Текст книги "Крик Новорождённых"

Автор книги: Джеймс Баркли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 65 страниц)

ГЛАВА 7

844-й Божественный цикл, 41-й день от рождения соластро, 11-й год истинного Восхождения

Миррон пробудилась от сна, полного кошмаров, ощущая горечь где-то глубоко под ложечкой. За ставнями слышались крики чаев. Яркие, жгучие лучи пробивались сквозь щели между планками. Вестфаллен был полон жизни и, как всегда, великолепен.

Еще вчера она вскочила бы с постели, задержавшись только для того, чтобы подпоясать тунику, и выбежала навстречу прекрасному дню. Но то было вчера. Сегодня голова пульсировала болью, желудок тошнотворно сжимался, а в мыслях снова и снова прокручивались события прошедшего вечера.

Миррон казалось, будто у нее что-то отняли, и она стала другой. Она ощущала себя изменившейся, и это сбивало с толку. Девочка попыталась вернуть себе прежнее, веселое и беззаботное настроение, но ничего не получалось. Вместо этого она видела, как из свеч в фонтане зарождается копье пламени и обжигает запястье Гориана. Она видела огненный вихрь и нанесенный им ущерб в мельчайших деталях. Миррон по-прежнему ощущала вонь паленых волосков и кожи и с ужасом понимала, какой вред нанесло пламя. У Гориана навсегда останется шрам. Он никогда не простит ее, и она никогда себя не простит!

По щекам девочки вновь потекли слезы. Они все обманывали ее. Отец Кессиан, Виллем, Эстер. Даже мать. Они говорили ей, что Восхождение – это нечто чудесное, это будущее всех людей, и оно поможет ей стать ближе к Богу. Но все оказалось не так. Миррон понимала, что вчерашний поступок имеет отношение к ее предназначению, но в нем не было ничего прекрасного или мирного. Только вред и боль.

В первый раз кому-то удалось использовать свой дар так, как это сделала она, – и в результате ранен другой человек. И не просто человек. Гориан. Миррон меньше всего на свете желала, чтобы ему причинили боль, – и это сделала она сама. И в тот момент она так хотела. Девочку пугало то, что она сделала. Что случится в следующий раз?

Следующего раза не должно быть. Миррон уткнулась в подушку и заплакала. В дверь тихо постучали.

– Уходи!

Было слышно, как ручка двери повернулась и створка открылась. В комнату ворвался свежий воздух. Миррон оглянулась.

– Я же сказала – ухо… – Это оказался отец Кессиан. – Я думала, это моя мать.

– И так ты говоришь со своей матерью, дитя мое? Она тебя любит и желает тебе только самого хорошего. Ты ведь это понимаешь, правда?

Миррон замотала головой.

– Почему она мне лгала? Почему вы все лгали?

Кессиан нахмурился и вошел в комнату. Придвинув к кровати стул, он уселся на него. В полумраке лицо Ардола Кессиана выглядело очень старым, кожа вся в складках и морщинах. Но глаза были полны тепла, и его улыбка, как всегда, растопила лед в сердце девочки.

– Почему ты решила, что мы лгали? – спросил он и прижал ладонь к груди. – Мне было бы больно думать, что я так поступил.

– Вы говорили мне, что я буду хорошим человеком, потому что я истинная Восходящая. Но я обожгла Гориана и заставила его навсегда возненавидеть меня. Я больше не хочу быть Восходящей!

Кессиан наклонился к ней и большим пальцем стер слезинки со щек.

– Ах, дитя мое, я понимаю, что ты сейчас очень расстроена. Никто из нас не хочет причинить боль тем, кого мы любим, но иногда наша досада заставляет нас это сделать, словом или делом. Ты должна помнить, что действовала с самыми лучшими намерениями, по велению сердца. Ты хотела, чтобы Гориан перестал обижать Ардуция. И при этом ты совершила нечто такое, о чем теперь жалеешь. Сделанного не воротишь, но не стоит ненавидеть себя из-за того, что произошло.

– Этого больше не случится, я обещаю. Я больше никогда не прикоснусь к огню!

– А вот это опечалило бы меня сильнее всего. Миррон, ты – драгоценная дочь Восхождения. И благодаря твоему вчерашнему поступку случилось нечто поистине важное и чудесное. – Кессиан со вздохом выпрямился.

– Я его обожгла! – крикнула Миррон.

Перед ее мысленным взором снова встало красное, покрытое волдырями запястье Гориана.

– И он поправится. Он сильный. Но ты не можешь отказаться от того, кто ты есть теперь. Тебе трудно, понимаю. Ты такая юная. Но ты должна помочь нам понять, как ты это сделала, чтобы мы, в свою очередь, смогли помочь тебе контролировать твой дар. И помогли твоим братьям высвободить их таланты. Разве ты не понимаешь?

– Нельзя иметь такие способности, – возразила девочка, сбитая с толку его тоном и смыслом слов. Ее сердце отчаянно колотилось. Не может же отец Кессиан на самом деле хотеть, чтобы она заново попробовала сделать это? После того, что произошло вчера! – Это опасно.

– Да, опасно, – согласился Кессиан, – если не уметь этим управлять. И когда мы все поймем, что происходит, вы с братьями сможете использовать ваши новые способности для блага и пользы. Чтобы делать то, что нужно людям. И тогда ты будешь гордиться тем, что ты такая. Так и будет, я обещаю.

Миррон затрясла головой.

– Я не могу, отец Кессиан. Мне страшно! – Ее глаза снова наполнились слезами.

– Знаю, малышка. И если честно, нам всем немного страшно. Ты нас сильно напугала. – Кессиан улыбнулся. – Знаешь что, я привел кое-кого, кто хочет тебя видеть. Может быть, он сможет тебе помочь. Входи, Гориан.

И он вошел. Высокий и красивый, хотя вид у него был усталый. В чистой и свежевыглаженной ярко-синей тунике, с улыбкой на лице, белокурые волосы отливают рыжеватым блеском. Миррон хотела бы иметь такие волосы. Кудри – это так красиво! Ее взгляд упал на руку Гориана – и она содрогнулась. Повязка шла от середины ладони до самого локтя. Миррон поняла, что тешила себя надеждой, будто ожог не такой страшный, как она помнила в своих кошмарах. Но он был именно таким.

– Привет, Миррон, как ты себя чувствуешь?

Она расплакалась. Гориан посмотрел на Кессиана, который поманил его ближе. Мальчик подошел к кровати и положил ладонь на руку девочки. Миррон почувствовала прикосновение повязки к коже и решилась взглянуть на него.

– Мне так жаль, Гориан, – с трудом проговорила она сквозь рыдания.

Кессиан нашел носовой платок и передал Гориану, который вручил его Миррон.

– Спасибо.

– Я знаю, что тебе жаль, – сказал Гориан. – Я знаю, что ты не хотела мне вредить. Я знаю, ты просто хотела помочь Ардуцию. Я попросил у него прощения. – Он опустил глаза. – У него сломана рука.

– Тебе не надо было так поступать, – укорила его Миррон, вытирая слезы.

Гориан вскинул голову.

– И тебе… Мы оба были не правы вчера вечером. Ардуций сказал, что он меня прощает. А я прощаю тебя.

Облегчение захлестнуло Миррон, словно на нее пролился водопад чистой воды. Она почувствовала себя обновленной, хотя только что ощущала нечистой.

– Я молилась, чтобы ты так сказал.

– И мне хотелось бы уметь делать то, что сделала ты… Нет, я не это хотел сказать… Я хотел сказать – уметь пользоваться нашим даром. Может, это поможет нам найти новые таланты. Я могу помочь тебе все понять. Мы все постараемся. Пожалуйста, Миррон, пойдем играть. Отец Кессиан сказал, что сегодня мы можем не учиться.

Миррон улыбнулась сквозь слезы, и на сей раз она плакала от радости. Он действительно ее простил. Девочка глубоко вздохнула – и свежий воздух заставил ее ожить.

– Ладно, хорошо. Дай мне одеться. И еще я хочу есть!

Гориан встал, и она заметила в его глазах новое выражение.

Оно было странным – холодным и одновременно счастливым. Может быть, он испытывал облегчение?

– Здорово. Буду ждать тебя во дворе. Может, пойдем поплавать?

– Если Йен пойдет с нами.

– Я пойду спрошу у нее.

Гориан выбежал из спальни, и Миррон услышала, как его шаги эхом разносятся по мраморным полам виллы. Кессиан поднялся на ноги и наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб.

– Спасибо тебе, Миррон. Знаешь, ты очень взрослая для такой юной особы.

Она захихикала и поежилась.

– И помни, мы всегда будем рядом, чтобы помочь и поддержать тебя. Ты и твои братья – настоящие сокровища. Мы не допустим, чтобы с вами что-то случилось.

Миррон радостно улыбнулась ему. Возможно, этот день все-таки будет хорошим.

* * *

В течение следующих нескольких дней, пока Вестфаллен трудился и торговал под безоблачным небом соластро, Кессиан и Ступени стали понемногу понимать, как работает разум истинного Восходящего. Наутро после происшествия во внутреннем дворе Кессиан отправил послание маршалу-защитнику Васселису, и их правитель уже ехал из Кирандона, чтобы своими глазами увидеть прогресс. Он вез с собой жену и сына, решив немного отдохнуть в Вестфаллене.

Такое решение вызывало некоторое опасение, поскольку Кессиан не был уверен, что Миррон сумеет правильно описать происшедшее или тем более повторить свои действия. Однако в ту первую ночь, внимательно проштудировав записи, Кессиан обратил внимание на слова Гориана: «Невозможно отвергнуть проснувшуюся способность – ни тому, кто ею воспользовался, ни свидетелям. Она станет такой же естественной, как процесс дыхания. Нужно только время, чтобы она нашла выражение».

Как оказалось, времени понадобилось совсем немного. После одного дня отдыха, во время которого они стали свидетелями некой перемены в отношениях Гориана к братьям и сестре, Кессиан повел их к главной кузнице, находившейся чуть севернее форума. Они отчасти рисковали быть замеченными, поскольку множество торговцев приехало в эти дни на главный праздник соластро, но могли с успехом скрыться в толпе, так что проблему не сочли серьезной. Только Оссакер остался дома. Шок, вызванный увиденным, оказался глубже, чем у остальных, и слабый организм снова подвел его. У мальчика развился жар, внушающий серьезные опасения.

Брин Марр, кузнец Вестфаллена, крупный, сильный человек средних лет с привычно хмурым видом, в ранние годы сам был Огнеходцем. Теперь он имел детей в седьмой и восьмой прядях и собирался снова стать отцом в одиннадцатой.

Его корни уходили глубоко в Восхождение. Кузнец был доверенным и преданным служителем, однако очень горько переживал, что его семя давало лишь мимолетные способности. Он вместе с Виллемом обучал Миррон, когда ее дар начал расцветать. В десять лет она уже во всем превзошла Марра. Кессиан терялся в догадках, как он воспримет ее сейчас.

Брин уже ждал их. Он расчистил вокруг обложенного камнем горна как можно больше свободного пространства. Весь инструмент аккуратно сложил в ящики, а заготовки железа и стали собрал на огороженном дворе. Несмотря на отсутствие стен, в кузнице царила чрезвычайная жара, и одуряюще пахло древесным углем и торфом. Кессиан вынужден был признаться, что ему понадобится стул, Виллем и Дженна тоже захотели сесть.

– Давайте поскорее закончим с этим, – раздраженно пробурчал Брин, вытирая грязные руки о не менее замызганную тряпицу. – А то тут скоро толпа соберется.

Кессиан подался вперед на стуле, положив ладони на ручку палки, которую подставил себе под подбородок.

– Миррон, ты готова попробовать?

Миррон стояла рядом с Горианом и Ардуцием. У обоих мальчиков были забинтованы руки. Она казалась испуганной, румянец на ее щеках поблек. Хотя девочка и согласилась попытаться выяснить, как она выполнила манипуляцию с пламенем свечей, ее это пугало. Обычно жизнерадостная натура Миррон целиком погрузилась в тревогу и во все усиливающееся напряжение. Кессиан понимал: она чувствует, будто больше не властна над своими поступками, и ему понадобился целый день, чтобы убедить ее прийти в кузницу. Он пытался внушить Миррон, что все ее действия – лишь естественное развитие событий. И был совсем не убежден, что она ему поверила.

Девочка посмотрела на него и кивнула в ответ слабо и испуганно.

– Тогда шагай вперед и подойди ближе к огню. В конце концов, ты ведь знаешь, что он не сделает тебе ничего плохого.

Это замечание вызвало у девочки бледную мимолетную улыбку.

Миррон подошла к горну. Уголь светился оранжевым огнем. Изредка куски угля лизал язык пламени, и дым поднимался вверх к ясному небу. Брин протянул ей огромную руку, и девочка сжала ее.

– Ну, моя хорошенькая ученица, что ты пришла мне показать? – спросил кузнец негромким, но все равно ворчливым голосом.

Миррон оглянулась на Кессиана.

– Что мне надо сделать, отец?

– Постарайся выманить пламя с углей. Подержи его в руках, если сможешь. Направь его, если у тебя хватит сил. Но не делай ничего, что заставит тебя почувствовать, будто ты теряешь над ним власть.

– Я все время такое чувствую, – вздохнула она.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Брин скептически приподнял брови. Такое же выражение было на лицах тех Ступеней, кто не присутствовал на внутреннем дворе в тот судьбоносный вечер.

– Я попробую, – прошептала Миррон.

– Умница. Не торопись.

Когда Миррон повернулась к горну, Кессиан почувствовал, что сердце у него бьется быстрее. Она встала на табурет, чтобы смотреть на пламя сверху. Брин находился рядом, чуть сзади, оберегая ее, хотя в этом не было нужды. Девочка стояла боком к Кессиану, одетая в легкое платье без рукавов, со стянутыми назад волосами. Она протянула руки к огню. В тот момент, когда они погрузились в угли, Кессиан перестал видеть их из-за края горна.

Лицо Миррон успокоилось и расслабилось, она готовилась. Дженна сжала руку Кессиана, лежащую на палке. Эстер стояла позади, положив ладони ему на плечи. Кессиан не обращал внимания на пот, выступивший на его лице и теле, молясь, чтобы Миррон смогла повторить свои действия.

– Я одно целое с огнем, – произнесла она. – Я понимаю его силу. Уголь хорошего качества, Брин, но слева, ближе к центру горна, ты насыпал торф чересчур толстым слоем. Там прохладное место. Дай-ка я… – Девочка повела руками. Кессиан услышал, как скрежещут угли. – Вот так. Годится для стали.

– Спасибо, – сказал Брин и чуть смущенно улыбнулся.

– Жар распределен равномерно, – продолжала Миррон.

Она отняла руки, и маска спокойствия соскользнула с ее лица. Миррон думала о том, что должна попытаться сделать теперь. Она пожевала верхнюю губу и глубоко вздохнула. Кессиан увидел, как по ее телу пробежала волна дрожи. Брин положил руку ей на спину, чтобы поддержать.

Миррон закрыла глаза, но почти сразу же широко их распахнула. Огонь загорелся жарче, ярко освещая крышу кузницы. Все неосознанно отступили назад, а Кессиан откинулся на стуле. Он пристально наблюдал за лицом Миррон. Он увидел, как по нему стремительно пробежал испуг, который сменился странной безмятежностью. Ее глаза расширились, тело расслабилось.

Миррон медленно отняла руки от углей, держа ладони повернутыми вниз. Температура в горне возросла. Языки пламени потянулись за ее руками, обвивая их, как будто лаская, и заливая теплым оранжевым светом. Кессиан снова подался вперед, затаив дыхание. Жар в теле уже не имел никакого отношения к кузнице – только лишь к радостному изумлению, захватившему его. Быстрый взгляд в сторону показал отцу Восхождения, что на лицах Ступеней отражаются самые разные чувства, а Гориан и Ардуций переполнены чистым восторгом.

Пламя лизало предплечья Миррон, возможно следуя вдоль нервов или сосудов. Казалось, она полностью владеет происходящим. Она повернула ладони одну к другой. Пламя заполнило расстояние между ними, которое составляло около двух шагов. Оно стало толще и приняло форму трубки, которую подпитывал огонь в горне. Миррон осторожно повела руками, заставив трубку растянуться, а потом загнуться вверх. Юная Восходящая облизала губы.

– Ты можешь сказать нам, что ты чувствуешь и что видишь? – тихо спросил Кессиан.

Миррон покачнулась на табурете. Пламя начало затухать и опало. Девочка откинулась назад, на руки Брину.

– Ох, дитя мое, прости! Я нарушил твою сосредоточенность.

Миррон повернула к нему лицо – немного отстраненное, но глубоко удовлетворенное.

– Я попыталась говорить, но пламя не пожелало остаться, – проговорила она. – Это было прекрасно.

– Безусловно, – согласился Кессиан.

– Нет, – возразила она, – внутри.

– О чем ты говоришь?

– У меня в теле и в голове. Я видела дорожки в воздухе и внутри земли.

У Кессиана пересохло в горле. Это была прямая цитата из работ Гориана. Его теория о том, что увидит Восходящий. Руки Эстер стиснули его плечи.

– Ты уверена? – прошептал Кессиан, и его голос почти потонул в реве горна.

Миррон кивнула.

– Со мной все нормально? – спросила она дрожащим голосом.

Кессиан засмеялся.

– Ах, милая, с тобой все очень хорошо, а не просто нормально!

Брин поставил Миррон на пол и мягко, но решительно подтолкнул ее к Кессиану. Кузнец сложил ладони на уровне груди, составляя чашу – в традиционном всеохватывающем знаке ордена Всеведущего. Отец Восхождения нахмурился.

– Брин, это несколько…

И замолчал, увидев лицо кузнеца. Он видел то же выражение на лице Оссакера всего два дня назад. Смертельный испуг.

ГЛАВА 8

844-й Божественный цикл, 42-й день от рождения соластро, 11-й год истинного Восхождения

Хан Джессон жил во тьме. Холод одиночества захлестывал его при каждом пробуждении и терзал всякий раз, когда он пытался сомкнуть глаза. Воспоминания о том жутком дне, пережитом год назад в Броде Чаек, не желали его покидать. Ужас в глазах жены, ее немое потрясение и беспомощные крики. Плач сына. Кровь на улице, трупы людей, которых он знал в течение тридцати лет. Удушающий запах гари. Воспоминания преследовали Джессона везде, куда бы он ни шел, читались в каждом встреченном лице, таились в темных шрамах зданий, которые так никогда и не закрасят.

Первые дни пронеслись словно в тумане. Отчаяние настолько поглотило его – Джессон едва замечал, что живет. Из того периода в памяти остались всего две вещи. Слово «пропали», стучащее в его затуманенной голове, и высокий мужчина. Сборщик.

Человек, который пообещал, что вернет его семью. И хотя Джеред писал ему в каждый период сбора податей, никаких известий не появилось. В письмах не было никакой определенной надежды, за которую можно уцепиться. Они напоминали отчеты о войне. Они были отделены от его боли.

Каждый день Хан уходил к востоку от деревни, к началу долины, и сидел там. В обжигающий жар соластро, резкий холод дуса и цветение генастро он совершал свое короткое паломничество. И пока он сидел там, мир двигался мимо него.

Посевы взошли и дали урожай, который собрали и сложили в хранилища. В городок пригнали новый скот. По долине разносились звуки молотков и пил, смешиваясь с криками мужчин и оживленной болтовней детей. Приезжали и уезжали торговцы. По улицам громыхали повозки легионов, закупая припасы по дороге на цардитский фронт и продавая военную добычу на обратном пути. Сборщики тоже возвращались. На этот раз не высокий мужчина, а другие. Они оценивали прогресс в делах и на основе увиденного требовали увеличения налогов. И гражданская война подходила к ним все ближе и ближе.

Но о семье Джессона не было никаких вестей. Не сообщалось и о том, что кампания идет успешно и вскоре правящая династия Царда падет и начнутся выплаты репараций. «Когда-нибудь» Хана Джессона не устраивало. Бессмысленное слово. И с каждым днем его надежда утекала по капле.

Наступил поздний вечер. День выдался обжигающе жарким, без малейшего дуновения ветерка. Большую часть времени Хан провел в тени скалы и дерева, наблюдая за холмами на востоке, маревом над дорогой, ведущей на юг, и редким движением по реке. Ближе к полудню он видел, как вдалеке проехали какие-то всадники, численность которых определить было невозможно. Почти наверняка – конница Конкорда, хотя теперь при виде вооруженных отрядов его каждый раз бросало в дрожь, а воспоминания просыпались снова, острые и болезненные.

Когда солнце зашло, Хан отправился обратно по утоптанной тропе. В первые дни он зажигал костры, которые служили бы вехами для тех, кто возвращается, и сидел возле них ночи напролет. Однако следовало жить и заниматься своим ремеслом, чтобы его семье было к чему вернуться. И поэтому он зажег фонари у дверей отремонтированной мастерской и зашел внутрь. Огни будут гореть до рассвета, на всякий случай.

Хан бродил по мастерской, зажигая свечи и лампы. Он весь день держал ставни закрытыми, так что в помещении сохранялась относительная прохлада, хотя жар соластро проникал сквозь выбеленные стены. Дом был небольшим: почти все пространство внизу занимала мастерская, и один пролет ступеней вел наверх, где находились жилые помещения и плоская крыша с террасой. Но Хан воспринимал дом как пустую пещеру, где каждое движение будило печальное эхо, отражавшееся от покрытых пятнами стен.

Он потер ладонями лицо, и это движение напомнило ему о необходимости побриться. Еще одно дело, как и еда, которое теперь казалось ненужным. Почти каждый день Джессону приходилось напоминать себе, что нужно действовать, стараться вести более или менее нормальную жизнь, чтобы быть готовым к их возвращению домой. Однако даже купание и стирка одежды стали ему почти не по силам, так что он с трудом следовал собственным напоминаниям.

С заднего двора от печи для обжига глины, которую Хан топил каждый вечер, шел жар. У ее основания валялись многочисленные осколки посуды и черепки ваз. Он отодвинул задвижку на дверце и открыл ее, чувствуя, как горячий воздух омывает лицо и руки.

Хан взял со стойки две пары щипцов и потянул на себя тяжелый каменный поднос, зацепив за железные ручки. Потом он поставил его на землю остывать. Бросив беглый взгляд на разнообразные тарелки и кружки на подносе, заказанные горожанами, Джессон вздохнул. Часть посуды растрескалась, он опять невнимательно смешал глину, да и толщина изделий, отправленных на обжиг, оказалась разной. К тому же в глине виднелись пузырьки. Все теперь получалось не так, как нужно.

Хан действовал машинально, по одному и тому же распорядку, который завел, чтобы занять время до раннего утра. Он знал, что должен смертельно устать, чтобы голоса не помешали ему заснуть. Вынуть вчерашнюю работу. Снова разжечь печь. Сесть за круг и выполнить новые заказы. Расписать обожженные изделия – те, которые остались целы.

Последнее занятие часто заставляло его плакать. Художницей была Кари, а Джессон – просто гончар. Без нее вазы, тарелки, кувшины и кружки, которыми он обычно торговал, получались примитивными и неуклюжими. Он больше не мог гордиться своими изделиями и смутно сознавал, что получаемые им заказы скорее объясняются желанием жителей Брода Чаек позаботиться о соседях, чем надеждой выгодно продать посуду в Хароге.

Но, Бог свидетель, ничего другого он сделать не мог. Хан надеялся, что они это понимают. В ту ночь он уснул за красками и глазурью, поскольку ничего не ел весь день, выпил чересчур много вина, и жара в конце концов дала о себе знать.

Хан Джессон проснулся и испуганно вздрогнул, не понимая, что его разбудило. Ночь была теплой и влажной. Хан посмотрел на звезды и решил, что до рассвета осталась пара часов. Он чувствовал головную боль и жажду, но не настолько сильные, чтобы заставить проснуться. Он заснул крепким сном измученного человека, упав прямо на стол. Кисточка для росписи все еще торчала у него в руке, и ее кончик багровел в ярком свете ламп, расставленных по углам.

Хан Джессон сел и распрямил спину. К северу небо светилось. А потом раздались вопли, и он понял, почему проснулся и откуда взялся огонь. Он уже слышал такие крики и помнил их так ясно, как будто это было вчера.

Темный ужас скрутил его живот и грудь, заставив задохнуться. Хан замер на стуле, слушая, как топот ног и копыт приближается вместе с полными паники криками. Не может быть, чтобы это повторилось! Они уже один раз забрали в Броде Чаек все.

– Только не это, – прошептал он. – Смилуйся, Боже, только не это. Умоляю!

Хан заставил себя подняться. Его тело тряслось, разум отказывался повиноваться. Дыхание участилось, вязкая слюна заполнила горло. Он попробовал успокоиться, тяжело опираясь на спинку стула, и сморгнул слезы, подступившие к глазам. В голове не было ни единой мысли.

С улицы до него донесся цокот копыт и резкие крики цардитов. Вопли и плач жителей Брода Чаек стали громче: все больше людей выходило из домов. Свечение на севере усилилось, и в краткой паузе между криками Хан услышал треск пламени и хриплый крик одобрения.

Хан отвернулся от стола. На улице за дверью вдруг наступила тишина, и он неуверенно направился к окну. В этом набеге таилось нечто совсем иное. Прежде, при свете дня, цардиты атаковали беспорядочно. Они оставили без внимания целые районы города, тогда как на других улицах некоторые дома были уничтожены, некоторые вовсе не тронуты, а некоторые слегка повреждены, как его собственный.

Он остановился и прижал ухо к ставням, плохо понимая, что именно слышит. Шум возник снова, но он отдалялся к северу, оставив вокруг него нечто такое, чего он не мог понять. Хан постарался как можно тише приоткрыть ставню, чтобы выглянуть наружу. Он посмотрел сначала налево – и у него перехватило дыхание. Поменяв положение, он посмотрел направо и в сторону юга. То же самое. Он попятился назад.

Цардиты. Они приближались с обеих сторон и ехали посередине улицы в сопровождении пеших мечников, которые взламывали каждую дверь. Джессон отпрянул от окна, в глазах у него помутилось. Фонари привлекут его врагов. Дверь распахнется так же, как в прошлый раз, и его уволокут прочь, как сделали это с женой и ребенком. Он не может допустить этого. Ему нужно быть здесь, когда они вернутся!

Эта мысль разогнала туман, который наполнял голову. У него не было времени что-то взять с собой. Он одет – и этого достаточно. Хан пробежал через мастерскую, проскочил на двор, мимо печи и деревянных полок, закрепленных на дальней стене. Раньше на них стояли изделия, ожидающие росписи. Теперь они пустовали – но была надежда, что они спасут ему жизнь.

Хан начал карабкаться по полкам, чувствуя, как доски проламываются под его весом, и слыша их протестующий треск. Звук показался ужасно громким. Добравшись до верхней полки, он подпрыгнул, вытянув руки, чтобы ухватиться за край балкона у него над головой. Дом претора Горсал. Она не будет в обиде, если он воспользуется возможностью спастись.

Позади него ломали дверь дома. Крики разносились по мастерской, а шум с улицы стал намного громче. Это придало ему сил, и Хан начал подтягиваться и упираться ногами, забираясь на балкон к Горсал. Он перекатился один раз, перевел дух и бросился к лестнице под балконом. Мимолетный взгляд, брошенный назад, убедил Хана, что его не заметили.

Дом Горсал оказался темным и пустым. Сандалии Хана прошелестели по камням. Рукой он вел по стене, чтобы сохранять равновесие. Внизу из небольшой прихожей лился слабый свет. Хан понимал, что это нехорошо, но испытал облегчение, убедившись в том, что цардиты уже успели здесь побывать и забрать всех, кого обнаружили внутри.

Дверь была взломана, а собранная Горсал коллекция амфор и ваз разорена и рассыпана осколками по полу: их сбивали из подставок в нишах, где они так гордо красовались. Среди обломков он увидел и одно свое изделие – черепки хрустели под ногами, пока Хан пробирался к двери.

Сердце колотилось так сильно, что могли бы услышать цардиты: оно выскакивало из груди. Руки и ноги снова начали дрожать. Хан остановился. Конечно же, ему надо прятаться здесь. Дом уже проверили, так что не следует рисковать и выбегать на улицу. Он будет в безопасности. Новая надежда затопила его тело.

Хан попятился на шаг. До него доносился глухой шум, показывавший, куда уводят жителей – на север, к пожару и Дому Масок. Он повернулся, решив спрятаться наверху – может быть, под кроватью. На короткой лестнице стояли два цардита, буравя его жесткими взглядами! Хан закрыл глаза и бессильно осел на пол.

Они не стали его убивать. Вместо этого они вытолкнули Хана на улицу и повели в северную часть города вместе с другими горожанами, чуть было не ускользнувшими из сети. Горел дом чтеца, примыкавший к Дому Масок. Двухэтажное здание полностью охватило пламя. Камень раскалился докрасна, а последние деревянные части на глазах распадались от жаркого огня. Черепичная крыша давно провалилась внутрь.

Перед горящим домом стоял чтец, молча глядевший на разрушения. Чтеца охранял цардит, прижимавший его руки к туловищу, хотя тот и не делал попытки вырваться. А на молитвенной лужайке перед Домом Масок находилось все население Брода Чаек.

Джессона затолкали в толпу. Он ощутил, как нарастает охватившая их тревога. Кругом испуганные глаза, судорожно сжатые руки и дрожащие губы, казавшиеся мертвенно-бледными в отсветах пожара. Люди цеплялись друг за друга, чтобы не упасть, и заглядывали в лица рядом стоящих, ища поддержки. Его окружал тихий плач. Хан обильно потел: пожар и ночь были невыносимо жаркими. Говорить он не смог бы, даже если б нашел нужные слова. Что бы с ними ни случилось, только бы все быстрее закончилось.

Цардитские всадники с факелами обступили их с трех сторон так, чтобы люди в толпе могли видеть пожар и то, что происходит перед ними. Чтеца передвинули: теперь он стоял перед столом с подношениями, чью поверхность еще недавно украшали дары в виде фруктов, рыбы и мяса, собранные в преддверии праздника вершины соластро. Теперь его поверхность очистили, и отполированная столешница из белого с черными прожилками мрамора отражала пламя пожара, яркое и завораживающее.

Трое цардитов прошли вперед и встали перед столом – высокие, бритоголовые и бородатые. Их кожаные жилеты украшали стальные заклепки, на правом боку у каждого висела длинная кривая сабля. Они бесстрастно взирали на жителей Брода Чаек.

– Вас предупреждали, – произнес мужчина, стоявший в центре. Говорил он с акцентом. – Вам велели отвергнуть Конкорд и его ложного Бога. Вам велели передать наши слова вашему маршалу. Либо вы с ним не говорили, либо он вас не послушал, и теперь вы пожинаете плоды того выбора, который сделали.

Толпа пришла в движение.

– Конкорд – это язва нашего мира, а его народы – наши враги. Его вера слаба. Он начал несправедливую войну против Царда, и мы не сдадимся на милость его легионам. Смотрите, где мы сейчас стоим. Эстория не может вас защитить. Ее Бог не может вас защитить.

Он повернулся и плюнул на стол.

– Расскажите своему маршалу Юрану то, что увидите и услышите в Броде Чаек сегодня. Заставьте его понять, что вы не останетесь в Конкорде, что вы хотите вернуть свою независимость. Здесь мы – сила. Мы – ваши соседи, и мы были вашими друзьями. Спросите себя, совершали ли мы набеги и убийства, пока не пришел Конкорд? Но вы предали нас и своих Богов для того, чтобы к ним присоединиться.

– И где сейчас ваши защитники? – Цардит покачал головой. – Они сидят в своих роскошных дворцах и считают деньги, которые у вас забрали, – и они слепы к вашим бедам. То, что не видят глаза, не обременяет совесть. Они обещают вам все и не дают ничего. Почему же вы не сопротивляетесь им, как это делает большая часть ваших соотечественников? Это избавило бы вас от сегодняшней участи.