Текст книги "Ночь и город"

Автор книги: Джералд Фрэнк Керш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Джералд Керш
Ночь и город

Книга первая
Два способа заработать сотню фунтов

Глава 1

Цирюльник слегка надавил на резиновый тюбик с пудрой, и легкое белое облачко осело на подбородке мистера Гарри Фабиана. Когда его кресло, щелкнув, снова встало в вертикальное положение, Фабиан наконец увидел свое лицо – отполированное до розового блеска и гладко выбритое, как у кинозвезды, отраженное двумя зеркалами, расположенными спереди и позади. Если какое-нибудь зрелище в мире и могло произвести на Гарри Фабиана большее впечатление, нежели собственное лицо, это был его же затылок. Он шумно выдохнул: «Ах!» – тем самым выразив глубокое удовлетворение.

– Ничто так не оживляет, как массаж, – сказал цирюльник.

– Это точно, – ответил Фабиан, а потом быстро добавил тоном человека, на которого вдруг снизошло озарение: – Слушай! А ведь из этого может получиться неплохая песенка. «Ничто так не оживляет, как массаж…» – пропел он на мотив последней строчки «Минни-попрошайки». – Понял? По-моему, неплохо! Да что там говорить, это просто супер! Такой мотивчик будут насвистывать на каждом углу. Сойдет для варьете. Парни будут напевать это своим девчонкам. Массаж… Ну, ты понимаешь, о чем я… – Фабиан ухмыльнулся.

– Очень красиво, сэр.

– Согласен. Вот так и появляются новые идеи. Посмотришь на тромбон и скажешь: «А музыка играет неустанно». А потом об этом запоет весь мир. А если оглянешься вокруг, сидя в таком месте, как это, то скажешь… ну, например: «Горячие полотенца». «Горячие полотенца, я в беде; о горячие полотенца, я в бе-де-е…» – пропел Фабиан на мотив «Черного кофе». – И все дела!

– Хотел бы я быть таким же умным, как вы, сэр, – проговорил цирюльник.

– Ну, ты ведь сам знаешь, как это бывает: либо у тебя есть талант, либо его нет. Проблема в том, что здесь много не заработаешь. На жизнь мне хватает, но настоящих денег и в помине нет – разве сравнить с тем, что я зарабатывал в Штатах? Здесь мне приходится надрываться как проклятому, чтобы заработать двадцать фунтов в неделю. А в Штатах я имел… ха, четыреста долларов в неделю, особенно не перетруждаясь.

– А чем занимались?

Фабиан подозрительно взглянул на цирюльника и негодующе хмыкнул:

– А ты как думаешь? Песни писал. Это и есть моя работа. Но здесь настоящими деньгами и не пахнет.

– Думаете вернуться назад?

– Ох не знаю.

– А долго вы там прожили, сэр?

– Десять лет.

– В Нью-Йорке?

– Да.

– У меня брат живет в Бруклине. А вы где жили, сэр?

– Слушай, я, по-твоему, намерен весь вечер здесь торчать? Побыстрее, а? У меня свидание.

– Бриллиантин, сэр?

– Нет, мусс. Ну-ка, пригладь вот здесь… Вот так: просто проведи другим концом расчески.

Гарри Фабиан встал, поправил галстук и придирчиво изучил себя с ног до головы. Это был маленький тщедушный человечек лет тридцати, чрезвычайно щуплый и узкоплечий. На тоненькой, как у ребенка, шейке сидела непомерно большая голова с копной тонких волос, уложенных, как у Джонни Вейсмюллера. [1]1
  Вейсмюллер Джонни (1904–1984) – чемпион по плаванию и киноактер, сыгравший роль Тарзана.


[Закрыть]Его бледное широкоскулое лицо резко сужалось к подбородку, по форме напоминая клин. Он производил впечатление человека, который умеет ненавидеть. У него были разные глаза: левый, большой и водянистый, непрестанно мигал и блуждал, будучи не в силах сконцентрироваться на одном предмете, однако взгляд правого, того, что поменьше, был пронизывающим, сосредоточенным. Этот глаз был насыщенного голубого оттенка. Именно этим глазом он взирал на окружающий мир. Когда он хотел напугать, то просто закрывал левый глаз, сощуриваясь с таким усилием, что вся левая сторона его лица перекашивалась. Его носик был похож на воробьиный клюв, что в сочетании с запавшей верхней губой и выдававшейся вперед нижней челюстью придавало ему высокомерный и злобный вид – вид человека, который своего не упустит. Одевался он хорошо, даже слишком хорошо. В его подогнанном по фигуре костюме, тугом воротничке, галстуке, завязанном маленьким аккуратным узлом, словом, во всей его манере одеваться было что-то вызывающее. Казалось, все его тело излучало злорадство, олицетворяя победу над долгими годами беспросветной нищеты.

– Ну-ка, почисть хорошенько костюм, – сказал он, – ненавижу пыль. Кстати, что ты о нем думаешь? Я одно тебе скажу: одежда здесь стоит гроши. Взгляни на этот костюм. Сшит на заказ, и всего за девять фунтов. В Нью-Йорке за такой костюм мне пришлось бы выложить сотню долларов. Так сколько я тебе должен?

– Массаж, бритье, укладка – всего, значит, четыре шиллинга, сэр.

Гарри Фабиан шлепнул на стол пять шиллингов, да с таким видом, словно это были все двадцать.

Когда он ушел, один из помощников сказал:

– Не понимаю, отчего все янки так помешаны на массаже.

– Какой еще янки? – спросил цирюльник. – Он? Никакой он не американец.

– Нет? А что он там о себе говорил? Песни сочиняет?

– Да, такие же песни, как мой кот сочиняет по весне.

– А чем же он занимается?

Вместо ответа цирюльник написал на слегка запотевшем зеркале одну-единственную букву: «С».

– Кто бы мог поверить! – воскликнул помощник, стягивая белый халат.

Бом! – часы, щелкнув, пробили восемь. Один за другим начали закрываться магазины. Замерцала, загорелась огнями неоновых вывесок центральная часть Уэст-Энда. Подобно праздничному фейерверку, вспыхнули тысячи разноцветных лампочек. Поезда метро, стекавшиеся с окраин, выныривали из-под земли, словно полоски красной зубной пасты из тюбиков, выплескивая на платформы толпы людей, спешащих на вечерние спектакли. Переполненные автобусы с урчанием проносились по улицам. В вестибюлях кинотеатров негде было яблоку упасть. Варьете, словно гигантские пылесосы, всасывали в себя бесконечные очереди. В окнах домов загорался свет и опускались жалюзи. Бензин, масло, воск, электрический ток – все шло в ход во имя того, чтобы горел свет. А тем временем сумерки апрельского вечера постепенно сгущались, просачиваясь между уличными фонарями, заползая в подвалы домов, бросая черные тени под балконы и арки боковых улочек. Наконец захлопнулась дверь последней лавчонки. Только те места, где можно было выпить, поесть да развлечься, по-прежнему оставались открытыми, горя мертвенно-бледным светом и утопая в сигаретном дыму. На город надвигалась ночь.

Гарри Фабиан, не зная, как убить время, продирался сквозь самую толпу. Ему нравилось бывать на людях. Он уверенно вышагивал по улицам с видом человека, у которого в кармане водятся деньжата. Он остановился, чтобы взглянуть на рекламный плакат, на котором красовалась обнаженная дама. Внизу было написано: СОЛЯНЫЕ ВАННЫ БЕРНАРДА – ГАРМОНИЯ ВАШЕГО ТЕЛА. Гарри чиркнул спичкой о плакат, обозначив короткую черную линию на нужном месте и тем самым сделав картинку абсолютно непристойной, и пошел себе дальше, ухмыляясь.

– Что, если бы меня застукал полицейский, – пробубнил он себе под нос, – как бы он доказал, что я это нарочно сделал?

Чувствуя, что одержал маленькую победу над силами правопорядка, он с вызывающим видом попыхивал сигаретой, зажатой в зубах. В следующий раз надо непременно захватить с собою карандашик, подумал он, проходя мимо следующего плаката. На углу Рэтбоун-Плейс его окликнула проститутка:

– Привет, Гарри.

– Как дела, Мэри? – отозвался Гарри не останавливаясь.

Он торопливо пересек Оксфорд-стрит, задержавшись лишь у входа в зал игровых автоматов. Истратив двенадцать пенсов у одного из автоматов и выиграв зубную щетку в желтой целлулоидной упаковке, он, даже не взглянув на нее, прошел мимо позвякивающих и побрякивающих автоматов, окруженных сосредоточенными людьми, которые молча, с лихорадочной поспешностью запихивали монетки в щели; протолкался сквозь толпу, застывшую у «Ски-бол» в конце зала, и опустил монетку в щель автомата с недвусмысленным названием «Их медовый месяц».

– Посетите наш тир! Тир вниз по лестнице! Вниз по лестнице! – выкрикнул зазывала. Фабиан спустился вниз.

Внизу, в тире, где одинокая девушка боролась со сном над четырьмя видавшими виды винчестерами, Фабиан бросил на стойку шиллинг.

– Семь выстрелов, красотка, сдачи не надо. Просто хочу проверить, могу ли я еще попасть хоть во что-нибудь. В Штатах я выбивал девять из десяти с расстояния пятьдесят ярдов одним из таких вот винчестеров двадцать второго калибра, но сейчас глаз у меня уже не тот…

Бах! Бах! Подергиваясь, приплыла карточка с пятью пулевыми отверстиями в центре и двумя в молоке.

– Очень хорошо, – похвалила девушка.

– Отвратительно, – сказал Фабиан, – но я уже шесть лет не держал в руках пушки. Я, конечно, привык к калибру покрупнее – не могу избавиться от привычки низко прицеливаться. Черт! В Чикаго году эдак в двадцать седьмом мы бы показали тебе, что такое настоящая пальба. Знаешь, кто такой Багс Моран?.. Чикаго? Я-то прожил там большую часть жизни… Нет, я вышел из дела в самом расцвете сил. Может, это была трусость с моей стороны, но кому какое дело? Хайми Вайс не был трусом; Дион О’Банион не был трусом; Луис Элтери – тоже. Ну и что с ними стало? Где они теперь? Так кто смеется последним? Знаешь, как они называли меня? Тот, Кто Смеется Последним… Так вот, я оставил торговлю контрабандной выпивкой ради кино. Нет, я не актер. Черта с два. Я – продюсер. Я больше не участвую ни в каких грязных делишках.

– Наверное, это здорово – снимать фильмы, – вздохнула девушка.

Фабиан моментально уставился на нее своим маленьким правым глазом и задумчиво оглядел ее круглое свежее личико и упругие грудки. Потом ответил:

– Я, как только тебя увидел, подумал, что ты вполне фотогеничная. У тебя, конечно, нет того стиля, что у Гарбо или, скажем, у Дитрих, зато есть сексапильность и индивидуальность. А это гораздо важнее. Посмотри на Маргарет Салливан. В последнее время я занимался в основном музыкальным оформлением, но у меня есть контракты с самыми большими шишками в этом деле. Я и Голдвин, [2]2
  Голдвин Сэмюэл (1882–1974) – кинопродюсер, глава одной из кинокомпаний, вошедших в объединение MGM.


[Закрыть]мы с ним неразлейвода, – с гордостью сказал Фабиан, – я в любой момент могу тебя с ним связать. Сделай пару снимков. Я еще зайду. Так ты не забудешь? Вот и хорошо. Увидимся.

И с этими словами Фабиан вышел на улицу.

А девушка заметила одному из салонных зазывал:

– Говорит, что устроит меня в кино! Он что, за идиотку меня принимает? Будто я не знаю, кто он есть на самом деле, – и, презрительно высунув язык, издала неприличный звук.

Тот, кто привык походя врать, зачастую сам искренне верит в собственную ложь. Ничто не сравнится с его по-детски наивной верой в то, что аудитория полностью ему доверяет. И получается, что он, стремясь надуть остальных, обманывает прежде всего себя. Фабиан неторопливо шагал по Черинг-кросс-роуд. Его самооценка не пострадала ни на йоту. Увидев, что уже почти девять, он прибавил шагу, направляясь в сторону главной улицы, Блумзбери, и свернул в один из бесчисленных проулков, которые, подобно мелким капиллярным сосудам, расходятся в разные стороны от основных артерий города. Там к нему подошел мужчина.

– Привет, Дюк, – сказал Фабиан.

– А! – отозвался человек по имени Дюк. Он был приземист и невысок, с пепельным лицом, словно он уже давно не видел дневного света. Мало того, его лицо, и без того грубоватое, носило на себе следы полузабытых стычек в глухих переулках. Тоненькая невыразительная ниточка плотно сжатых губ была похожа на царапину. В рассеянном свете уличного фонаря его глаза оставались в тени. Он разговаривал с Фабианом, практически не двигая губами, приглушенным тоном, выдававшим бывшего заключенного, по привычке прикрывая сигарету ладонью. Из его ноздрей выходил дым, но огонек сигареты был почти невидим.

– Как дела, Дюк?

– Хуже некуда.

– Ты на мели?

– Не то слово.

– На вот, держи. – И Фабиан сунул ему в руку пять шиллингов.

– Спасибо. Я этого не забуду, Гарри.

– Ты уже был в клубе?

– Я только что оттуда. Знаешь, что они сделали? Не пустили меня на порог.

– Неужели? – сочувственно проговорил Фабиан. – Да, неприятная история. А ты, случайно, не заметил там Фиглера?

– Нет. Они у меня еще попляшут. Я разнесу их грязный притон к чертовой матери.

– Не будь дураком, Дюк. Ты ведь не хочешь неприятностей с этой бандой, правда? Не пускают они тебя, ну и плюнь на них. Не бери в голову. И не исчезай: через день-два у меня, может, появится для тебя работенка.

– Спасибо, Гарри, век тебя не забуду.

Фабиан направился к двери с небольшой сияющей огнями вывеской «Международный Политический Клуб» и вошел внутрь.

Международный политический клуб был на первый взгляд вполне приличным и респектабельным местом. Там царила приглушенная атмосфера, словно на заседании какого-нибудь комитета. На стареньком вращающемся столике около двери помещалась огромная корзина, наполненная бумажными хризантемами, и стопка потрепанных старых номеров «Корнхилл Мэгэзин». На стенах висели портреты короля Эдварда VII, королевы Виктории и короля Георга V, гравюра призового Херефордского быка, хромолитография «Любишь меня, люби мою собаку», картинка с изображением маленькой девочки, сидящей на плечах у отца, и подписью «А я больше тебя», а также правила Клуба в массивной зеленой раме. Над правилами висело объявление:

Господа!

В Нашем Клубе Строго Запрещается Делать Ставки.

А чуть пониже – еще одно:

Запрещается Использование Телефона В Этих Целях.

В конце зала была расположена барная стойка со стеклянным ящиком для сандвичей. Некоторые полки были заполнены бутылками, с потолка свисала добрая дюжина огромных колбас: круглых, толстых, высохших и почерневших, запачканных бледными пятнами выступившего жира. Их перехваченные веревками тела были похожи на висельников, вздернутых словно бы в назидание остальным. Прямо под ними висело третье объявление:

Использование Непечатных Выражений Членом Клуба Влечет Немедленное Прекращение Членства Без Предварительного Уведомления.

Итак, судя по этому объявлению, сюда можно было смело привести свою чопорную бабушку.

И только лицо владелицы клуба слегка диссонировало с его степенной атмосферой. В этой женщине было что-то ужасающее. Достаточно представить себе посмертную маску Юлия Цезаря с губами, вымазанными ярко-красной помадой, и маленькими безжизненными глазами, смахивавшими на следы от пуль тридцать восьмого калибра, сплошной черной линией густых сросшихся бровей и копной непокорных черных волос, буйные пряди которых зловеще топорщились в разные стороны, подобно темному фонтану скопившейся злобы, вырвавшейся наконец из ее тугого корсета. Ее губы были ярко накрашены, и она сжимала их так плотно, что помада то и дело размазывалась. Это делало ее похожей на только что отобедавшего вурдалака, который забыл вытереть рот. Она была немногословна. Говорили, что она русская. Ее имя? Совершенно невероятное: Анна Сибирь.

– Джин, Анна? – спросил Фабиан.

– Спасибо.

– А я возьму «Хейг». А! Вон человек, которого я ищу. Анна, еще один «Хейг» для мистера Фиглера. Эй, Фиглер!

Международный политический клуб служил своего рода нейтральной территорией для встреч представителей так называемого «малого бизнеса» и криминального мира. Кем можно было считать Фиглера? Трудно сказать. Безусловно, он был деловым человеком. Но само понятие «бизнес» достаточно расплывчато и вместе с тем маловразумительно. Уж слишком много предпринимателей называют бизнесменами – до тех пор, пока их не выведут на чистую воду; потом они разом превращаются в жуликов. И в то же время слишком многих бизнесменов обзывают жуликами почем зря, пока не выяснится, что они не более чем простые предприниматели. Фиглер не принадлежал к какому-либо определенному классу. Говорили, что в делах он безупречен. Но, несмотря на это, было доподлинно известно, что его «бизнес» достаточно странен. Он был одним из тех вездесущих типов, которые все обо всех знают, всюду успевают, всегда в курсе событий, цен, новостей, фактов; которых невозможно ни разозлить, ни ошарашить, ни разочаровать; которые неуместны в любом обществе. Таким был Фиглер. Его деятельность была поистине многообразной. По натуре это был типичный деляга-посредник, живущий на проценты, комиссионные (в том числе и при незаконных сделках), доли с продаж, мелкие подачки от продавцов, – человек, который приходит в этот мир с пустыми карманами, но чей зоркий глаз и хорошо подвешенный язык позволяют ему зарабатывать деньги без особых усилий. Фиглер мог без труда найти покупателей и продавцов практически на любой товар: чистый ли, грязный, не важно. Он обладал настойчивостью и непрошибаемым нахальством настоящего торгаша: если его вышвыривали в дверь, он проникал в окно. Он не знал, что такое «нет». Не родился еще такой человек, которому было бы под силу оскорбить его: если его называли ублюдком, он отвечал, пожимая плечами: «Возможно». От него отскакивали любые насмешки. Благодаря этим качествам он зарабатывал себе на жизнь (умение заговаривать зубы клиентам, личностные качества или внешние данные были здесь ни при чем). Его рыхлому, словно перебродившее тесто, телу было явно тесно в черном костюме в узкую полоску: длинное туловище, поддерживаемое коротенькими кривоватыми ножками, выгнутая спина, покатые плечи, округлое брюшко и лицо, по цвету и форме напоминавшее гренку с сыром. Чтобы представить себе его манеру разговаривать, нужно просунуть язык между зубами, зажать нос, наполнить рот слюной и попытаться произнести: «Конец – всему делу венец». Он страдал жутким насморком, сопровождавшимся катаром верхних дыхательных путей. Он денно и нощно сморкался, но так и не мог прочистить нос. Голдсмитовых крестьян [3]3
  Голдсмит Оливер (1728–1774) – английский писатель-сентименталист.


[Закрыть]изумлял школьный учитель, а вы бы изумились Фиглеру – как в таком крохотном носу может помещаться столько слизи? Дышал он с большим трудом, выпуская воздух с яростным храпом, чтобы ухватить хоть чуть-чуть воздуха, прежде чем произойдет очередная закупорка. Только так ему удавалось спасать себя от неминуемого удушья.

– Привет, Гарри, – проговорил Фиглер.

– Я тебя повсюду искал.

– А что случилось?

– Хотел поговорить. У меня есть предложение, и я думал, это может тебя заинтересовать.

– Какое предложение, Гарри?

– Что ты пьешь? Допивай и пропусти еще стаканчик.

– Нет, спасибо. Мне хватит. Так что ты задумал, Гарри?

– Слушай меня внимательно, Фиглер: я буду предельно краток. Борьба без правил.

– Борьба без правил? А что, неплохо. Дает хорошие деньги, особенно реклама.

– Реклама? Неужели ты думаешь, меня это волнует? Я все выяснил. Тут еще можно неплохо погреть руки.

– А ты хоть знаешь, в чем суть дела?

– Не такой я дурак, чтобы соваться в дело, не зная, в чем его суть, Фиглер. Что, скажи на милость, мешает мне организовать парочку поединков? Я хочу взять тебя в долю.

– Почему меня?

– Ну, во-первых, я знаю, что тебе можно доверять; во-вторых, у тебя как-никак котелок варит. А в-третьих, ты можешь вложить в это дело деньги.

– Да-а?.. Мм… И во сколько, думаешь, все это обойдется?

– Двести фунтов.

– А у тебя разве не найдется двухсот фунтов?

– Слушай, Фиглер, у меня сейчас не очень хорошо идут дела. Месяц выдался не слишком удачный. Долгов скопилось много. Откровенно говоря, я сглупил. Сначала на бегах кучу бабок просадил. Потом на стадионе «Кристалл» Йош Громила нагрел меня на добрых девяносто фунтов. Это меня здорово подкосило.

– Значит, хочешь, чтобы я вложил в это дело все двести фунтов? Так?

– Дело верное, Фиглер. Твои денежки окупятся на тысячу процентов.

– Слушай, Гарри, я не очень-то верю в тысячу процентов.

– Слушай, Фиглер, зачем оставаться в дураках?

– Может, я и дурак, Гарри…

– Послушай меня хоть минутку. Я знаю эту кухню как свои пять пальцев. Завтра могу начать. Посмотри, какие деньжищи огребает с этого дела Белинский. Неужели для других не найдется места? Самое важное здесь – подходящий зал и знаменитое имя на афише. Все остальное – ерунда. Я подыскал два неплохих зала. Завтра они будут моими. О билетах я знаю все. Есть у меня один парень: он работает на Белинского, а заодно делает мне рекламу. Борцов раздобыть тоже не проблема. Я их всех знаю. Нам понадобятся спортзал и маты. Команду сколотим из собственных ребят. Смекаешь? Мы их, сволочей, свяжем по рукам и ногам долгосрочными контрактами! Добрая сотня ребят только рады будут этим заниматься…

– Может, ты и прав. А ты уверен, что найдется добрая сотня зрителей, готовых с радостью выложить собственные денежки, только чтобы посмотреть, как эти ребята мутузят друг друга?

– Слушай меня, Фиглер. Я знаю о борьбе все, а ты ничего. Это фуфло чистой воды. Скажи мне, что английская публика знает о борьбе? Они ее никогда не видели и не хотят видеть. Им кажется, что это слишком скучно. Они не готовы к тому, чтобы смотреть настоящую борьбу. Из всех борцов они слышали только о Гакеншмидте. Они понятия не имеют о том, что такое первоклассная борьба – для них это пустой звук. Они не заплатят ни гроша за то, чтобы посмотреть греко-римскую борьбу, или дзюдо, или кетч; [4]4
  Профессиональная борьба, в которой разрешены разнообразные приемы: подножки, захваты и пр. Возникла в США в конце XIX – начале XX в.


[Закрыть]им подавай кровь, болевые приемы, что-нибудь в этом роде. А я тебе вот что скажу: любого неотесанного грузчика можно этому научить. Слушай. В Римском клубе был один парень по имени Кропмен. Приведу тебе это как пример. Он был классный борец, в континентальном стиле – лет двадцать, наверное, учился разным захватам. И что вышло? Его дружно освистали. «Дайте ему пару подушек, пусть пойдет поспит!» – вот что они говорили. Его осмеяли и буквально вытолкали с ринга. Но на той же афише значился парень по имени Черный Душитель, и все они, едва завидев его, заревели от восторга. А теперь послушай, Фиглер: я могу рассказать тебе кое-что о Черном Душителе. Три месяца назад он был никто: ниггер-кочегар на торговом суденышке с Ямайки. Борьба? Не смеши меня! Он знает только две вещи: прямой захват и удар локтем. Все остальное время он орет, плюется, кусается, лягается, как умалишенный, – и публика на это покупается. Им это нравится. Женщины прибегают специально, чтобы на него посмотреть. Облепляют ринг, как мухи, и подпрыгивают от возбуждения, словно сидят не на стульях, а на горячих кирпичах. А Белинский подобрал его в кафе, где собираются черные, и в тот же вечер его имя было на афише. Ему пришлось взять взаймы пояс и спортивные трусы и бороться босиком. А теперь? Черный Душитель! Да, Фиглер, ни черта ты не понимаешь в том, как готовить чемпионов. Я и…

– Слушай, Гарри, уймись. У меня нет лишних двухсот фунтов, чтобы так просто выбросить их на ветер. Ты же знаешь, я всегда готов рискнуть. Но я не финансист.

– Знаю, Фиглер. Знаю, что ты человек деловой, и хочу, чтобы ты мне помог.

– Кстати, я и сам подумывал о том, чтобы тренировать борцов. Зачем мне одалживать деньги, чтобы другие этим занимались? Если ты сможешь вложить в это дело сотню фунтов, я, так и быть, раздобуду вторую. И если я соглашусь в этом участвовать, у нас будет общий счет, пятьдесят на пятьдесят.

– Обещаешь?

– Я пока еще ничего не обещаю. Видишь ли, Гарри, я давно уже взял за правило не вступать в деловые отношения с людьми, которым нечего терять. Найди сто фунтов. Покажи их мне, и я с радостью войду в дело.

– Значит, вложишься?

– Конечно.

– Думаю, что смогу раздобыть сто фунтов, – сказал Гарри.

– Так вот, раздобудь их в течение недели. Если через неделю ты не сможешь найти деньги, я выхожу из игры.

– Ох, Фиглер, имей совесть!

– Неделя. Я не желаю терять время попусту.

– Господи, Фиглер, всего неделя!

– Ну, Гарри, мне пора. Увидимся завтра или послезавтра. Желаю удачи. Пока, Гарри. Так не забудь.

С этими словами Фиглер покинул клуб, а Гарри сидел неподвижно, покусывая верхнюю губу.

– Неделя, – бормотал Фабиан. – Господи, всего одна неделя!