Текст книги "Ночь и город"

Автор книги: Джералд Фрэнк Керш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Интерлюдия: старый силач

Как-то раз месяц спустя в кафе Адам разговорился с толстым стариком, который сел за его столик. Старик сказал:

– А ты крепкий парень, как я погляжу.

– Да и вы, похоже, и сами выглядите так, будто в свое время были недюжинным силачом, – сказал Адам.

– Кто? Я? Да ты знаешь, кто я?

– Нет, а кто?

– Али.

– Понятно…

– Мое имя ни о чем тебе не говорит. А в свое время меня называли Али Ужасный Турок.

– Что, тот самый борец? Как же, я о вас много слышал. Ну да, конечно. Вы были чемпионом в тяжелом весе, верно?

Лицо Старого Али просветлело.

– Любой, кому доводилось меня видеть, – гордо проговорил он, – не мог так просто меня забыть. Так-то вот. Нет, не все еще забыли Старого Али.

Али Ужасный Турок был могучим старым силачом: великим душителем и костоломом минувших дней, раздавленным грузом прожитых лет, согнувшимся под бременем возраста, перемолотым жерновами времени. При взгляде на него в голову приходила одна-единственная мысль – мысль об изгое, вышвырнутом из общества и медленно тонущем в океане забвения. Слишком крепкий, чтобы умереть, он уже был частично похоронен, ибо оставил частички себя на тысячах матов по всему земному шару. В Сиднее он оставил левый глаз, в Париже и Монреале – передние зубы, тогда как в Нью-Йорке из-за заражения крови лишился двух пальцев на левой руке. Он мог бы рассказать мрачную историю о том, как в течение двух часов боролся с Денвером Маулером – на его теле не было живого места, а сломанное ребро, прорвав кожу, торчало наружу. «Что, пластырь? Показать ему, что мне больно? Тьфу!» У него никогда не было постоянного жилья, а его кусок хлеба был всегда обильно посолен потом и кровью. И что же он получил взамен? Славу? Но он был забыт – поколение, знавшее его, ушло. Деньги? Нет, он жил впроголодь. Что же тогда? Ничего, кроме непоколебимой железной воли – но разве только это необходимо в жизни? Его кулак все еще обладал сокрушительной силой – он еще смог бы, пожалуй, удержать на плечах дом, подобно атланту. Но его тело заплыло жиром. Он весил триста пятьдесят фунтов: когда он шел, полы содрогались. Его голова была круглой и тяжелой, словно пушечное ядро, и такой же лысой, обтянутой блестящей кожей цвета кофе с молоком. Его исковерканные уши были похожи на окостеневшие частички мозга, выбитые из головы мощным ударом. Нос был сломан ударом справа. Из него каскадом ниспадали густые седые усы: их нафабренные кончики были загнуты вверх и походили на бычьи рога, а толстая лиловая нижняя губа была оттопырена настолько, что отвисала к подбородку, непоколебимому, как Гибралтар.

Он продолжал:

– Нет! Не все еще обо мне забыли. Любой, кто хоть раз меня видел. Знаешь что? Пару лет назад мне написал один человек, американец. Вот что он написал: «Али, я видел, как ты боролся с Денвером Маулером в Чикаго; у тебя была температура под сорок, вы боролись часа два кряду, и ты положил его на обе лопатки. Если тебе нужны деньги, нет проблем, только намекни». Ясно?

– И вы намекнули?

– Кто? Я? Нет, молодой человек. Это было бы некрасиво. Я никогда ни у кого ничего не брал. Только давал. Много разбазарил я в свое время. В борьбе я сжимал кулаки – так, что никто не мог их разжать. А что до денег, они у меня в руках никогда не задерживались. А теперь ходить с протянутой рукой? Ну уж нет, это не для меня!

– А теперь как вы живете? Нормально?

– Нормально. Работаю тренером в одном клубе, «Чемпионы Фабиана».

– Что? Случайно не Гарри Фабиана?

– Ага. Ты его знаешь?

– Немного. А он вам нравится?

– А он и не должен мне нравиться. Я на него работаю, он мне платит, и все дела!

– Ну и как он? Щедрый?

– Нет. Скупой. С какой стати ему быть щедрым? Я тренирую его ребят – он платит мне два фунта в неделю. Я перед ним не в долгу.

– Ну а как ребята? Хорошие?

– Тьфу! Борются отменно… С девчонкой в постели. На матрасе, ага. А вот на мате – тьфу!

– А как проходят поединки?

– У нас тут намечается шоу. Легс Махогани против Черного Душителя; Кратион Киприот против Тигра Вителлио – ох, куча всякого дерьма. Поставь этих ребят в один ряд, дунь, и они все попадают. Есть, конечно, среди них и крепкие парни, такие как Кратион. Но борцы из них никудышные!

– Так значит, этот Кратион – крепкий парень?

– Ты бы положил его на лопатки. Приходи попробуй. Ты чем занимаешься?

– Я… Я официант в ночном клубе.

– Грязная ночная работа! От такой работы ты быстро скукожишься, размякнешь, как старое масло, станешь похож на разваренный рис. Приходи в спортзал, ладно? Ты мне нравишься. Я тебя научу. Ну что? Придешь? Я покажу тебе свои старые приемы. Приходи. Сколько ты весишь? Четырнадцать стоунов? [26]26
  Мера веса; при измерении веса человека и крупных животных равна 14 фунтам (6,35 кг).


[Закрыть]

– Что-то около того.

– У меня ты будешь весить шестнадцать-семнадцать стоунов. Ни грамма жира, одни мускулы. Люди будут оборачиваться на тебя на улице и цокать языком: «Что за мужчина! Что за плечи, что за шея!» А ты будешь говорить им в ответ: «Это сделал Али». А когда-нибудь у тебя будет сын, и ты будешь показывать ему разные приемы и говорить: «Али Ужасный Турок показывал мне эти приемы пятнадцать, двадцать, тридцать лет назад». К тому времени меня уже не будет на свете, но кто-то все еще будет вспоминать мое имя. Ну так что?

– Да, мне хотелось бы попробовать. Я приду.

– Кого мне учить всему, что я знаю? Этих мартышек? Тьфу! Спустя три недели они думают, что знают больше меня. Что ж, они помоложе и, может, чуть пошустрее, спору нет, но я-то, я целый год простоял на матах, обучаясь разным захватам, прежде чем меня допустили до самой борьбы. Ха! А тебе нравятся девчонки?

– Ну…

– А мне нравятся девчонки. Мне нравятся симпатичные пухленькие девчонки. Женщины? Это да! Выпивка? Тьфу! Женщины – это да; немного вина, совсем-совсем немного – да; летнее солнышко – да; веселый смех и горячая ванна – да. Но курево, выпивка, вся эта гадость – тьфу!

– Вы абсолютно правы.

– А ты не прав. Спать целый день и работать всю ночь? Нет. Кто живет ночью? Пауки, воришки, дураки. Сейчас ты еще крепкий, но скоро, очень скоро будешь бледный, под глазами черные круги. Ради чего?

– Боюсь, у меня нет выбора. Мне нужно зарабатывать на жизнь.

– Зачем? Чтобы купить много дорогой одежды?

– Нет. Я хочу заняться настоящим делом, тем, что мне по душе.

– Каким делом?

– Ваянием.

– Скульптуры лепить. Зачем? Видел я эти скульптуры. Тут, неподалеку, Британский музей. Там полно всяких скульптур. Вот возьми Геракла. Он был грек, да, грек. Спина крепкая, да и шея ничего. Но камень он и есть камень, как ни крути. Смог бы он побороть Маулера? Нет. Его любой работяга сможет запросто раскрошить молотком. Это копия человека и больше ничего. Но ты-то настоящий. Вот и живи настоящей жизнью.

– А что будет через десять, через двадцать лет? Тело заплывет жиром, а затем обратится в ничто. Но если я сотворю Геракла… Он будет стоять вечно.

– А зачем?

– Да разве это можно объяснить? Я чувствую, что должен это сделать. А вы зачем стали борцом?

– Мне это нравилось. Это у меня в крови. Это делает тебя большим и сильным, и ты ни черта не боишься. Борьба – то, что получалось у меня лучше всего.

– Ну а скульптура – то, что у меня в крови, и это получается у меня лучше всего.

– Тогда что ты делаешь в ночном клубе?

– Мне нужно подкопить денег, прежде чем приступить к работе. Понимаете?

– Молодой человек, запомни хорошенько мои слова. Слушай меня: если тебя в первую очередь интересуют деньги, то к тому времени, когда они у тебя появятся, ты будешь уже ни на что не годен. Живи! Работай! А деньги? Деньги – это грязь! Деньги – это гадость! Деньги – это болезнь, заразная, как оспа, как чахотка! Лучше не прикасайся к ним. Ненавижу деньги! Стоит им у меня появиться, я тут же бросаю их на ветер, швыряю в сточную канаву – я плюю на них! Тьфу! Брать деньги! Грязные деньги! Брр!

– Меня не волнуют деньги как таковые, но…

– Будь гордым. Зачем охотиться за деньгами? Живи. Делай все, что в твоих силах. Тогда деньги сами к тебе придут. Что проку в деньгах? Ты что, можешь спать на двух кроватях? Обедать десять раз в день? Тогда что в них проку? Да и у кого они есть? У Рокфеллера? А он уже мертв, весь провонял своими грязными деньгами. Никакие миллионы не помогут, ежели у тебя не работает желудок. Так кому нужны деньги? Вот что тебе нужно: хорошая кровь, крепкие кости, крепкие нервы, здоровый желудок, белые зубы, светлая голова. Это – да. Но деньги? Тьфу! У меня были деньги. Я все потратил. Слишком много денег – это все равно что слишком много друзей. Они тебя опустошают, с ними ты становишься ни на что не годным. С деньгами и друзьями тебе легко. Но легко и потерять себя, стать никем. Друзья и деньги… Если ты со мной борешься, не говори: «Это мой друг». Говори: «Это мой враг». Потом наблюдай за мной, запоминай все, что я тебе показываю, обведи меня вокруг пальца, а потом, когда сможешь положить меня на лопатки, пожми мне руку и скажи: «Али, давай пожмем друг другу руки. Мы с тобою друзья». Настоящий друг должен быть тебе ровней или же твоим наставником. А деньги и друзья – они утекают быстро, как вода. Ну и Бог с ними. Туда им и дорога.

– Но, если бы вам удалось скопить хоть немного, вы бы, по крайней мере, обеспечили себе спокойную старость.

– А много ли нужно человеку в старости? Еда и сон, неспешная беседа. Что еще? «Роллс-Ройсы»? Кольца с бриллиантами?

– А что будет, когда вы уже не сможете работать?

– Помру. Я прожил хорошую жизнь: много поединков, много побед, много женщин. Сейчас я стар, так что мне грех жаловаться. И я собираюсь умереть на ногах.

– Но не лучше ли было бы, если бы вы были сам себе хозяин?

– Ты рассуждаешь как лавочник. Я и так сам себе хозяин.

– Но вы же работаете на Фабиана.

– Я работаю для себя. Я отдаю ему работу. Он платит мне деньги.

– А если он укажет вам на дверь?

– Что мне об этом думать? Да и с какой стати ему указывать мне на дверь? Я даю ему больше, чем он мне, намного больше.

– А, так значит, вы это осознаете! Вы понимаете, что он вас эксплуатирует!

– Разумеется. Но лучше уж пусть Фабиан эксплуатирует Али, нежели Али будет эксплуатировать Фабиана. Если так, мне не нужно говорить: «Спасибо, сэр. Очень вам обязан, сэр».

– Хм… – Адам вдруг поднял глаза и уставился на стрелки часов. – Черт! Мне пора собираться!

– В ночной клуб, да? Такой чудесный парень, как ты! Крепкое тело, светлая голова, и губишь себя в этом грязном подвале! Учишься быть прихлебателем, попрошайкой! Протягиваешь руку за чаевыми – люди бросают тебе шиллинги, а ты выслуживаешься перед ними, чтобы затем обнаружить под тарелкой пару пенсов!

Лицо Адама побагровело. Он ответил:

– Я все это прекрасно знаю. Но мне позарез нужны деньги, чтобы начать работать. И во имя этого я готов мириться с чем угодно.

– Ты погубишь себя.

– Нет!

– Да, помяни мое слово. Тебе ведь стыдно этим заниматься.

– Я…

– Еще как стыдно. Дурачок… Что ж, по крайней мере заглядывай хоть изредка ко мне в спортзал, чтобы я смог напоминать тебе, что ты мужчина, а не лакей.

– Спасибо, обязательно приду.

– У тебя будет грудь колесом и шея как у быка. Да?

– Да. Всего хорошего.

– Благослови тебя Бог.

Али остался в кафе. Адам отправился в клуб.

Книга третья
…Но также и найти себя!

Глава 13

Солнце теперь вставало рано. К моменту закрытия «Серебристой лисы» было уже совсем светло – стояло яркое весеннее утро.

– Прогуляемся? – спросил Адам.

– Нет, – ответила Хелен, – давай возьмем такси.

– Устала?

– Нет, не устала, ничуть не устала, Адам. Просто мне совсем не хочется идти по улицам в вечернем платье и с этим дурацким макияжем… Давай возьмем такси.

Они ехали домой. Адам вздохнул:

– В такое время, в такое прекрасное утро, мы должны просыпаться, выпрыгивать из постели, бежать к морю, и плавать, и прыгать на волнах, а вернувшись, съедать хороший завтрак. А потом идти на работу.

– Хорошо прошла ночь? – спросила Хелен.

– Да. Но меня тошнит от такой жизни.

– О, Адам, ведь у тебя хорошо получается.

– Да, знаю, за прошлую неделю я заработал пятнадцать фунтов. Но игра не стоит свеч. Мне все осточертело. Только представь – проваляться в постели все эти чудесные весенние дни! Я собираюсь бросить это дело.

– Что, уйти из клуба?

– Да. Давно надо было это сделать, если бы не…

– Если что?

Адам пристально поглядел на нее.

– Если бы не деньги, разумеется, – сказал он, – но были и другие причины, по которым я не решался уйти.

– Какие?

– Ну… некоторые. Но теперь, я полагаю, настало время уйти. Я…

– Адам, – сказала Хелен, – не уходи. Мне будет плохо без тебя.

– А ты, похоже, уже привыкла видеть меня в клубе, верно?

– Нет. Я… Но все равно, не уходи, Адам!

Адам вдруг сказал:

– Слушай, Хелен, давай уйдем вместе. Эта ночная жизнь не принесет нам ничего, кроме вреда.

– Ой, ну я не знаю… Здесь я зарабатываю больше, чем на любой другой работе. И я уже привыкла к ночным часам.

– Знаю – в этом-то и беда. Это легкие деньги, но грязные, как ни крути. Я получаю свои, разнося напитки, ты – обманывая клиентов. Давай бросим это дело.

– Почему ты считаешь, что я обманываю клиентов?

– Ты надуваешь их. Лебезишь перед ними, обещаешь больше, чем намереваешься дать. Ты роняешь свое достоинство, прося у них денег. Ты внушаешь им, что они тебе что-то должны.

– Адам, ты все неправильно понимаешь. Они платят мне за мое время. Это работа ничем не отличается от любой другой. И если машинистке платят зарплату, то почему не платить хозяйке? Я ведь не делаю вид, что я в клубе ради собственного удовольствия, так?

– Хелен, я все правильно понимаю. Это у тебя неправильное отношение к подобной работе. Кажется, ты уже привыкла к обстановке в этом притоне. Ты умная девушка, но в некоторых вопросах ты просто наивная дурочка. Неужели ты не чувствуешь, что в таком деле тебе нипочем не удержаться на плаву? Ты будешь опускаться все ниже и ниже, сама того не замечая. Посмотри на Ви: год назад она была официанткой, и, если бы кто-нибудь осмелился сделать ей недвусмысленное предложение, она бы не раздумывая дала ему по морде… ну, по крайней мере, сказала бы «нет». А теперь? Она спит с кем попало за два-три фунта. И так со всеми без исключения. Так давай же…

– Ты, надеюсь, не думаешь, что я могла бы заниматься подобными вещами?

– Какими?

– Спать с мужчиной.

– А почему бы и нет? Ты что, никогда…

Хелен посмотрела на Адама и невозмутимо ответила:

– Никогда. Ты за кого меня принимаешь?

– Хелен, я принимаю тебя за женщину, вот и все; только ты гораздо привлекательней и умнее многих. Рано или поздно тебе придется лечь в постель с мужчиной. В этом нет ничего зазорного. У тебя те же физиологические потребности, что и у остальных, а может, даже и выше.

– Почему?

– Потому что ты крупнее, сильнее и здоровее многих. Ты молода, красива, полна жизни. Это видно по тому, как ты танцуешь, как двигаешься, как выглядишь…

– Я так не выгляжу!

– Нет, выглядишь. Не говоря уж о том, что ты молода и красива. Знаешь ли ты, что столь сильно привлекает в тебе мужчин? В выражении твоего лица есть что-то говорящее: «Любовь мужчины нужна мне больше, чем еда и питье». И это правда. И ты сама прекрасно об этом знаешь!

– Может, оно и так, – тихо проговорила Хелен, – но не любого мужчины…

Такси остановилось.

– Давай выпьем по чашечке кофе, – предложил Адам.

– Ладно. Но сперва я пойду переоденусь и смою этот макияж.

Спустя пять минут она вошла к нему в комнату. Пудра, румяна, синие тени для глаз исчезли вместе с атласным вечерним платьем. На Хелен был ее синий халатик, и ее щеки зарделись от холодной воды.

– Отлично выглядишь, – сказал Адам.

– Ты так думаешь? – Хелен оглядела его комнату. – Боже правый, какой же ты неряха!

Она села на диван. Адам задвинул его в угол, чтобы освободить место для огромного куска красной глины, которая занимала центральную часть комнаты, едва удерживаясь на коробке из-под сахара. Сверху она была прикрыта влажными тряпками; рядом стояло ведро с водой, а на полу были разбросаны проволочные петли и деревянные шпатели.

– Ты только погляди на это! – воскликнул Адам, шлепая по глиняной глыбе увесистой ладонью. – Здесь добрых два центнера нетронутой глины, без единого следа! Знаешь, у меня столько планов, я так много хочу успеть! Я чувствую: начни я мять эту глину, и она оживет. Но, стоит мне только прикоснуться к ней, проклятые часы говорят мне: «Выметайся!» И я выметаюсь, тороплюсь в этот вонючий притон, а эта чудесная глина остается здесь…

– Может, позже, когда у тебя появится время? – спросила Хелен.

– Может, может, может!.. Нет уж! Я ухожу. Это же смешно – валять дурака ради нескольких фунтов, когда время бежит так быстро. Нет. Я ухожу.

– Не уходи, Адам.

– Ты правда хочешь, чтобы я остался в клубе?

– Да, я хочу, чтобы ты остался.

Адам сел рядом с ней, чуть позади, и положил руки ей на плечи. Она была взволнованна, ее плечи вздымались под его ладонями. Он проговорил изменившимся голосом:

– Я оставался там так долго только из-за тебя, Хелен.

– Адам, мне так не хочется, чтобы ты уходил. Мне без тебя будет очень плохо.

Она прислонилась к нему. Он обнял ее, потом помедлил секунду, будто атлет перед стартом, собирающийся с силами, поднял ее и положил на диван рядом с собой. В голове Хелен тихо прошелестела невнятная мысль – «нельзя, нельзя», – похожая на слабое, едва различимое эхо.

– Нет, – сказала она.

– Да, – ответил Адам.

В ее груди бушевало пламя. Все мысли разом исчезли, растаяли без следа, а потом ее захлестнул мощный поток, увлекая за собой все дальше, дальше, затягивая ее в водоворот… Пучина поглотила ее, и она больше не могла сопротивляться…

– О Боже… – только и выдохнула она.

Они были похожи на двух охваченных яростью противников, сцепившихся в смертельной схватке.

На гладкой поверхности воды в ведре, стоявшем рядом с глиной, повинуясь возникшему ритму, вспухала и лопалась рябь.

Позже они беседовали.

– Не могу понять, почему я ждал так долго, – сказал Адам.

– А ты и раньше хотел… заняться со мной любовью?

– Да, конечно. С того самого момента, как увидел тебя.

– Нет, правда? А знаешь, мне кажется, что я чувствовала то же самое по отношению к тебе. Я глаз с тебя не сводила. Все время о тебе думала. Я наблюдала за тем, как ты ходил между столиками, и всякий раз, когда ты подходил к моему столику, у меня начинало биться сердце. Не знаю почему – или, точнее, не знала почему. Теперь знаю. Должно быть, я влюбилась в тебя.

– Хелен, дорогая, я уже давно люблю тебя. Я ночей не спал, думая о тебе. Я слышал, как ты ложишься в постель, и это не давало мне покоя. Я из тех, кого обычно и пушкой не разбудишь – прежде я никогда не мучился от бессонницы, а тем более из-за женщины.

– Дорогой! – Хелен потерлась щекой о его плечо. – Какой ты необыкновенный!

– Прежде я никого не любил, – продолжал Адам тихим, взволнованным голосом, – а теперь с ума по тебе схожу. Забавно…

– Я еще ни с кем не занималась любовью, Адам, а у тебя, должно быть, были десятки женщин.

– Да, но это ничего не значит.

– О Адам, я все думала, думала о тебе… А Ви все болтала и болтала, и мне подчас хотелось сказать ей: «Уйди! Помолчи хоть минуту! Дай мне подумать об Адаме!» Мне все время хотелось побыть одной, чтобы никто не мешал мне думать о тебе. Знаешь, я даже плакала иногда: это потому, что мне так хотелось быть с тобой.

– А сейчас ты счастлива?

– Счастливей не бывает. – Чуть погодя она добавила: – Но… Я боюсь одной вещи.

– Какой? – сонно спросил Адам.

– Теперь, когда я… Когда мы… Если ты меня бросишь… Мне будет так плохо без тебя.

– Я тебя не брошу.

– Никогда?

– Никогда.

– Я хочу, чтобы мы всегда были вместе.

– Так и будет.

– Я буду тебя ревновать. Я хочу, чтобы ты все время был рядом со мной. Если ты уйдешь из клуба, я буду так несчастна…

– Хелен, дорогая, не волнуйся.

– Так ты не уйдешь?

– Посмотрим.

– Обещай мне, что не уйдешь.

– Ладно, дорогая.

– Обещай!

– Я… Ладно, обещаю, – выдавил Адам, а в голове промелькнула мысль: «Слабак!»

– А теперь скажи мне – ты, такой большой и сильный, такой красивый! – скажи мне, ты и вправду меня любишь? Или ты просто хотел…

– И то и другое.

– О… мой дорогой!

Вскоре Хелен заснула, но Адаму не спалось. Он лежал тихо, стараясь ее не беспокоить; ему приятно было ощущать рядом с собой ее теплое, сильное тело. Он нежно ласкал ее, спящую: его левая рука легко скользила по гладкой белой шее, ощупывала тяжелые упругие груди, пробегала по ребрам, наслаждалась эластичной мягкостью живота и, на миг задержавшись на влажном густом лобке, устремлялась дальше, к прекрасным широким бедрам, расслабленным во сне.

«Какие формы! – думал Адам. – Какое тело! Вот для чего нужна скульптура: чтобы увековечить эти формы – и сделать это прежде, чем промелькнут годы и эти груди обвиснут, а живот покроется складками… Каждая минута неумолимо приближает нас к старости и смерти. Жизнь ускользает, как песок между пальцами… А я лежу здесь, теряя время даром!»

Он открыл глаза и взглянул на ком глины. Сознание его прояснилось. В голове теснились мысли. Он снова подумал о нарождающемся человеке, человеке, выбивающемся из обезьяньего тела. Потом представил себе скульптурную группу, составленную из гигантских фигур футов в сто высотой: четыре переплетенные жизни. В самом низу – чудовище: ни человек, ни обезьяна. Из него пробивается некое подобие человеческого существа – низколобый человек, приземистый, отвратительный, с могучими плечами, налитыми звериной силой. Его громадные руки с искривленными пальцами держат за ноги двух совершенных человеческих существ – мужчину и женщину, слившихся в тесном объятии. Они стремятся ввысь, но их не пускает человек-обезьяна. Правая рука мужчины поднята высоко над головой, а правая рука женщины поддерживает его кисть, не давая руке опуститься. Его левая рука опирается на голову человека-обезьяны. Лицо излучает радость. На руке, поднятой к небу, покоится нечто живое – смеющийся новорожденный младенец, венец всего сущего…

«Я назову это Эволюцией», – подумал он.

Ему захотелось вскочить с постели и немедленно приступить к работе. Он сжал кулак – это будет молоток, с помощью которого он придаст куску глины нужную форму. Его тело напряглось. Хелен инстинктивно сжала его в объятиях. Она повернулась и, не просыпаясь, придвинулась к нему. Расслабив мышцы, он обратил взгляд в сторону окна, туда, где в узкий просвет между задернутыми занавесками пробивались солнечные лучи. Почувствовав внезапную усталость, он вскоре заснул.

Было три часа дня, когда они проснулись. Хелен улыбнулась Адаму и сказала:

– А ведь ты так и не угостил меня кофе… Но мне лучше вернуться к себе в комнату, пока не пришла Ви, верно?

– Тебя очень волнует Ви?

– Нет, но… О дорогой, я так не хочу от тебя уходить!

– Ну так оставайся, моя милая.

– Нет, лучше я все-таки пойду. Мне еще нужно кое-что подшить. И я должна принять ванну. А может, ты хотел пойти первым? Да, иди первым. А я потом, перед тем как нам уходить. Зайдешь ко мне попозже?

– Конечно зайду.

– Тогда поцелуй меня… Пока!

Когда за ней затворилась дверь, Адам накинул халат и, подхватив кусок мыла, полотенце и губку, отправился в ванную комнату. Умывшись ледяной водой, энергично растерся полотенцем. Бросив взгляд в зеркало, увидел свою напряженную мускулистую руку. Погрозил себе кулаком: «Идиот! Тратить драгоценное время попусту!» Он поспешно оделся и вышел на улицу.

Он быстро шагал по Юстон-роуд, мимо вокзала Кингз-кросс, все быстрее и быстрее, все дальше углубляясь в мрачные рокочущие дебри северо-западного Лондона – нагромождение голых черных стен, разъеденных едким дыханием железных дорог, – мимо Бэттл-бридж, по Фаррингдон-роуд, через площадь Ладгейт-серкус, а затем вниз по Флит-стрит. Оказавшись на Кингзуэй, он вспомнил об Али Ужасном Турке.

– Бристоль-сквер? – спросил он у прохожего.

– По Саутгемптон-роуд, второй или третий поворот налево.

Адам сбавил шаг. Контору «Чемпионов Фабиана» было несложно найти: Фабиан был не из тех, кто предпочел бы держаться в тени. У входа в подвал Адам сразу заметил огромную вывеску ярко-синего цвета, на которой было написано золотыми буквами: ЧЕМПИОНЫ ФАБИАНА. ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ОФИС И СПОРТИВНЫЙ ЗАЛ. ГОСПОДА Г. ФАБИАН И ДЖ. ФИГЛЕР. Фабиан даже позаботился о том, чтобы перильца у входа были выкрашены под цвет вывески. Остановившись на самом верху лестницы, Адам прислушался. Из-за дверей доносился хриплый голос Али, сопровождаемый глухими прерывистыми звуками. Адам спустился вниз. Дверь ему открыл Фабиан.