левую руку. В отличие от рыцарей в шлемах, его голова была обнажена, и я ясно видел лицо своего господина: угловатые черты, высокий лоб, острый нос. Под кольчугой он был одет во все черное, от туники до штанов: мода, которую он считал эффектной, а я находил несколько странной, хотя никогда не сказал бы этого вслух.

Они проехали мимо мельницы, рыбных садков и сенокосов, после чего проселочная дорога вывела их к броду, а потом к церкви. Косари, остолбенев, смотрели на всадников, двумя стройными рядами поднимавшихся вверх по склону к частоколу и Главному Залу. Сопровождаемый Серло, я шел по тропинке, чтобы первым приветствовать гостей.

Увидев меня, Роберт широко улыбнулся.

– Танкред, – сказал он, когда отряд остановился, и он спрыгнул с седла. – Рад тебя видеть. Сколько времени прошло.

– Слишком много, милорд, – ответил я и обнаружил, что тоже улыбаюсь от уха до уха.

Действительно, я не видел его несколько месяцев, вернее, с зимы, когда он приезжал сюда после Рождества при королевским дворе в Глостере.

Ему уже исполнилось двадцать семь лет, как и мне. Он обнял меня, как брата, да мы и были братьями, если не по крови, то по оружию, потому что в прошлом году сражались плечом к плечу в великой битве с Этлингом и выжили.

– Вы должны были послать гонца вперед, – сказал я. – Я не знал, что вы решили посетить наши края.

Его улыбка пропала, сменившись мрачной гримасой.

– Значит, ты еще не знаешь новостей?

Я нахмурился, и у меня мелькнула мысль: а вдруг разносчик Бартвалд был все-таки прав?

– Какие новости, милорд?

– Ну, – сказал Роберт. – Давай не будем обсуждать их здесь. Мы с рассвета в седле. Давай поедим, выпьем, а потом поговорим.

Я на мгновение задержал на нем взгляд, пытаясь найти ключ к разгадке в выражении его лица, но оно казалось непроницаемым.

– Конечно.

Крестьяне вернулись с полей, чтобы посмотреть, что происходит. Я заметил в толпе Снокка с братом и знаком приказал им показать людям Роберта загон позади зала, где они могли оставить своих лошадей. Что и говорить, народ у Роберта подобрался разный: от румяных молокососов, жаждущих славы и грабежа, до обветренных ветеранов, с многочисленными шрамами, обретенными за годы службы. Кое-кого я знал еще со времен Эофервика, а некоторых даже вел за собой в сражение, хотя не всех помнил по именам. Но, конечно, вспомнил молодого Урса, с его румяным и широконосым лицом, напоминающим мне поросячью морду, а так же Анскульфа, командира личной гвардии Роберта. Они никогда не питали ко мне симпатии, хотя я с ними особо и не ссорился. Проезжая мимо, оба окинули меня холодным взглядом.

По правде говоря, колонна рыцарей в блистающих кольчугах и шлемах, въезжающая в ворота Эрнфорда, представляла собой великолепное зрелище, и мои крестьяне разделяли это чувство. На лицах мужчин, женщин и детей можно было прочесть смесь любопытства, страха и благоговения.

– Ты счастливый человек, Танкред, – сказал Роберт, прервав мои размышления.

– Почему, милорд?

Наши сапоги с чавканьем погружались в сырую землю. Над дальним лесом кружила пара орлов.

– Ты живешь вдали от беспорядков и кровопролития, опустошающих другие края, – объяснил он. – Я завидую тебе.

Я ответил ему кривой усмешкой. Если он думал, что у нас здесь царит идиллия и нет собственных проблем, то сильно ошибался. Он либо не заметил, либо проигнорировал мое несогласие, потому что продолжал, качая головой:

– Меня поражает, что прошло почти четыре года с тех пор, как мы пересекли Узкое море[5]5
  Пролив Ла-Манш.


[Закрыть] и убили узурпатора при Гастингсе, и все же месяца не проходит без восстания в той или иной части королевства.

Я вспомнил, что его отец Гийом Мале говорил нечто подобное, когда принимал меня на службу. На мгновение, пока я смотрел на Роберта, мне снова показалось, что я стою перед виконтом, и ко мне вернулось то же самое тревожное предчувствие.

– В этом нет ничего неожиданного, милорд.

– Может быть, но это беспокоит меня, – ответил Роберт, по-прежнему мрачно. – Мы каждую неделю слышим о норманнах, убитых в засаде на дороге или в собственных залах. До нас доходят слухи о вооруженных людях, сотнями собирающихся на болотах, строящих укрепления, готовящихся к восстанию, чтобы вытеснить нас с этого острова навсегда.

– И вы верите этим слухам? – спросил я с легкой насмешкой, но Роберт не дал втянуть себя в спор.

– Я не знаю, – признался он. – Тем не менее, разве мы можем позволить себе игнорировать их? Если они окажутся верными, то мы можем потерять все, чего с таким трудом добились за эти годы.

Конечно, доходившие до него слухи были сильно приукрашены в рассказах и пересказах. И все же я знал, что глубоко среди корней этих историй похоронено семя правды.

На мгновение между нами воцарилась тишина, а потом я спросил:

– А что Этлинг? Есть известия о нем?

– Пока нет, – сказал Роберт. – Он скрывается в дебрях Севера, хотя никто не знает, где именно.

От этих слов я почувствовал некоторое облегчение, хотя и небольшое. В моих глазах Эдгар Этлинг был единственной фигурой, способной объединить разрозненные семьи Нортумбрии и поднять их на восстание против нас. Последний оставшийся в живых наследник старинного английского королевского рода, он уже дважды пытался претендовать на корону Англии. Сначала после поражения при Гастингсе, хотя ему не хватило поддержки графов, и он был вынужден подчиниться королю Гийому; и снова в прошлом году, когда с помощью северян и многочисленных наемников из-за границы, попытался взять Эофервик. Его сторонники уже успели провозгласить его королем не только Нортумбрии, но и всей Англии.

И потому я был уверен: пока Этлинг находится на Севере, королевство в большой опасности. Ибо никто больше не имел достаточной репутации и положения, чтобы собрать армию, способную победить нас. Последней фигурой подобного масштаба был сам Гарольд Годвинсон, и при Гастингсе ему это почти удалось, несмотря на все песенки трубадуров о правоте нашего дела. После его смерти оставался один Эдгар, и пока он не выступил, все слухи, беспокоившие Роберта, так и оставались слухами.

Мы прошли через главные ворота и подошли к залу. Я позволил Роберту ступить на порог первым и последовал за ним. В зале не было оконных щелей, забранных роговыми пластинками, чтобы пропустить дневной свет, огонь в летнее время зажигали позже, так что моим глазам понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к сумраку в зале после яркого сияния дня снаружи. Вдоль одной из стен стоял длинный дубовый стол и скамьи, которые выдвигались на середину зала во время еды, а так же в тех редких случаях, когда нас посещали гости. На стенах для защиты от сквозняков висели полотнища алого и зеленого сукна; хотя это не были роскошные гобелены со сценами из легенд, охоты или сражений – вышитые картины с кораблями и чудесными зверями были мне не по карману – но свои функции они выполняли вполне.

Роберт обвел взглядом зал.

– А ты здесь хорошо устроился, – заметил он.

В его голосе слышалось подлинное удовлетворение, хотя при его образе жизни, мое существование должно было показаться более, чем скромным. Но для чего мне могли понадобиться дорогие ковры, драгоценные чаши и позолоченные подсвечники? Это всего лишь блестящие побрякушки, ценные не сами по себе, а только в качестве подтверждения могущества и влиятельности их хозяина. И некоторые из слов отца Эрхембальда снова вернулись ко мне: в конце концов настоящее значение имели только люди, которым я мог доверять, поклявшиеся служить мне и ожидающие моей защиты. Мужчины, готовые следовать за мной в самое сердце битвы и в тяжкие опасности. Их верность была дороже серебра, золота и драгоценных камней.

– Танкред, – раздался голос снаружи, и я обернулся.

Серло не спешил присоединиться к нам, но стоял посреди двора, напряженно глядя за ворота вниз в сторону полей и домов. Он снова взглянул на меня, выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

В тот же миг я услышал снаружи крики, сопровождаемые суетой и переполохом среди крестьян. Я взглянул на Роберта, который выглядел таким же удивленным, как и я; мы поспешили наружу.

Во дворе возникла какая-то неразбериха, и сначала, глядя против низкого солнца, я не мог понять, что происходит. Но потом рядом с овчарнями я заметил Турольда и Понса. Они шли пешком, заведя руки под плечи человека, который мешком висел между ними. Понс обратился за помощью, и некоторые из мужчин бросились вперед, приняв груз обмякшего тела и помогая уложить человека на кучу соломы.

Я пробежал через двор к стремительно увеличивающейся толпе, пробился в первый ряд и наклонился над человеком, чтобы разглядеть его лицо. Даже тогда мне понадобилось время, чтобы узнать его по особым приметам. Грудь его туники казалась сплошь бурой, из-под руки торчала застрявшая в боку стрела, а лицо было залито кровью, которая продолжала стекать в бороду, когда он кашлял. Потом я разглядел выжженный черный шрам на месте, где должен находиться глаз.

Это был Эдда.