Текст книги "Расколотое королевство (ЛП)"

Автор книги: Джеймс Эйтчесон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Перед отъездом у меня оставалось одно последнее дело. Проснувшись очень рано, еще затемно, я оставил свою теплую постель, где спала Леофрун, и проскользнул через ворота, едва обмолвившись парой слов с часовым. Окутанный ночным сумраком, как саваном, я направился за запад, в каскаде брызг пересек брод и мимо спящих домов под стук копыт поехал по узкой тропе в сторону леса к зловещей тени, которая звалась Red Dun.

Мало кто из деревенского люда осмеливался даже приблизиться к холму, не говоря уже о том, чтобы подняться на него. Давным-давно здесь случилась великая битва, жестокое столкновение между соперничающими князьями, в которой пало так много людей и лошадей, что их тела покрыли всю землю, как листья осенью. В тот день было пролито столько крови, что и воды ручья и вся земля вокруг окрасились в багровый цвет, тем самым дав холму его нынешнее имя. С тех пор никакие цветы и травы не росли на этой проклятой земле, по крайней мере, так считали местные жители. В самом деле, люди Эрнфорда предпочитали пить из своих источников и не ступать на склоны Красного Холма.

Тропа была неровной и местами исчезала совсем, теряясь среди больших камней. Через некоторое время я был вынужден спешиться и вести свою кобылу в поводу, потому что покрытый сыпучей галькой подъем стал слишком крутым для всадника, но после короткого перелеска земля выровнялась, так что дальше мне оставалось всего несколько минут езды по гребню холма до большого вертикального камня, который стоял на вершине словно одинокий дозорный.

Рассвет уже начал кровоточить на восточном горизонте, и в полумраке я уже мог разглядеть мой Эрнфорд и окрестные поля. Мой зал за деревянным частоколом в излучине долины, словно призрак поднимался из тумана, стлавшегося по равнине. Холодные бледные руки обнимали ивы на берегу, мельницу и церковь, ползли к пастбищам и сенокосам. Каким маленьким все это выглядит, подумал я, каким беззащитным.

После того, что недавно случилось с Эддой, выйти из дома в одиночку было не самой лучшей идеей. Впрочем, отсюда я получал прекрасный обзор во всех направлениях, и даже в полумраке мог прекрасно различить, кто приближается ко мне, враг или друг. Кроме того, при мне был мой меч и нож, так что если врагам и удалось бы напасть на меня, я причинил бы им больше неприятностей, чем они мне.

Внизу среди деревьев жизнь уже просыпалась: воздух полнился пением птиц, предвещавшим новый день. Здесь же было тихо. Стояло слишком ранее утро, люди еще спали, и ни один столб дыма не поднимался над соломенными крышами. Дыхание ветра не тревожило неподвижный воздух. Долина подо мной лежала словно мертвая на несколько миль вокруг.

Я спешился и порылся в седельной сумке в поисках морковки для моей лошади. Потом стреножил ее, чтобы потом не тратить время на поиски, и подошел к камню, возвышавшемуся надо мной на девять или десять футов, словно колонна, поддерживающая невидимую крышу. Говорили, что он был установлен здесь древним народом, теми, кто жил здесь еще до римлян, первых иноземных покорителей этого острова. Возможно, он служил неким пограничным знаком, а может быть, это было местом сбора, куда в праздничные дни люди приходили для танцев и исполнения неведомых обрядов старой религии. Отец Эрхембальд говорил, что это дьявольское место и не одобрял моих поездок сюда, где по его словам обитали силы зла, а по ночам призраки мертвых высасывали душу у ничего не подозревающих путешественников. Но я поднимался сюда время от времени и не чувствовал никакого потустороннего влияния. Наоборот, в предрассветной тишине меня охватывало чувство восхищения людьми, сумевшими водрузить так высоко над долиной этот огромный обломок скалы.

Я провел рукой по поверхности камня. Холодный на ощупь, он был гладким, словно отшлифованный волнами неведомого моря. Но все же, исследуя его дальше, я нащупал небольшие выбоины и другие дефекты, а обойдя вокруг, заметил, что в нескольких дюймах над землей камень рассекает глубокая трещина, из которой, словно трупный гной, сочится зелень лишайника. Даже камень не может существовать вечно. Однажды дворцы и города римлян пали, как когда-нибудь падут и наши замки с их башнями и крепостными стенами и величественные каменные церкви, которые мы возводили на этой земле.

Все проходит в конечном счете, и нет на свете большей истины, чем эта. Через год с небольшим и мое время в Эрнфорде тоже близилось к завершению. Сегодня я должен был покинуть это место, где мне было так хорошо, и я не знал, вернусь ли сюда снова.

Дрожь пробежала по моему телу, но у меня не было времени жалеть себя. Плотнее завернувшись в плащ, я вернулся к своей лошади, чтобы отцепить привезенные с собой две седельные сумки – причину моего визита к камню. В них хранилось серебро и золото: часть досталась мне от валлийцев, которых мы преследовали за месяц до того, часть из других набегов, остальное – доходы от продажи зерна, рыбы и шерсти, проданных на рынке или проезжим торговцам. Общая его стоимость составляла несколько фунтов, не большой клад, но слишком значительная сумма, чтобы брать ее с собой. Если жители Уэльса нападут на мой дом после нашего ухода, я не собирался позволить им прибрать к рукам мое достояние. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как похоронить свои деньги.

На небольшом расстоянии от стоячего камня кольцом лежали более мелкие валуны, они были разной формы и не выше моего колена, но все прочно укоренились вокруг центрального столба. Все, за исключением одного. Поменьше размером и более плоский, он был почти скрыт высокой травой. Я пошарил рукой у его основания, где как я знал, было углубление, позволяющее просунуть руку под камень. Собрав все силы, я смог приподнять его с мягкой земли и откатить в сторону, открывая полость внизу. Там уже лежал принесенный сюда несколько месяцев назад кожаный мешочек с монетами, парой позолоченных застежек для плаща и три серебряных кольца с языческими письменами, которые не смог разобрать даже священник, умевший читать почти на всех языках христианского мира. В дополнение к сокровищу я оставил в тайнике три сакса, старых английских клинка, взятых мною в прошлых сражениях, а так же один меч, которым уже перестал пользоваться. Добротно выкованный, он хорошо послужил мне во время предыдущей кампании, но теперь я обзавелся лучше сбалансированным быстрым клинком, который брал с собой на этот раз.

Прежде чем опустить под камень второй мешок, я зачерпнул из него горсть монет и наполнил свой кошель. Часть из них я собрался было вернуть обратно, но всегда лучше иметь небольшой избыток серебра, чем терпеть недостаток, никто не знает, когда оно может оказаться полезным. Потом я уложил валун на место, чтобы он лежал точно так же, как до моего прихода, полностью скрывая клад от постороннего взгляда.

Небо значительно посветлело, день быстро приближался, и мне нельзя было задерживаться. Скоро проснется весь Эрнфорд, а Роберт и его люди будут готовы выступить. Я вернулся к кобыле, распутал ей ноги и вскочил в седло.

– Вперед, – пробормотал я, пиная ее в бока, – Пора ехать.

На обочине проселочной дороги рядом с церковью меня встретил отец Эрхембальд. Он не выказал удивления моей ранней прогулкой, потому что знал о кладе, хотя был достаточно благоразумен, чтобы не спрашивать меня о его местонахождении.

– Он очнулся, – сказал священник, и я догадался, что он имеет в виду Эдду, – и спрашивал о вас. Он очень слаб и страдает от боли, но если вы хотите поговорить с ним перед отъездом, то это единственная возможность.

Отец Эрхембальд указал мне в сторону своего дома, где англичанин лежал в постели такой тихий и спокойный, что поначалу я подумал: священник ошибся. Наверное, Эдда услышал, как я вошел, потому что сразу приоткрыл единственный глаз. Сначала он смотрел на меня безучастно, как будто не мог уразуметь, кто я такой и зачем явился. То ли он просто устал и измучился, то ли был одурманен маковым настоем Эрхембальда. Но через несколько мгновений его взгляд принял осмысленное выражение и сосредоточился на моем лице.

– Милорд, – он приподнял одну руку с шерстяного одеяла, закрывающего его до подмышек, и протянул в мою сторону.

Я крепко сжал ее обеими ладонями и сел рядом с ним.

– Эдда, – ответил я, – рад видеть, что ты еще с нами.

– Я тоже, милорд. – Его голос был похож на тихое карканье. – Я тоже.

– Как ты себя чувствуешь?

– Лучше. – Он попытался улыбнуться, и я заметил, как блеснули между искусанных губ его желтые кривые зубы. – Дайте мне копье и щит, и я поеду с вами.

Его шутка застала меня врасплох, потому что Эдда редко шутил, если вообще шутил когда-нибудь. Я не знал, было ли это добрым признаком выздоровления, или, наоборот, означало, что он ранен не только в бок, но и в голову.

Я улыбнулся ему в ответ.

– Мы за тобой не угонимся.

Он издал странный звук, что-то среднее между ворчанием и смехом. Наш разговор отнимал у него много сил, мне не придется задержаться здесь надолго.

– Священник сказал, что вы уезжаете воевать с валлийцами, – прошептал он.

– Да, – ответил я, не зная, как много рассказал ему отец Эрхембальд.

Знал ли он, что мы собираемся присоединиться к армии ФитцОсборна, или думает, что мы будем преследовать тех, кто напал на него?

– Убейте за меня пару ублюдков, – сказал он. – Не давайте им пощады.

Его лицо исказилось от боли, и он закашлялся. Я помог ему сесть. На табурете у изголовья стояла деревянная чаша с вином, и я поднес ее к губам, помогая сделать глоток. Он кивнул, когда напился достаточно, а потом снова лег, натянув одеяло на свои дрожащие плечи и крепко сомкнув глаза.

– Никакой пощады, – ответил я. – Обещаю.

Но он уже спал, его грудь равномерно поднималась и опускалась. Я обернулся, услышав за спиной шорох, и увидел стоящего в дверях священника.

– Думаю, он проспит большую часть дня, – сказал он. – Вы хорошо сделали, что навестили его. Он несколько раз просыпался ночью, хотя все еще был не в себе.

Зрелище этого до недавних пор здорового и крепкого мужчины, который теперь лежал на узкой кровати, слабый и беспомощный как ребенок, заставило меня вздрогнуть. Если одна неглубокая рана могла свалить с ног такого здоровяка, как Эдда, то что же говорить о любом из нас?

– Он бормотал что-то во сне, – продолжал Эрхембальд, – одни и те же слова снова и снова. Сначала я не мог понять, что он говорит, но когда он повторил их несколько раз, я записал их все.

Он подошел к письменному столу у окна, на котором лежал лист пергамента с одной аккуратно выписанной черными чернилами строкой. Я поднялся на ноги, и он протянул его мне. Пергамент был сухой, как кость и потрескался по краям.

– По крайней мере я так услышал, хотя могу только догадываться, что он имел в виду.

Десяток слов. Они были мне незнакомы, хотя я уже видел нечто подобное раньше и предположил, что это написано по-английски.

– «Crung on walo wide; cwoman wold agas, swyite all fornom sec grofrawera…» – прочитал я вслух странное сочетание букв, пытаясь уяснить, что они могут означать на французском.

– «В битве полегли могучие воины, потом пришла чума, и смерть увела всех храбрых мужей…»[6]6
  Фрагмент элегии «Руины» из «Эксетерской книги», рукопись X в., одно из наиболее известных собраний англосаксонской литературы; объединяет ок. 120 памятников дидактической, религиозной и лиро-эпической поэзии, возникших в разное время между VII и X вв.
  Книга хранится в библиотеке собора в Эксетере, была подарена епископом Леофриком. Манускрипт сохранился лишь частично; долгое время книга служила подставкой для кружки и кухонной доски, поэтому первые страницы ее залиты пивом и изрезаны ножом. Вошедшие в Эксетерскую книгу сочинения, написанные аллитерационным стихом, и чудом сохранившиеся в единственном списке, являются редчайшим свидетельством сложности и виртуозности поэтической культуры ранней Англии («Странник», «Мореплаватели», «Сетования жены», «Руины», собрание раннесредневековых стихотворных загадок, поэма о птице Фениксе, созданная под влиянием одноименной поэмы латинского автора 4 в. Лактанция)


[Закрыть] – сказал священник. – Это лучший перевод, на какой я оказался способен.

Я посмотрел сначала на него, потом на Эдду, лежащего на кровати без сознания.

– Не понимаю.

– Я тоже, – согласился Эрхембальд. – Сначала я подумал, что это могут быть последствия макового настоя, это снадобье странным образом действует на разум человека. Но когда он повторил эти слова несколько раз, я подумал, может быть, он пытается сообщить нам нечто важное?

«В битве полегли могучие воины, потом пришла чума, и смерть увела всех храбрых мужей». От одного повторения этих слов холодок пробежал у меня по спине. Если они были переданы мне в качестве предупреждения, то не сулили ничего хорошего. Я коснулся висящего на шее креста, словно он мог каким-то образом защитить меня от власти мрачного пророчества.

– Разве это не из Писания? – спросил я.

– Не из стихов, которые я слышал раньше. Но признаю, что существует несколько книг, которые я не читал, так что не исключаю такой вероятности.

– Вы думаете, он пытался нас предупредить о чем-то?

– Кто знает? – вздохнул Эрхембальд. – Он явно не понимал, где находится, когда пришел в себя, и мы не можем надеяться, что позже он вспомнит свой сон. Может быть, это просто бред, и нам не стоит придавать ему значение.

Но для меня эти слова не звучали бредом. Я не мог не думать, что пытался сообщить нам англичанин. О каких могучих воинах он говорил? Имел ли в виду меня и моих рыцарей?

– В любом случае, я не могу задерживать вас больше, – сказал священник, прерывая мои размышления. – Я знаю, что вам предстоит проделать долгий путь, чтобы добраться до Шрусбери к ночи.

– Еще одно слово, прежде чем уйду, – ответил я. – Я хочу, чтобы в мое отсутствие вы представляли меня здесь в качестве моего управляющего. Позаботьтесь об Эрнфорде и Леофрун.

– Хорошо, – он не удивился, вероятно, ожидая моей просьбы.

Действительно, то был очевидный выбор: я не видел более подходящего человека, готового принять на себя такую ответственность, кроме того, он завоевал не только мое доверие, но, что не менее важно, уважение моих крестьян.

– Держи часового на смотровой площадке день и ночь, – поручил я ему. – Если заметите противника, не пытайтесь сражаться с ним, просто запритесь в крепости.

– Да, милорд.

Я пожал ему руку, надеясь, что видимся не в последний раз. В душе я молился, чтобы когда все закончится, и валлийцы будут разбиты, Эрнфорд по-прежнему будет стоять на своем месте.

– Чуть не забыл, – спохватился он. – Я хочу, чтобы вы кое-что взяли с собой.

Он привел меня в церковь и из тайника под алтарем извлек бронзовый крест с реликвией, которую мы приобрели у Бартвалда.

– Да сохранит вас святой Игнатий, – торжественно сказал он, вкладывая холодный металл в мою ладонь и крепко смыкая пальцы над ним.

Я проглотил комок в горле, зная, какое могущество приписывает священник этому маленькому кусочку кости, даже если я сам не мог заставить себя поверить в его подлинность. Он выглядел очень серьезным, что, как я знал, говорило о его решимости и несогласии поддаваться на уговоры.

– Спасибо, – сказал я, завязывая на шее кожаный шнурок. – Я буду беречь его и привезу домой в целости и сохранности.

Он кивнул и после того, как запер сундучок, мы вышли в рассвет, где в последний раз простились на пороге церкви.

– Храни вас Бог, отец, – сказал я.

– И вас, – сказал он мне вслед. – Бог с вами, Танкред.

Я оглянулся и попытался улыбнуться, но на сердце у меня было тревожно, и с этим я оставил его.

* * *

Когда я вернулся в зал, небо уже полнилось утренним светом. Люди Роберта свернули лагерь, который накануне разбили во дворе и на лугу за домом, скатали одеяла и готовились к походу, в то время как мои рыцари седлали в конюшне лошадей. Каждый из нас отправлялся в поход с двумя лошадьми. У нас были сильные боевые кони, подготовленные и для ближнего боя и для конной атаки; а также надежные и выносливые животные, которые повезут наши мешки, палатки, запасную одежду и оружие, провизию и котелки для приготовления пищи.

Я позволил двум помощникам конюха – Снокку и его брату Снеббу – позаботиться о моей кобыле, а сам надел поддоспешник, натянул кольчугу, застегнул пряжки и завязал шнурки, которыми крепились на бедрах кольчужные шоссы. Мои дорожные сумки уже были упакованы и ждали, когда их привяжут к седлу. Оба мальчика должны были ехать с нами, ведь нам нужен был кто-то, чтобы заботиться о животных, следить, чтобы они были накормлены и ухожены, а так же чистить кольчуги и точить клинки. Ни один из них не сказал ни слова. Возможно, они почувствовали мое настроение, а может, были поглощены собственными мыслями. В конце концов, сегодня они, как я и, покидали свой дом.

Мой боевой конь Найтфекс был уже оседлан. Как мне объяснил хозяин табуна, у которого я купил его, это имя переводилось как «Ночная грива» и вполне ему подходило, потому что шкура животного и его грива были черны, как смоль; единственной светлой отметиной была белая звездочка между глаз. Горячий и отважный, он был со мной уже больше года. Скоро он получит шанс показать себя во всей красе.

Вскоре я заметил Леофрун, глядящую на меня с порога зала. В одно мгновение позабыв о лошадях, я подбежал к ней. Она обвила меня руками и, рыдая, уткнулась лицом в плечо.

Я прижал ее к себе, зная, что это последняя возможность попрощаться с моей женщиной.

– Ты знаешь, что я остался бы, если б мог.

– Понимаю, – ответила она тихим голосом. – Как долго тебя не будет?

– Не знаю, – сказал я. – Это может занять несколько недель или месяцев, в зависимости от того, как много валлийцев выступит против нас.

– Вернувшись, ты уже сможешь взять на руки маленького сына.

– Я с нетерпением жду этого дня, – ответил я, нежно улыбнувшись и положив руку на ее живот.

Конечно, один Бог ведал, был ли там мальчик или девочка. Она надеялась на девочку, а я хотел сына, которого в один прекрасный день начну учить верховой езде, военному искусству и радостям охоты.

– Я хотела бы поехать с тобой, – сказала Леофрун.

– Нет, только не ты, – сказал я и тихо рассмеялся. – Если бы ты когда-нибудь видела армию на марше, то знала бы, что это слишком опасное место для женщины. Ожидание битвы распаляет мужчин, вызывает их на ссоры, и они не останавливаются даже перед убийством, чтобы получить то, что может утолить их желание. Если бы ты ехала со мной, у меня не было бы ни минуты спокойной, потому что пришлось бы постоянно отгонять от тебя наглых соперников. Тебе бы там не понравилось.

Она покраснела и даже смогла улыбнуться сквозь слезы.

– Я бы не испугалась, – сказала она. – Я вынесла бы все тяготы, только чтобы остаться с тобой.

Даже если бы она была достаточно здорова, чтобы ехать со мной, я бы не допустил этого. Я слишком хорошо помнил, что случилось, когда я в последний раз взял с собой женщину в поход, и был полон решимости не допустить, чтобы то же самое произошло со мной дважды. Я бы не рискнул потерять Леофрун, как я потерял Освинн.

– Но я бы боялся, – возразил я. – Поверь мне, для тебя будет безопаснее остаться здесь.

Она понимала, что я прав, хотя и не желала этого признать. Леофрун склонила голову, слезу потекли по ее щекам, и я снова прижал ее к себе, поглаживая прядь волос, упавшую ей на щеку, чувствуя ее тепло, вдыхая ее запах, упиваясь ее красотой и молодостью, чтобы не забыть их в течение следующих недель.

Мне хотелось бы не размыкать объятий до конца жизни, но меня ждали, и я вынужден был наконец снять ее руки с моих плеч. Последовал прощальный поцелуй, прежде чем Снокк подвел ко мне Найтфекса, и я поднялся в седло.

– Я буду молиться о твоей безопасности утром и вечером, – сказала Леофрун.

– А я о твоей.

К нам подъехал Роберт. В каждой руке он держал по копью, украшенному флажком. Один был окрашен в черный и золотой цвета, а на другом, которое он передал мне, был вышит черный ястреб на белом поле.

– У вас есть все необходимое? – спросил он, взглянув сначала на меня, потом на Леофрун.

Похоже, ему не терпелось ехать, и он был прав, потому что между нами и Шрусбери лежал день пути в хорошем темпе. Конечно, летний день долог, но нам следовало использовать его наилучшим образом.

Я наклонился с седла и сжал руку Леофрун.

– Я вернусь. Обещаю.

– Я знаю, что вернешься, – ответила она.

Она провожала нас до ворот. За частоколом на склоне, ведущем к воротам замка, ждали крестьяне. Одни склоняли головы при нашем приближении, другие молча смотрели на меня тревожными глазами, кое-кто не смог удержать слез. Дети цеплялись за клетчатые штаны отцов и юбки матерей, испуганные приближением такого большого отряда. Мы проехали мимо них, пересекли брод и направились на восток вдоль берега извилистой реки. Ветер дул нам в спину, поднимающееся над холмами солнце несло с собой тепло нового дня, но это не могло подбодрить меня, потому что моей душой овладел холод и оцепенение. На противоположном берегу возвышался холм, на вершине которого, окруженный частоколом, гордо стоял мой зал, хотя снизу я мог разглядеть только его фронтон и соломенную крышу. Мы быстро, слишком быстро, миновали и его, и лес, на опушке которого кормились свиньи, луга, где пасся скот, мельницу с медленно вращающимся колесом, стоящую на краю моей усадьбы. Эрнфорд остался за спиной.

Болезненный спазм стиснул мои внутренности, но я не остановился и даже не замедлил шаг. И ни разу не оглянулся назад.

Мы свернули на север, следуя неровной дорогой в направлении города Стратуна, который лежал на пути в Шрусбери. Солнце поднялось над лесами, покрывающими восточные холмы, прогнало из долин туман и согрело землю. День обещал быть жарким. Не чувствовалось ни одного дуновения ветерка, способного пригнать облако для защиты от солнца. Очень скоро мое лицо начал заливать пот, и мне пришлось снять и шлем и капюшон. Большинство норманнов стригло волосы по французской моде, коротко обрезая их над ушами и выбривая затылок, но в прошлом году я решил, что мне нравится более длинная прическа. Теперь я носил длинные волосы, хотя и не такие длинные, как у англичан, потому что у меня не было ни малейшего желания быть похожим ни на одного из них. Однако теперь, длинные пряди липли к шее, и когда я провел рукой по волосам, моя ладонь оказалась влажной.

Я ехал рядом с Робертом во главе колонны, а наш отряд, разбившись на пары, тройки и четверки, следовал на небольшом расстоянии за нами. Сначала мы выслали вперед разведчиков на случай засады, но примерно через час выехали на открытую местность с пшеничными полями по одну сторону дороги и просторными пастбищами по другую. Если кто-то и попытается напасть на нас здесь, мы сможем увидеть их издалека.

У меня за спиной рассмеялся Серло: хорошо знакомый хриплый хохот. Он и все остальные, кажется, были довольны обществом рыцарей Роберта: хороший знак для людей, которым в скором времени, возможно, придется идти в бой плечом к плечу или скакать вместе на стену валлийских щитов.

– ФитцОсборн будет рад снова принять твои услуги, – заметил Роберт.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что он обращается ко мне. С момента, когда мы покинули Эрнфорд, он не промолвил ни слова, хотя усадьба осталась уже в нескольких милях позади.

– ФитцОсборн, милорд?

– Конечно. – Он с улыбкой хлопнул меня по плечу. – В конце концов, это ведь ты тот герой, который захватил ворота Эофервика и впустил в город армию короля Гийома. Именно ты сделал возможной ту победу.

Странно, Бартвалд сказал мне то же самое. Тем не менее, мне было трудно поверить, что мои поступки оценивались так высоко.

– И сам ФитцОсборн тоже так думает? – поинтересовался я, бросая на Роберта язвительный взгляд.

– Наверное, нет, – ответил он. – Но так говорят многие люди. Твоя слава растет, Танкред.

При этих словах я не мог не рассмеяться. Многие рыцари мечтают о военных трофеях, золоте, серебре и мече с украшенной драгоценными камнями рукоятью, но больше всего они жаждут славы: ведь когда мы умрем, и наши души покинут бренный мир, это единственное, что останется на земле после нас. Мы стремились стать героями легенд, песен о боях, в которых мы сражались, о врагах, убитых нами и подвигах, которые мы совершили; песен, которые будут долго петь у костров и в королевских палатах по всему христианскому миру. Песен, которые проживут много веков, подобно истории о рыцаре Роланде и его печальной кончине при Ронсевале.[7]7
  Об историческом существовании этого лица свидетельствует лишь одно место в «Жизнеописании Карла Великого», в котором повествуется, что в 778 году, когда Карл возвращался из похода в Испанию, на его арьергард в ущелье Пиренеев напали возмутившиеся баски и истребили его в Ронсевальской битве; при этом погибло несколько пэров, в том числе и Хруодланд, префект Бретонской марки.
  В эпосе Хруодланд – Роланд является не только образцом христианского рыцаря и лучшим витязем Карла, но и родным его племянником; размеры поражения расширены; баски обратились в традиционных врагов веры христианской – сарацин; их нападение в Ронсевальской долине, где воинам Карла, находившимся под предводительством Роланда, трудно было защищаться, объясняется изменой одного из вельмож Карла – Ганелона, личного врага Роланда. Падая в неравной борьбе, Роланд трубит в свой знаменитый рог; Карл Великий его услышал, повернул назад и отомстил сарацинам, а по возвращении в Ахен предал казни изменника Ганелона.


[Закрыть]

Я не был исключением. Но вместе с тем очень хорошо понимал, что на поле битвы репутация человека не стоит ничего. Единственное, что имело значение, это сила его меча и руки. Хотя я готов был признать, что если сказки о моих подвигах заставят моих врагов уважать меня, то я готов был признать их пользу.

– Я уверен, что Беатрис будет рада видеть тебя, – сказал Роберт. – Должно быть, прошло много времени с тех пор, когда вы виделись в последний раз.

При упоминании имени его сестры я с удивлением повернулся к нему.

– Беатрис?

Я не думал о ней больше и почти не вспоминал. В прошлом году я был призвал ее отцом на службу для ее защиты и благополучно сопроводил ее в Лондон. Там мы разделили наш единственный поцелуй, первую ласку женщины, которую я испытал после смерти Освинн. По правде говоря, Беатрис была одной из причин, по которой я принес клятву Роберту, а не стал искать применения своему мечу в другом месте, потому что лелеял глупую надежду когда-нибудь увидеть ее снова.

Однако, после подавления прошлогоднего восстания она вернулась в Нормандию, а я уехал в Эрнфорд, и медленно, почти незаметно память о ней поблекла в моем сердце. Я встретил Леофрун и позабыл о Беатрис. Забыл до сегодняшнего дня.

Конечно, Роберт не знал ничего о наших отношениях. Он считал меня своим верным другом и паладином своей сестры, и я был уверен, что она не упомянула о нашем свидании ни одной живой душе.

– Она едет вместе с отрядом ФитцОсборна, – сказал Роберт. – Они должны были выступить вчера утром. Возможно, сейчас она уже ждет нас в Шрусбери. Я хотел сказать тебе раньше, но со всем, что случилось вчера, просто выпало из памяти. Почему, как ты думаешь, я лично доставил тебе вызов, а не поручил это одному из людей ФитцОсборна? Она единственная причина, по которой я оказался на границе Валлийской марки.

Я предполагал, что он посещал некоторых из своих вассалов, живущих в этих местах, и не догадывался, что его поездка касается личных дел.

– Что вы имеете в виду, милорд?

– Она снова выйдет замуж, по крайней мере, мы надеемся.

При этих словах я почувствовал острую боль в сердце, тем более неожиданную, что я не мог понять ее причины. Не любовь, не ревность, нечто другое, имени чему я не знал.

– Замуж? – переспросил я. – За кого?

Я возблагодарил Бога за то, что Роберт смотрел прямо перед собой и не заметил моего смятения.

– За сына ФитцОсборна, – сказал он. – Я сопровождал Беатрис в Херефорд и вел переговоры, чтобы укрепить связь между нашими Домами.

У ФитцОсборна было несколько сыновей, но я не мог вспомнить их лиц, хотя раньше наверняка пересекался с ними. Тем не менее, я не мог не понимать, что этот брак станет основой мощного альянса, потому что ФитцОсборн властвовал над большей частью юга и запада королевства, а Мале были одной из сильнейших благородных семей на востоке и севере.

– Когда?

– Не в ближайшее время, – ответил Роберт. – Едва мы прибыли, как пришла весть, что неприятель собирает силы за пределами Вала Оффы. Я в частном порядке переговорил с ФитцОсборном, и он дал свое предварительное согласие на брак, хотя официальные договоренности еще не были сделаны. Думаю, пока Уэльс угрожает королевству, говорить о свадьбе преждевременно.

Я не знал, что сказать, даже не понимал, что чувствую. Мысль о ее предстоящем браке легла мне на сердце тяжким камнем, что несказанно меня удивило. Я не видел ее больше года, и в течение всего этого времени даже не догадывался о глубине моих собственных чувств. Я слишком хорошо помнил тот момент, когда ее губы оторвались от моего рта, и она вывернулась из моих объятий, словно испытав внезапный стыд. В последующие месяцы я часто вспоминал эту сцену, так что забвение принесло мне в некотором роде облегчение.

– А что насчет тебя? – спросил Роберт, вырывая меня из моих мыслей. – Тебе пора подумать о жене, чтобы дать жизнь сыновьям и продолжить свой род.

– У меня есть Леофрун.

– Я не это имею в виду, – сказал он. – У нас всех есть потребности, и я не вижу ничего постыдного в их удовлетворении. Однако, как бы ни было тебе приятно ее общество, она вряд ли годится в жены благородному человеку.

– Она моя женщина.

По какой-то причине я испытал потребность защитить ее, хотя признавал истину его слов. Даже если ребенок Леофрун окажется мальчиком, он не сможет стать моим наследником, потому что родится ублюдком.

Роберт безразлично пожал плечами.

– Впрочем, это не мое дело.

– Я женат на своем мече, – сказал я. – Сейчас этого для меня достаточно.

Хотя это было совсем не так. Как только слова покинули мои губы, я сразу почувствовал их ложь. Сколько бы я ни заботился о Леофрун, в глубине своего сердца я все еще тосковал по другой женщине, которая была мертва уже больше года. А потом была Беатрис, которая с первой нашей встречи одновременно притягивала и отталкивала меня. Чем ближе мы подъезжали к Шрусбери, чем ближе я становился к ней, тем больше я беспокоился. Нам предстояло в первый раз встретиться после того поцелуя, когда наши пути разошлись так далеко, когда так многое изменилось.