Текст книги "Крик Новорождённых"
Автор книги: Джеймс Баркли
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 65 страниц)
Джеред ладонями прикрыл нос и рот. Бессознательное движение – и он медленно убрал руки. Заносчивость этой женщины была просто умопомрачительной. Он ожидал, что она станет прятаться за священными писаниями, цитировать малоизвестные отрывки, которые оправдывали бы ее еретические взгляды. Но женщина оказалась нахальной и слишком уверенной в тех, кто, как она считает, сможет ее защитить, потому что здесь не присутствует орден, который осуществил бы правосудие. Пусть Джеред не слишком прислушивается к фанатичным высказываниям канцлера, стремящейся захватить власть, но тут было нечто не менее гадкое. Невинных людей вводят в заблуждение, сталкивают с пути веры в истинного Бога.
Он взглянул на Аркова и Д'Алинниуса. Последний проявлял полное равнодушие, но Арков смотрел на Геран с явным уважением и легкой улыбкой. Джеред подавил вспышку гнева. В конце концов, он выбрал их в помощники именно поэтому. Васселис заслуживает как минимум всесторонней оценки.
– То, что ты сказала, – признание вины по законам ордена, – проговорил Джеред. – Ты глумишься над местом, где мы сидим, и над рангом, который указан перед твоим именем. Тебе повезло, что ты будешь отвечать передо мной.
– Несомненно, – согласилась Элса. – Но ведь вы именно поэтому приехали сюда без представителей ордена, не так ли? Вы должны представлять разум и беспристрастность, верно?
– Нет, – отрезал Джеред. – Я нахожусь здесь по просьбе Адвоката, которая последовала за признаниями маршала-защитника Васселиса. Мне поручено определить, являются ли ваши… эксперименты… преступлением против Конкорда или Всеведущего. Я не беспристрастен – и тебе не следует забывать об этом. Итак. Вопросы и прямые ответы. Орден отверг и запретил раскольническую веру много сотен лет назад. Приверженцам любой веры запрещено следовать ей, потому что она извращает учения Бога. Какое право ты имела ее здесь проповедовать?
– Я проповедую священные писания. «Раскольническая вера», если вам так нравится ее называть, не проповедуется. Она повсюду, во всей нашей жизни. Мне нет нужды говорить о том, что все здесь давно знают.
– Вы хотите сказать, что в Вестфаллене никто не отвергает вашей веры? – спросил Арков.
Элса улыбнулась и покачала головой.
– По-моему, никто из вас не имеет даже отдаленного представления, что вы приехали расследовать. «Раскольническая вера», которую, кстати говоря, мы называем Восхождением, многие века составляет часть жизни Вестфаллена. С тех самых пор, как оно было отвергнуто орденом. Для нас это естественный порядок жизни, каким он должен быть для всех, кто следует нашей вере.
Джеред презрительно фыркнул.
– Ты очень рискуешь, чтица Геран. Я подробнейшим образом изучал писания. Я истинный верующий, строгий последователь ордена Всеведущего. Вы тут играете с верой, как и с природой. Как может быть естественным, что дождь вызывается там, куда Бог принес ясное небо? Или насилие над телом коровы для того, чтобы принести в мир жизнь, которой Бог явно определил не начаться? В каком месте священных писаний об этом говорится?
Элса положила руки на книги, лежавшие перед ней.
– Многое из того, что мы сейчас знаем, не было известно тогда, когда составлялись писания. И если нечто не получило официальной санкции ордена, оно не становится запретным. Если следовать вашему аргументу, то нам не следовало бы применять изготовленные человеком приспособления для лечения больных, не так ли?
Именно к этому Джеред и стремился. Схлестнуться с ней в споре об основах веры, которую она якобы исповедует. Именно здесь он ее опрокинет и продемонстрирует ее неискушенность.
– На твоем месте я бы сказал то же самое. Но ты прекрасно понимаешь, что это не так. Наши успехи в науке и медицине позволяют нам дать больным и раненым средство для выздоровления, на тот случай, если их воля достаточно сильна, а тело желает этого. Это и называется волей Божьей, разве не так?
Геран кивнула.
– Естественный цикл остается нерушимым. Медицина должна противостоять только тому, что атакует тело, или растение, или животное вопреки воле человека или Бога. Это совсем другое дело. А как же ты можешь верить в Восхождение и якобы оставаться верной ордену, который с такой легкостью отвергаешь?!
Джеред ударил кулаком по столу, который их разделял. Книги в кожаных переплетах подбросило вверх, а Элса отшатнулась.
– Я не отвергаю никого и ничего, а тем более орден, – ответила Геран после паузы, во время которой она приходила в себя. – Орден – это вера, которую я знаю и люблю всю жизнь, и это никогда не изменится. Это и есть моя жизнь. Свидетельства Божьего благословения переполняют мои чувства с каждым вздохом, который я делаю. Но глаза ордена не видят эволюции человека, и орден опасается за себя – в том случае, если его власть над верующими Конкорда станет слабее.
Джеред расхохотался. Он слышал достаточно.
– Ты считаешь, что орден слеп? Ты заблуждаешься, женщина! Это тебе надо увидеть то, что стоит перед тобой! Твое Восхождение использует тебя, чтобы оправдать свое существование под дланью Бога, тогда как все, чему тебя учили, должно было бы вопить, что это дети воплощают собой мерзость, хоть они и невинны как беспомощные соучастники преступления.
– Я вижу восхождение человека на уровень, где ему легче будет выполнять волю Бога и приносить в мир спокойствие и благоденствие.
– Но они делают себя равными Богу! – завопил Джеред. – Они присваивают божественные способности и держат в руках огонь и воду. Они угрожают самому сердцу нашей веры, хоть ты и пытаешься спрятать их внутри ее.
– Ничего подобного они не делают, – заявила Геран, не без труда сохраняя спокойствие. – Бог всеведущ. А они – всего лишь четыре человека, которые выполняют Его волю везде, где ее видят. Они не будут равны Богу – не больше меня. Мы все Его слуги. Прошу вас, поймите, казначей Джеред. Это прогресс. Это чудесно, и нам следует принять это, а не ненавидеть. Я – чтица ордена. Если бы мне казалось, что это хоть как-то оскорбляет веру, которую я люблю, неужели я терпела бы это на землях, находящихся под моей опекой?
– Еретики постоянно стремятся повредить истинной вере, прикрываясь благочестием, – заявил Джеред.
Заговорил Д'Алинниус, и в его надтреснутом голосе прозвучали благоразумие и сомнение.
– Вол, мул, конь и свинья разводятся с помощью селекции, когда мы стремимся улучшить их породу и способность выполнять то, что им предназначено. Это вопрос, который решают исключительно их владельцы. Кому будут принадлежать ваши выведенные люди?
– Никому… – Геран помолчала, чувствуя раздражение. – Прошу прощения, но вы не видите главного. Наши Восходящие доказывают, что мужчина или женщина могут быть ближе к природе и, следовательно, к Богу. Это то, к чему стремятся все последователи Всеведущего. А заводчик, который выращивает прекрасных кавалерийских лошадей, просто показывает, что наблюдение и отбор лучше помогают создать подходящее для его целей животное, чем надежда на природу и удачу. В этом мы ничем не отличаемся, и воля Бога состоит в том, чтобы мы стремились к такому усовершенствованию. Но во всех этих случаях мы считаем, что результат получился бы и естественным путем – со временем.
– Прошу прощения. – Арков откашлялся. – Надо ли понимать так, что, по-вашему, дети с такими способностями появились бы и без вашего вмешательства?
– Со временем – да, – подтвердила Геран. – Восхождение верит в то, что настанет день, когда все рождающиеся будут проявлять такие способности – в большей или меньшей степени. Это очень важно, потому что означает: такова воля Бога, и мы не пойдем против нее.
– Но никакого исходного материала пока не видно, – сказал Д'Алинниус.
– Не понимаю.
– Пока они – первые и единственные, – объяснил он. – Они появились вроде бы из ниоткуда, за счет отбора родителей на основании факторов, которых мы пока не поняли. Подобных им, которые бы появлялись случайно, не было. Из какой группы вы их брали?
– Ну, из Вестфаллена, конечно, – нахмурилась Геран.
– Ясно, – протянул Арков. – Значит, в Вестфаллене есть те, кто естественно проявляет какие-то из этих способностей?
– Ну, несомненно. – Геран не смогла сдержать улыбку. – Почти каждый человек в течение какого-то периода своей жизни.
Джеред выпрямился, как от удара.
– Что ты сказала?!
ГЛАВА 24
848-й Божественный цикл, 40-й день от вершины генастро, 15-й год истинного Восхождения
Роберто Дел Аглиоса разбудил вопль за стенами палатки, и он сразу же ощутил растерянность. Несмотря на ночное время, ему было жарко, и постель намокла от пота. Он не мог вспомнить, как ложился в кровать. Роберто прислушивался к звукам лагеря, пытаясь вспомнить, что случилось. Звуки были странными. Тишина казалась мертвенной, а крик эхом отразился от скал. Он попытался сесть, но почувствовал ужасную слабость. Каждый мускул болел. От малейшего движения захлестывала тошнота. На лбу у него лежала тряпица. Роберто стащил ее – и услышал, как она шлепнулась в таз с водой, стоящий у кровати. О да. Теперь он начал вспоминать.
– Гаррелит! – позвал Дел Аглиос слабым, хриплым голосом.
И так сильно раскашлялся, что его чуть не вырвало.
Раздались шаги, клапан палатки тяжело хлопнул. Сил, чтобы повернуть голову, не было, так что он дождался, пока над ним появилось лицо.
– Ты не Гаррелит, – сказал Дел Аглиос, узнав своего главного хирурга Дахнишева, высокого долговязого чудотворца из Госланда.
– Хорошо хоть у тебя глаза действуют, – проворчал Дахнишев. – Гаррелит погиб в сражении. Разве ты не помнишь? Он умер. Как полагалось бы и тебе. – Он по очереди приложил ладонь ко лбу, щеке, шее и груди Роберто. – У тебя прошел жар! Ты везучий. Богу по-прежнему нужно твое присутствие на этой земле, – улыбнулся он.
– Жар, – повторил Роберто, пытаясь сложить вместе обрывки воспоминаний. В голове у него ритмично пульсировала боль. – Мы в безопасности?
– Успокойся, генерал, – приказал Дахнишев. – Двигайся вперед постепенно.
– Гаррелит мертв? – спросил Роберто. – Хороший человек.
Друг.
– Да, – подтвердил Дахнишев. – А теперь попробуй сказать мне, что ты чувствуешь.
– Какой-то туман.
– Я уже догадался. Боли?
– Всюду. Хуже всего голова. И живот такой, словно на нем лежит мой конь.
– По крайней мере, у тебя есть ощущения. Это хороший знак. И бред у тебя прекратился.
– Я долго валялся? – спросил Роберто.
– Восемь дней.
– Да обнимет меня Бог!
Он испытывал ужасную слабость, сердце отчаянно колотилось где-то в районе горла. Роберто попытался сесть, но Дахнишев без труда ему воспрепятствовал.
– Не советую. – Он покачал головой. – У тебя нет сил. Завтра сможешь сесть, а послезавтра – встать. Может быть.
– У меня есть обязанности. Цардиты…
– Их рядом с нами нет. Прошу тебя, генерал… Роберто, выслушай меня.
Роберто кивнул. Прилив панического страха слегка ослаб, и он сосредоточил взгляд на Дахнишеве. Пронзительные голубые глаза хирурга под полуопущенными веками выражали отеческую заботу. Роберто почувствовал себя усталым и с трудом сохранил сосредоточенность.
– Извини. Извини меня.
– Извиняться тебе не надо, генерал. – Дахнишев присел на кровать рядом с ним. – У нас в лагере была вспышка тифа. Сейчас она уже идет на убыль. Мы очистили лагерь от блох и крыс, окружили ограду очень глубоким рвом и начали осматривать всех на предмет укусов. Мы справились с эпидемией, но наши силы серьезно подорваны. Я принесу тебе данные, когда ты немного окрепнешь, но сейчас тебе важно усвоить, что нам ничего не угрожает. Мы отправили сообщения генералу Атаркису, и его легионы сейчас защищают нас за пределами зоны карантина. Роберто снова откинулся на полушку.
– Гонцы в Эсторр посланы?
– Да. Мы запросили подкрепления. Завтра я пришлю Элиз Кастенас, чтобы она ввела тебя в курс дела и выслушала твои приказы. А сейчас тебе нужно немного подкрепиться и хорошенько выспаться. И я сообщу легионам, что ты выживешь. Это очень ободрит их всех.
– Хорошее лекарство, – слабо проговорил Роберто.
– Самое хорошее, – подтвердил Дахнишев. – Мы за тебя молились, Роберто. Ты – сердце нашей армии.
– Ты меня смущаешь.
– Намеренно. Потому что тебе нужно встать и пройтись по лагерю как можно скорее. И если ты будешь меня слушаться, то именно это ты и сделаешь. Ты все понял, генерал?
– Никогда не перечь своему доктору, – устало кивнул Роберто.
– Разумный совет. Еда, а потом сон. Можешь пописать в судно. – Дахнишев встал. – Я загляну к тебе попозже.
– Спасибо, дружище.
– Слава Богу, что он тебя пощадил.
Радостные крики в лагере провожали Роберто обратно, в мирный сон.
* * *
Дел Аглиос не мог сказать, сколько же он проспал, но пробудился с ясностью мыслей, принесшей не только радость. Он вырвался из темницы горячечного бреда – и это очень хорошо. Но вернувшиеся воспоминания и мысли были неприятными. Все началось через несколько дней после поражения, которое они нанесли плохо организованным силам цардитов. Они возвратили своих мертвых в землю и в объятия Бога, хирурги помогли раненым – и в течение двух дней легионеры праздновали победу.
Отряды кавалерии Ястребов и легкая пехота Клинков трепали остатки цардитской армии, рассеивая и захватывая врагов. Пленных тысячами отправляли в лагеря на границе с Госландом. Спустя пятнадцать дней армия должна была остановиться для перегруппировки на дальней стороне горного хребта, куда они загнали побежденного противника.
С поля боя собрали пригодные к использованию оружие и доспехи, лагерь цардитов тоже вычистили. По традициям ведения войны мертвых врагов сложили рядами, предоставив соотечественникам похоронить их в соответствии со странными верованиями и законами Царда.
Рано утром, через пять дней после победы армия Конкорда в прекрасном настроении свернула лагерь и направилась на юго-восток, в обход гор, следуя за легионами под командованием генерала Атаркиса. Разведка и гонцы сообщали о наличии на их пути городов и поселений. Каждый обыскивали и закупали припасы для перехода.
Также сообщалось, что в десяти днях пути формируется новая армия. Ее удачно расположили на горном перевале, и она перекрывала единственную на ближайшие триста миль дорогу на Хуран, по которой могла бы пройти армия. Роберто и Атаркис собирались объединить силы, чтобы разгромить это последнее препятствие, после чего можно было бы заняться обустройством захваченной территории. Осаду столицы собирались начать следующей весной, при условии, что Гестерис в центре и старый госландец Джорганеш на юге достигнут поставленных перед ними целей.
Первые больные начали появляться на третий день перехода. Конечно, они передвигались по наполовину заболоченной долине, где было множество грызунов и тучи комаров, однако лагерь все время обустраивался очень тщательно: к концу каждого дня рыли рвы, ставили ограду, разбивали палатки. Однако тиф все равно стал распространяться. Как сказал Дахнишев, виной были блохи на спинах у крыс и мышей. Одна блоха могла заразить всех, кого укусит, а так как на каждого легионера приходилось по десятку крыс, то от носителей заразы они пострадали еще до того, как начался тиф.
Роберто всегда считал болезни одной из проблем военной кампании. Дифтерия и дизентерия свирепствовали довольно часто, и с ними удавалось справляться с помощью закрытых повозок, на которых больных перевозили, обеспечивая должный карантин. Однако на этот раз масштаб эпидемии, охватившей его армию, оказался полной неожиданностью. И через десять дней после начала похода и уже совсем рядом с южными отрогами горного хребта Дел Аглиос вынужден был остановиться.
Спустя пять дней в лагере едва хватало здоровых солдат, чтобы выполнять необходимые ежедневные работы. Атресским кавалерии и пехоте дали приказ не приближаться и срочно связаться с Атаркисом. Легионы Дел Аглиоса стали легкой добычей.
Роберто сел на кровати и ухватился за ее края. Вокруг него все плыло. Он снова дрожал, хотя на этот раз не от озноба. Он слишком хорошо помнил собственное все возрастающее отчаяние и тревогу солдат, когда тиф стал уносить жизни с пугающей быстротой.
К двадцатому дню вынужденной стоянки легионы, попеременно поджариваемые солнцем и заливаемые дождями, потеряли от болезни больше людей, чем от клинков и стрел цардитов. Паника и ощущение неотвратимости судьбы распространились по армии, грозя сломить ее. Целые манипулы лежали, болея и умирая, тогда как других болезнь не затронула. Восемь человек из палатки могли умереть, в то время как двое оставались сильными и здоровыми, благодаря Бога за удачу и пытаясь справиться с чувством вины.
Роберто пришлось прибегнуть к все более суровым мерам, чтобы не дать армии рассыпаться. Вместе с Дахнишевым он привел в исполнение план по уничтожению крыс, мышей и блох, что для армии в шестнадцать тысяч солдат было делом нелегким. Он приказал, чтобы коней разместили подальше от легионеров и чтобы ими занимались только дежурные конюхи-офицеры и их подручные. Солдаты переносили блох, а Роберто не мог рисковать, позволяя кавалеристам соприкасаться с ними, пока бушует эпидемия.
Когда были замечены первые дезертиры – в основном из атресских легионов, – Дел Аглиос удвоил охрану ворот и ограждений и усилил наружные пикеты. За пределами главного лагеря поставили тюрьму, рядом с сопровождающими армию штатскими, которые тоже сильно страдали от болезни. Когда он в последний раз был в сознании, там содержались семьдесят мужчин и женщин, решивших, что бегство – это единственный способ спастись. Как только Роберто поднимется на ноги, он сообщит им неприятную новость.
И наконец в разгар заката генастро Дел Аглиос тоже заболел. Воспоминания о начале болезни сохранились отвратительные. Лихорадка охватила его стремительно, принеся слабость и испарину, так что он едва мог ходить. Еще страшнее была головная боль. Непрекращающаяся, пульсирующая, словно удары молота по камням, она била по черепу. Роберто слышал, как мужчины и женщины молили о помощи и забытьи, и считал их слабовольными. Как ему хотелось попросить у них прощения потом, когда он испытал те же страдания! Ему казалось, что голова у него вот-вот расколется, а мозг разорвется.
К тому времени, как на его теле начала появляться сыпь, шершавая и красная, покрывшая всю кожу, за исключением лица, ладоней и подошв, Роберто начал впадать в забытье. Он еще помнил, как мучился от страшного зуда и Дахнишев связал ему руки, чтобы не дать растерзать плоть, но это уже было каким-то смутным воспоминанием.
И наконец, перед тем как погрузиться в благословенное беспамятство, дыхание Роберто настолько участилось, что его видение мира, и без того двоящееся из-за головной боли, стало туманным и тусклым. Последнее, что он мог вспомнить, – это медленное биение сердца: оно стучало так редко, что лишало остатков сил.
Все мысли и тревоги исчезли, когда Дел Аглиос погрузился в горячечный бред, который поработил его разум и сделал пленником слабеющего, больного тела. Из этого периода он не помнил ничего. Восемь дней были для него потеряны.
Роберто тряхнул головой, и дрожь унялась. Внезапно он почувствовал облегчение, и улыбка промелькнула у него на губах. Судя по тому, что сказал Дахнишев, худшее осталось позади. Сейчас начнется период восстановления, и, возможно, через несколько дней они смогут уйти с этого жуткого места. Его улыбка растаяла. Ведь генерал пока не знал, сколько человек осталось в живых, чтобы последовать за ним.
Роберто криком потребовал внимания, и в палатку вошел легионер, державший копье. На нем был полный доспех, начищенный до идеального состояния.
– Приведи ко мне Элиз Кастенас. И пусть пришлют еды. – Он помолчал и немного подумал. – Но прежде помоги мне встать и одеться.
– Да, мой генерал.
Легионер пристроил копье у шеста палатки. Это был молодой эсторийский гастат среднего телосложения, с большими карими глазами и темно-русыми волосами.
– Как тебя зовут, солдат?
– Эридес, господин.
– Гордишься своими доспехами и оружием?
– Да, мой господин. Только они и помогают мне выжить.
– Молодец. Это заметно. Считай, что стал членом моей личной охраны и оруженосцем вместо бедняги Гаррелита.
Молодой человек улыбнулся, и под его загаром проступил румянец.
– Спасибо, господин Дел Аглиос. Для меня это настоящая честь.
– И спасибо тебе, что остался верен долгу во время болезни. Мне нужно, чтобы рядом были люди вроде тебя. А теперь помоги мне встать и пройти к туалетному столику.
Если Эридеса и смутило то, какая помощь понадобилась генералу, он этого не показал. Роберто чувствовал себя невероятно слабым, ноги еле держали, так что он тяжело опирался на солдата. Эридес оказался ловким и сообразительным. Неожиданно быстро Роберто, облаченный в легкую тогу с гербом Дел Аглиосов, уже сидел за столом с картами. Элиз Кастенас и пища появились одновременно. Еда смотрелась аппетитно и пахла дьявольски приятно. Элиз выглядела измученной, озабоченной и постаревшей на десять лет.
– Садись, садись, пока не упала, – сказал ей Дел Аглиос. – И поешь, бога ради. Ты выглядишь хуже меня.
Лицо Элиз просияло.
– Как приятно слышать твой голос, генерал, – произнесла она, опускаясь в кресло рядом с ним. – Тебе стоит внимательнее присмотреться к себе самому. Пусть я немного устала, но от тебя остались только кожа да кости. И не мешало бы побриться.
Роберто потер подбородок, изумляясь длине отросшей щетины.
– А что, за мной никто не следил, пока я болел? – спросил он не без раздражения.
– С тобой не было Гаррелита.
– Да. Да, конечно. – Роберто вспомнил умелые руки и жизнерадостность молодого гастата. – Что ж, он хотя бы был избавлен от мора. Геройски погиб в бою.
Элиз кивнула, опустила голову и судорожно сглотнула.
– Все было очень плохо, да? – спросил Роберто. – Мне жаль, что я не мог быть рядом и помочь. Но мне нужно услышать от тебя, что у меня осталось. Командующий состав. Они все выжили?
– Нет, – ответила Элиз, и на глазах у нее выступили слезы. У Роберто оборвалось сердце. – Бен Рекерос и Томас Энгаард оба ушли в объятия Бога. А в алах – Шакаров и Даваров оба еще больны. Хирург Дахнишев считает, что оба выживут только при большом везении. Остальные в порядке. Меня болезнь не тронула, а Эллас Леннарт переболел, пока ты был в жару. По-моему, его смерть оказалась бы ужасным ударом. Легионам необходимо было знать, что Бог хотя бы пощадил свой собственный глас. Другие командующие и мастера по-прежнему на ногах.
Роберто вздохнул. Простые воины селились в палатках намного теснее и сильнее подвергались блошиным укусам, так что там последствия окажутся очень тяжелыми. Бедняга Рекерос! Ему так мало оставалось до отставки. Бог слишком рано от него отвернулся.
– Итак, цифры. В самом общем виде.
– Десятый легион пострадал больше всех. – Элиз глубоко вздохнула. – Потеряно почти три тысячи пехотинцев.
– Три тысячи?
У Роберто перехватило дыхание. Он ощутил физическую боль и откинулся на спинку кресла, не в силах осознать масштабы катастрофы.
– А в кавалерии умерли сто сорок человек. – Элиз вытерла глаза. – В Восьмом мы пока потеряли тысячу пехотинцев, кавалерия в основном уцелела. Двадцать умерли, и еще тридцать пока больны. В алах дела обстоят гораздо лучше. В кавалерии и легкой пехоте, отправленных изматывать противника, потерь не было. Стрелы потеряли три сотни пехотинцев и сорок кавалеристов. Клинки – пятьсот пехотинцев и сто кавалеристов. Цифры еще растут, но незначительно.
– Да хранит Бог тех, кто выстоял! – прошептал Роберто. – Я не подозревал, что все так плохо.
– Почти семеро из десяти находившихся в лагере болели. Дахнишев говорит, что нам повезло.
– Повезло? – Роберто коротко и горько рассмеялся. – Не хотелось бы мне тогда столкнуться с невезением! – Он несколько мгновений сосредоточенно думал. – А каковы настроения?
– Боевой дух упал. Сто тринадцать оказались в тюрьме. Разница в смертности между легионами и алами привела к ссорам и стычкам. Атресцы воздвигли свои алтари и говорят, что именно они спасли жизнь их согражданам и что они помогут Шакарову и Даварову. И даже кое-кто из наших говорит, что Бог покинул нас в этой стране зла. Десятый стал легионом проклятых. Так много смертей! Но в целом армию удержала вера в то, что ты выживешь. Когда ты появишься среди них – и молю Бога, чтобы это случилось скоро, – настроение поднимется.
Роберто затошнило. Еда, стоящая перед ним, отдавала тухлятиной. Он отпил глоток воды и заставил себя прожевать кусок хлеба, смазанный медовым соусом.
– Мы сделаем все, что необходимо сделать, – собравшись, проговорил он. – Завтра я буду достаточно здоров, чтобы выйти из палатки, обещаю. А пока приготовь бумаги по роспуску Десятого легиона и сожжению их штандарта. Все надо сделать правильно. Тех, кто относится к этому легиону, надо освободить от присяги и пригласить вступить в Восьмой, иначе проклятие останется. Меня печалит его гибель. У Десятого была такая славная история! Алы останутся прежними.
Отправь гонцов в Эсторр и к другим командующим армиями с сообщением о моем решении и о наших последних данных по численному составу. Когда мы соединимся с Атаркисом, я приму на себя командование всеми силами, пока не прибудут наши подкрепления. Если мне что-то еще придет в голову, я тебя снова вызову.
Элиз, катастрофа уже произошла. И только благодаря твоим усилиям и усилиям всего командования она не стала роковой. Я вынесу тебе благодарность во всех бумагах. – Дел Аглиос ласково дотронулся до ее руки. – Но помимо прочего я хочу поблагодарить тебя сам, лично. Я твой должник.
– Мы делали это потому, что верили в тебя. Ни у кого не было других мыслей, – улыбнулась Элиз.
– А теперь ешь, ешь. А когда мы составим приказы, то ты поспишь до завтрашнего утра. Это тоже приказ. – Роберто посмотрел ей в глаза и прочел в них явное облегчение. – А сейчас давай поговорим о чем-то более приятном. Я чувствую в этом немалую потребность.
– Завтра начнутся игры.
– Игры? – Роберто разразился смехом. – Игры! Боже Всеблагой! Мы мрем от тифа, а они устраивают празднества в нашу честь! За время своего правления моя мать совершила немало глупостей, но эта определенно не имеет себе равных. – Он помолчал. – Однако это навело меня на мысль… Нечто, что поднимет боевой дух и вызовет возбуждение после топтания на месте и потери формы.
– Ты это серьезно?
– Совершенно серьезно, Элиз.
* * *
Роберто смутило и растрогало то, как его встретили, когда следующим утром он прошел по лагерю. Искренняя симпатия, облегчение и радость были настолько велики, что ему приходилось сдерживаться, чтобы скрыть слезы на глазах. Побрившись и надев парадную форму ради предстоящего неприятного дела, Дел Аглиос с десятью личными охранниками обошел каждую улицу лагеря. Он постарался поговорить как можно с большим числом воинов, ответил на сотни приветствий и поблагодарил всех встреченных за их сплоченность во время морового поветрия.
Вполне естественно, что лагерь находился в немалом беспорядке, однако заметно было, что работа по приведению его в рабочее состояние идет. После уничтожения крыс и блох с лошадей сняли карантин, так что кавалеристы могли снова встретиться со своими любимцами. И это стало не единственным событием, повысившим настроение. В лагере впервые после начала инфекции зазвучал смех. Ближе к полудню запылали кухонные костры, однако благодаря ветерку воздух не стал слишком жарким.
Когда Роберто вышел из палатки, он жадно глотал свежий воздух. И сейчас он снова сделал несколько глубоких вдохов, вспоминая запахи лагеря, как приятные, так и мерзкие. По сравнению с душным воздухом палатки, пропахшим лекарственными травами, все казалось ароматом новой жизни.
Но хотя легионы радостно встречали его появление, каждый шаг приносил Дел Аглиосу боль. В лагере не было суеты и толчеи. Шум, к которому он привык, стал приглушенным, несмотря на то что настроение улучшилось. И не ощущалось энергии, которая всегда ассоциировалась у него с армией. Слишком много людей погибло. Слишком много прекрасных мужчин и женщин покоилось сейчас в объятиях Бога, вместо того чтобы начищать доспехи и точить мечи в ожидании близких сражений. Как уязвимы перед лицом столь ничтожного врага даже самые сильные! Насколько слабо Бог держит их на земле, если один толчок может вызвать падение многих!
Палатки Десятого легиона, оставшиеся без прежних жильцов, теперь перешли к хирургам в качестве больничных палат. Роберто направился к ним, чтобы посмотреть, в какой степени болезнь до сих пор угрожает армии. Навстречу ему из одной палатки вышел Дахнишев, вытирая руки куском ткани. При виде Роберто на его мрачном лице появилась улыбка.
Хирург подошел к генералу и сжал его плечо.
– Мое сердце радуется, видя, что ты ходишь!
– А мое – что я хожу, – откликнулся Роберто. – Ужасно выглядишь. Когда ты в последний раз спал?
– Не требуй, чтобы я тебе врал, Роберто, – ухмыльнулся Дахнишев. – Но не сомневайся, что я о себе позабочусь.
– Как скажешь. Сколько еще больных?
– С каждым днем все меньше. У меня двести все еще в жару, и еще пятьдесят выздоравливают. Мы приближаемся к финишной черте, но можно ожидать, что смерти еще будут. Хотя нам может повезти и погибших окажется меньше.
– Совершай свои чудеса, друг мой, они нам нужнее, чем когда бы то ни было. – Роберто покачал головой. – Здесь так тихо!
– Четверть твоих солдат умерли, – тихо сказал Дахнишев. – Но те, кто выжил, как никогда сильны волей.
– Большинство – да, но есть и другие. – Роберто кивнул в сторону тюрьмы. – Скажи, для твоих больных я буду помощью или помехой?
– А ты как считаешь? Идем со мной.
Дахнишев провел его мимо всех коек, на которых лежали больные. Некоторые были без сознания и не замечали его. Но Дел Аглиос видел, что тех, кто находился на пути к выздоровлению, его визит ободрил, и он останавливался возле каждого, пытаясь оказать хоть какую-то поддержку. В отдельной палатке лежали Шакаров и Даваров. Оба в горячке и без сознания. Их кровати стояли близко друг к другу, потому что, по мнению Дахнишева, старые друзья должны были давать друг другу силы. Роберто прошел по узкому проходу между ними и опустился на колени, чтобы положить ладони на оба пылающих жаром лба.
– Боже милосердный, благословляющий эту землю и все, что на ней растет и живет, оставь этих людей мне ради тех дел, которые они должны творить во имя Твое. Пусть они снова ощутят на своих лицах лучи солнца и познают Твою милость. Прошу Тебя как Твой покорный слуга.
Дел Аглиос на мгновение закрыл глаза, а потом переместил руки на плечи больных и сильно сжал.
– Шевелитесь, вы двое! Валяетесь в постели, когда еще не все цардиты разбиты! Не знаю, слышите ли вы меня, но вы оба мне нужны. Не поодиночке. Оба! И если уж вам необходимо умереть, не делайте этого здесь. Сделайте это в бою и отправьтесь к Богу на волне воинской славы. Вернитесь ко мне. Давайте пить вино и смеяться как прежде. Это приказ!