Текст книги "Вуаль лжи"
Автор книги: Джери Уэстерсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Джери Уэстерсон
Вуаль лжи
Любимому мужу Крейгу – рядом с тобой для меня нет ничего невозможного
Глава 1
Лондон, 1384 год
Сырая погода его не беспокоила, хотя в Лондоне даже морось кажется плотнее и жестче дождя за городом. Из-за водяной взвеси, пропитавшейся уличной вонью, кожу покалывало, как от мотка спутанной проволоки. Главный удар ненастья принимал на себя кожаный капюшон, и крупные капли, собираясь на нем в струйки, сбегали к ногам Криспина, образуя лужу. А вот насквозь промокший плащ плохо защищал от дождя, тяжело повиснув на зябко подрагивающих плечах.
Но и это его не беспокоило.
Криспина сильно раздражала необходимость стоять под проклятым дождем, пока ничтожный слуга бесцеремонно разглядывал его, словно какого-то конюха или ремесленника. Наглец оценил посетителя с головы до ног, не упустив из виду ни потрепанный долгополый котарди,[1]1
Котарди – разновидность верхнего платья, популярная со времен раннего Средневековья до эпохи Возрождения. У мужчин полы котарди спускались до середины бедра или чуть ниже колен. Пуговицы располагались по всей высоте спереди, порой нашивались и на рукава. Котарди надевали поверх камизы (исподней рубахи). Обязательный пояс носился спущенным на бедрах, иногда на талии. Именно в этой одежде ходит главный герой. – Примеч. авт.
[Закрыть] ни залатанные на коленках шоссы.[2]2
Шоссы – узкие облегающие штаны-чулки из эластичного сукна (парадные: из атласа или шелка). До XV в. штанины не сшивались между собой и крепились подвязками; позднее их соединили с помощью переднего и заднего Клиньев. – Здесь и далее за исключением оговоренных случаев примеч. пер.
[Закрыть]
Квадратная, грубоотесанная физиономия слуги скорее говорила в пользу его деревенского происхождения, нежели свидетельствовала о тяготах городской жизни.
– Чего надо? – спросил наглец после затянувшегося осмотра.
Криспин чуть наклонился вперед.
– Мне надо, – произнес он до того ясным и твердым голосом, что дерзкий мужлан вздрогнул, – чтобы ты сообщил о моем приходе хозяину. А зовут меня… – он сделал шаг, завоевывая дверной порог, – Криспин Гест. Теперь ступай. Не заставляй хозяина ждать, раз уж он сам меня вызвал.
Слуга помедлил мгновение, затем клюнул головой – «прошу, милорд», – не вложив в насмешливый поклон никакого уважения.
Они вошли в просторный зал, оштукатуренные стены которого покрывали фрески и богатые гобелены с изображениями усердно трудившихся ткачей и красильщиков. В холодном воздухе плавая приятный аромат сушеной лаванды и розмарина. Запах напомнил Криспину о давно утраченном доме в Шине.[3]3
Шин – современный Ричмонд.
[Закрыть] Его покои и коридоры тоже были богато украшены. Но это было восемь долгих лет назад, когда Криспин еще носил рыцарский титул.
Подойдя к одной из дверей, слуга снял с пояса ключ, а когда Криспин углубился, в сводчатый проход, захлопнул створку, запер ее на замок и молча двинулся вперед.
Криспин нахмурился. Его подмывало задать вопрос, но он сомневался, что получит хоть какой-нибудь ответ. Потому он просто наблюдал за повторением странного ритуала, пока наконец они не добрались до прогретого верхнего этажа, поднявшись туда по лестнице. Разве беседа состоится здесь? Деловые разговоры обычно ведут в, кабинетах. Более интимная атмосфера мезонина подходит скорее для узкого, семейного круга. Пожав плечами, Криспин выкинул эту мысль из головы, списав все на очередное проявление чудачества богатого домовладельца.
Слуга отпер дверь в мезонин. Богатая синяя драпировка, развешанная на колышках, наполовину скрывала белую штукатурку стен. По одну руку стоял внушительный сервант, едва не упиравшийся в темные потолочные балки. Под огромным окном располагался тяжелый, украшенный резьбой стол с разложенными пергаментными свитками и счетными книгами в кожаных переплетах.
Слуга отвесил небрежный поклон и сообщил:
– Хозяин сейчас будет. – Резко повернувшись к выходу, он вдруг остановился и слегка подался в сторону Криспина. – Ничего здесь не трогайте.
Усмехнувшись в ответ на прищуренный взгляд гостя, он быстро покинул комнату, на сей раз не запирая за собой дверь.
Криспин одернул полы котарди, презрительно улыбнулся вслед затихающим шагам, затем бросил взгляд на дверной запор и провел пальцем по черному чугунному ригелю. Новенький. Причем рассчитан на запирание только изнутри. Любопытно. Столь важное помещение, как этот мезонин, обычно запирают и снаружи.
Криспин неторопливо подошел к огню, наслаждаясь теплом. Громадный очаг – пожалуй, даже слишком большой для такой комнаты – был в рост человека. На каминной полке гордо красовался резной герб гильдии торговцев драгоценными тканями. «Галантерейщик», – фыркнул Криспин. Он вновь окинул взглядом богатое убранство, подмечая серебряные канделябры, дорогую мебель, и понимающе кивнул: «Похоже, я ошибся с ремеслом». Увидев в дальнем конце комнаты внушительный графин, он невольно облизнулся.
Прошлым вечером, размышляя над причиной приглашения, Криспин ощутил волнение. Если все пойдет как надо… За всю его четырехлетнюю карьеру не было столь богатого заказчика, и плата оказалась бы как нельзя кстати. Он вновь задолжал за постой, не говоря уж про Элеонору и Гилберта Лангтонов, которым причиталась уплата по длинному счету за обеды и ужины. Куда вообще уходят деньги? Как странно, что он никогда не задумывался над тем, сколь трудно зарабатывать на жизнь, – пока эта участь не выпала на его долю.
Дверь распахнулась, и Криспин невольно подобрался, встречая богатого клиента отличной выправкой. Вошел мужчина, чьи плечи шириной не уступали дверному проему. Своим появлением он, можно сказать, завладел комнатой, подобно тому как генерал царит над полем боя. Смерив гостя тяжелым взглядом, хозяин внимательно осмотрел все углы. Криспин не удержался от улыбки. Наверняка этот человек привык командовать подчиненными и ожидает мгновенное и полное повиновение во всем. Криспин ценил такой подход к людям. Он и сам был таким – давным-давно. Впрочем, этому процветающему торговцу не суждено занять место на поле брани. Его театром военных действий была коммерция, а войском – тюки и рулоны материи.
Криспин, в свою очередь, тоже оглядел мужчину, пытаясь дать оценку тому, что скрывалось за столь уверенным поведением. При повторном осмотре стало ясно, что в хозяине нет тяжелой мускулистости каменщика или кузнеца, а есть лишь тучность человека, привыкшего к праздности. Одутловатую, коричневую, как орех, физиономию прорезали шедшие от глаз морщинки, прятавшиеся под аккуратной, подернутой сединой бородкой. Темно-зеленый упелянд[4]4
Упелянд – верхнее платье, которое носили в XJV в., с мешковидными рукавами (которые у щеголей могли опускаться до земли). По мере изменения моды увеличивался воротник и удлинялись рукава, куда спереди. и сзади добавлялись плиссированные вставки – зачастую со стеганой подбивкой. – Примеч. авт.
[Закрыть] из дорогого бархата-с горностаевой оторочкой спускался до колен, а разрезные рукава обмахивали пол. Жесткий воротник стоял чуть ли не до затылка, прикрывая мясистую шею. На широкой груди торговец носил две золотые цепи, а к поясу были подвешены богато украшенные ножны с кинжалом, рукоять которого осыпали драгоценные камни.
Вслед за хозяином вошел слуга, встретивший Криспина на пороге, и встал у двери, ожидая указаний.
Богач вновь остановил взгляд на Криспине.
– Криспин Гест? – спросил он.
– К вашим услугам, милорд, – ответил тот с поклоном.
Мужчина коротко кивнул, после чего обратился к слуге:
– Адам, ты можешь идти. Мы тут сами справимся.
Адам бросил подозрительный взгляд на Криспина и чуть помедлил. Впрочем, возражать хозяину он не смел, а посему неохотно склонил голову и вышел, неслышно прикрыв за собой дверь. Торговец протянул руку к чугунному засову и задвинул его поплотнее.
Криспин отметил это, но ничего не сказал.
Мужчина повернулся к нему и поспешил улыбнуться:
– Как видите, я предпочитаю уединение.
Криспин опять промолчал.
– Прошу! – Мужчина показал на стул с мягким сиденьем. – Присаживайтесь. Хотите вина?
– Благодарю.
Торговец наполнил серебряную чашу, передал ее Криспину, и тот уселся, наслаждаясь приятной тяжестью в руке. От сладкого фруктового аромата великолепного гасконского вина он чуть не зажмурился. Мужчина устроился в кресле напротив. Криспин позволил себе сделать один-единственный глоток и с сожалением расстался с чашей, отставив ее на столешницу.
– Мне рассказывали о вашем умении подходить к щекотливым делам, мастер Гест, – наконец сказал мужчина. – И на сей раз подобная осмотрительность была бы как нельзя кстати.
– Да, милорд. Осмотрительность уместна почти всегда.
– Ваша репутация хорошей ищейки… имеет под собой основания?
– Пятый год за мной водится прозвище Следопыт. Жалоб на мои услуги слышать еще не доводилось. Все заказчики были вполне удовлетворены.
– Да-да…
Торговец сопроводил улыбку понимающим кивком, но в следующий миг лицо его застыло подобно маске, и он замолчал. Некоторое время комнату наполняла тягостная тишина. Собеседники мерили друг друга взглядом, пока наконец мужчина не вскочил на ноги и не принялся нервно греть ладони возле очага.
– Пожалуй, – предложил Криспин, выждав еще с пару минут, – вам следовало бы рассказать все с самого начала, и тогда мы, наверное, сможем выяснить, чего вы от меня хотите.
Мужчина тяжко вздохнул и в который раз бросил взгляд на запертую дверь.
– Меня зовут Николас Уолкот.
Криспин кивнул. Имя он знал прекрасно. Богатейший торговец тканями в Лондоне, не исключено, что и во всей Англии. Нелюдим. Чудаковат. Ходили слухи, что он не заглядывал в собственную гильдию с юношеских лет, однако успех в делах позволил ему сохранить репутацию. Возникало впечатление, что он всегда на шаг опережал моду, безошибочно начинал закупать иноземный товар в самое удачное время, и покупатели приходили в восторг от очередного заморского стиля. Мало кто мог потягаться с этим человеком по части деловой хватки. Для Криспина торговля тканями всегда была тайной за семью печатями. Да, в свое время и он следовал моде, однако сейчас ему не требовалось гнаться за утонченной аристократией, даже если бы он мог себе это позволить.
На эту мысль живот отозвался неприятным спазмом, как происходило почти всякий раз, стоило только вспомнить о дворе короля Ричарда.[5]5
Ричард II (1367–1400), сын «Черного принца», внук Эдуарда III. Правил Англией с 1377 г.
[Закрыть] Игральные кости истории легли так, что люди вроде Уолкота вознеслись над Криспином, которому остались одни лишь обноски. Но ничего, это ненадолго. Криспин научился определять, с каким количеством золота готов расстаться человек. И если внешний вид не обманывал, Николас Уолкот мог позволить себе расстаться с весьма круглой суммой…
Подавшись на стуле слегка вбок, Криспин придал лицу строгое выражение и заодно попытался полой котарди прикрыть прореху на левом чулке.
– И в чем же состоит ваше щекотливое дело, мастер Уолкот?
Когда торговец встретился взглядом с Криспином, его лицо стало жестким.
– Дело в моей супруге. Боюсь… боюсь, что она мне не верна.
Его глаза наполнились влагой. Он закрыл лицо руками и всхлипнул.
Криспин откинулся на спинку стула и принялся изучать ногти, поджидая, когда смолкнут рыдания. Ждать пришлось довольно долго.
Наконец Уолкот успокоился и обтер щеки широкой, мясистой ладонью.
– Простите… – Он шмыгнул и почесал кончик носа. – Это меня очень беспокоит… Разумеется, я не уверен. И потому пригласил вас.
Криспин отлично понял, куда дует ветер, и испытал приступ жестокого разочарования.
– Итак, что вы от меня хотите?
– Вы, конечно же, обладаете опытом в делах подобного рода…
Криспин прищурился:
– Я должен буду следить за вашей супругой?
Уолкот пересек комнату и встал над нетронутой чашей с вином. Сквозь подернутые изморозью окна на вощеные половицы лился блекло-серый свет. Противоположная часть комнаты терялась в тени, где едва проглядывали огоньки свеч.
– Я уже с ума схожу! – прошипел он. – Мне надо знать! У меня торговля, поместья! Наследники… я должен быть уверен, что все они от моей плоти и крови. Наш брак был заключен недавно, а я вынужден часто и подолгу отлучаться из дому по делам…
Одно дело любовь и ревность, и совсем иное – вопросы наследования.
– Вы совершенно правы. Но в чем будут состоять ваши намерения, если вскроется малоприятная правда?
Розовые щеки Уолкота побагровели.
– А вот это, мастер Гест, уже мое дело.
– Полагаю, вы заблуждаетесь. Меня не прельщает мысль стать причиной насилия, пусть и небеспричинного.
Уолкот бросил на него пристальный взгляд, и внезапно кулаки торговца разжались. Он виновато улыбнулся:
– Это сугубо личное, и потому нелегко сохранять спокойствие. Разговор, конечно, состоится, да и наказание, пожалуй, будет. Но вот насилие? Нет. Видите ли, я люблю свою жену.
Криспин поднялся, подошел к очагу, желая согреться. С промокшего плаща капало на пол.
– У меня нет склонности к подобным делам, мастер Уолкот. Я занимаюсь поиском пропавших драгоценностей, похищенных документов и тому подобное. Супружеская неверность? Эти вопросы я оставляю на откуп духовенству.
Криспин покачал головой и двинулся к выходу, однако Уолкот торопливо загородил ему дорогу и даже распростер руки в стороны, блокируя дверь.
В торговце было добрых шестнадцать стоунов,[6]6
Стоун – мера веса; равен 14 фунтам или 6,34 кг.
[Закрыть] однако такая дородность объяснялась лишь безоблачной жизнью и тяжелой пищей. Подтянутый же и физически развитый Криспин не сомневался, что даже при всем желании Уолкот не сможет его задержать.
– Мастер Гест, я прошу вас! Вы знаете, что я богат. Я заплачу любую цену. Да и вновь рассказывать эту историю другому человеку я не в состоянии. Умоляю!
– Должен заметить, мастер Уолкот, что речь идет о щекотливом и неприятном деле. – Криспин с трудом оторвал взгляд от винной чаши. – По моему мнению, вам следует просто поговорить с женой.
Он опустил ладонь на руку Уолкота и с легкостью отодвинул ее, затем потянулся было к засову, но торговец, в свою очередь, перехватил его запястье.
– Как я могу быть уверен, что она не лжет?
Криспин улыбнулся:
– Так ведь она вполне может сказать вам правду. Свет видывал и не такое.
– Вы не знаете моей жены, – пробормотал Уолкот. – Я пытался, но у нее свое понимание правды, не как у других.
Торговец сильнее сжал запястье Криспина. Тот выразительно посмотрел вниз и промолвил:
– Мне казалось, для таких дел у вас имеется прислуга.
– Я не желаю оказаться посмешищем в глазах челяди! – Уолкот покачал головой и разжал пальцы. – А вас никогда не предавали? Вы никогда не испытывали страстного желания, чтобы за вас заступились? Или хотя бы предупредили заранее?
Слова торговца больно резанули по сердцу. Предательство? Его успели дважды предать, причем самым подлым образом. Один раз это сделал мужчина, которому он верил как себе, а второй – женщина, на которой он собирался жениться. О, если б только его предупредили… Если б только кто-то удосужился обронить хотя бы словечко…
Он снял руку с засова и уставился в пол, составляя мысленный баланс аргументов pro и contra. Время шло. Наконец протяжный вздох сорвался с уст Криспина, и он повернулся лицом к Уолкоту. Этот человек в отчаянии, сомневаться не приходится. Его румяное лицо налилось кровью, на носу и лбу выступили капельки пота. Все его сокровища не были порукой счастью. Криспин едва не фыркнул на глумливую насмешку судьбы.
Вместо этого он досадливо вздохнул, более чем явственно ощущая легкость кошеля, привязанного к поясу.
– Ну хорошо. Что вы от меня хотите?
Уолкота словно прорвало:
– Следить за домом. Подмечать, куда она ходит или кто появляется в мое отсутствие. Докладывать мне обо всех обстоятельствах. Остальное я возьму на себя. – Он смахнул испарину с верхней губы. – Сколько вы возьмете за такое поручение?
– Шесть пенсов в день… плюс расходы.
– Я заплачу все – и даже сверх того. Вот задаток. – Он сунул руку в кошель на поясе и достал три монеты. – Вперед за полдня, и пусть ваша работа продолжается столько времени, сколько надо.
Криспин посмотрел на монеты во влажной ладони Уолкота. Три серебряных кружочка. Отказ от них означал бы голод и нищету. Не в первый раз, впрочем. Голодать ему уже доводилось. А вот если принять деньги, то это будет означать ползучую жизнь в тени, немногим лучше участи соглядатая. Однако это может привести к новым, более выгодным заказам. Не исключено даже, что перепадет кое-что дополнительно. Вон какое богатое хозяйство у этого Уолкота…
Скрепя сердце он сгреб монеты из руки торговца и положил себе в кошель.
– Как я узнаю вашу супругу? Кстати, с ней можно поговорить?
– О, нет-нет! Ни в коем случае.
Уолкот подошел к серванту, распахнул дверцы и, взяв с дальней полки небольшой предмет, задумчиво на него уставился. Спустя некоторое время он неохотно передал его Криспину.
– Это портрет Филиппы. Как две капли воды.
Криспин внимательно изучил миниатюру. На него смотрела юная кареглазая женщина, едва разменявшая третий десяток. Лицо обрамляли медно-золотистые волосы с пробором посередине и двумя косичками в виде колец. Хм, надо же, какая чаровница… И куда моложе Уолкота, который смотрелся почти пятидесятилетним. Он прав, тут есть повод обеспокоиться…
Криспин протянул было портрет обратно, но торговец помотал головой:
– Подержите пока у себя. Я не хочу, чтобы вы ошиблись.
Криспин пожал плечами и спрятал миниатюру в складках плаща.
– Начните сегодня же, – рассеянно распорядился Уолкот. – И как можно быстрее сообщите о результатах.
– Будем надеяться, ваши опасения напрасны.
– Да-да… – Торговец встревожено потер руки и повернулся спиной к Криспину, уставившись в огонь. – Адам вас проводит.
Выйдя со двора, Криспин не удержался и оглянулся на внушительный каменный особняк.
Миновав сторожку и бегло кивнув будочнику, он поднял кожаный капюшон и поплотнее закутался в плащ. Над головой угрюмо висела серая хмарь осеннего неба. Хорошо еще, что дождь прекратился, хотя при каждом выдохе перед лицом возникало облачко пара.
Если Уолкот хочет, чтобы Криспин начал сегодня же, то этому нет никаких препятствий. Он пересек улицу, чтобы погреться у жаровни местного лавочника, и кивнул стоящему по соседству человеку. Мужчина показал на особняк.
– Ходили работу искать?
Густой как туман саутуоркский акцент, однако в повадках слишком много женственности. Криспин слегка улыбнулся:
– Ходил. А вы их знаете?
– А как же! Мой кузен в свое время там работал.
– «В свое время»?
– Ну да. Он говорит, они странные. Я тоже было набрался смелости спросить, не найдется ли чего и для меня, хотя Гарри предупреждал, мол, не следует… Но попробуй тут быть разборчивым, когда надо на жизнь зарабатывать.
Мужчина выглядел худым, со впалыми щеками. Белесые волосы, нос крючком, водянисто-голубые глаза. Длинными пальцами он надвинул капюшон пониже, до бровей, и зябко зажал накидку у шеи.
– И что вышло?
– Со мной разговаривала хозяйка. Ох и строгая… Даже не знаю, что она подумала. Велела прийти завтра с утра.
Криспин промолчал. Бросил взгляд назад, на дом. Горделивый фасад медленно размывался наползавшим туманом, превращаясь в зыбкий серый прямоугольник с темными пятнами окон.
Мужчина оценивающе посмотрел на ветхий, с ржавыми подпалинами плащ Криспина, видавшие виды чулки и изрядно поношенную обувь.
– А вас они наняли?
Криспин поежился, придвинулся к огню. Покачал головой.
– Обжоры ненасытные… – пробормотал мужчина. – У этого Уолкота денег больше, чем у царя Соломона. Но в рай с богатством не пускают! – обратился он к особняку, потрясая кулаком. Затем опустил руку и описал ею пренебрежительный круг. – Можно подумать, от них сильно убудет, если наймут еще одного слугу… – Он доверительно подался в сторону Криспина. – Ходят слухи, что хозяин покидает дом только для поездок за море, чтобы прикупить материи. А еще говорят, он вообще носа за ворота не кажет. Колдует у себя в подвале над тканями. Такая куча денег только от дьявола и бывает.
– Ну отчего же… Есть люди, у которых все получается.
Мужчина шмыгнул и потер переносицу вязаной перчаткой с обрезанными пальцами.
– Не знаю. У меня вот мало что выходит. А вы что-нибудь умеете делать?
Криспин криво усмехнулся:
– Да так, кое-что. Жаль только, это денег приносит маловато.
– Вот-вот, святая правда. А времечко-то ныне – ох трудное… – Мужчина потер ладони одну о другую, потуже запахнул накидку на груди. – Думаю, пока что стоит позабыть о наших бедах. – Не снимая перчатку, он протянул руку. – Джон Гуд. Не разделить ли нам кувшинчик эля?
Криспин еще раз посмотрел на молчаливый особняк с наглухо закрытыми дверями. Перевел взгляд на небо. До наступления темноты еще несколько часов. Тайные свидания вроде бы принято устраивать под покровом мрака.
Что, если у этого Джона имеются какие-то сведения о чете Уолкотов? Было бы очень кстати… Он пожал предложенную ладонь.
– Охотно принимаю ваше любезное предложение.
– Вот это дело!
Джон поманил Криспина следовать за собой, и они направились к ближайшему кабачку.
Пройдя квартал, мужчины устроились за столом. Криспин откинул капюшон и пятерней выжал воду из гладких черных волос. Гуд тем временем уже беззаботно рассказывал последние лондонские сплетни и сообщал о собственных забавных приключениях в качестве поденщика. Криспин его не прерывал, но прислушивался лишь вполуха. Уставившись на Джона серыми, как сланец, глазами и неторопливо попивая эль, он изучал нового знакомого. На сведения о себе самом Криспин был очень скуп, упомянул лишь, что доводилось выполнять самую разную работу в поисках хлеба насущного.
– Послушайте-ка! – наконец решил он оборвать многоречивого собеседника. – Как вам хозяйка показалась, эта леди Уолкот? Какая она?
Джон шумно отхлебнул из глиняного кубка и нахмурился.
– Хорошенькая. Молоденькая. Неприступная.
Криспин сделал глоток. Вот как? Отчего же Уолкот заподозрил ее в измене?
– А вы что, захотели за его спиной поживиться на ее счет, а? – спросил Джон. – И не думайте. Она верна семье до мозга костей. Что хорошо для мужа, то хорошо и для нее. Как я и сказал. Неприступна.
Криспин отпил из кубка и дальше почти все время молчал. Ему хотелось еще раз взглянуть на портрет, но в присутствии Гуда это было невозможно. Пожалуй, следовало бы поподробнее расспросить Уолкота о причинах возникших сомнений, однако брезгливость Криспина в отношении порученного дела взяла верх. Он покачал головой. Не следовало, наверное, вообще за него браться…
И все же отчего Уолкот так ощетинился на свою супругу? Может, кто-то стал отираться возле дома? Или она нанимала слуг с внешностью куда более привлекательной, чем вот у этого Гуда? Потратив чуть ли не два часа на распивание водянистого эля и выслушивание болтовни Гуда, Криспин поблагодарил его, пожелал удачи и, покинув кабачок, неторопливо зашагал по стылой улочке, ставшей серебристо-черной под неясным мерцанием луны.
Через некоторое время он добрался до лавки, что располагалась напротив сторожки особняка четы Уолкот, где Криспин познакомился с Гудом, однако огонь в жаровне успел потухнуть, оставив после себя лишь серую золу да угли на чугунной решетке.
И началось многочасовое ожидание в темноте. Луна давно скрылась с небосклона, отчего ночь стала казаться еще более холодной. Наконец из сторожки вышла низкорослая фигурка. Если бы будочник не выставил вперед факел, осветивший ее лицо, Криспин, пожалуй, вряд ли признал бы в ней Филиппу Уолкот. Впрочем, мимолетно блеснувшая искорка напомнила о портрете и медно-золотистых волосах.
Женщина, без сопровождения пошла по улице, изредка оглядываясь на дом, в чьих окнах не было ни огонька. Криспин выждал, пока она не удалилась на дальность полета, стрелы, после чего набросил на голову капюшон и двинулся следом.
Шла она быстро. Тени узенького переулка вскоре поглотили стройную фигуру, однако глаза Криспина все же различали движение в той стороне. Держась позади, он проследовал за ней через каменную арку, блестящую от измороси и пахнувшую мокрым мхом. Эхо женских шагов отражалось от стен, и Криспин решил повременить, пока звук не затихнет полностью, и лишь после этого двигаться дальше.
Филиппа вышла на улицу, уходившую вдаль плавным изгибом подобно реке. Высокие торговые здания – в несколько этажей, со складскими помещениями под крышей – выстроились вдоль дороги. От чрезмерной скученности их силуэты словно сдавило вместе, и они нависали над улицей непреклонными великанами, чьи головы скрывают темное небо. Все двери заперты на замки и засовы, ставни затворены, не позволяя вырваться наружу теплому, золотому свету, который Криспин мог видеть сквозь узенькие щели. Мокрая мостовая была безлюдна насколько хватало глаз, если не считать таинственную женщину.
Она остановилась и оглянулась.
Криспин вжался в стену ближайшего строения, спиной чувствуя болезненные уколы грубоотесанного камня. Едва дыша, чтобы облачко пара не выдало его местонахождение, он медленно повернул голову в капюшоне и скосил глаза в ее сторону.
Похоже, женщина ничего не заметила и, решив, что действительно находится в одиночестве, пошла дальше, подобрав полы плаща и опасливо ступая по неровным булыжникам, а порой и по размокшей глине.
Криспин глубоко вдохнул, дождался, пока она свернет за угол, после чего заторопился следом, с ловкостью грызуна держась в тени от свесов кровли. Приблизившись к углу, за которым скрылась Филиппа, он замедлил шаг и, придерживаясь за поседевшую от времени и непогоды подпорную укосину, бросил осторожный взгляд. На глаза тут же попал развевающийся от быстрого шага подол ее плаща. Филиппа быстро пересекла мост над Флитской канавой, и Криспин состроил недовольную гримасу. Итак, она направляется на юг, в сторону тех лондонских кварталов, где дамам из благородных семейств в одиночку появляться никак не следует. Криспин фыркнул. «Глупая женщина! Тебя убьют – и это как минимум. А то и чего похуже…»
Филиппа провела рукой по плетеной изгороди и ступила на гранитную плиту, положенную у входа в оживленный постоялый двор. Еще раз оглянулась и лишь затем нырнула внутрь. Криспин остановился и подождал, пока за ней не закроется дверь, на краткий миг прорезавшая улицу ярким прямоугольником.
Спустя некоторое время в верхнем окне показалась зажженная свеча, вернее сказать, огонек, блеснувший сквозь щель в ставнях. Криспин подкрался ближе и мучительно вытянул шею, однако оконный карниз был слишком высоко.
Поминутно спотыкаясь, Криспин обошел передний дворик, где царила кромешная тьма, надеясь отыскать какую-нибудь приставную лестницу, и действительно обнаружил стремянку, подпиравшую двери конюшни. Он аккуратно перенес ее к окну, прислонил к стене, почти впритык к запертому ставню. Поставил ногу на ступеньку, поморщился от раздавшегося скрипа, затем поднялся и прильнул глазом к щели.
Филиппа Уолкот стояла лицом к окну. На этот раз он мог ясно видеть ее черты. Да, она в самом деле молода и весьма красива. Бледная кожа, гладкая, чуть ли не прозрачная. Глаза темные, большие, обрамлены густыми ресницами, полуприкрытые веки придают лицу слегка сонливое выражение. Тот же самый вздернутый носик, как и на миниатюре, маленький рот, губы напоминают два идеально изогнутых лука. Волосы оказались более рыжими, чем на портрете; они лоснились ярким соломенным блеском, когда на них падал свет от огня в очаге.
Зачем богатой женщине посещать низкопробную таверну? Да и для любовных встреч место не очень подходящее – если здесь и в самом деле речь идет о супружеской измене.
Филиппа расстегнула пряжку у шеи и бросила плащ на кровать. Вырез ее платья из голубой венецианской парчи был украшен вышивкой, оттенявшей длинную гордую шею и высокую округлую грудь, которую лишний раз подчеркивали блеск и игра теней атласной ткани.
Криспин едва не испытал жалость к столь красивой девушке и задался вопросом, отчего Уолкот со всеми своими засовами и запорами не сумел удержать под замком собственную супругу.
На нее набежала тень, и в поле зрения появился мужчина. Он встал за спиной Филиппы и без лишних разговоров провел рукой у нее по затылку. Лицо у него было смуглое, с широким неприятным ртом и маленькими глазами. Незнакомцу не помешало бы побриться да и, пожалуй, помыться, коль скоро его волосы свисали сальными, скрученными прядями.
Внимание Криспина было приковано к лицу девушки. На нем не отразилось ни вожделения, ни привязанности; она упорно не отводила взгляд от какой-то точки на полу, даже не приподняв полуопушенные веки. Криспин ожидал увидеть совсем иное выражение. «Вот так свидание, нечего сказать!» – подумал он.
Мужчина накинулся на шнуровку ее платья на спине. Он тащил и дергал, от чего Филиппа шаталась, как соломенное чучело, но при этом она не выказывала никакого желания помочь ему. Он зарычал, грубо ущипнул ее за шею, на что она только поморщилась, однако больше ничем не выдала, что замечает его действия. Смуглая ладонь скользнула по кремовой коже в передний вырез и принялась тискать грудь. Наконец шнуровка поддалась, длинные пальцы хищно ухватили ткань и сдернули платье с плеч, открыв взгляду белую рубашку. Крупные руки гладили, щипали и мяли гладкую кожу. В ее глазах наконец мелькнул крошечный намек на нетерпение… или все же это было раздражение? Мужчина резко дернул вниз ночную рубашку. Раздался треск рвущейся материи, и перед глазами Криспина вдруг вынырнули две белые, увенчанные розовыми сосками груди.
Башмак тут же соскользнул со ступеньки.
– Тьфу ты, пропасть!
Уцепившись согнутой в локте рукой за лестницу, Криспин немножко покачался на весу, отдуваясь и приходя в себя. Затем уперся лбом в мокрую древесину и замер. Тихо. Никто его не услышал, не поднял тревогу. Да, эти двое более чем заняты, сомневаться не приходится. Криспин тряхнул головой. Давненько не выпадало на его долю видеть столь красивую женщину в нижнем белье. Он опасливо подтянулся и, неловко переставляя ноги на лестнице, спустился на землю.
Так-так. Филиппа Уолкот, стало быть, и правда изменница. Сомнений нет. Надо же, как быстро удалось отработать шесть пенсов. Жаль. Можно было бы и подольше потянуть, нагнать себе плату повнушительнее…
Криспин вернул стремянку на место и толкнул дверь в таверну. Усевшись неподалеку от огня, откуда открывался отличный вид на лестницу, что вела на второй этаж, он заказал себе вина в обмен на серебряную монетку из числа недавно полученных от Уолкота. Необходимость рассказывать торговцу о похождениях его супруги настроение никак не поднимала, но тут ничего не поделаешь.
Когда выпивка прибыла, он мигом осушил кубок, плеснул еще и тоже выпил залпом. От вина потеплело в животе, и Криспин немножко воспрянул духом. Через четверть часа он увидел, что со второго этажа спустилась женщина и торопливо пересекла таверну.
Криспин не стал медлить и, забыв про кубок, пустился следом. Оказавшись на улице, он посмотрел на окно и убедился, что свечу задули; сейчас за ставнями царил мрак. Быстренько разделавшись со свиданием, женщина торопилась домой.
Слишком поздний час, чтобы идти с докладом к Уолкоту, тем более с неприятными новостями. Пожалуй, ему тоже лучше вернуться к себе. Криспин поспешил прочь с промозглых улиц, к постели и снам про стремянки и распахнутые окна.
Наутро он бросил взгляд на засыпанный серой золой очаг и насупился, размышляя о пустой полочке для съестных припасов и собственном урчащем животе.
Шесть пенсов. Он решил попроще подойти ко всему этому делу, но попытка не удалась. Возмущала не просто необходимость прятаться в тени и подсматривать через чужие окна под стать презренному шпиону. Образ обнаженных прелестей Филиппы Уолкот беспокоил много сильнее. Эта женщина упорно стояла перед глазами.
Тяжелый грохот в мастерской этажом ниже прервал течение его дум. Семья жестянщика начинала новый день. Пожалуй, ему следует заняться тем же самым. Он встал, умылся над тазом и побрился. Завязал тесемки камизы,[7]7
Камиза – исподняя рубаха по типу туники для обоих полов. Как правило, белого цвета. Являясь универсальным нательным бельем, использовалась также в качестве ночной рубашки. – Примеч. авт.
[Закрыть] надел носки, натянул и подвязками закрепил чулки-шоссы, затем облачился в котарди и застегнулся до самого горла.
