Текст книги "Расколотое королевство (ЛП)"

Автор книги: Джеймс Эйтчесон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

– Они его забрали, – сказал я с горечью. – Теперь его носит Бледдин. Мне Игнатий так и не помог. Где он был, когда я больше всего нуждался в защите?

Разносчик затих на мгновение, а потом произнес:

– Теперь я могу вам признаться, милорд. Наверное, я должен был сказать раньше, но мне было стыдно.

– Что сказать?

– О моем другом грехе. Никакой это не святой Игнатий. Я продал вам свиную косточку, так что вас защищал не святой, а старая хрюшка. Теперь Господь наказывает меня за этот проступок.

Свиная кость. Я давно подозревал нечто подобное, но предпочитал верить в ложь. Вот такой дурак я был. И все же, сидя в темноте и сырости, дыша гнилой вонью, я рассмеялся.

Через некоторое время, нащупывая путь ногами, я нашел участок пола рядом с одной из стен, там было немного суше и достаточно места, чтобы лечь. Там я заснул, или попытался, по крайней мере. Каждый раз, когда Бартвалд заходился в кашле, я просыпался, и с каждым разом он кашлял все надрывнее.

Наконец усталость сморила меня, я провалился в глубокий сон и снова очутился в монастыре под Динаном, где провел годы юности и откуда в конце концов сбежал. Я видел густой туман, он клубился повсюду, придавая деревьям и стенам какой-то призрачный вид. Древний дуб исчез, стены казались выше и неприступнее, под темными сводами церкви колебались черные тени, но подойдя ближе, я увидел монахов в грубых рясах. Они стояли полукругом, обратив ко мне холодные взгляды, словно я стоял перед судом и должен был ответить за преступление, которое никак не мог вспомнить. Я повернулся, чтобы бежать, но столкнулся лицом к лицу со старейшим из них, он держал в руке березовый жезл.

– Для чего, – сказал он, – ты уклонился от своих обязанностей и повернулся спиной к Господу нашему?

Я хотел возразить, сказать ему, что никогда не уклонялся от обязанностей, что хотя созерцательная жизнь не для меня, я всегда оставался верным слугой Божьим. Но по непонятной причине слова замерли у меня на губах, а язык словно замерз и не мог издать ни звука. Лицо настоятеля было темно и иссушено, словно мертвое дерево на голой скале. С тонких губ слетели только два слова, которые он повторял снова и снова, как заклинание, медленно поднимая жезл: Deus Vult. Так хочет Бог. Постепенно его пение подхватили другие братья, сначала шепотом, но звук их голосов неуклонно рос, пока не зазвучал так громко, что я уже не мог пошевелиться, потому что эти слова гудели прямо в моем мозгу: Deus Vult.

* * *

Я проснулся от звука голосов и скрипа петель открывающегося люка. Подвал залило светом, таким ярким после часов, проведенных в полной темноте, что мне пришлось прищуриться и отвернуться, чтобы защитить глаза, пока они не привыкнут к солнцу. Я еще пытался вспомнить, где я нахожусь и как сюда попал, когда по ступеням спустились люди. Меня снова вздернули на ноги и вытащили, мигающего как сова, наружу. За спиной я услышал хриплые стоны Бартвалда, они пытались поднять вверх по ступеням его безвольное тело.

– Дайте ему воды, – сказал я охранникам. – Будьте милосердны, хоть глоток.

Либо они не поняли меня, либо решили не обращать внимания. Разносчик выглядел намного хуже, чем я ожидал. Они забрали всю его одежду, за исключением исподних штанов, которые были покрыты бурыми пятнами то ли засохшей грязи, то ли дерьма. Бесчисленные кровоподтеки и рубцы покрывали его спину и грудь. Он едва мог стоять без чужой помощи: согнувшись как старик, готовый рухнуть на землю в любой момент.

Они привели нас на двор позади зала; должно быть, когда-то здесь была конюшня, но теперь все постройки обветшали и заросли бурьяном. Там нас ждало около полудюжины всадников с бледно-желтыми вымпелами Дома Кинвинов на копьях. Охранники заставили Бартвалда опуститься на колени, в то время как один из всадников, лысый мужчина крепкого телосложения, спрыгнул с седла. Вручив свое копье товарищу, он вынул из ножен меч с отполированным клинком и блестящим лезвием.

И вдруг я понял, зачем мы здесь.

– Нет, – крикнул я, рванувшись вперед, но охранники крепко держали меня за плечи и заставили отступить. Голод и жажда ослабили меня, я дергался в их руках, как беспомощный котенок. – Вы не можете так поступить!

– Он нам больше не нужен, – сказал тот, что с мечом. – Его жизнь ничего не стоит.

Бартвалд посмотрел на меня. Его глаза покраснели и налились кровью, я видел в них смертную тоску, как у раненой лошади. Подобно храброму воину он делал все возможное, чтобы выказать мужество и скрыть страх, но не мог сдержать дрожи.

– Прости меня, Господи, – сказал он.

Я смотрел на него сквозь слезы. У меня на глазах нанесли смертельный удар Турольду, я видел, как погибли близнецы Снокк и Снебб. Всех троих я знал очень хорошо, лучше, чем коробейника, и все же по какой-то причине то, что должно было произойти с ним, потрясло меня больше, чем любая из тех смертей.

Они заставили его склонить голову и обнажить шею. Лысый шагнул вперед, приложив в нему край стали, прежде чем высоко поднять оружие над головой. Закрыв глаза и сделав глубокий вдох, Бартвалд забормотал молитву на своем родном языке, которую я не мог разобрать, пока не услышал знакомые слова Pater noster.

– Et nе nos inducas in tentationem, – проговорил он, все тверже произнося каждое слово, которое приближало его к концу, – Sed libera nos a malo. – Сжав за спиной пальцы в кулаки, он испустил последний вздох. – Amen.[23]23
  И не введи нас в искушение // Но избавь нас от злого // Аминь (лат., окончание молитвы «Отче наш»)


[Закрыть]

Не успел он договорить, как лезвие опустилось вниз.

Потребовалось три удара, чтобы отделить голову Бартвалда от тела. Либо его палач плохо владел мечом, либо не привык к подобного рода убийствам. Первый удар оказался неточным, и меч перерубил плечо англичанина, в результате чего тот упал на землю, хрипя в агонии. Пока он корчился на земле, вцепившись рукой в глубокий рубец под шеей, клинок опустился во второй раз. На этот раз он нашел шею и одним ударом рассек горло и позвоночник. Этого было достаточно, чтобы убить жертву, но понадобился еще один удар, чтобы полностью отделить голову.

Итак, все закончилось, мой друг Бартвалд ушел. Всего несколько мгновений назад он был жив, и я еще не мог поверить в безвозвратность случившегося.

– Он не был вашим врагом, – кричал я, брызгая слюной в сторону того, кто убил его. – Он ничего вам не сделал. Он не должен был умереть!

Но он умер. Погрузив окровавленную пятерню в волосы Бартвалда, его палач высоко поднял голову моего друга, с гордостью показывая ее всем вокруг, а потом под рев и смех своих товарищей швырнул ее в угол двора.

Когда он вытирал клинок о траву, по разводам на стали и двум кроваво-красным камням, вмонтированным в рукоять, я понял, что именно мой собственный меч отнял жизнь англичанина.

* * *

По положению солнца я определил, что мы еще раз свернули на запад, а потом на юг; мои расчеты подтвердились, когда мы в тот же день пересекли Вал Оффы. Мы вернулись в Уэльс, как будто я еще не был сыт по горло этой забытой Богом страной.

Бледдин со своей разбойничьей армией не пошли с нами. Я не был уверен, куда они направились, хотя предполагал, что в Шрусбери. Меня сопровождали все те же шесть всадников, которые присутствовали при убийстве Бартвалда.

– Вы ведете меня к Эдрику? – спросил я спустя некоторое время, когда место казни осталось далеко позади.

– Эдрик? – фыркнул лысый шутник, которого, как я узнал, звали Дафнвалом. Так как он все время ехал впереди, я догадался, что это их командир. – Если он тебя хочет, то пусть придет и возьмет. А заодно прихватит телегу серебра. Он дурак, если думает, что получит тебя задарма.

Это вызвало согласное хихиканье среди остальных.

– Тогда куда мы идем?

Но Дафнвал устал от моих вопросов, и в ответ я получил только привычный толчок между лопатками: знак заткнуться и продолжать идти. Я был удивлен, так как раньше слышал, что Эдрик с Уэльсом заключили тесный союз, основанный на общих интересах и скрепленный взаимными клятвами. Возможно, их связь была слабее, чем мы ожидали. Во всяком случае то, как эти люди говорили об Эдрике, не предполагало наличие особой симпатии между ними.

В последующие часы Дафнвал не ответил ни на один из моих вопросов. Но, по крайней мере, мне дали немного хлеба и пива. Маловато, чтобы утолить голод, но все же лучше, чем ничего, и я принял предложенное, не жалуясь.

Мы шли почти два дня по долинам и лесистым холмам, не встречая ни одной живой души. Башмаки мне не вернули, вероятно, они уже красовались на ногах нового хозяина. Мои лодыжки горели от укусов крапивы, голые подошвы распухли, местами были порезаны и кровоточили, так что каждый шаг отзывался в теле новым толчком боли. Я уже начал спрашивать себя, как долго нам еще придется идти, когда понял, что узнаю форму этих пологих холмов, и знаю, где нахожусь.

И когда мы поднялись на вершину одного из холмов, я издали увидел то место, куда меня вели: мощный оплот, обнесенный крутым валом, по гребню которого бежал крепкий частокол. С одной стороны пролегло русло реки, три других стены крепости опоясывал широкий ров. Когда мы подошли ближе, я увидел головы, торчащие на копьях над воротами: по бритым лицам и коротким волосам я понял, что это могли быть только французы. Распятые на бревнах, трепетали на ветру оборванные, окровавленные лохмотья змеиного флага, который когда-то развевался над головами братьев Ителя и Маредита. Совсем недавно они мечтали захватить этот форт, древний дом людей, укравших их первородство, и поднять свое гордое знамя над долиной. Теперь они были мертвы. А я вернулся сюда не во главе армии, но в качестве заключенного.

В Матрафал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Меня провели через широкий двор мимо огороженных плетнем хижин, которые были, как я догадался по дыму и едкому запаху рыбы, кухнями, в пустую кладовую. Там меня и оставили, предварительно надев на лодыжки и запястья железные цепи с кандалами и приковав к железному кольцу, вмонтированному в каменную кладку, чтобы я не смог убежать.

По моим расчетам Роберт со своими людьми сейчас пробирался на север по высоким горам и после нескольких дней тяжелого пути должен был выйти к Эофервику. Но если нортумбрийцы перешли границу, им придется свернуть в другую сторону. Должно быть, они решили, что я убит, и это, наверное, было недалеко от истины, так как вскоре за мной должен был явиться Эдрик и доставить меня к Этлингу.

Но кроме Роберта были и другие люди, которые приходили мне на ум в тоскливые дни моего заключения. С немалой долей вины я вспоминал оставшуюся в Эофервике Леофрун и грезил о ночах, проведенных с ней в нашей комнате на пуховой перине. Закрыв глаза, я представлял ее лицо: нежные розовые щеки, ямочки, когда она смеялась, уши, которые она считала слишком большими, каштановые волосы, стекавшие мягкими волнами на плечи, когда она распускала косы. В свои семнадцать лет она была доброй и кроткой, как мало кто из женщин, всецело преданной мне с той самой минуты, когда я положил на нее глаз и выкупил на свободу у торговца, ее хозяина, чтобы отвезти в Эрнфорд.

В Эрнфорд, в мой дом. Это была не просто земля, усадьба и деревня, но прежде всего люди: мудрый отец Эрхембальд, который вместе с Леофрун выучил меня тем английским словам, что я знал; Эдда, который несмотря на свое изначальное недоверие, постепенно стал одним из моих самых верных союзников и близких друзей среди англичан. Но дни шли за днями, и с каждым прошедшим днем мое возвращение к ним казалось мне все менее вероятным.

Но самой большой моей печалью была мысль о том, что я не доживу до того дня, когда смогу взять на руки моего ребенка. Очень часто в последние несколько месяцев я пытался представить себе, как будет выглядеть это дитя, смогу ли я узнать в нем свои черты. Если это будет мальчик, я подожду пока он не вырастет настолько, чтобы я начал обучать его навыкам фехтования, верховой езды и искусству охоты. Впрочем, девочку я мог бы воспитывать точно так же, разве что Леофрун не позволит ей прикасаться к мечу. Тогда я нашел бы хорошего стрелка, чтобы научить ее обращаться с луком, и радовался бы, наблюдая за ее тренировками перед мишенью, пока она не стала бы стрелять так же хорошо, как любой из мужчин.

Мне не суждено было узнать этого счастья. Все мои надежды, амбиции и желания, все, к чему я стремился, пошло прахом.

Время от времени мои тюремщики приносили мне еду и питье. Иногда мне доставалось полчашки теплой гороховой каши с намешанной в нее копченой рыбой, и в эти дни я считал, что мне повезло получить что-то сверх нескольких скупых глотков пива и ломтя заплесневелого хлеба. Охранники освобождали мне руки, чтобы я мог есть, и стояли у меня за спиной, ожидая, когда я закончу; потом снова защелкивали наручники на запястьях и оставляли в покое до следующего раза. Иногда я спал, когда они приходили, и тогда они пинали меня под ребра и плевали в лицо, чтобы разбудить; иногда они вертели у меня перед носом плошку с едой, чтобы раздразнить запахом пищи, а потом, наигравшись, снимали с меня цепи. Вот в такие игры они играли.

По ночам я жался в комок на груде сырой соломы и накрывался дырявым мешком, который мне дали, чтобы прикрыться. Было совершенно ясно, что меня не собираются уморить голодом или холодом, но облегчать мою жизнь тоже никто не желал. Раз в день, когда мне нужно было облегчиться, меня освобождали от цепей и вели в уборную во дворе. Но даже тогда за мной следили строжайшим образом, сопровождая эскортом из двух или даже трех человек. Однажды мне удалось ускользнуть от них, но меня загнали в угол между коровником и конюшней и повалили на землю; одно утешало: справиться со мной смогли только трое сильных мужчин. Впрочем, мне некуда было бежать. Ворота почти всегда были закрыты, а кроме них, насколько я успел заметить, другого выхода из форта не было. Пожалуй, они были слишком осторожны, потому что после того случая меня перестали выпускать наружу. Теперь мне приходилось справлять нужду в моей маленькой тюрьме, так что ложась спать, я слышал висящий в воздухе запах мочи и дерьма.

Дни катились за днями, одинаковые, как стершиеся монеты, и вскоре я потерял им счет. Должно быть, с моего появления здесь прошли недели, но сколько их было, я сказать не мог. Я думал, начал ли враг осаду Шрусбери, держится ли ФитцОсборн в замке, подошел ли датский флот к нашим берегам. Время от времени я молился в ожидании, что Бог еще не оставил меня, что он меня услышит и подарит маленькую надежду. Однако, за все это время, я ни разу не получил ответа.

И потому я искал убежища в моих снах, где ко мне возвращались друзья и товарищи, где хоть ненадолго я становился свободен.

* * *

Я проснулся от шума голосов во дворе. Мужчины громко перекликались друг с другом, хотя я не мог понять, что они говорят. Зазвенела кольчуга, под стеной кладовки раздались тяжелые шаги. Щель между рамой и дверью засветилась оранжевым светом то ли факела, то ли фонаря. Наверное, я спал уже несколько часов, потому что закрыл глаза при свете дня, а сейчас было совсем темно. Может быть, уже пришла ночь?

Я сел, причем слишком резко, потому что почувствовал головокружение. До сих пор в Матрафале было спокойно. Я впервые заметил здесь признаки какого-то волнения. Если Бледдин вернулся из Шрусбери, значило ли это, что он одержал победу? Или потерпел поражение?

Эти мысли вихрем кружились в моей голове, когда дверь распахнулась и внутрь хлынул холодный воздух. Дафнвал стоял в дверном проеме, его лысина отражала мерцание факела. Как и прежде, у него на поясе болтались ножны моего меча.

– Тебе пора, – сказал он. – Эдрик прибыл.

– Он здесь?

Валлиец хмыкнул.

– Даже раньше, чем ожидали. Он ждет тебя.

Дикий Эдрик. Человек, о котором я так много слышал в последние недели.

Дафнвал уступил дорогу двум другим мужчинам. Тот, что повыше, держал в руке связку ключей, из которых выбрал один и воспользовался им, чтобы освободить меня от цепей. Впервые мои руки и ноги оказались свободны. Похоже, они больше не беспокоились, что я могу сбежать. Мои ноги почти зажили после дороги через Вал, но стали слабее, чем раньше. Резкая боль пронзила шею, которая, похоже, отказывалась держать голову.

Во дворе собралось около двух десятков воинов, каждый из которых держал в руках копье и раскрашенный круглый щит. Впереди стояли teulu Бледдина – те, которые привели меня сюда – вооруженные и уже верхом, готовые к бою. Лаяли собаки, где-то кукарекал разбуженный ночной суетой петух, хотя до рассвета, судя по всему, было еще очень далеко. Никакого Эдрика я не заметил, хотя ворота были распахнуты. За ними лежала чернота; тучи затянули луну и звезды так, что даже реки не было видно.

Дафнвал окликнул одного из сторожей на стене, который ответил ему, как мне показалось, довольно сердито.

– Он ждет снаружи, – сказал мне лысый, перейдя на французский. – Он боится, как видишь. При всем своем гоноре Дикий знает, что если ступит в Матрафал, окажется в нашей власти и будет полностью зависеть от нашей доброты.

Его лицо перекосилось от отвращения, он посмотрел за ворота, где в свете далеких фонарей, казавшихся на расстоянии не больше искры, поблескивали кольчуги и наконечники копий.

– Король Бледдин, может быть, и забыл их прошлые грехи, но многие из нас не собираются простить ему ту кровь, которую он здесь пролил.

Надо же, это колено с глазами умеет говорить. На самом деле, это была самая длинная речь, с которой обратился ко мне кто-либо из валлийцев. Его слова наводили на размышления. Конечно, если Эдрик управлял этими землями при старом короле, он скорее всего, воевал с людьми, с которыми теперь вынужден был заключить союз. Это было всего несколько лет назад, и ясно было, что некоторые из валлийцев все еще держали на него обиду.

– Dilynwchfi, – крикнул Дафнвал своим людям, а мне просто сказал. – Иди.

Мы прошли через ворота по разбитой дороге, которая спускалась к реке, и остановились, чуть не дойдя до предельного камня шагах в двухстах от форта. Дальше стрелки над воротами уже не могли точно найти свою цель, и этот камень служил предупреждением любому, кто подходил ближе, что он рискует своей жизнью. Эдрик со свитой стояли чуть дальше, и, хотя это могло быть простой случайностью, показалось мне подтверждением того страха, на который намекнул Дафнвал. С ним было тридцать или чуть больше воинов, все на лошадях, а также одна повозка, запряженная волами, человек в темной рясе, скорее всего священник или монах, и еще егерь с собаками. Солидное сопровождение, подумал я: то ли военный отряд, то ли свита благородного человека, хотя это могло быть знаком, что Эдрик пришел сюда торговаться, а не воевать. А я, значит, был товаром.

Хотя он и был под Мехайном, я никогда не видел этого человека вблизи, так что сначала был застигнут врасплох. Он не был похож ни на свои описания, ни на то, каким я представлял его. Несмотря на свое прозвище, он показался мне вовсе не диким, ни по внешности, ни по манерам. Я ожидал увидеть неуклюжую зверюгу, сутулую и коренастую, как кузнец, неопрятную и вонючую, со всклокоченной бородой и растущей из ноздрей шерстью. На самом деле передо мной стоял довольно молодой человек, не старше меня, холеный и щеголеватый, с упорным и жестким взглядом маленьких глазок, достаточно острым, чтобы пробить дырочку в лучшей кольчуге. Его окружали вооруженные слуги, сердце его армии, его хускерлы, опытные бойцы – я бы дважды подумал, даже будучи полностью вооруженным и отдохнувшим, прежде чем скрестить меч с любым из них.

Валлийцы спешились, и оставив своих пони за предельным камнем, прошли несколько шагов пешком, чтобы разговаривать с англичанами на равных. Охотничьи собаки зарычали и натянули поводки, но Дафнвал даже не покосился в их сторону.

– Лорд Эдрик, – сказал он.

Он говорил по-английски, видимо в знак уважения к своему собеседнику, но в его голосе не слышалось почтительности.

– Прошло немало времени с тех пор, как я в последний раз видел ваше уродливое лицо, милорд. Должен ли я считать, что…

– Должен, – оборвал его Эдрик громко и резко, словно мясник, разрубающий сустав на говяжьей ноге.

Он кивнул в мою сторону.

– Это он?

– Он.

Эдрик шагнул ко мне, внимательно разглядывая меня и словно подозревая, что я не тот, кем назвал меня Дафнвал.

– Танкред Динан?

– Так меня называют, – сказал я, стараясь, чтобы мой ответ прозвучал вызывающе, хотя не был уверен, что мне это удалось.

– Ты ниже, чем я ожидал, – ответил он мне по-французски, хотя сам он был чуть выше меня. – И худее. Не очень похож на знаменитого воина, о чьих подвигах я так много слышал.

Он повернулся к Дафнвалу.

– Я искренне надеюсь, что ты кормил его, валлиец. Если он умрет от голода или болезни до того, как Этлинг его получит, я призову тебя к ответственности и заберу твою голову.

– Его кормили.

Не очень хорошо, хотел добавить я, но решил, что разумнее будет держать рот на замке, до поры до времени, по крайней мере.

– Что касается цены, – Дафнвал приступил к делу, – она увеличилась. Двадцать фунтов серебром или товарами той же стоимости.

– Двадцать фунтов? – фыркнул Эдрик с веселым негодованием. – Ты думаешь, я привез с собой двадцать фунтов? Нет, цена остается прежней. Бледдин получит двенадцать фунтов и ни пенни больше.

Валлиец задумался, потом обменялся несколькими словами со своими товарищами. В любом случае, это была большая сумма. Я предположил, что это было своего рода уважением, которое оказывал мне противник, и, возможно, при других обстоятельствах принял бы его за комплимент.

Дафнвал пожал плечами.

– Если это все, что у вас есть, то вы его не получите.

– Не испытывай мое терпение, валлиец. Поверь мне, когда я говорю, что было бы лучше воспользоваться моим благодеянием и не вызывать моего гнева.

– Не запугивай меня, Эдрик. Я не боюсь ни тебя, ни твоего хозяина Этлинга.

Эдрик стоял перед ним так близко, что я ожидал: он вот-вот ударит валлийца.

– Я не прошу бояться меня, – сказал он медленно, словно обращаясь к неразумному ребенку. – Я только прошу, чтобы вы отдали мне то, что обещал ваш король. Просто отдайте мне его.

– А если я откажусь, то что? – ухмыляясь спросил Дафнвал.

– А вот что.

Как будто из ниоткуда в руке Эдрика появился нож. Без предупреждения он глубоко вонзил его в незащищенное бедро валлийца и оставил там, чтобы выхватить меч из ножен.

– Ты не отнимешь у меня то, что по праву принадлежит мне.

Дафнвал упал навзничь, воя от боли и зажимая рану рукой, кровь лилась у него через пальцы. В один миг Эдрик со своими хускерлами оказались среди валлийцев: рубили, кололи, толкали, погружая блистающую сталь в животы врагов. Застигнутый врасплох, мгновение я стоял как вкопанный, но блеск обнаженной стали привел меня в чувство. Один из хускерлов, более сообразительный, чем остальные, попытался схватить меня, но вес его кольчуги замедлял движения. Я низко поднырнул под протянутую руку и вывернулся, прежде чем он успел коснуться меня. Когда Дикий проревел приказ взять меня, я уже успел развернуться и летел, шлепая ногами по мокрой траве, вкладывая все крупицы оставшихся сил в каждый свой прыжок. Раз или два я поскользнулся на торфе, но каким-то чудом сумел удержаться на ногах и бежать дальше. Если бы я упаду, они поймают меня, и все будет потеряно. Это был мой единственный шанс, и я не мог его упустить.

Сталь звенела в темноте, сталкиваясь со сталью; молчание ночи было разорвано криками и воплями, а я бросился к ближайшему валлийскому пони, неловко вскарабкался ему на спину, колотя голыми пятками по лошадиным бокам прежде, чем моя задница нашла седло. Холодный ветер жалил мое лицо и плечи, когда я, вцепившись в поводья, мчался по окружающим форт полям вдоль русла реки, пересекающей долину Матрафала. Однако, вскоре я услышал стук копыт за спиной, люди Эдрика бросились за мной в погоню. Я не смел оглянуться назад, чтобы посмотреть, как далеко они были, но с каждым шагом моего пони их крики становились все громче, и я понимал, что они приближаются. Их лошади были крепче и быстрее, и на открытой местности они должны были вскоре настигнуть меня.

Свернув с широкой дороги на речной равнине, я поднялся по склону холма к лесу, надеясь, что мои преследователи потеряют меня в ночи среди деревьев и кустов. Доверившись проворству и крепким ногам валлийской лошадки подо мной, я направился в самую чащу, ныряя головой вниз под толстыми ветками и с треском продираясь сквозь тонкие, морщась, когда они оставляли царапины на моем лице и груди. Я не знал, куда бегу, знал только, что мне нельзя останавливаться. Я скакал все дальше и дальше, погоняя лошадь, пока крики за моей спиной не стихли, а сердце не перестало биться с таким напряжением, но даже тогда я продолжал двигаться вперед, не позволяя себе расслабиться, переправляясь через канавы и ручьи, пересекая травянистые поляны, где пепел старых пожаров уже слежался в угольную корку, и уходил в холмы все выше и выше, пока наконец не выехал к другой долине. Подо мной бежала река, была ли она та самая или нет, я не знал. Хотя мы могли проходить здесь всего несколько недель назад, я не помнил этой страны. Конечно, ночь могла странным образом изменить местность, превратив ее из знакомой в неизведанную, но в глубине души я знал: голодный и замерзший, покрытый холодным потом и дрожащий от слабости, я заблудился во враждебном краю.

Единственная мысль придавала мне бодрости: если я не имею ни малейшего понятия, где нахожусь, то скорее всего то же чувствуют и Эдрик со своими хускерлами, так как эти земли за пределами Вала Оффы были для них так же незнакомы, как и для меня. В этом заключалась моя надежда, но поскольку это была всего лишь надежда, и я ни в чем не мог быть уверен, я поехал дальше, за неимением лучшего направления следуя вверх по долине и стараясь не выпускать реку из поля зрения.

Скоро моя лошадь начала выказывать признаки усталости. Я настойчиво понукал ее, но шаги становились все медленнее, пони спотыкался и наконец остановился совсем. Мне пришлось оставить его и идти дальше пешком. Где-то вдали лаяли собаки, а может быть, то была игра моего воображения. Тем не менее, я решил не дожидаться, чтобы узнать, чьи это собаки, а заставить мои ноги унести меня как можно дальше отсюда. Вскоре я вышел к новому ручью, но на этот раз вместо того, чтобы пересечь его, пошел вверх, борясь с быстрым течением. Если гончие Эдрика взяли мой след, мне надо было оторваться от них, и это был единственный способ, пришедший на ум. Острые камешки впивались в подошвы, когда я шлепал по пенистым водам, в некоторых местах дно было настолько неровным, что мне приходилось опираться на руки, чтобы не упасть. Гибель в лесу я предпочитал смерти от рук англичан, и эта мысль заставляла меня тащиться вперед шаг за шагом, постепенно поднимаясь в гору, пока в конце концов подъем не стал настолько крутым, что мне пришлось выйти из потока и выбраться на берег примерно в миле от того места, где я зашел. Оставалось только надеяться, что я сделал достаточно, чтобы запутать своих преследователей.

Я больше не слышал лая и уже за одно это был благодарен Господу. Мои силы давно иссякли, и я едва мог держать глаза открытыми. Начал моросить мелкий дождь, и я укрылся под широкими и низкими ветвями старого граба. Не успел я положить голову на землю, как провалился в сон.

Следующее, что я осознал, это были небеса надо мной, напоминающие перламутровую изнанку раковины. Голова моя была тяжелой, в висках пульсировала боль, каждый вздох царапал сухое горло. Дождь барабанил по земле, мои штаны промокли и прилипли к коже, я продрог до костей. Со стоном, еще не совсем понимая, как оказался здесь, я повернулся, чтобы посмотреть, что происходит. Мужчина и женщина стояли, глядя на меня: крепкий старик с сединой в волосах отвел в сторону ветку; его спутница, вероятно ровесница Леофрун, худенькая и какая-то полуголодная на вид, с испуганными глазами.

– Byw yw ynteu,[24]24
  Похоже, живой (валл.)


[Закрыть] – сказал мужчина.

Он переглянулся с женщиной, которая была то ли его женой, то ли дочерью, трудно сказать.

Я собирался что-то сказать, но как только открыл рот, из глубины набухшего живота к горлу поднялся спазм, и все небольшое содержимое моего желудка изверглось на мокрую землю. Измученный, я закрыл глаза и рухнул вниз, моя шея больше не с состоянии была держать голову.

Смутно я слышал, как они о чем-то переговариваются, а потом почувствовал, что плыву по воздуху. Мужчина подхватил меня под руки и плечи, а женщина взяла за ноги, вместе им удалось пронести меня несколько шагов. У меня едва доставало сил шевелить пальцами, я оставил мысли о сопротивлении; все мое тело онемело от холода и усталости.

* * *

Не могу сказать, сколько прошло времени, прежде чем я понял, что мы больше не в лесу. Открыв глаза, я уже не видел покачивающихся над головой веток, не слышал шороха листьев на ветру и голосов птиц, перекликающихся друг с другом. Надо мной поднимались вверх почерневшие от сажи деревянные балки, и серело круглое отверстие в соломе, куда тянулись струйки дыма. В центре комнаты в обложенной камнями яме весело потрескивал костер; над ним на вертеле висел железный горшок, в котором булькало какое-то варево.

Меня укрывало грубое шерстяное одеяло, но под ним я был совершенно голым. Я лежал на тюфяке, набитом сухим папоротником, который в свою очередь был расстелен на деревянных досках, немного приподнятых над полом; в головах у меня стоял окованный по углам железом большой сундук, а у противоположной стены ближе к двери стояла широкая скамейка, на которой, ковыряя в зубах прутиком, сидела молодая женщина. Она смотрела на меня. Возможно, в лесу мои глаза сыграли со мной шутку, потому что теперь она казалась намного красивее. Не такая красивая, как Леофрун, должен сказать, но все же очень привлекательная. Когда я встретился с ней глазами, она улыбнулась и поднялась со стула, чтобы помочь мне сесть.

Я увидел мои подштанники, они сушились на скамье у огня. Пока женщина помешивала деревянной ложкой в горшке, я плотнее завернулся в одеяло, отчасти от того, что мне было холодно, а так же для того, чтобы скрыть мои бедра от ее взгляда, хотя, если она помогала меня раздевать, то, вероятно, все уже видела.

Скоро она вернулась с деревянной миской, в которой дымился какой-то отвар. От запаха пищи меня чуть не вырвало еще раз, но я смог сдержать бунтующий желудок.

– Yf,[25]25
  Ешь (валл.)


[Закрыть] – сказала она, встав на колени рядом со мной и протягивая мне миску.

Я взял ее трясущимися руками и плотно обхватил ладонями, чтобы на выронить и не расплескать вокруг. Среди мелко нарубленной смеси я разглядел капусту и лук-порей, и еще какие-то овощи, нарезанные так тонко, что трудно было разобрать, что там плавает.