Текст книги "Полуночный Валентайн (ЛП)"

Автор книги: Джей Ти Джессинжер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Мы с Колин разговариваем по телефону каждый день. Думаю, мы станем хорошими подругами независимо от того, что нас ожидает в будущем.

Крейг обвиняется в вождении в нетрезвом виде и уже как пару дней находится в тюрьме. В зависимости от того, что будет дальше с Тео, могут присоединиться и другие статьи.

Что касается меня, я сплю в кресле, пью слишком много кофе и провожу кучу времени на коленях в тихой маленькой часовне больницы, ведя переговоры с Богом. Что так же полезно, как попытка заключить сделку с Землей, прося ее вращаться в противоположном направлении. Но это помогает мне скоротать время.

Три дня превращаются в четыре, четыре – в семь. Я заселяюсь в гостиницу рядом с больницей и арендую машину. Ежедневно врачи сообщают о его состоянии, но ничего нового не происходит. Я существую в странной сумеречной зоне люминесцентных ламп и еды из столовки, бесконечного ужаса и сокрушительной вины.

Я распинаю себя за все то, что должна была сказать Тео, пока была возможность.

Мы всегда думаем, что у нас достаточно на это времени, пока судьба не вмешивается и не доказывает, как сильно мы ошибаемся.

На десятый день после несчастного случая с Тео, мне звонит Куп.

– Как дела? Уже была в больнице?

– Как раз собиралась. Хотя я уже переговорила с его доктором. Никаких изменений.

– Ну... эээ, думаю, тебе стоит... – он прочищает горло. – Есть кое-что, на что я хочу, чтобы ты взглянула. Приезжай в Сисайд.

Я расчесываю волосы, еще влажные от душа, но замираю, когда слышу странную нотку в голосе Купа.

– Что именно?

Куп переводит дыхание.

– Не могу это объяснить. Это нужно видеть, Меган. Я бы не заставил тебя оставить его, если бы это было не важно.

– Что-то с «Баттеркупом»? Все в порядке?

– Дело не в нем. В доме хороший прогресс. Кое-что тут... намного важнее.

– Кууууп, – протягиваю я. – Я ненавижу загадки. Я вряд ли смогу вынести еще больше драмы. Что, черт возьми, такого важного, что я должна вернуться в Сисайд?

– Я кое-что обнаружил в сарае Тео, – шепчет Куп.

Мурашки пробегают по всему телу. Я вспоминаю большую, блестящую цепь, обернутую вокруг дверных ручек ветхого сарая, и начинаю дрожать.

– Тео использует дом как офис «Хиллрайз», наверху что-то типо выставочного зала с примерами его работы. Мне нужны были кое-какие документы оттуда для клиента. Копия старого счета для налогов. В любом случае, я не нашел информацию в компьютере, поэтому подумал, что возможно, копии хранятся в сарае...

– И-и? – нетерпеливо подсказываю, когда он перестает говорить.

Его ответ настолько тихий, что мне приходится напрягаться, чтобы услышать его.

– И теперь мне кажется, что я знаю, почему Тео никогда не пускал меня туда.

– Куп! – я повышаю тон, – выплюнь уже это нахрен, хорошо? Что в этом долбанном сарае?

– Ты, – отчеканивает он.

Его голос такой странный, что мне становится страшно.

– Ничего не понимаю.

– Я тоже. Встретимся в полдень. Я пришлю тебе адрес в смс.

Он вешает трубку, прежде чем я могу сказать, что он у меня уже есть.

* * *

Полтора часа до Сисайда я сокращаю до часа. Замечаю Купа, ворвавшись на подъездную дорожку дома Тео. Он опирается на свой грузовик, скрестив руки на груди и уставившись на ботинки. Поднимает глаза вверх и встречается со мной взглядом через лобовое стекло, останавливая биение моего сердца.

Потому что большой, крепкий, уверенный в себе Куп выглядит напуганным до усрачки.

Заглушаю машину и выхожу, ключи дрожат в моих руках. Он начинает говорить, как только я оказываюсь в пределах слышимости.

– Ты когда-нибудь виделась с Тео до того, как переехала сюда?

Внезапно мне становится трудно дышать. Сердце ускоренно бьется.

– Почему ты спрашиваешь?

Он двигает челюстью, глядя мгновение вдаль. Затем отталкивается от машины и достает из кармана связку ключей.

– Пошли.

В панике я следую за ним к сараю, хрустя гравием под сапогами. Сегодня солнечный, прекрасный день, воздух чистый и холодный. Куп отпирает блестящий замок на цепи вокруг ручек сарая и раздвигает громоздкие деревянные двери друг от друга. Они стонут из-за ржавых петель, таких же сварливых, как старики. Взмахнув подбородком, он дает мне понять, чтобы я следовала за ним, и исчезает внутри.

Через некоторое время мои глаза привыкают к темноте. Туманные лучи света просачиваются сквозь трещины в деревянной крыше, придавая интерьеру потусторонний эффект.

Бывшие загоны для лошадей выстраиваются на одной стороне длинной комнаты. С другой стороны, высокая, шаткая деревянная лестница ведет на чердак. Отвергнутые куски пиломатериалов засоряют грязный пол, а несколько широких балок, поддерживающих крышу, демонстрируют признаки повреждения водой. В воздухе слышится шепот животного мускуса – высушенного навоза от давно умерших животных.

Вместе с более острым, свежим запахом масляной краски и ацетона, ароматы, которые я узнала бы с завязанными глазами.

– Это место не выглядит пригодным для хранения документов, – замечаю я, пытаясь сохранить голос спокойным, хотя пульс учащается, и я начинаю потеть.

– Полагаю, Тео разместился здесь, чтобы заниматься своим тайным хобби.

Он стоит рядом с лестницей, смотрит на меня с этим странным, нервным выражением. Я не спрашиваю, о каком хобби он говорит, потому что уже знаю.

Поднимаю глаза на чердак, потом снова на Купа.

– Надеюсь, тебя не так легко напугать, как меня, – шепчет Куп.

Он поднимается по лестнице.

Я наблюдаю, как он достигает последней ступеньки и отходит в сторону, после чего я следую за ним. Когда я поднимаюсь, Куп хватает меня за руку и помогает, а затем отступает, не говоря ни слова и внимательно следя за моей реакцией.

Но он уже исчез. Я одна, совсем одна в этом святилищем. Только так можно описать это место.

Сотни, а может и тысячи картин маслом разных размеров сложены вертикально и прислонены к стенам амбара. Некоторые занимают каждый дюйм стены, беспорядочно свисая на гвоздях. Другие небрежно разбросаны на длинных деревянных столах и на полу. Кучи, груды, бесконечное море холстов.

Какие-то не закончены. Все без рамы. И на каждом из них изображен один и тот же человек в различных одеяниях, позах и разной степени обнаженности.

Я.

Вот я иду по винограднику с бокалом вина. Вот смеюсь в ванне с пеной. Верхом на лошади, мою посуду, читаю книгу...

Там иду к алтарю в свадебном платье с букетом фиолетового душистого горошка в руках, свет истиной любви светится в моих глазах.

Он даже с точностью изобразил детали зубчатого выреза и жемчуга на лифе. Я прижимаю руку к своему громоподобно стучащему сердцу, когда слезы угрожают пролиться из моих нижних век.

Тихий голос Купа едва проникает в мой кокон шока и воспоминаний.

– Они датированы. Я проверил не все, но этого хватило, чтобы навести на меня страху.

Я нахожу достаточно сил, чтобы повернуть голову и посмотреть на него.

Пристально глядя на меня, он продолжает:

– Тео нарисовал их до того, как ты переехала в Сисайд, Меган. Самая старая, которую я нашел в дальней стопке в углу, датирована месяцем спустя после его несчастного случая пять лет назад. Как такое вообще возможно?

Я подкрадываюсь к ближайшему столику и провожу кончиками пальцев по наполовину законченной картине, на которой я сплю. Мои волосы растекаются по подушке и небольшая улыбка играет на губах. Стиль безумный, много быстрых, коротких мазков, как будто рисуя, художник чувствовал боль.

Из-за тебя мои раны нарывают...

Как должно быть ужасно, как страшно, наконец, увидеть во плоти человека, который преследовал тебя словно призрак. Неудивительно, что Тео смотрел на меня с такой яростью в ту первую ночь в закусочной Кэла. Вероятно, он посчитал, что теряет рассудок.

– Может, он нарисовал их после нашей встречи, просто неправильно проставил дату, – бормочу я. – Ему было плохо, ты же знаешь.

Куп фыркает. Он говорит, широко раздвинув руки.

– Он нарисовал все это с сентября? Не думаю. И я нашел еще немного странного дерьма в его офисе в доме.

– Что там?

– Двести гребаных рецептов лимонного пирога! Целую папку вырезок из журналов с фотографиями долбанных денверских омлетов! И груда счетов пятилетний давности от некоторых гидропонных цветоводов из Голландии и Японии! Цветы доставлялись сюда каждую неделю, пролетая полмира! Что, черт возьми, не так с цветами в Орегоне?

Сезон душистого горошка здесь ограничен.

Я поворачиваю лицо к лучу света, проникающему сквозь трещину в крыше, и закрываю глаза.

– И у него в шкафу это причудливое французское вино, а он даже не пьет вино! Он его ненавидит!

Я формирую мысленную картину элегантной этикетки «Шато Кортон Гранси», которую мы с Кассом открывали на нашу годовщину. Вино, которым мы впервые насладились в наш медовый месяц, которым угостил нас старик, которого мы подобрали на обочине проселочной дороги, оказавшийся главой одной из старейших и лучших виноделен Франции...

– Бургундское – это хорошее вложение средств, – шепчу я. – Особенно гран крю.

Выдержав небольшую паузу, Куп говорит:

– Я не упоминал, что оно бургундское...

Я смотрю на него.

Его глаза напряжены, он добавляет более спокойно:

– ...или гран крю.

– Он рассказывал мне о своей коллекции, – ложь выходит сама по себе, потому что я умом понимаю, что правда не поддается объяснению.

Мы долго смотрим друг на друга, затем Куп опускает глаза на свои ноги.

– Ты права. Он был очень болен. Это все просто... доказательство болезни. И он просто так спрашивал меня, как можно знать кого-то, кого никогда не встречал. Его одержимость «Баттеркупом» и то, что он перестал говорить после его несчастного случая... это тоже часть болезни.

Он бросает взгляд на мое обручальное кольцо, а затем снова встречается со мной взглядом.

– Верно?

В один момент, один короткий момент, я хочу рассказать ему что на самом деле происходит. Но потом решаю, что это настолько невероятно, что попытка понять это практически сломило Тео и меня, поэтому было бы неправильно обременять Купа такими знаниями.

Некоторые тайны должны оставаться жить в тихих местах нашего сердца, в безопасности и святости.

– Ты хороший друг, Куп. И хороший человек. Мне нужно идти, мне нужно быть там, когда он проснется.

Я крепко обнимаю его, затем спускаюсь вниз по лестнице и бегу к своей машине в приподнятом настроении, с пылающим сердцем и адреналином в крови. Я так быстро срываюсь с подъездной дорожки, что брызги гравия выплевываются из-под шин.

Я должна добраться до больницы как можно скорее.

Мне нужно быть там, когда мой полуночный Валентайн вернется ко мне.

ГЛАВА 30

Только Тео не возвращается.

Ни в тот день, ни на следующей неделе, ни через неделю. Врачи вывели его из искусственной комы, но он не проснулся. Ему убрали вентиляцию легких, он начал дышать самостоятельно, но не проснулся. Ко Дню Благодарения у него появились пролежни от лежания в одном положении. Моя ненависть к себе усиливается с каждым днем. Сейчас я даже не могу смотреть на свое отражение в зеркале.

Это моя вина.

Я так сильно его напугала, что единственным выходом для него стал побег. Мне стоило позволить ему дойти до всего постепенно или согласиться с его планом лечения, если притворство в признании себя шизофреником облегчало ему жизнь. Не стоило пихать правду-матку ему в глотку, но поступила именно так.

Я наказываю себя различными способами, но мой любимый – отказ в еде.

От чего моя постоянная тошнота кажется странной.

– Тебе снова плохо, дорогая?

Старшая медсестра на этаже Тео – заботливая латиноамериканка Ана с большими карими глазами и склонностью к обнимашкам. Она смотрит на меня с беспокойством возле уборной в коридоре, где меня только что прополоскало.

Я прислоняюсь к дверной раме, вытирая капли пота со лба тыльной стороной ладони.

– Было слышно?

Она делает извиняющееся лицо.

– Думаю, весь этаж слышал. Создавалось ощущение, что в кого-то вселился дьявол.

– Должно быть, сэндвич с яйцом на завтрак был не первой свежести, – я пытаюсь слабо посмеяться, избегая ее глаз. – Долбанная еда в кафетерии.

Она фыркает, упираясь руками в бедра.

– Думается мне, что тебе следует получше питаться, крошка.

– Я ем, – грубо бормочу я.

– Ай-яй-яй! – она сжимает мою руку, заставляю меня взглянуть на нее. Затем трясет пальцем у меня перед носом. – Не смей мне врать! У меня шестеро детей – у меня черный пояс по обнаружению лжи!

Я слишком устала, чтобы спорить, поэтому просто вздыхаю.

– Хорошо, хорошо. Я, наверное, подхватила вирус, ошиваясь здесь. Больница вроде как клоака микробов?

– Боже, – ее глаза округляются. – Высокая температура?

– Нет.

– Тело ломит?

– Не больше, чем обычно.

– Странная сыпь? Увеличенные лимфатические железы? Слабость или озноб?

Я морщу нос от отвращения.

– Что за допрос, здесь эпидемия чумы или что?

Ее глаза превращаются из круглых в узкие. Она кусает губы и осматривает меня сверху донизу.

– Ну, могу сказать, что с тобой еще, но анемия точно есть, – кудахтая, словно наседка, она слегка шлепает меня по щеке. – Посмотри на себя, бледная как привидение.

– Спасибо за поддержку, – сухо отчеканиваю.

Она хватает меня за руку и ведет по коридору к лифтам.

– Я отправлю тебя к Томми в лабораторию для сбора крови.

– Нет! Я в порядке, Ана, правда…

Глядя на меня, она говорит что-то на испанском, что затыкает меня.

– Договорились. Но если Томми не попадет в вену с первого раза, я врежу ему по яйцам.

Она снова кудахчет, нажимая кнопку вызова лифта.

– Такой вспыльчивый характер. Я наслышана о твоем представлении возле реанимации Сисайда.

– Невероятно, – шепчу, глядя в потолок.

Томми оказывается хипстером с татуировками на рукавах девушек в стиле пин-ап, серебряными кольцами на больших пальцах и лысой головой, увенчанной серой фетровой шапочкой, закрепленной под забавным углом. Заметив, как я на него пялюсь, он улыбается.

– От этого моя голова не так похожа на яйцо. Садись.

Так и делаю, затем укладываю руку в мягкий синий подлокотник на маленьком столике и извиваюсь в кресле, когда Томми вытаскивает смертельного вида иглу из пластиковой обертки и вонзает противоположный конец в пустой флакон.

– Сожми кулак, – затем обвивает жгутом желтого цвета мой бицепс и стучит по маленькой синей выпуклости на внутренней стороне моей руки. – Красивые вены, – впечатлено заявляет он.

– Спасибо, у меня еще и задница классная.

Он смеется, демонстрируя ямочки.

– У всех нас свои слабости, полагаю.

Чтобы отвлечься от заостренного вида стальной иглы, которая вот-вот вонзится в мое тело, я спрашиваю:

– Итак, как ты попал в венозный бизнес, Томми?

– У моего брата была передозировка героином, когда мне было пятнадцать, после того случая я решил, что хочу стать врачом.

Он раскрывает личную информацию так небрежно, что я даже немного ошеломлена.

– О. Господи, мне очень жаль.

Он умело скользит иглой. Я практически не чувствую укола.

– Да. Отстойно было. Я обнаружил его опрокинутым через унитаз со все еще перевязанной рукой. Такое дерьмо действительно способно поменять мировоззрение.

– Это точно, – еле слышно поддакиваю я.

Он наполняет один флакон, заменяет его другим, легко и профессионально, параллельно болтая.

– Я поступил на предварительную программу в штате Портленд, но бросил через год. Учеба – не мой конек. В тестах я не силен. Но все равно хотел что-то делать в области медицины. Я знал парня, который тут работал, он сказал, что зарплата приличная и обучение происходит на месте, так что я прошел аттестацию и вуаля – я здесь.

Он уже заполнил все четыре приготовленных маленьких пузырька и выкинул отвратительную иглу. Я получаю ватный тампон, закрепленный фиолетовым лейкопластырем, чтобы покрыть крошечное отверстие в моей руке. Дело сделано.

– Ну, могу честно сказать, что ты лучший медбрат, который брал у меня кровь, Томми. Хорошая работа.

– Благодарю, – он смотрит на меня с минуту. – У тебя все в порядке?

Вопрос застает меня врасплох, я смущенно провожу рукой по своим волосам.

– Я выгляжу настолько плохо, да?

– Через эти двери проходит множество людей. От тебя исходит иная энергетика.

– Да? – неудобный смех. – И какая она? Как у женщины на грани нервного срыва?

Уголки его губ приподнимаются в маленькую, загадочную улыбку.

– Женщина на грани кое-чего. Береги себя. Счастливого Дня Благодарения.

Он оставляет меня сидеть в кресле и гадать, что, черт возьми, только что было.

Решаю, что люди, которые зарабатывают на жизнь, добывая кровь, странные.

* * *

Вернувшись в комнату Тео, я как вкопанная торможу. Я шокирована тем, что Куп и Сюзанна накрывают импровизированный праздничный стол на близстоящей пустой кровати.

– Что?.. – шепчу дрожащим голосом. – Что вы здесь делаете?

– Ты что, издеваешься? – кричит Сюзанна, торопясь обнять меня и поцеловать. Она отстраняется и тормошит меня за плечи. – Где нам еще быть на День Благодарения, кроме как с семьей?

– Но, Куп... – я смотрю на мужчину со светлой копной волос и улыбкой, который занимает большую часть пространства в комнате. – Твои дети...

– Они сегодня со своей матерью. Они мои на Рождество. Это просто прекрасно, учитывая, что я не выношу тещу.

– Бывшую тещу, – добавляет Сюзанна через плечо.

– Точно. Бывшую, – усмехается он ей.

Сюзанна переводит взгляд на меня, без слов давая понять, чем эти двое занимались с тех пор, как я поселилась в Портленде.

– Эта милая медсестра Ана сказала, что не должна была впускать нас сюда со всей этой едой. Нам повезло, что большинство этих бездушных докторов ушли на выходные, поэтому она позволила нам пробраться сюда. И…

Ее фирменные высоченные каблуки цокают по полу, она несется к бумажному пакету на столе под телевизором и вытаскивает блюдо, завернутое в алюминиевую фольгу. Она держит его как трофей.

– Я сделала лимонный пирог!

Когда моя нижняя губа начинает дрожать, а глаза наполняться слезами, она смотрит с ужасом.

– О, черт, только не говори, что ты на диете! Ты из-за этого похожа на бродячую кошку?

– Я люблю тебя, Сюзанна, – говорю я и начинаю реветь.

– Милая, все в порядке, – должно быть, она передала пирог Купу, потому что ее руки нежно обнимают меня. Затем гладят меня по волосам, когда я разваливаюсь на части и хлюпаю в ее сиськах. Она шепчет мне на ухо: – Я тоже тебя люблю. Даже если ты испортишь мою новую шелковую блузку своими соплями, – она вздыхает. – Почему самые красивые девушки так уродливо плачут?

Когда я прихожу в себя и отцепляюсь от Сюзанны, Куп заканчивает раскладывать еду. Здесь есть все: фаршированная индейка, кукуруза, сладкий картофель. Они даже принесли клюквенный соус. От этого мне снова хочется разрыдаться, но сейчас нужно сосредоточиться на чем-то более важном.

Запах пищи приводит в беспокойство мой желудок.

– Ты немного зеленая, – осматривает меня с боку Куп, вытаскивая бумажные тарелки из мешка.

– Я просто немного устала. Все выглядит аппетитно, ребята. Огромное спасибо.

Каждый из нас наполняет тарелку едой, затем ставит стулья вокруг кровати Тео. Мы жуем в тишине, прерываемой только постоянным звуковым сигналом пульса Тео.

Через некоторое время Куп тихо замечает:

– Он похудел.

– Ты бы тоже, если бы питался исключительно жидкостями.

Куп смотрит на комок под одеялом, где трубка для кормления вставлена в живот Тео. В его глазах отражается боль, и он быстро переключает внимание на свою тарелку.

– Что новенького?

Я ковыряюсь вилкой в тарелке, гоняя туда-сюда бедную индейку, создавая впечатление, что ем. Им пришлось похлопотать. Мне совсем не хочется оскорбить их, ничего не попробовав. Или, что еще хуже, съесть и вернуть все обратно.

– Ничего. Его жизненные показатели стабильны.

– Как насчет ЭЭГ¹³?

– Без изменений, – шепчу я. – Мозговые волны похожи на поверхность озера.

– Моя бабушка Рода была в коме в течение двух лет, но потом вышла из нее, – небрежно трещит Сюзанна. – Просто однажды проснулась и потребовала шоколадный пудинг. У нее тоже не было мозговых волн. В конце концов, это ничего не значит. Если Бог захочет, чтобы ты проснулся, ты просыпаешься. Нет так нет. Ничего не поделаешь.

– Почему Бога всегда обвиняют во всем? – измученно говорит Куп. – Может быть, Господь просто позволяет жизни протекать так, как она протекает? Сам же просто наблюдает, как мы справляемся с трудностями.

– Бог типа часовщик, а не шахматист, – говорю я. – Так думал и мой отец.

– Понятия не имею, что это значит, – вставляет Сюзанна, – но точно знаю, что все происходит не просто так. Даже плохое. Это часть большого плана, который нам не дано понять. Бог – самая великая любовь во Вселенной

– Думаю, – бормочу я, – что Бог – это ребенок, который любит посыпать солью на раны.

Разговор переходит на другие темы. Куп сообщает о прогрессе в реставрации «Баттеркупа», который впечатляет. Если погода не подведет, то все работы будут доделаны в конце января. Как раз чтобы я успела открыть гостиницу ко Дню святого Валентина.

Чертова ирония.

Я стараюсь изо всех сил, чтобы проделать вмятину в куче пищи на тарелке, но мне удается укусить всего несколько раз. Ребята сидят еще час, потом мы собираем остатки и выбрасываем мусор. Когда Сюзанна идет в туалет, Куп неожиданно обнимает меня.

– Что ты собираешься делать? – тихим голос интересуется Куп.

Я знаю, что он имеет в виду, даже не уточняя.

– Ждать, – говорю я, голос ломается. – Неважно, сколько времени это займет.

Он отстраняется и смотрит на меня с такой болью в глазах, что от этого становится только хуже.

– А что, если это единственное что будет? – жестами показывает на лежащего неподвижно Тео. – Что же тогда?

– Я не теряю надежды, – яростно заявляю я. – Не сейчас, никогда. Если мне придется состариться в этой долбанной больничной палате, то так тому и быть. Если он проснется с IQ чашки кофе и его придется одевать, купать и кормить всю оставшуюся жизнь, я так и сделаю. Я люблю его, Куп. Несмотря ни на что. Я буду любить этого человека и заботиться о нем до самой смерти.

Я теряю способность говорить, поэтому мои следующие слова звучат задушенными.

– И даже тогда я буду продолжать любить его. И буду любить до конца времен.

Куп крепко обнимает меня, я чувствую, как у него перехватывает дыхание, затем он резко уходит, так что я не вижу его слез.

Сюзанна возвращается из уборной, и мы прощаемся. Я так вымотана, что усаживаюсь в кресло рядом с кроватью Тео и закрываю глаза, намереваясь вздремнуть несколько минут. Но когда разлепляю веки, на улице уже темно, а передо мной стоит Ана, шепча мое имя.

– Меган. Доченька, проснись.

Я моргаю и скребу рукой по лицу. Спина одеревенела, левая нога затекла, поэтому болезненно покалывает.

– Который час?

– Полночь.

– Все ли в порядке?

Когда она запинается, мое сердце взлетает, словно ракета. Я вскакиваю на ноги и сбиваю ее с пути, спеша схватить Тео за руку. В панике осматриваю его лицо на предмет каких-либо признаков бедствия, но он, кажется, в том же состоянии, в котором был, когда я заснула.

– Детка, он в порядке, – она касается моего плеча. – Это, ах... Я к тебе, на самом деле.

Я поворачиваюсь и смотрю на нее.

– Ко мне? Что случилось?

Она поглядывает на Тео. Ее обычно красноречивые карие глаза ничего не выражают, она дергает подбородком к двери.

– Давай поговорим вон там.

О, Боже. Со мной что-то не так. Это рак. Или редкое инфекционное заболевание. Может вирус Зика? Эбола? Точно! Нет, у меня чума!

Я продолжаю смотреть на нее с открытым ртом, ужас скручивает мой живот в кулак. Ана осторожно берет меня за руку и направляет к двери. Она останавливается там и еле слышно шепчет.

Вот почему я сразу не могу разобрать ее бормотания.

– Ты беременна.

Я моргаю, потом прищуриваюсь.

– Прошу прощения? Что Вы говорите?

– Я сказала, что ты беременна, дорогая. Поздравляю.

Я жду продолжения. Когда ничего за этим заявлением не следует и Ана просто смотрит на меня с небольшой, мягкой улыбкой, я понимаю, что она не шутит.

– Ана, это невозможно. Я не могу забеременеть.

Она приподнимает плечи.

– Согласно твоему анализу крови, вполне можешь.

Этот хипстерский идиот Томми! Он перепутал мои результаты! Какой-то бедной беременной женщине скажут, что ее утренняя тошнота – всего лишь анемия!

– Нет, Ана, я не могу, – категорично заявляю я. – Говорю Вам – это невозможно. Это было бы настоящим чудом.

Все ее лицо озаряется улыбкой.

– Ну, Бог – любитель творить чудеса, дорогая, так что, возможно, тебе стоит поблагодарить его.

В моей голове шум, словно тысяча волков воет на луну. Я с трудом дышу, думая об этом.

– Я... я беременна? Как? – шепчу я.

Она поднимает брови с выражением юмора на лице.

– О, ты пропустила тот день в школе? Понимаешь, есть такая штука, называется спермой...

Я хватаю ее за руки и кричу ей в лицо:

– Я БЕРЕМЕННА? РЕБЕНКОМ?

Растворяясь в смехе, она говорит:

– Нет, пиньятой! Конечно, ребенком!

Громкий, неистовый звуковой сигнал издает одна из машин, подключенных к Тео.

Мы обе замираем, Ана реагирует первой. Она спешит к его постели, всматривается в черный ящик с какими-то зелеными мигающими цифрами, затем оборачивается и бежит мимо меня, зовя докторов.

– Ана! – ору ей вслед в панике. – Что происходит?!

Она направляется к дежурному по коридору, крича через плечо.

– Его сердцебиение стремительно растет! – и исчезает за углом.

Я поворачиваюсь вокруг и бегу к кровати Тео, настолько безумно, что путаюсь в своих ногах и практически падаю. Хватаю его за руку и падаю на постель, тяжело дыша в ужасе от всех звуков на аппаратах. С ума сходит не только монитор сердцебиения, но и несколько других устройств.

Все. Он умирает.

Я начинаю неудержимо рыдать.

– Не смей покидать меня, Тео! Не смей! Я люблю тебя! Ты мне нужен! Я никогда не прощу тебя, если ты оставишь меня!

Слабое давление на мою руку, такое легкое, что его сложно почувствовать, прерывает мои истерические крики, как будто кто-то выдернул вилку из розетки. Я замираю, глядя на руку Тео, сжимающую мою...

Время замедляется. Каждый удар сердца отражается громом в ушах. Я смотрю на его лицо с удивлением и радостью, наблюдая, как происходит второе чудо ночи.

Тео медленно открывает глаза и смотрит на меня.

Его взгляд сначала туманен, но через несколько мгновений фокусируется. Мы вглядываемся в глаза друг на друга в бесконечном молчании. Я боюсь дышать, чтобы не пропустить хотя бы малейший признак узнавания.

Он хоть что-то понимает?

Сильно сжимая его руку, я наклоняюсь к его груди и умоляю:

– Тео? Тео, ты меня слышишь? Ты можешь говорить? – когда он не отвечает, слезы снова начинают стекать по щекам. Я чувствую, как мое лицо искривляется в гримасе, как последняя надежда распадается в пустоте, которую вижу в его темных, черных глазах.

– Пожалуйста, если ты меня слышишь, пожалуйста, скажи что-нибудь! – умоляю я.

Наконец, после того, что кажется вечностью, уголки его губ изгибаются в призраке улыбки.

Слабым, скрипучим голосом слова практически неразборчиво выливаются из его рта.

– Этого было недостаточно.

– Что? Что ты имеешь в виду? – я едва могу говорить от слез. Все мое тело сотрясается от рыданий. Когда его губы шевелятся, но не произносят слов, я наклоняюсь ближе, прижимая ухо к его рту и умоляя повторить.

Что он делает на одном выдохе.

– Любви к тебе недостаточно для одной жизни.

Я падаю на колени, когда команда врачей и медсестер врывается в комнату.

ЭПИЛОГ

Тео

Два месяца спустя

Долбанные желтые шарики.

Самая глупая вещь, которую можно бояться, правда? Правда. Итак, представьте мое удивление, когда я просыпаюсь в больнице после несчастного случая – моего первого несчастного случая – и вижу в коридоре ребенка с желтый шариком в руках, и пугаюсь его чуть ли не до сердечного приступа.

Это была первая подсказка, что происходит что-то странное.

Сначала я предположил, что дело в черепно-мозговой травме. Протаранить голову стальной ракетой, несущейся со скоростью 120 километров в час, никому не пойдет на пользу, с этим фактом согласиться каждый. Но потом стали раздаваться голоса. Слабые шепоты в ушах. Женщины и мужчины. Мужчина казался той еще занозой в заднице, если честно. Доставал своими ударами молнии, футбольной статистикой и какой-то гостиницей. В этом не было никакого смысла.

Но женский голос... Слышать ее было все равно что слышать ангела.

У нее был удивительный смех: шелковистый, гладкий и текучий, как вода. И он был чертовски сексуальным. Для моих ушей он был музыкой.

Да, мне нравился воображаемый голос в голове. Не осуждайте меня.

И не заставляйте говорить о том, как мой собственный голос изменился и стал похож на другой голос в моей башке – того самого раздражающего мужика.

И будто этого было недостаточно, чтобы я чувствовал себя хреново, у меня стали всплывать явно не мои воспоминания. Вещи, которые я не делал, места, где я никогда не был, люди, которых я никогда не встречал.

Потом начались сны.

Технически, это были кошмары, потому что они были безумно страшными. Страшными были не столько сами сны, сколько их насыщенность. Как будто я находился там, в них.

Будто жил чужой жизнью по ночам.

Далее появились новые привычки и желания. «Медвежий коготь» на завтрак каждый день? Конечно, почему бы и нет. Французское вино за двести баксов за бутылку? Давай сюда!

Писать маслом, хотя раньше даже не брал в руки кисть и уж точно не мог нарисовать прямую линию, даже ради спасения человечества?

Да, запросто!

Плюс у меня развилась одержимость этим старым, пустым домом в викторианском стиле. Больше, чем одержимость – зависимость. Мне необходимо была находиться рядом с ним. Я не мог держаться от него подальше больше суток, и это максимум. Словно он гигантский гребаный магнит, мощная черная дыра, втягивающая меня в себя. Я часами бродил по его комнатам, гадая, что, черт возьми, со мной происходит.

Единственным логичным выводом было то, что я схожу с ума.

О, забыл упомянуть о предвидении.

Я знал, что она будет там, в тот вечер, в закусочной Кэла. Чувствовал это своим нутром. К тому времени я провел пять лет с ее голосом в голове, а ее лицо снова и снова обретало форму на моих холстах. Часть меня надеялась, что, нарисовав ее, я избавлюсь от видений, как будто они, в конце концов, истощатся, но их запас, по-видимому, был бесконечным.

Я полюбил ее задолго до нашей встречи.

Если это звучит смешно – то так и есть. Но такова правда.

Я жаждал ее так же, как пустыня жаждет дождя. Тоска была чем-то, чего я никогда раньше не испытывал, но она так поглотила меня, что я не мог нормально функционировать. Затем, однажды дождливой ночью, эта девушка появилась. Бум – вот она у прилавка Кэла заказывает денверский омлет с беконом и лимонный пирог.

Я точно знал, что она закажет именно это.

И почувствовал страх в тот момент, будто снова увидел желтый шарик.

Потому что это было невозможно. Все это казалось невероятным.

И что я должен был делать? Подойдите к ней и сказать: «Привет! Ты меня не знаешь, но я рисовал тебя голой, занимался с тобой сексом во сне, где мы были женаты… Здорово наконец-то с тобой познакомиться!»