Текст книги "Ночь и город"

Автор книги: Джералд Фрэнк Керш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава 24

А тем временем Земля, вращаясь на своей орбите, неотвратимо приближалась к Солнцу, и горячая весна опалила Город своим дыханием, побуждая все живое к развитию и росту. Деревья оделись листвой, тюльпаны в садах раскрыли свои чашечки и зачарованно уставились в небо, и весна непостижимым образом вливала соки в жилы людей, населяющих Город. Они задышали свободнее, расправили плечи под солнцем, будто наконец вырвались на простор после долгих скитаний по темным лесам. Только в это время, в этот безумно короткий весенний период человек изменяет своей извечной тяге к забвению, греясь в лучах древнего, как сама жизнь, солнца.

Но Фил Носсеросс, в котором жизнь уже угасала, все так же сидел в своем кабинете: бледный узник, осужденный на духовную смерть, навеки запертый в мрачном подвале, прикованный кандалами к счетам, приносимым официантом.

Он вел беседу с Адамом:

– Послушай, Адам, вот что я тебе скажу. Уж больно ты мягкотелый.

– Кто, я?

– Кто ж еще? Знаешь, что прошлой ночью ты выбросил на ветер двадцать пять фунтов?

– Каким же образом?

– А вот каким. У того маленького японца, что сидел здесь вчера, было в кармане еще минимум пятьдесят фунтов.

– Знаю. Ну и что?

– А ты его, считай, выпроводил.

– Черт побери, этот парень истратил двадцать пять фунтов и потом спросил меня, что, может, ему хватит…

– Он был пьян как сапожник, иначе черта с два он стал бы тебя об этом спрашивать.

– Я знаю, что он был пьян. Он спросил меня, и я ответил: «Да, вам уже достаточно». А что мне было говорить?

Носсеросс нетерпеливо махнул рукой:

– Ты просто болван. Нужно было сказать: «Нет, сэр», нужно было сказать: «Умному человеку алкоголь идет на пользу». Или: «Мы о вас позаботимся, даже если вы выпьете лишнего». Понял? А потом нужно было сказать: «Попробуйте нашего особого шампанского».

– А, к черту все это! – сказал Адам.

– Адам, не дури. Ради чего, по-твоему, мы занимаемся бизнесом? Из любви к человечеству?

– Нет, ради денег. Но всему есть предел. Вся беда в том, Фил, что ты такой же осел, как и другие умники вроде тебя. Я всегда думал, что ты человек здравомыслящий, но теперь мне кажется, ты такой же идиот, как и все безмозглые девчонки, что здесь работают. Ты не видишь дальше своего носа. Да пойми ты, что, помимо всего прочего, чем честнее ты ведешь себя с посетителями, тем выгоднее это тебе самому. Зачем быть таким ослом? Если ты просто нагреешь клиента, он никогда сюда не вернется.

– Синица в руке лучше, чем журавль в небе, – отвечал Носсеросс, – и не называй меня ослом.

– Синица в руке ничуть не лучше, чем журавль в небе! По крайней мере не в бизнесе. Беда таких, как ты, что вас интересует только чистоган.

– Ты что, учить меня вздумал? Что значит «таких, как ты»?

– Значит – ты и девчонки в твоем заведении.

– Ты что, ровнять нас вздумал?

– Да вы совершенно одинаковы. Ты такой же болван, как они.

– Не смей оскорблять меня и не вздумай навязывать мне свою философию, потому что я знал эту кухню как свои пять пальцев, когда ты еще пешком под стол ходил.

– Да плевать мне на это! Говорю тебе, ты в точности такой же, как Ви, может, чуточку умнее; ты только и знаешь, что жульничать, жульничать, жульничать, но и пальцем не пошевелишь, чтобы хоть как-то укрепить свою репутацию, и в конце концов твой бизнес рухнет. И конечно, тебе даже и в голову не придет, что причина в том, что твои посетители жалуются друг другу: «Носсеросс ободрал меня как липку». Нет, ты даже мысли такой не допускаешь! Нет, ты непременно начнешь жаловаться на несчастную судьбу.

– Ну, это не твоя печаль, – ответил Носсеросс. – Но лекций мне читать не надо, потому что знаю я об этом деле больше, чем ты за всю жизнь сможешь узнать. И не надо демонстрировать принципиальность и благородство на мои деньги. Просто учти, что с тем япошкой ты поступил неправильно.

– Да ты спятил! Неужто ты заметил хоть малейшее снижение прибыли с тех пор, как я здесь работаю?

– Ну, совсем небольшое…

– Это из-за Коронации.

– Не оправдывайся, Адам. Я делаю скидку на то, что ты еще не поднаторел в нашем деле, и задирать нос тебе еще рано..

– А, иди к черту! – воскликнул Адам. – Ты и так уже мне осточертел.

– Что?

– Ты мне осточертел, равно как и весь этот бизнес.

– Ну и ну, как вам это нравится! – сказал Носсеросс. – Ты приходишь сюда официантом, и я даю тебе работу, на которой ты за месяц зарабатываешь больше, чем смог бы заработать за год. Да ты просто обнаглел. Так вот, значит, что ты за фрукт… Не хочешь ли сказать, что сделал мне одолжение, работая здесь?

– А как, по-твоему, это называется? Ты ведь прекрасно знаешь, что фактически упросил меня взять дела в свои руки, когда Мэри сбежала с Чешантом. Ты сидел здесь, на этом самом стуле, разбухший от бренди, как, впрочем, и сейчас, и умолял меня остаться с тобой, и ты знаешь это, а теперь можешь убираться ко всем чертям, потому что я ухожу. Управляйся сам в своем гадюшнике. Я ухожу.

– Адам, минутку, минутку…

– Иди к черту, – отозвался Адам. – С меня хватит. Заплати то, что мне причитается, и через минуту меня здесь не будет.

Его вдруг охватило непонятное возбуждение.

– К черту твой паршивый клуб, к черту весь этот бизнес! – закричал он. – К черту дурацкую вежливость! К черту деньги, к черту весь этот вонючий притон. Стервятники! Слабоумные паразиты! Ослы и прохвосты! Маленькие алчные идиоты! С меня хватит! Мне нужно настоящее дело.

– Не дури, – сказал Носсеросс. – Ты что, шуток не понимаешь?

– Конечно понимаю, но сейчас мне не до шуток. Я ухожу, и немедленно.

Преградив Адаму путь к двери, Носсеросс обратился к нему:

– Погоди минутку, послушай. Если я тебя чем-то обидел, извини. Этого достаточно? Присядь на минутку, всего на минутку, присядь, пожалуйста. Буквально на два слова, всего на два слова. Не надо так спешить.

– В чем дело, Фил?

– Послушай, Адам, ты ведь мой единственный друг, клянусь Богом! Не лезь в бутылку. Не поступай со мной по-скотски. Не надо уходить из-за пары нелепых слов. Сознаюсь, я выпил лишнего. Я весь разбит. Я просто сам не свой…

Адам перебил его, раздраженно воскликнув:

– Фил, ради Бога, только не пытайся снова меня разжалобить. Меня уже тошнит от людей, которые жаждут, чтобы я их пожалел.

– Я не прошу тебя о жалости, – отвечал Носсеросс. – Но, знаешь, в мои годы человек чувствует себя одиноким… Ему нужен друг… Боже правый, хоть собака… Но у меня и собаки нет. Черт побери, Адам, я болен и одинок. Не бросай меня.

Адам ответил:

– Слушай, Носсеросс, ты мне симпатичен. Перестань разводить нюни, а не то я начну тебя презирать. Я ведь был с тобой, пока ты не мог без меня обойтись?

– Да, верно.

– А теперь, – продолжал Адам, – я должен заняться настоящим делом.

– Послушай, Адам, – перебил его Носсеросс, – я намного старше тебя и знаю больше, чем ты думаешь. Ты надеешься заняться скульптурой?

– Ну и?..

– Ну и вот что я тебе скажу. Оставь эту затею, потому что у тебя нет ни малейшего шанса. У тебя нет ни достаточных навыков, ни денег, чтобы их приобрести. Ты похож на упрямого мальчишку, которому запала в голову сумасбродная идея. Ты хочешь стать скульптором. Ха! Да ты рехнулся! Сам подумай, возможно ли это? У тебя есть хоть одна работа? Ты можешь показать хотя бы одно свое творение?

– Нет, – проскрежетал Адам, – не могу, потому что я разбил все свои работы… Они были отвратительны, совершенно никуда не годились. Но я абсолютно уверен, что буду заниматься этим, понимаешь? Даже если это убьет меня; хотя что-то подсказывает мне: если я начну, у меня все получится и мне удастся сотворить то, что не придется разбивать и выбрасывать; то, на что весь мир будет взирать с восхищением, если хочешь знать. Именно этому я и посвящу свою жизнь, Фил, я так решил, и я скажу тебе вот что: как бы я тебя ни жалел, я не позволю жалости остановить меня. Что толку в жалости? По-твоему, я должен позволить ей навеки похоронить себя в этом подвале? Когда в эту самую минуту я мог бы ваять Мыслителя, или Крылатую Нику, или Венеру Сиракузскую? Нет, Фил, все решено, окончательно и бесповоротно. Я ухожу. И это вовсе не из-за твоих слов, а потому, что меня ждет работа.

– Ты будешь голодать, – сказал Носсеросс.

– Я буду жить.

– Нет. В конце концов ты все бросишь и скажешь в сердцах: «А ведь Фил был прав!»

– Никогда, – отвечал Адам.

– Ты понимаешь, что отказываешься от пятидесяти фунтов в неделю?

– Прекрасно понимаю.

– Ради того, чтобы вылепить несколько скульптур?

– Именно так.

– А когда они будут готовы, что тогда?

– Ничего. Когда они будут готовы, я примусь за новые.

– А потом что? Ты начнешь голодать. Ну ладно, ты говоришь, тебя это не волнует. Ты не знаешь, что такое голод. Ну, предположим, ты выучишься, станешь знаменитым скульптором и будешь лепить своих Венер и Аполлонов. Предположим, так оно и будет, но денег тебе это не принесет. Тебе чертовски повезет, если ты сможешь на это жить, но в итоге ты станешь похож на меня – к тому времени, когда ты почувствуешь, что знаешь достаточно, чтобы сделать что-нибудь стоящее, ты будешь уже слишком стар и немощен, слишком потрепан жизнью. А потом ты сыграешь в ящик, и самое большее, на что ты можешь рассчитывать, это то, что твои поделки запихнут куда-нибудь в музей. Мертвый, бесполезный хлам. Но ты этого уже не увидишь. Ты будешь гнить в могиле. Конец.

– Знаю, – ответил Адам, – все это я уже слышал раньше, много над этим думал, и все это чепуха, потому что ты не понимаешь, хоть ты уже старый, ты просто не понимаешь, что мужчина не создан для мягкой постели. Сытое брюхо да теплая конура – это идеал собаки, но не человека. Мир по-прежнему несовершенен, потому что люди слишком заботятся об отдыхе и комфорте. Да, комфорт не для меня. Я чувствую, что должен что-то совершить. Что-то копилось внутри меня сто тысяч лет, и, когда я пойму, что это, и отпущу его на волю, тогда, Фил, все изменится. Ты хнычешь, потому что ты одинок. Я тоже одинок, но я горжусь этим. Мы с тобой совершенно разные, мы из разных миров. Ты одинок, потому что всю жизнь заботился только о собственной выгоде, потому что заперся в этом подвале. А я одинок, потому что не такой, как обычные люди, потому что вижу дальше других, понимаешь? Я знаю, что могу творить, могу созидать и крушить, и, зная это, Фил, я не могу здесь больше оставаться. Ты мне нравишься, потому что ты умен и тебе не занимать упорства, и мне жаль тебя, ибо ты сломался, но я больше не позволю жалости удерживать меня, так что прощай.

Носсеросс поглядел на него, пожал плечами и проговорил:

– Адам, ты просто псих, и когда-нибудь ты поймешь, что я был прав, но, если сейчас ты на коленях будешь умолять меня позволить тебе остаться, я тебя и слушать не стану. Я тебя вышибу пинком под зад. Жалеть меня! Меня! О Боже ты мой! Никто никогда не смел меня жалеть. Я прошел огонь, воду и медные трубы, и никто ни разу не вздумал меня пожалеть. Ты знаешь, сопляк, что я прошел огонь…

– И ради чего?

– Ради того, чтобы заниматься тем, чем хочу.

Адам промолчал и подумал: «Умный, сильный, несгибаемый, как скала, а вершиной всех его мечтаний стал ночной клуб».

Он улыбнулся и протянул руку. Носсеросс сунул руку в жилетный карман и вытащил оттуда толстую пачку банкнот.

– Адам, все равно ты мне нравишься. Вот, держи. Здесь сотня фунтов. И не забывай навещать меня.

– Убери это, – сказал Адам.

– Возьми…

– Нет.

Они пожали друг другу руки. Носсеросс бросил деньги на стол, крепко стукнул Адама в грудь, выругался и сказал:

– Ты, несносный болван, я люблю тебя как родного сына, так что, если тебе станет худо, обращайся ко мне не раздумывая. Если тебе нужен друг, заходи, моя дверь всегда широко открыта. Заглядывай хоть изредка, а если ты даже и не заглянешь, не забывай своего старого друга Фила Носсеросса. А теперь проваливай.

Перед тем как уйти, Адам в последний раз оглядел кабинет – папки с бумагами, мертвенно-бледный свет газовой лампы, унылая черная громадина письменного стола, Носсеросс, наливающий себе бренди с мрачной сосредоточенностью человека, который свято верит в то, что счастье, истина и цель человеческих стремлений лежат на дне бутылки.

Когда Адам вернулся домой, Хелен изумленно уставилась на него.

– Ты вернулся? – воскликнула она.

– Да.

– Но сейчас половина одиннадцатого, ты опоздаешь.

– Опоздаю? Куда?

– В клуб.

– Я ушел из клуба.

– Что?!

– Я ушел из клуба, – проговорил Адам, не в силах сдержать улыбки.

– Но почему?

– О, я просто решил уйти и ушел.

– Ты, наверное, поругался с Носсероссом.

– Напротив, мы расстались друзьями, он даже умолял меня остаться.

– Так ты что, ушел по собственному желанию?

– Да.

– Что ты заладил «да, да»?! Расскажи мне, что там произошло. Зачем, ну зачем ты это сделал?

– Ну, сперва мы с Носсероссом немного повздорили, – сказал Адам добродушно. – Пришел к нам один японец – так он спросил меня, как, по-моему, не перебрал ли он. А парень уже истратил двадцать пять фунтов, и я ему говорю: «Да, спрячьте подальше ваши деньги и езжайте домой, дескать, банзай, будьте здоровы».

– Какая невообразимая глупость! – воскликнула Хелен, нервно постукивая ладонями одна о другую. – Носсеросс был абсолютно прав, когда устроил тебе разнос. Тебе следовало извиниться.

– Напротив, я послал его к черту.

– Ты и в самом деле безнадежный идиот, Адам.

– А потом Носсеросс умолял меня остаться, – заметил Адам.

– Он умолял тебя остаться, а ты отказался?

– Да. Я сказал ему: «Мистер Носсеросс, я решил покончить с ночной жизнью, чтобы найти свое место под солнцем».

– А твое место под солнцем, видимо, означает скульптуру?

– В общем, да.

– О Боже! И что Носсеросс?

– Он сказал: «Ладно, поскольку ты уходишь, возьми сто фунтов», достал из кармана толстую пачку денег – вот такой кирпич – и протянул ее мне.

– Что ж, это не так уж и плохо, – проговорила Хелен, слегка смягчившись. – С такими деньгами мы можем спокойно открыть собственное заведение. Какая-то сумма у нас уже есть…

– Можем, детка, но не станем, потому что я с возмущением отверг его презренное золото, и деньги вернулись ему в карман.

– Ты совсем ума лишился! И что нам теперь прикажешь делать, позволь узнать?

Адам исполнил неуклюжее подобие чечетки, схватил Хелен за локти, оторвал ее от пола и закружил по комнате, хохоча во все горло:

– Я запру тебя на сыром чердаке, посажу на хлеб и воду и буду лепить тебя обнаженной…

– Отпусти меня.

Она произнесла это с такой неподдельной злобой, что Адам остановился, слегка опешив.

– Что?

– Отпусти меня.

Она оттолкнула его и в сердцах бросила:

– Ну все, это последняя капля. Я думала, в тебе что-то есть. Я думала, что смогу сделать из тебя что-то путное. Я думала, из тебя что-нибудь получится, ты сможешь чего-то добиться. Но ты безнадежен. У меня всегда были сомнения относительно твоей нормальности, теперь же я окончательно убедилась в том, что у тебя не все дома. Ты чокнутый. Ты хуже, чем просто чокнутый, ты эгоист, законченный эгоист, жуткий, ужасный эгоист. Ты отказался от работы, которая приносила тебе сорок фунтов в неделю, потому что решил стать скульптором!..

– Правильно, – кивнул Адам, – именно так я и поступил.

– И ты думаешь, что я после этого останусь с тобой?

– Конечно, а почему нет?

– Да, видно, ты окончательно рехнулся. Так вот, я скажу тебе раз и навсегда: я сыта по горло тобой и твоими дурацкими идеями. Ты словно маленький мальчик, который вбил себе в голову, что станет пиратом или кем-то там еще. Это так же безумно и к тому же совершенно нереально. Ты просто гадкий, мерзкий эгоист; я знаю, что тебе на все наплевать, Адам, но ты хотя бы обо мне подумал – этим ты деньги не заработаешь.

– Моих средств хватит, чтобы протянуть, по крайней мере, год.

– Протянуть! Интересно, что ты под этим понимаешь?

– О, все очень просто: если тратить три фунта в неделю…

– О да, действительно, все очень просто – протянуть год на три фунта в неделю. А что потом?

– К тому времени я непременно чего-нибудь добьюсь.

– О, к тому времени он непременно чего-нибудь добьется! Все замечательно и неопределенно, не так ли?

– Не вижу в этом ничего неопределенного, – Адам начал терять терпение, – что тут неопределенного? Я точно знаю, что надо делать.

– Ну да, конечно, играться с куском глины.

– Не играться с глиной, а работать с глиной, а также с камнем.

– Весьма романтично. Полагаю, на некоторых девушек это произведет большое впечатление. Но только не меня.

– Я не удивлен. Предел твоих мечтаний – норковое манто и «Роллс-Ройс».

– Что ж, по крайней мере, норковое манто красивое, и в нем не замерзнешь. Вряд ли кто-нибудь из твоих скульпторов сможет вылепить такую вещь.

– Ты хочешь меня оскорбить.

– Конечно, правда часто оскорбительна.

– А на кой черт тебе сдалась эта правда? Вся твоя жизнь – это бессмысленная погоня за ерундой. Красивая мебель, красивая одежда, теплая компания, солидный банковский счет, вечеринки, праздники…

– Ну конечно, ты выше этого.

– Нет, не выше, но у меня есть цель в жизни, нечто более важное.

– О да, я забыла, ты же у нас великий скульптор. А я, по-твоему, должна сидеть сложа руки, наблюдать за твоей работой и считать гроши?

– Ты и раньше считала гроши и не умерла от этого. В любом случае, никто не заставляет тебя делать то, что ты не хочешь.

– После всех твоих обещаний… ты взял и все испортил, – сказала Хелен и залилась слезами.

Ее слезы взбесили Адама. Он воскликнул в сердцах:

– Если бы в те минуты, когда мы занимались любовью, ты попросила меня о чем-то, я, как дурак, мог бы ответить: «Да, милая, да». Но ты должна понимать, что такие обещания ничего не стоят. Какого черта! Продать право первородства за…

– Тогда скажу тебе раз и навсегда: я не собираюсь голодать на чердаке ни с тобой, ни с кем другим. Хватит с меня нищеты. Ты говоришь, что любишь меня?

– Люблю. Мне будет очень тяжело без тебя.

– Адам, я собираюсь открыть клуб. Я буду зарабатывать большие деньги. Ты должен работать со мной.

– Я не могу работать с тобой, Хелен, это ты должна работать со мной.

– Нет. – Хелен покачала головой.

– Значит, между нами выросла непреодолимая стена, – мрачно проговорил Адам.

– Мы больше не будем видеться, – сказала Хелен.

Адам вздохнул.

– Это значит прощай, – сказала Хелен.

– Да.

– Тогда прощай, Адам.

– Прощай… – Он протянул свою огромную руку. Хелен сжала ее.

– Адам, поцелуй меня на прощание.

Он поцеловал ее в лоб.

– Это очень холодный прощальный поцелуй, Адам.

– Если бы я поцеловал тебя по-настоящему, все кончилось бы тем, что я наобещал бы тебе то, что не в состоянии исполнить.

Она вышла. Дверь плотно закрылась. Адам стоял посреди комнаты, перебирая пальцами пуговицы пальто. О беспросветный мрак, о страдание, о отчаяние… Наверху хлопнула дверь. Тишина затопила дом. За окном, в черном беззвездном небе робко светила бледная луна, растворяясь в окружавшей ее черноте ночи.

Адам машинально вытянул руку вперед. Его пальцы наткнулись на что-то холодное и мокрое. Он обнаружил, что вертит в руках кусок красной глины. Упрямо выпятив челюсть, он принялся мять его. Потом, не снимая пальто, начал работать с ним нарочито размашистыми движениями.

Из коридора донеслись шаги Хелен, спускавшейся вниз по лестнице, захлопнулась входная дверь, и снова все замерло.

Ворот его рубашки сделался мокрым от пота.

Глава 25

Хелен вдруг овладело полное безразличие. Она рассуждала так: «С Адамом мне больше не на что надеяться, так что с ним все кончено. Остается только хорошенько потрясти Фабиана. Открыть клуб. Заработать денег. Стать кем-то, добиться чего-то во что бы то ни стало».

Она ускорила шаг и догнала Ви, которая семенила по тротуару в открытых туфельках на высоких каблуках; ее длинное вечернее платье волочилось по земле, выглядывая на добрых восемнадцать дюймов из-под верблюжьего пальто.

– Ой, привет, Хелен.

– Привет.

– Я опаздываю. Чертовы автобусы… Говорят, водители бастуют из-за Коронации. Вот смешно, правда?

– Мне это безразлично.

– Как Адам?

– Ну его к черту, – отвечала Хелен.

– Вы что, поссорились?

– Нет, просто с ним покончено.

– Нашла себе нового дружка?

– О, – надменно проговорила Хелен, – стоит мне только свистнуть, и у меня будет куча новых дружков. Я собираюсь зарабатывать настоящие деньги.

– Ты что, надумала открыть свой клуб? – взвизгнула Ви.

– Пока не знаю. Кое-кто предложил вложить деньги в мой клуб, но я до сих пор не решила. Как бы там ни было, я непременно его открою. Я вам покажу, что такое настоящий ночной клуб.

– А можно мне прийти к тебе работать?

– Посмотрим, – ответила Хелен и мысленно добавила: «Можешь убираться к дьяволу – ты мне осточертела, равно как и все прочие. Я буду работать одна».

– Правда, это будет здорово? – проговорила Ви. – Слушай, а ты заметила, что на улице не видно ни одной девушки?

– Да, – кивнула Хелен, даже не повернув головы.

– Держу пари, ты не увидишь ни одной проститутки на всей Черинг-кросс-роуд.

– Почему?

– Говорю же тебе, легавые очистили улицы от проституток, и все ради гостей, приехавших на Коронацию, чтобы те подумали, что в Лондоне вовсе нет шлюх… Ублюдки паршивые. Житья от них нет. И вот теперь все эти старые вояки принялись их ловить, лицемеры проклятые, никто уж и не осмеливается встать на улице, поджидая дружка. Все так ужасно, хуже не придумаешь, а еще говорят, что мы живем в свободной стране. Знаешь Марион? Они сцапали ее, отправились к ней на квартиру, подождали там ее дружка, Спотса, а когда он вернулся домой, схватили его и с ходу влепили ему шесть месяцев. А ведь это неправильно – все ведь так ждали этой Коронации, чтобы заработать пару фунтов. Да что там, это просто гадко. Оставили бы они нас в покое! Неужели они не занимаются этим с собственными женами? Ну вот и все. Девчонке тоже нужно жить, как и всем остальным! Скажу тебе откровенно, я до смерти боюсь. Чертовы легавые! Но, что там ни говори, я просто-таки обязана заработать хоть что-нибудь за время Коронации. Я достала себе новое платье, сине-красно-белое. Цвета Коронации. И у Марджори тоже новое платье, белое, с вышивкой «Боже, храни Короля», сделанной красными и синими буквами. Но я хотела тебя кое о чем спросить: как ты думаешь, не перекраситься ли мне в блондинку, чтобы больше походить на чистокровную англичанку?

– Неплохая мысль, – заметила Хелен.

– Некоторые считают меня дурочкой, но я хитренькая. Нехорошо себя хвалить, но иногда мне в голову приходят гениальные мысли. Значит, в блондинку, да? Как ты думаешь, в платиновую или медовую?

– В платиновую, – сказала Хелен.

– Это будет совсем по-английски, верно? Что случилось, Хелен? Ты расстроена? Не расстраивайся, мужчины этого недостойны. Все они просто сволочи. Прошлой ночью я подцепила в клубе парня, пошла с ним домой, и знаешь, что он мне дал? Чек на десять фунтов.

– Повезло тебе, – равнодушно проговорила Хелен.

– Ой, слушай, Хелен, а ты не одолжишь мне два шиллинга на такси?

– А где же твой чек на десять фунтов?

– Я послала его маме.

– Все деньги?

– Да, я вся в этом. Так ты одолжишь мне два шиллинга?

– Не могу.

– Не можешь?

– Я не взяла с собой денег.

– Ах, ну и ладно. Хелен, послушай, мне тут предложили работу в клубе «Сахарный завод». Девчонки там зарабатывают по десятке за ночь, только они обязаны водить клиентов домой. Как ты думаешь, соглашаться или нет?

– Почему бы и нет? – пожала плечами Хелен.

– Ну, все-таки, – деликатно проговорила Ви, – это, как ни крути… проституция.

Хелен снова пожала плечами:

– Смотри сама.

– Забавно, верно? – проговорила Ви, покрутив головой, – еще недавно ты была тише воды ниже травы, а теперь… я просто глазам своим не верю. Забавно, правда, как эта ночная работа меняет людей?

– Да, я была слишком нерешительной, – ответила Хелен, – но теперь я уже не та. Не все ли равно, как зарабатывать деньги, коль скоро они текут к тебе в карман? Неужели Рокфеллер зарабатывает их другим способом? Многие осуждают проституцию, но разве спать с мужчиной из-за денег не столь же гадко, как выходить за него замуж из-за денег? И чем открытие ночного клуба постыднее открытия, скажем, чайной лавки? Меня уже тошнит от глупой болтовни обо всем этом… морали и тому подобных вещах. Как можно чего-то добиться в жизни, если будешь все принимать близко к сердцу?

– Ты абсолютно права, – закивала Ви, порывисто сжимая руку Хелен. – Бог мой, мы с тобой думаем одинаково. Вот здорово, верно? Слушай-ка, Хелен, а может снимем с тобой квартирку и займемся надомной работенкой?

– Ну, не знаю, – ответила Хелен, – я собираюсь открыть свой клуб, побыть начальником для разнообразия. О, я могла бы показать тебе, как надо вести дела.

Ви помолчала, а потом заметила не без зависти:

– Ты ведь сможешь откладывать деньги, правда? И у тебя есть мозги, это верно. Мне нравятся люди с мозгами. Черт, держу пари, в конце концов у тебя будет и клуб, и меха, и богатенький кавалер, который будет тебя содержать.

– Это потому, что у меня есть цель, – сказала Хелен, – я решила во что бы то ни стало чего-нибудь добиться, прежде чем умру. Ты глупая, Ви. У тебя тоже должна быть какая-то цель. Надо попытаться кем-то стать.

– О, у меня тоже есть цель. Знаешь, чего я хочу? Чтобы у меня было собственное кафе с комнатками наверху, чтобы я могла приглашать туда мальчиков и девочек… ты меня слушаешь? И сдавать девочкам комнаты по десять шиллингов за раз, и чтобы если они захотят выпить, то всегда смогли бы сделать это потихонечку… Люди думают, что у меня нет цели, но видишь, это не так.

– Ладно, поглядим, – проговорила Хелен.

– Ты куда? – спросила Ви.

– На Бристоль-сквер.

– А зачем?

– У меня там встреча, – ответила Хелен.

– С кем?

– Ты его не знаешь.

– Гарри Фабиан?

– Что, если даже и так?

– Знаешь, Хелен, я, конечно, не вправе давать тебе советы, но тебе не следует связываться с такими, как он.

– Это еще почему?

– Он опасный человек.

– Не мели чушь, я прекрасно могу постоять за себя.

– Знаешь, что я о нем слышала?

– Ну что?

– Я слышала, что он торгует белыми рабынями.

Хелен расхохоталась.

– Ты спятила, – проговорила она, – времена не те.

– Ну, по крайней мере, я слышала, что он в некотором смысле… альфонс.

– Ви, что ты мелешь, зачем ему это?

– Слушай, а ты пошла бы со мной в «Сахарный завод»?

– Может, и пошла бы, не знаю.

Они дошли до Грейт-Расселл-стрит.

– Что ж, до свиданья, – сказала Хелен, поворачивая налево.

– До встречи, дорогуша, – пролепетала Ви и пошла своей дорогой, кусая губы.

«Мерзкая корова, – думала она, – я всему ее научила, показала ей что и как, а теперь она вздумала задирать передо мной нос. Ладно-ладно, и двух шиллингов мне не дала, а ведь это я сделала ее такой, какая она есть сейчас; она пришла ко мне, подыхая с голоду, я помогла ей найти работу, и вот вся ее благодарность».

Она заторопилась вниз по Шафтсбери-авеню. Около поворота на Уордор-стрит у края тротуара остановилась смуглая полногрудая девушка и улыбнулась прохожему. Он прошел мимо, не обратив на нее внимания. Из темного дверного проема какой-то лавчонки вынырнули два рослых человека и схватили ее за руки.

– Идем, Зои.

Зои побелела как снег.

– Что вам от меня нужно?

– Ну же, будь умницей.

– Что это значит – будь умницей? Отпустите меня.

– Идем, ты арестована, так что не спорь и веди себя хорошо, понятно?

– Ах вы грязные ублюдки! – вскрикнула Зои.

– Зои, ни к чему поднимать шум. Тебе придется пройти с нами. Так что веди себя тихо, как настоящая леди. Ты ведь настоящая леди, верно, Зои?

– Конечно я леди, – гордо отвечала Зои, – отпустите мои руки, и я пойду тихо.

Детектив сказал ей:

– Я всегда знал, что ты умная девушка. – Он вежливо предложил ей руку и повел в полицейский участок. По дороге он непринужденным тоном осведомился: – Как Гарри?

– Ума не приложу, о ком вы говорите.

– Ну-ну, зачем быть такой несговорчивой?

Другой детектив подмигнул первому, заметив:

– А ты разве не знаешь, она больше с ним не встречается, у него кто-то есть.

– Это ложь, – с негодованием огрызнулась Зои.

– Любовь слепа, – сказал первый детектив. – А я-то думал, ты держишь ухо востро. Ты что, не знала, что Гарри водит шашни с какой-то шлюшкой из клуба Фила Носсеросса?

– Это ложь! – горестно вскричала Зои. – Как ее зовут?

– Девчонку звать Хелен.

При упоминании этого имени Зои чуть не упала в обморок. Ее начали душить слезы, она не могла вымолвить ни слова. Первый детектив попытался успокоить ее:

– Бедняжка. После того, что ты для него сделала…

– Тысячи фунтов я отдавала ему, – проговорила она.

Детективы переглянулись.

– Ну ничего, Зои, он за это ответит. Нужно только, чтобы ты сделала заявление.

Зои кивнула. Они остановились под синим фонарем.

– Ну, смелей, милочка. – И Зои в окружении двух детективов поднялась по ступенькам.

Тем временем Фабиан, сидя в клубе Анны Сибирь, играл с двумя субъектами в покер на костях. Ему нравилась эта игра, напоминавшая о гангстерских фильмах, игра, вокруг которой он плел запутанную паутину интриг и обманов, паутину, опутавшую всю его жизнь. В его кармане лежали пятьдесят фунтов, которые он только что получил от Фиглера. Он заказал выпивку. Анна Сибирь спросила:

– Вам нравятся американские напитки?

– Конечно нравятся.

– Ну тогда я схожу за виски.

– Эх, была не была! – вскричал Фабиан. – Давайте выпьем двойного виски!

Игроки придвинулись поближе к столу. Один был невероятно толст и молчалив, верхняя губа у него практически отсутствовала, зато нижняя выпирала, будто нос корабля. Другой – высокий, поджарый и такой же молчаливый.

– И помните, ребята, – добавил Фабиан, – вы обещали дать мне отыграться.

– Конечно, конечно, – закивал толстяк.

– А у вас, ребята, бабки-то есть?

– У меня четвертак, – сказал худой.

– И у меня четвертак, – сказал толстяк.

– А у меня два четвертака, – хвастливо заявил Фабиан, хлопая по карману. – Ну и каковы же ставки?

– Десять шиллингов за бросок?

– Пускай это будет фунт, – перебил Фабиан, – фунт за бросок.

– Идет.

Фабиан перебирал пальцами свой счастливый зажим, на счастье.

– Пока на мне эта штука, я не могу проиграть. Давайте, ребята, делайте ваши ставки, смелее, смелее…

Три фунтовые купюры шлепнулись на стол. Фабиан схватил кости и, тряся, пошептал над ними. Он видел, как негры и гангстеры проделывают это в кино.

– Чую, чую, чую удачу, давайте же, давайте, катитесь, катитесь!

Он бросил. Кости тихо покатились по зеленому сукну.

– Две десятки! – вскричал Фабиан. – Две десятки, две десятки, две десятки… – Он бросил оставшиеся три кости. – И три королика. Фулл-хаус, джентльмены. Фулл-хаус с тремя короликами.

Он откинулся на стуле и глотнул американского виски. Едкая жидкость обожгла ему горло. Толстяк выбросил три туза.

– Хм, – буркнул худой и небрежным жестом выбросил разом четыре туза.

– Ну ничего, – сказал Фабиан, в то время как худой упрятывал в карман деньги, – все нормально, дружище. Терпеть не могу выигрывать первый бросок. Это к неудаче, я точно знаю. А теперь, Тощий, давай-ка, бросай, и я кое-что тебе покажу, ты у меня посмотришь… ставьте, ребята, две девятки… и еще одна… Ох! Валет и король… три девяточки у Тощего, Боже правый, черт меня подери! Дай мне, дай мне, дай мне – опля! – завопил Фабиан, неистово тряся кости высоко над головой. – Жизнь – это коробка шоколадных конфет. Бабах! Бабах!