Текст книги "Расколотое королевство (ЛП)"

Автор книги: Джеймс Эйтчесон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мы не могли задерживаться там надолго. Среди холмов могли затаиться другие валлийцы – друзья и братья тех, кого мы убили – и если мальчишка вернулся к ним, а не к своему господину, они рано или поздно захотят отомстить нам. Хотя все мы очень устали, и было уже поздно, я знал, что нам еще нельзя отдыхать.

Прежде чем уйти, мы переловили лошадей противника и обыскали их лагерь на предмет чего-нибудь полезного или ценного. Мужчины имели право на собственность убитых ими врагов, но серебро и драгоценности надлежало отдать мне. Всего нам удалось найти тридцать девять пенни, которые я собирался позже разделить между моими рыцарями. Так как я лично убил вражеского предводителя, то заявил, что имею право на его серебряную цепь и золотое кольцо, в то время, как наши люди спорили друг с другом из-за шлемов, ножей, щитов и прочего оружия, а так же брошей, туник и даже обуви. Я заметил, как Эдда застегивал на себе добротный зеленый плащ, отделанный чем-то вроде меха выдры, а один из крестьян пытался застегнуть на себе пряжки кожаного доспеха, явно слишком узкого.

Всю найденную пищу я разделил на равные части, хотя ее было совсем немного: пара десятков хлебцев размером с мой кулак, горсть маленьких шариков сыра и немного ягод и орехов. Это нельзя было назвать пиром, учитывая, что нам надо было наполнить два десятка пустых желудков, но было больше, чем каждый из нас съел за весь день, так что всем немного полегчало.

Мы оставили место бойни и с чувством облегчения направились по собственным следам обратно на восток. С наступлением ночи идти стало труднее; месяц был слишком тонким, а наплывающие облака заслоняли тусклый свет звезд. Цепочка бредущих друг за другом людей растягивалась все шире, и уже несколько раз те, кто шел впереди, были вынуждены остановиться, чтобы дать возможность отстающим подойти ближе.

– Скоро они не смогут идти дальше, – сказал мне Эдда, когда мы остановились пополнить запасы воды у ручья. – Женщинам пришлось многое вынести. Им надо отдохнуть.

Я оглянулся на наших спутников, хотя было слишком темно, чтобы разглядеть что-то, кроме смутных силуэтов. Колонну замыкали Серло с Турольдом, которые прилагали все усилия, чтобы заставить идти выбившихся из сил людей, я узнал их по блеску кольчуг. Перед ними ехали женщины на вновь приобретенных лошадях, в то время как мужчины шли либо впереди либо рядом, направляя животных между камней и поваленных деревьев, перегородивших путь. В середине ехала Хильд. Ее голова была низко опущена, конечно, для того, чтобы остальные не видели ее слез.

– Пока мы не можем остановиться, – сказал я.

Мне совсем не нравилось задерживаться во вражеской стране. В лучшем случае, нам придется сделать еще три или четыре мили.

– Мы должны хотя бы перебраться через Вал.

Земляной Вал Оффы[1]1
  Вал Оффы – земляное укрепление протяженностью 240 км, сооруженное в VIII веке и совпадающее местами с современными границами Англии и Уэльса. Ранее служило пограничным валом, разделяющим королевства Мерсию и Поуис. Высота насыпи – 2,5 м, ширина достигает 20 м (включая прилегающие рвы).
  Традиционно считается, что большая часть вала была насыпана во времена и по приказу Оффы, короля Мерсии (757–796). Впервые вал упоминается в сочинении монаха-летописца Ассера, написанном в 893 году и посвященном англосаксонскому королю Альфреду Великому.
  «В Мерсии, в недавние времена, был один доблестный король, которого боялись все короли и соседние государства вокруг. Его звали Оффа, и это он возвел огромный вал от моря до моря между Британией и Мерсией.»
  Первое полномасштабное исследование вала Оффы имело место в 1955 году, когда сэр Сирил Фокс вычислил протяженность насыпи и определил, что по сути оба ее конца на самом деле доходят до воды (хотя и не до моря) – от эстуария реки Ди на севере и до реки Уай на юге.


[Закрыть] был древней границей между Англией и Уэльсом, построенным еще во времена легендарного короля Мерсии, правившего, как мне рассказывали, в здешних краях триста лет назад. За ним лежали дружественные земли, здесь же ничто не могло гарантировать нам безопасности, так что я мог почувствовать себя уверенне, только добравшись до Вала.

– Посмотрите на них, милорд, – возразил Эдда. – Они уже на ногах не держатся.

Я стиснул зубы, в глубине души понимая, что англичанин прав. Не у всех оставались силы, чтобы идти еще несколько часов, и никакими уговорами невозможно было придать им бодрости. Последнее, что я хотел, это потерять еще кого-либо из моих людей. Поэтому, хоть слова Эдды не понравились мне, я не стал с ним спорить.

– Ладно, – согласился я. – Поднимемся на этот холм и там остановимся.

Эдда передал мои слова своим соотечественникам, и как только отставшие догнали нас, мы пересекли ручей и начали подъем по склону, пока не нашли подходящее место для лагеря рядом с родником, с хорошим обзором во все стороны. Нескольких палаток, захваченных у врага, было недостаточно, чтобы вместить всех, но ночь стояла тихая и безветренная. Если не пойдет дождь, деревья будут для нас достаточно надежным убежищем.

До сих пор мне удавалось преодолевать усталость, но теперь начало сказываться напряжение этого дня. Мои веки отяжелели, руки и ноги болели, но я все же заставил себя бодрствовать. Кто-то должен был нести стражу, а я никому не доверял больше, чем себе. Взяв Серло для компании, я решил нести караул в первые часы.

Стояла ночь. Только журчание родника и тихая песня стали под точильным камнем в руках Серло нарушали молчание окружающего мира. Внизу в долине между деревьями мелькали летучие мыши, они внезапно бросались к земле, а потом, извернувшись в полете, снова скрывались в тени. Больше не было заметно никаких признаков движения. Я сидел на земле, скрестив ноги, все еще в кольчуге, и прихлебывал пиво из кожаной фляги, отнятой у врага. Оно было горьковатым и не совсем в моем вкусе, но валлийцам этот напиток, похоже, нравился.

– Милорд? – сказал Серло через некоторое время.

Он сидел рядом со мной, хотя и повернувшись спиной, и равномерно проводил точильным камнем вдоль лезвия клинка.

– Да? – откликнулся я.

– Эти люди, которых мы убили сегодня, сказали, что их отправил король Риваллон…

– И что?

– Как вы думаете, это они напали на нас на прошлой неделе?

Возможно, его так же интересовало, были ли это те же люди, что пришли в полнолуние две недели назад, или в прошлом месяце, или за месяц до того.

– Я не знаю, – сказал я.

Это было возможно, хотя я с трудом мог поверить такому предположению. Уэльс был беззаконной страной, где люди поступали так, как им заблагорассудится, где клятвы и союзы разрушались по собственному желанию; земля, где каждый год появлялись новые князья, где человек, утвердивший свою власть в одной долине, уже смел называть себя королем. Чтобы поверить в целенаправленность этих набегов, нужно было предположить, что за ними стоит единая дальновидная воля. Большинство из них шли сюда только за овцами и женщинами. И за серебром, если повезет.

Но тогда почему эти сказали, что были посланы самим Риваллоном? Группа из полутора десятков мужчин была слишком мала, чтобы причинить серьезное беспокойство, поэтому, встретив мало-мальски существенное сопротивление, все, что они могли сделать – это бежать. Просто сегодня они не успели. Поэтому, перебив их, мы послали предупреждение их господину.

– Они осмелели, – сказал Серло, и хотя он сидел спиной ко мне, я явственно представил себе его сосредоточенный хмурый взгляд. – Там что-то назревает, что-то серьезное. Разве не так, милорд?

Я задумался. Если не считать набегов, прошлый год оказался довольно спокойным. Хотя до нас доходили слухи о бунтах то в одной, то в другой части королевства, это были, как правило, местные неурядицы, и их можно было легко уладить. От северных мятежников, скрывающихся в лесах и горах Нортумбрии, не было никаких известий. Так же не было ничего слышно об Эдгаре Этлинге, человеке, которого я поклялся убить, и который стал причиной гибели моего господина в прошлом году в Дунхольме. Он был где-то там с ними, но никто не мог сказать, где именно, и хотя многие подозревали, что он сделает новую попытку завладеть короной, не было слышно ни слова ни о его людях, ни о кораблях.

Много месяцев прошло с той зимы, вполне достаточно, чтобы подготовиться к новой кампании, и я ни на миг не сомневался, что Этлинг, что-то замышляет. Поэтому какая-то часть меня не могла не разделять подозрения Серло. При одной мысли об этом моя правая рука зачесалась. Слишком давно у меня не было возможности проверить ее в бою, то есть в настоящем сражении, а не в тех коротких стычках и набегах, которыми докучали нам назойливые валлийцы в этом пограничном краю. Я тосковал по звону стали о сталь, приливу горячей крови, восторгу атаки, дружному топоту копыт, тяжести копья в руке, готовности нанести удар, единому кличу, когда мы все вместе мчались на сомкнутые щиты врага. Жажда крови. Радость сражения.

– Милорд? – Снова позвал Серло.

Но у меня не было ответа для него. Вместо этого я передал ему флягу, из которой пил.

– Держи. Попробуй валлийское пойло. Мне нужно отлить.

Я отошел чуть ниже по склону к наклонившейся над ручьем иве, но не так далеко, чтобы потерять из виду палатки наверху. Моя правая нога онемела от долгого сидения, и пытаясь размять ее, я шел, слегка прихрамывая.

Я подошел к ручью и уже собирался развязать штаны, когда слабый ветерок донес до меня звуки рыданий. Нахмурившись, я нырнул под ветви и, отводя их от моего лица, двинулся в сторону шума. Далеко идти не пришлось. В десяти шагах от меня, закрыв лицо руками, на коленях стояла Хильд.

Как ей удалось незаметно проскользнуть мимо нас с Серло? Наверное, пока мы говорили, подумал я, и про себя обругал за невнимательность. Если я не могу уследить за собственным лагерем, что помешает противнику застать нас врасплох?

Она увидела меня, стоящего под деревом, и испуганно вскочила на ноги, стряхивая грязь с юбки и быстро бормоча что-то непонятное. Это была невысокая худенькая девушка, незамужняя, судя по распущенным волосам, и достаточно привлекательная, даже с царапинами на щеке.

– Не бойся, – сказал я, поднимая верх ладони, чтобы показать, что не собираюсь причинить ей зла.

Ей было, вероятно, лет шестнадцать или семнадцать, хотя я никогда не умел правильно угадывать возраст. Я попытался вспомнить, чья она дочь, но не смог.

Она не двигалась, словно вросла ногами в землю. Я чувствовал, что должен сказать что-то еще. Весь прошлый год я учился говорить по-английски, но сейчас мне пришло на ум всего несколько слов.

– Не бойся, – повторил я и совершенно не был готов, когда она снова залилась слезами и обняла меня.

Я был слишком удивлен, чтобы сделать что-нибудь, и потому стоял на месте, а она вцепилась в меня скрюченными пальцами и уткнулась лицом в плащ.

– Лифинг, – повторяла она, всхлипывая. – Лифинг.

Я почувствовал укол сожаления. Мы не имели возможности отвезти тело за много миль обратно в Эрнфорд, и не успели даже вырыть ему достойную могилу, поэтому у нас не было иного выбора, как оставить его там на съедение волкам и воронам.

И все же я понимал, что значит потерять близкого человека. В ту ночь, когда мой господин погиб от рук нортумбрийцев, я так же потерял Освинн. У меня не было возможности ни попрощаться, ни сказать, как много она на самом деле значила для меня, и теперь этот шанс был утрачен навсегда. Время от времени она по-прежнему приходила ко мне во сне: черные волосы, не связанные и ничем не скрепленные, свободно разметавшиеся по плечам и белой груди, нежные объятия, которые я никак не мог забыть. Но больше всего я тосковал не по ее дикой красоте, а по силе воли, гордости и бесстрашию даже перед лицом самых необузданных из моих соратников-рыцарей. Может быть, мужчины и правят миром, но женщины правят сердцами мужчин, и я никогда не знал женщины, подобной Освинн. Хоть наше время вместе и было недолгим, и многое изменилось с тех пор, одно оставалось неизменным – моя скорбь по ней.

Именно в этот момент я вспомнил о маленьком гребешке с вырезанной на нем буквой «Х», который Эдда нашел на мокрой земле, и который до сих пор лежал в моем кошельке.

Я осторожно отцепил от плаща руки Хильд, потом отстранил ее от себя и вытащил кусочек рога.

– Наверное, это твое.

Ее глаза, распухшие от долгих слез, широко раскрылись. Она взяла у меня гребень и обеими руками прижала к груди, прежде чем поднести его к губам. Я подумал, что, должно быть, это Лифинг подарил ей гребешок. Как много, наверное, пришлось ему работать и как долго откладывать каждую монетку, чтобы купить ей этот подарок и завоевать ее любовь. И несмотря на все его усилия, они оба не получили ничего. Может быть, он будет ждать ее в конце пути, как, я надеялся, ждет меня Освинн.

Она что-то пробормотала: слова благодарности, а может быть, молитву. Вдалеке взвыл волк, на его призыв ответил второй, потом третий. Стая возвращается с охоты, подумал я. Совсем как мы.

– Ну, – сказал я, – здесь небезопасно.

Она смотрела в сторону ручья, глядя как вода крутится между камнями. Я не знаю, слышала ли она меня, но я положил руку ей на плечо, и она посмотрела мне в глаза.

– У нас впереди долгая дорога, – сказал я. – Тебе надо отдохнуть.

Не говоря ни слова, она кивнула. Бросив на меня последний горестный взгляд, она склонила голову и ушла.

* * *

Было уже поздно, когда мы вернулись домой на следующий день. Со стертыми ногами, с добычей и женщинами, мы шли медленнее, чем мне хотелось, но наконец лучи уходящего солнца осветили вершину Красного Холма – Red Dun, как называли его крестьяне, живущие у его подножия. Его поросшие густым лесом склоны отмечали западную границу моих владений, и я знал, что нам осталось пройти совсем немного. Вскоре мы вышли из его тени, и перед нами заколосились поля густой, но еще зеленой пшеницы, а за ними серебрилась лента реки, извивающейся по всей долине. Дома и лачуги, стоящие на берегах, струи дыма, поднимающиеся над соломенными крышами. Чуть выше за ними располагались конюшня и амбар, скотный двор и курятник, пустой пока дом для слуг, которые вместе с домом управляющего и Большим Залом в центре были окружены сухим рвом и деревянным частоколом.

Эрнфорд. Усадьба, которую дал мне мой новый лорд Роберт Мале. Место, которое я теперь называл домом, хотя это и казалось странным, когда я оглядывался назад на свою прошлую жизнь. Конечно, тогда я не мог знать, что ждет меня впереди, какой путь избран для меня Богом, так что, может быть, Танкред Динан, живущий в собственном доме, был естественным этапом моей жизни. Кроме того, к этому лету – двадцать седьмому моей собственной жизни и одна тысяча семидесятому от Рождества Господа нашего – я уже провел в усадьбе больше года. Точнее, пятнадцать месяцев прошло с того дня, когда король Гийом одержал победу при Эофервике,[2]2
  Йорк. Викинги, захватившие город в 866 году, переименовали его в Йорвик, после чего город стал столицей одноименного королевства, располагавшегося на большей части Северной Англии. После завоевания Англии норманнами город получил свое современное имя, самое раннее упоминание которого относится к XIII веку.
  Подробнее: https://ru.wikipedia.org/wiki/Йорк


[Закрыть] когда мы разгромили английских мятежников и их предводителя, самозванца Эдгара и оттеснили их из города в их северные норы. Тогда я был простым рыцарем на службе у моего господина, приведенным к присяге и жаждущим битвы ради свершения мести и возможности показать себя. Теперь я был господином в собственном феоде с крестьянами, землей и домом под защитой частокола, с верными рыцарями, носящими мой герб.

Ветер налетал порывами с запада. Над воротами зала развевался мой стяг: черный ястреб на белом поле. Когда-то он был символом моего прежнего господина, графа Нортумбрийского, до того дня, когда он встретил свой конец под мечами мятежников, и из уважения к нему я выбрал ястреба к качестве собственного герба. Роберт де Коммин научил меня владеть мечом, стал мне взамен отца и помог стать тем человеком, которым я был сейчас. В ответ я поклялся служить ему до смерти, и я надеялся, что взяв своим знаменем ястреба, продолжаю служить его памяти.

Рог Понса издал могучий рев, так что крестьяне, не заметившие нас издали, вполне могли подумать, что это враг вернулся для нового нападения. Но когда мы приблизились к деревне, поднялся радостный крик, и молодые и старые бежали нам навстречу с полей и из домов, бросив телеги с волами, и косу, и прялку, чтобы приветствовать нас. Дети, вопя от счастья, бросались к своим матерям и обнимали их за ноги, в то время как другие спасенные нами женщины бежали к мужьям и отцам, которые были слишком стары или немощны, чтобы пойти с нами. Повсюду мужчины и женщины обнимали друг друга и плакали слезами счастья, радуясь, что остались в живых.

Турольд улыбнулся мне, а я улыбнулся ему. Семейная жизнь была для меня тайной. У меня самого ее никогда не было, отец с матерью умерли, когда я был еще слишком мал. Но это зрелище не могло не тронуть сердца.

Мужчины старались коснуться наших рукавов и плащей, когда мы ехали сквозь толпу. Другие опускались на коленях прямо в грязь, повторяя слова, которые я воспринимал, как слова благодарности. Наконец их стало так много, что мой конь едва мог идти, и мне пришлось спуститься с седла, чтобы вести его в поводу.

– Hlaford Tankred![3]3
  Доблестный Танкред! (староангл.)


[Закрыть] – крикнул Эдда, подняв кулак к небу.

Его слова были подхвачены другими людьми и повторялись, пока все вокруг не начали петь в один голос:

– Hlaford Tankred!

А потом посреди толпы я увидел Леофрун. Ее каштановые волосы свободно лежали по плечам, как мне всегда нравилось, и сияли в лучах заходящего солнца. Она мягко улыбалась, и в ее глазах стояли слезы радости. Я сунул кому-то в руки поводья моей лошади, когда она бросилась ко мне. Приняв ее в свои объятия, я крепко прижал ее к себе.

– Вас так долго не было, – сказала она по-французски. – Я думала, что вы уже не вернетесь. Я рада, что теперь вы в безопасности.

– Я тоже, – с улыбкой ответил я.

Ее щеки пылали, а живот показался мне больше, чем два дня назад. Она уже несколько месяцев носила ребенка, и я считал, что ее время придет уже скоро, к концу лета самое позднее. Я волновался, как и она сама. Хотя я думал, что она заботилась обо мне больше, чем я заслуживал, она делала меня достаточно счастливым, и я не хотел потерять ее. Она была сильной и телом и духом, с широкими бедрами, которые должны облегчить роды, но я все равно беспокоился.

Положив одну руку на живот, а другой вытерев слезу, катившуюся по ее щеке, я осторожно поцеловал ее.

– Те люди, – сказала она, – они?..

– Да.

– Все?

– Все.

Она кивнула, как будто пытаясь осознать этот факт, а потом закрыла глаза и обняла меня.

– Я рада, что ты вернулся.

* * *

Прежде всего, мы похоронили троих, убитых во время нападения валлийцев: отца и двух его сыновей. Мы положили их в землю рядом с его женой, которая умерла прошлой осенью от оспы. Эрхембальд, священник, выполнил все обряды, в то время, как жители деревни молча стояли рядом; после чего он сказал несколько слов о Лифинге, предлагая утешиться мельнику Нортмунду, его жене и Хильд. Никакая скорбь не вернет его обратно.

Правильно было помянуть тех, кто погиб, но, тем не менее, у людей была причина порадоваться своему счастью. И к тому времени, когда день перешел в сумерки, жители Эрнфорда собрались, чтобы отпраздновать благополучное возвращение. На берегу реки развели большой костер, и все собрались вокруг него. Я велел принести из кладовой соленую говяжью ногу и положил ее на длинный стол среди ломтей копченой рыбы, выловленной около плотины, головок сыра, караваев свежего хлеба, горшками меда с моей пасеки, кувшинами эля, бочкой сидра, привезенной из Нормандии и бочонком вина из самой Бургундии. Вот так мы пировали, наполняя воздух смехом и радуясь с трудом завоеванной победе.

Дети гонялись друг за другом вокруг костра, боролись на земле, играли на мелководье, брызгаясь водой, пока не промокли до нитки. Мужчины плясали со своими женщинами, по всей долине разносились веселые песни, которые наяривал на своей кротте[4]4
  Крота, также кротта, круть (валл. crwth) – старинный струнный смычковый инструмент кельтского происхождения. Крота была распространена в XI–XVI вв. в Ирландии и Уэльсе, к концу XVIII в. исчезла из практики.


[Закрыть] старик-свинопас Гарульф. Говорят, его научил играть его отец-валлиец. Его пальцы яростно метались вверх и вниз по струнам, с каждым ударом смычка он топал ногой по земле. Вскоре к нему присоединился второй музыкант с деревянной флейтой, который начал вплетать мягкие переливы в мелодию свинопаса, затем кто-то еще принес барабан и стал отбивать устойчивый ритм.

Песня неслась к небесам, и я провел улыбающуюся Леофрун под сводом скрещенных рук, не отводя от нее взгляда, глядя в глубину этих серо-голубых глаз и думая, что я не заслуживаю такую преданную и заботливую женщину, как она.

Эль тек рекой, и веселье было в самом разгаре, но я не мог не думать о тех, кого здесь не было: мельника с женой и их троих маленьких детей, не говоря уже о тех, кого убили валлийцы. Когда танец ускорился, и танцующие сменили партнеров, я ускользнул в тень, подальше от всех. Уже совсем стемнело, и никто не мог заметить, как я поднимаюсь по травянистому склону к частоколу. Довольно долго я сидел там, прихлебывая из кружки, которую захватил с собой, глядя на пламя, взвивающееся к небу. Два крестьянина, Одгар и Рэдвульф, бросили на прогоревшие дрова новое полено, в ответ костер исторг струю скрученного черного дыма и густые снопы искр.

И все же я не мог избавиться от ощущения, что в смерти Лифинга была большая доля моей вины. Невольно перед моим внутренним взором снова возникало его безвольное тело с багровым пятном на груди и его женщина, беспомощная глядящая на меня. Он не был воином, всего лишь помощником мельника, но тем не менее он, не колеблясь, взял в руки оружие, чтобы следовать за мной в сражение, рискуя своей жизнью ради меня, своих односельчан, своей Хильд. Он не должен был драться, но сделал это из любви и преданности, и потому потерял все.

Прошло больше десяти лет, когда я встал на путь меча, принес свою первую вассальную клятву и видел за это время множество смертей своих товарищей. Многих я уже не мог вспомнить ни в лицо, ни по имени, но многие из них были моими близкими друзьями, и я бы солгал, сказав, что их смерть не повлияла на меня. С другой стороны, Лифинга я почти не знал, хотя он был одним из моих людей, тем, кто принес мне присягу, и кого я поклялся защищать. Может быть, я потому и переживал так тяжело его потерю, что не смог выполнить свое обязательство, и не только перед ним, но и перед его семьей, его женщиной и всем Эрнфордом.

– Нехорошо для вас, милорд, проводить столько времени в одиночестве.

Голос за спиной заставил меня вздрогнуть; я быстро обернулся и обнаружил отца Эрхембальда. Это был норманн, невысокий толстый человек, чье моложавое лицо противоречило его настоящему возрасту и мудрости. После прошлогодних событий и предательства капеллана Гилфорда я стал настороженнее относиться к людям в рясах, но не смог устоять перед обаянием этого человека, который, казалось, всегда пребывал в хорошем настроении.

– Я уже не один, – ответил я.

Моя кружка была почти пуста, но я все равно предложил ему последние пару глотков.

Он отмахнулся и сел, скрестив ноги, на траву рядом со мной. Я пожал плечами и выпил последние несколько капель, плескавшихся на дне, в то время как он рассматривал меня то ли озабоченно, то ли неодобрительно.

– Что такое? – спросил я.

– Вы должны быть там, с ними, – сказал он. – С Леофрун.

Я не знал, что ответить на это, и после нескольких мгновений молчания он вздохнул и попытался снова:

– Это из-за вас Эрнфорд сегодня радуется, а не скорбит.

Внизу началась новая песня, несколько девушек отошли от огня и, взяв за руки Турольда, Понса и Серло, потянули их в круг. Французы веселились вместе с англичанами: я и не думал, что доживу до этого дня. Даже сейчас, наверное, мятежники где-то далеко на севере собирали свои силы, готовясь к выступлению. Но когда я смотрел на наших деревенских мужчин, танцующих и пьющих пиво вокруг угасающего костра, никак не мог представить их с оружием в руках под знаменем Эдгара. Все они, как правило, хотели пасти свой скот, пахать свои поля, чтобы сеять зерно и кормить свои семьи. Их мало заботили дела королевства. Какое значение для них имело, кто будет носить английскую корону – их соотечественник или чужак из-за моря? Пока у них есть лорд, который защищает их от валлийцев, приходящих в их долину с огнем и мечом, у них есть все, что нужно.

Кроме одного: позавчера я не смог защитить их, и четверо мужчин умерли понапрасну.

– Это из-за меня вчера был убит тот мальчик. – Я не мог смотреть в глаза священнику и потому уставился в землю. – Я должен был остановить его. Вместо этого я думал только о собственной славе.

– Мы все самостоятельно делаем наш выбор, – сказал отец Эрхембальд, – и потому юный Лифинг решил сражаться. Он знал, чем рискует, и я уверен, что вы сделали для него все, что смогли. Вы не можете винить себя за его смерть.

Я смотрел на пылающий огонь и вспоминал, как потоки пламени пронеслись через весь город к крепости и Большому Залу однажды холодным зимним вечером. Я долгое время винил себя в том, что случилось там, и не мог простить себе, что не убил человека, ответственного за смерть моего господина. Убийца Лифинга, по крайней мере, лежал мертвый рядом с ним, в этом смысле цена крови была уплачена, что, впрочем, не делало меня счастливее.

– Если бы не вы, эти женщины не вернулись бы домой, – сказал священник, указывая на фигуры, танцующие на берегу реки. – Вы сделали доброе дело, Танкред, и не должны забывать об этом. Эти люди обязаны вам, позвольте им показать свою благодарность.

– Может быть.

– Так-то лучше, – сказал Эрхембальд. – Мне кажется, когда человек слишком долго блуждает в своей голове, он забывает о мире вокруг него. О действительно важных вещах.

– Что вы имеете в виду, отец?

– Я знаю, что вы все еще мечтаете отомстить. Вы давно мечтаете снова пойти в бой со своими старыми товарищами, чтобы встретить того человека, который убил вашего бывшего господина.

Он слишком хорошо знал меня, так что я не пытался ничего отрицать, а просто молчал.

– Я не могу винить вас за это желание, – продолжал он, – но ваше место здесь, и вы не должны забывать, что в Эрнфорде живут преданные вам люди. Мужчины и женщины, которые уважают вас. А также женщина, которая вас любит и скоро родит вам ребенка.

Последние слова меня удивили. Эрхембальд никогда не был особенно расположен к Леофрун, может быть, потому что она носила ребенка, не будучи замужем, чего Церковь не одобряла, хотя такая ситуация и не была необычной.

– Этого недостаточно, – сказал я, и как только эти слова слетели с моего языка, я понял, как себялюбиво они звучат.

Если священник был удивлен, он сделал все, чтобы скрыть это.

– Когда нам было достаточно того, что мы имеем? – тихо спросил он. – Постарайтесь не слишком много думать о прошлом или будущем, о том, что не в нашей власти изменить. Лучше будьте благодарны за то, что у вас есть здесь и сейчас, и если вы сможете сделать это, то обретете душевный покой. Я это точно знаю.

Не будучи полностью убежденным, я, тем не менее, кивнул. Отец Эрхембальд поднялся на ноги и, не говоря больше ни слова, оставил меня. Я смотрел, как он спускается по деревянным мосткам вниз по склону, как идет к огню, где перед ним внезапно возникли фигуры Серло, Понса и Турольда. Неожиданно под восторженный визг женщин он оказался в центре хоровода.

Я сидел, размышляя над его словами, и как обычно, пришел к выводу, что он прав, хоть мне и не хотелось это признавать.

В те дни я был ужасно упрям, и как только одна мысль западала мне в голову, мне очень трудно было от нее избавиться, это могли подтвердить все, кто хорошо меня знал. Тем не менее, истина состояла в том, что у меня причин для счастья было больше, чем большинство мужчин могли когда-либо мечтать.

Музыка и смех плыли по ветру вместе с запахом жареного мяса. Я слышал, как Леофрун зовет меня по имени, спрашивая остальных гуляк, не знают ли они, куда я ушел.

– Вы видели его? – повторяла она, но все только качали головами в ответ.

Так она и стояла там – темный силуэт на фоне огня с тлеющими искрами, летящими над головой – прикусив губу, как она делала всегда, когда волновалась. Действительно, она любила меня больше, чем я заслуживал. Сказать, что на нее было просто приятно смотреть, было бы преуменьшением, потому что она была настоящей красавицей, и мне очень повезло заполучить такую женщину, как она. С волнами густых каштановых волос, мелодичным смехом, упругой грудью, она имела мало соперниц среди девушек что в Англии, что за морем.

Никаких соперниц, за исключением одной. Которую я даже спустя год так и не смог изгнать из своих мыслей.

Я опять услышал голос Леофрун, и то ли из чувства вины, или из привязанности или чего-то еще, на этот раз я заставил себя подняться на ноги и присоединиться к ней.