Текст книги "Ночь и город"

Автор книги: Джералд Фрэнк Керш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава 15

– Я бы не раздумывая убила ради денег, – вздохнула Ви, – если бы только знать, что мне это сойдет с рук. Я видела фотографию одного парня, который стукнул ростовщика кочергой. Ох, мне так нужны деньги, просто позарез!

– Неужели у тебя ничего не осталось? – спросила Хелен. – У тебя наверняка должно было остаться хотя бы немного.

– У меня? С чего ты взяла? Почему «должно было»? Господи, дело вовсе не в том, что я бросаю деньги на ветер. Я трачу их, только если это действительно необходимо. Но вот послушай, что со мной случилось вчера ночью.

– Ты что, пошла домой с тем австралийцем?

– Грязная скотина, – сказала Ви. – Ты должна знать, что произошло. Он отвез меня в отель на Паддингтон; у него было при себе пятьдесят или шестьдесят фунтов, банкнотами, учти. Я сказала себе: «Разрази меня гром: кое-что и мне должно обломиться». И я начинаю играть с ним, сама знаешь как: засовываю руку ему под пиджак, щекочу его и всякое такое, но никак не могу понять, где он прячет деньги. Значит, иду я с ним в отель, смекаешь? «Черт побери, – думаю я, – он пьян как сапожник. Мне только нужно дождаться, пока он завалится спать». Ясно? Я вовсе не собиралась – возмущенно продолжала Ви, – забирать у него все, оставив его без единого пенни, как поступают многие девчонки. Уж десятку бы я ему оставила – знаешь, я взяла бы совсем чуть-чуть. И что я получила взамен! А уж каково мне пришлось, пока я укладывала его спать! Господи! Я подумала: «Как только он захрапит, я выберусь из постели и немножко пошарю вокруг». Мне ведь тоже нужно на что-то жить! Ну… Ой, пока не забыла: я тут слышала отличную шуточку. Слушай:

– «Тук-тук».

– Кто там?

– Будда.

– Кто? Будда?

– Будет у тебя полфунта?.. Так о чем я? Ах да, австралиец. Я, как водится, вешаю ему лапшу на уши, говорю то и дело: «В атаку, парень, победа будет за нами» и тому подобное. Забавно, когда говоришь такое австралийцу, можно снять с него штаны в два счета. Я хочу сказать, ободрать его как липку. Ну вот, всякий раз, как только я усыплю его и начинаю выбираться из постели, он снова просыпается и начинает все по новой. У него одно на уме. Секс! Б-я-а! Ну, в результате я вылезаю из постели тихо, как мышь, и начинаю шарить у него в карманах. Ни черта! Он их где-то спрятал.

– Надо было посмотреть у него в ботинках, – сказала Хелен.

– Забавно, что ты об этом говоришь, потому что я так и сделала. Лезу к нему в ботинок, а они тут как тут. Пятерочки и фунтовые банкноты: толстенький такой рулончик, будто туалетная бумага. И в ту же минуту он просыпается и говорит: «А ну давай в постель». И затаскивает меня в постель, и все начинается по новой – можно подумать, у него не было женщины лет сто. В конце концов я засыпаю, а когда продираю глаза, его уже и след простыл! Вот это номер, ничего не скажешь! У него наверняка была по меньшей мере сотня. Ну да ладно. Предположим, он дал бы мне двадцатку. Это пятая часть сотни. Это все равно что ты даешь человеку пенни, тогда как у самой пять пенсов. Будь я мужчиной…

– Тебе надо было с самого начала попросить у него денег.

– Нет, это было бы неудобно. Что я, шлюха какая-нибудь?

– В любом случае, мне кажется, тебе следовало его попросить.

– Между прочим, я его просила. А он сказал: «После». Ох, на что я только не пошла бы ради денег!.. Будь у меня пистолет, знаешь, что бы я сделала? Пошла бы в банк, протянула клерку полдоллара и спросила: «Разменяете?» – а стоило ему протянуть руку, как я бы сказала: «Руки вверх!»… Знаешь, подружка Джо сделала аборт. Йетта говорит, что это был негритенок. Странно, я всегда думала, что она белая… У тебя как с деньгами?

– Я могла бы одолжить тебе полкроны, если хочешь, – помявшись, проговорила Хелен.

– Спасибо, – мрачно ответила Ви, – сколько ты заработала за эту неделю?

– Около шести фунтов.

– Но ты экономная. Я – нет. Я не такая. Если я вижу вещь, о которой давно мечтаю, то непременно должна ее купить. А ты… Держу пари, ты скопила кругленькую сумму.

– Не такую уж и кругленькую.

– Сколько?

– Около двадцати фунтов.

– Везет тебе! Будь у меня двадцать фунтов, знаешь, что я сделала бы? Купила бы восемь платьев в магазине «Платье за гинею» и шесть пар туфель и послала бы фунт отцу. А потом знаешь что? Разменяла бы фунтовую бумажку на монетки по полпенни и пошла бы прямо в клуб, когда там яблоку негде упасть, и высыпала бы всю эту уйму прямо на пол. Вот звону-то было бы! А? Каково?

– Ты сумасшедшая.

– Почему это?

– Тебе следует откладывать деньги.

– А что в этом толку?

– Ну, когда-нибудь я захочу иметь собственный дом, – сказала Хелен, – крышу над головой, мебель…

– И я тоже, но я собираюсь найти себе богача. А ты что, нет? Ах да, я забыла, ты все еще сохнешь по Адаму, верно?

– Да, – ответила Хелен.

– Что ж, могло быть и хуже. Он милый мальчик. Ну и как он?

– Ты видишь его так же часто, как и я.

– Нет, в том смысле, что… Ну, ты понимаешь…

– Он бесподобен.

– Вы что, собираетесь жить вместе?

– Не знаю.

Ви зажгла сигарету.

– Забавно, не правда ли? – сказала она. – Еще два месяца назад ты и слышать не хотела ни о чем подобном. А теперь, держу пари, ты еще хуже меня.

– Что значит – хуже тебя?

– Ну… Мне уже малость поднадоело спать с мужиками. А тебе это нравится.

– Ну и что из этого? Это ведь естественно, не так ли?

– Об этом-то я тебе и твердила, но ты и слушать не желала. А он прелесть, этот Адам, правда? Такой забавный угрюмый парнишка.

– Он художник, скульптор.

– Ну и куда это его заведет в конце концов?

– Никуда, – сказала Хелен, – это что-то вроде хобби, а не пустая трата времени. Он и в самом деле бесподобен. Такой трудолюбивый. И ему удается кое-что откладывать.

– Ну, я не знаю… Самое лучшее, это когда у парня денег куры не клюют. Посмотри на Гарри Фабиана.

– Да, Фабиан очень милый. Но не в моем вкусе.

– Ой, ты не поверишь, некоторые из этих миниатюрных мужчин… как бы там ни было, он умен, просто чертовски умен. Уж он-то деньги лопатой гребет. У него всегда с собой сотни фунтов. Весь в делах, и, надо сказать, он в этом здорово преуспел. И кстати, Хелен, ты ему нравишься.

– Знаю. Но он мне безразличен.

– А зря. Знаешь что? Если бы ты пошла с ним домой, он наверняка дал бы тебе десятку.

– Не хочу даже слышать об этом.

– А почему нет? Ты же спишь с Адамом за просто так.

– Это совсем другое дело.

– Почему это? Ну скажи – почему?

– Я ведь люблю Адама, если тебе это так интересно.

– И это значит, что ты не можешь заработать десятку-другую? Да люби его сколько влезет, кто тебе мешает. Ах, когда-то я тоже была такой. Боже, я тогда работала официанткой в «Спэнглере»; мне частенько давали то фунт, то два, а то и целую пятерку. А я знай себе надрывалась за несчастные семнадцать шиллингов шесть пенсов в неделю, не считая чаевых! Но я ни-ни. Только по любви. И куда это меня завело? Залетела я, вот и все дела; а уж тогда-то мне и пришлось поколотиться за несколько фунтов. Дура ты, дура, Хелен, вот что. Сидеть в клубе и выкачивать из какого-нибудь богатенького простофили его денежки, а потом, придя домой, твердить, дескать, не хочу даже слышать о том, чтобы спать с мужчиной ради денег. Да ты просто свихнулась.

– Ох, не будь дурой.

– Я дура. Да, конечно, я дура! Но ты так или иначе даешь мужикам понять, что не прочь отправиться с ними домой, не так ли? Ну так вот, знаешь, как это называется? Вымогать деньги обманным путем, – проговорила Ви с видом оскорбленной добродетели. – Ну и кто ты после этого? Ты, верно, собираешься замуж за Адама?

– Не знаю. Но если я и выйду за него, я хочу, чтобы у нас был дом, как полагается… Ничего такого у нас пока быть не может. Может, если бы нам удавалось больше откладывать…

– А он уже предлагал тебе выйти за него?

– Ну, в общем… Считай что да.

– А, – горько проговорила Ви, – все мужчины – подлецы и эгоисты. Какое платье ты сегодня наденешь?

– Наверное, белое.

– Я бы не стала. У Мэри тоже есть новое белое платье.

– Какое мне дело до нового платья Мэри?

– Ей это будет неприятно. К тому же она тебя недолюбливает.

– Нет, я так не думаю.

– Она ревнует. Ей кажется, ты строишь глазки мистеру Носсероссу.

– Я?! Строю ему глазки? Она ненормальная!

– Она знает, что ты нравишься Филу.

– Ты тоже ненормальная. Если и так, то это только платонически. Все видят, что он просто без ума от Мэри, хотя одному Богу известно, что он в ней нашел.

– Она стерва, – сказала Ви, – она говорит гадости за твоей спиной.

– Какие гадости? – спросила Хелен.

– О, ничего особенного.

– Брось, скажи мне.

– Только пообещай, что не будешь это повторять. Ну вот, она сказала Йетте, что ты лесбиянка.

– Что?

– Не обращай внимания на…

– Как она смеет говорить обо мне такое! Ну погоди, попадется она мне, я все ей выскажу.

– Это правильно, – закивала Ви, – так и поступи.

– Я скажу ей все, что о ней думаю.

– Но будь осторожна, – сказала Ви, – не забывай о том, что она тоже босс, да еще похлеще Носсеросса. Она запросто может вышвырнуть тебя на улицу.

– А мне плевать!

«А ее точно вышвырнут!» – не без злорадства подумала Ви и сказала:

– В конце концов, ты одна из лучших хозяек в клубе. Фил так сказал. Они тебя ни за что не уволят.

– Да и зачем им это нужно? Я приношу им немалые барыши… Хотела бы я быть владелицей такого заведения. Готова поспорить, Носсеросс зарабатывает на этом минимум фунтов сто в неделю.

– Больше! – воскликнула Ви. И вдруг ее озарило. Она закричала: – Хелен! А ты вполне могла бы открыть клуб не хуже «Серебристой лисы»! Это не так уж и дорого. Адам мог бы стать управляющим. Ты была бы главной хозяйкой, отбирала бы себе лучших клиентов, а еще нашла бы дело для меня, и мы бы работали вместе!

Хелен с интересом посмотрела на Ви:

– А это неплохая мысль.

– Тогда почему бы это не сделать?

– Мне потребуется гораздо больше денег.

– Так достань их… тем или иным способом, и вы с Адамом могли бы начать.

– Но Адам, скорее всего, не захочет…

– Почему?

– Ему не нравится такая жизнь. Он хочет заниматься своим делом, скульптурой.

– Тогда возьми дело в свои руки, а он пусть занимается скульптурой. Или вы с ним можете поработать вместе, скажем, годик; предположим, ты будешь зарабатывать пятьдесят или шестьдесят фунтов в неделю. Сколько же это выйдет за год?

– От двух тысяч пятисот до трех тысяч фунтов.

– Боже правый! А тут еще Коронация не за горами. На одном этом можно здорово погреть руки. Лондон будет гулять на всю катушку. А когда вы заработаете несколько тысяч фунтов, идите и занимайтесь скульптурой сколько влезет.

– А знаешь, Ви, бывает, что и в твоей голове появляются светлые мысли!

– А как ты его назовешь? «Клуб Хелен»?

– Нет. Как насчет «Адам и Ева»? или «Запретный плод»?

– Потрясно! – сказала Ви. – Для начала вам потребуется совсем небольшая сумма. Только надо поторопиться, чтобы успеть к Коронации. У тебя двадцать фунтов. Уверена, что у Адама не меньше пятидесяти. Значит, всего семьдесят…

– Этого мало, – сказала Хелен.

– Ну, Господи Боже мой, так пойди и заработай еще. Ты ведь уже не девственница. Ну вот и подсуетись. Кто об этом узнает, в конце концов?

– О нет, я не смогу. Если Адам узнает, он больше не захочет меня видеть.

– А голова тебе на что? Вот одна моя знакомая, француженка, так она зарабатывает за день аж целую пятерку, пока ее муж торчит на работе. Она этим уже целый год занимается, а он так ничего и не знает.

– Нет. Я не могу на это пойти.

– Послушай, ты же не будешь заниматься этим только потому, что тебе это нравится. Это же для дела – Боже правый, люди вытворяют вещи и похуже, и ничего. Вот смотри, какой-нибудь старикашка заставляет свою дочь выйти замуж за делягу, чтобы погреть на этом руки. Ну и что? Разве это не одно и то же?

– Возможно. Но мне это претит.

– Господи Боже мой, у одной женщины по прозвищу Линкор Мэгги был клуб. Некоторые еще называли ее Касо Мэгги. Она наживалась на девочках и вышла замуж за лорда. Он-то женился на ней ради денег, а эти деньги достались ей сама знаешь как… Уж если лорды на такое способны, то извини меня! Возьми и сними квартирку для этих дел. Обзаведешься новыми знакомыми. Работенка не пыльная…

– Нет, я не смогу. Хотя, может статься, мне еще повезет. Зря мы затеяли этот разговор. Теперь я буду об этом думать, а уж если что-то запало мне в голову, я не успокоюсь, пока не доведу дело до конца…

– Послушай-ка меня. Скажем, в следующий раз в клуб придет парень вроде Фабиана, и ты уединишься с ним на часок. Наверняка заработаешь пятерку. А что потеряешь?

– Самоуважение.

– Ох, не смеши меня! Что, по-твоему, лучше ему пудрить мозги, что ты, дескать, пойдешь с ним, а после того, как тебе удалось выклянчить у него пару фунтов, сделать ему ручкой.

– Может, ты и права, но…

В коридоре послышались тяжелые шаги.

– Это Адам! – сказала Хелен. – Все! Больше ни слова о клубах!

Она прошла в его комнату. Адам стоял у зеркала, изучая синяк на шее.

– Милый! – воскликнула Хелен. – Ты что, ударился?

– Нет. Старый Али немного перегнул палку, только и всего. Ты бы на него посмотрела. «Борись, черт тебя дери, борись! Тьфу! Ударь меня, если сможешь! Будь мужчиной!..» И бах, бах, бах! Вот это старикан!

– Ужас какой-то… А это что? – Она показала на большой прямоугольный пакет, лежащий на диване.

– Глина.

– Но, Адам, дорогой, ты ведь еще даже и не притронулся к той глине, которая у тебя есть.

– Я начну, когда у меня будет время.

– Знаешь, дорогой, тебе пока не следует тратить на это деньги. Мы должны откладывать.

– Откладывать? Разумеется. Но разве не на это мы откладываем?

Хелен не сказала «нет». Она просто вздохнула:

– Сядь-ка и поцелуй меня.

– Я так рад снова тебя видеть, – сказал Адам.

– Адам, я хочу кое-что спросить. Сколько у тебя денег?

– Точно не знаю, но что-то около сорока пяти фунтов.

– Знаешь, я тут подумала… нам так нужны деньги…

– И что? Разве я не пытаюсь их заработать? Разве я не торчу каждую ночь в клубе? Или, по-твоему, я должен ограбить банк? Или устроиться куда-нибудь еще и на день?

Пальцы Хелен легонько поглаживали его затылок.

– Адам, дорогой, не надо раздражаться…

– Я и не раздражаюсь.

– Я просто подумала…

– О чем?

– Мм… Мы ведь не собираемся задерживаться в клубе надолго…

– Надеюсь.

– Я так и думала. Но, пока мы этим занимаемся, я тут подумала, просто подумала – как это несправедливо, что Носсеросс забирает себе львиную долю того, что мы зарабатываем на этой тяжелой работе.

– Ты называешь это тяжелой работой? По-моему, это самые легкие в мире деньги.

– Да, милый. Но, согласись, Носсеросс забирает себе львиную долю прибыли и… Я подумала, что, пока мы этим занимаемся, лучший способ заработать настоящие деньги – это… – она помолчала, переводя дыхание, и выпалила: – объединить наши средства и открыть собственное заведение.

– Какое заведение?

– Что-то вроде клуба… клуба для вечеринок. Ну, что ты думаешь?

– Думаю, что это ужасно. Я пытаюсь покончить с этим занятием, а не влезать в него по самые уши.

– Но, милый, это лишь на какое-то время.

– Нет, на какое-то время не получится, – ответил Адам, – это будет уже навсегда.

– Нет, не навсегда! За год мы смогли бы заработать три или даже четыре тысячи фунтов.

– Возможно, – сказал Адам, – но в том-то и дело: никто в мире еще не отказывался от четырех тысяч фунтов.

– Но ведь нам нужны деньги, дорогой, нам очень нужны деньги, разве не так?

– Ты зря тратишь время, моя милая, – я не желаю это обсуждать.

Небольшой опыт общения с мужчинами кое-чему научил Хелен. Она кротко проговорила:

– Ладно, дорогой. Не злись на меня.

– Как я могу на тебя злиться, моя милая Хелен? – воскликнул Адам.

Она поцеловала его, прижимаясь к нему всем телом; и, несмотря на то что ее поцелуй и его незамедлительный ответ на него моментально пробудили в ней желание, она не потеряла голову, продолжая думать о своем. Адам рывком задернул занавески и, вернувшись на диван, снова поцеловал ее.

– Нет, не сейчас, – сказала Хелен.

– Почему, в чем дело? Ты, случайно, не?..

– Нет, со мной все в порядке. Просто я сначала хотела поговорить с тобой. Я… ох, я не знаю, мне так тревожно.

– Отчего?

– А, Адам, неужели деньги – это проклятие?

– Конечно. – Адам начал ласкать ее, массируя плечи и спину медленными, размеренными движениями.

Хелен затрепетала всем телом. Она приблизила губы к его уху и прошептала:

– Радость моя, а может, все-таки… может, все-таки нам стоит подумать над тем, что я только что сказала? Это будет совсем ненадолго, зато потом ты сможешь спокойно работать, в тишине и…

– Нет!

Хелен отпрянула от него и разразилась слезами.

– Знаешь, кто ты? Ужасный, кошмарный эгоист!

– Но… Хелен! Хелен, милая, послушай! Как только мы ввяжемся в клубный бизнес, мы в нем погрязнем, мы уже больше не сможем заниматься ничем другим? Ты это понимаешь? Ты когда-нибудь слышала об игроке, который был бы в состоянии покинуть казино, забрав свой выигрыш? Нет, Хелен, мы не должны в это впутываться, иначе нам никогда не выбраться.

– О… значит, у тебя нет силы воли, вот в чем дело! Человек, у которого есть сила воли, никогда не стал бы так говорить! Это нужно для твоего же блага, и моего тоже…

– Не плачь, прошу тебя, ради всего святого, только не плачь! – проговорил Адам, который не выносил женских слез. – Послушай, Хелен… Хелен!..

– А… не желаю ничего слушать! Какими только глупостями ты не занимался столько лет и ни гроша не заработал! А теперь вбил себе в голову, что не хочешь много зарабатывать! Я…

– Но это неправда! Я не…

– Нет, это так! Бояться легкой жизни! Ничего глупее я никогда не слышала! Значит, видимо, остаток дней нам суждено провести в какой-нибудь жалкой и грязной дыре, рассуждая на возвышенные темы, например о скульптуре, которой ты все равно не занимаешься! Какая скульптура? Я никогда не видела ни одной твоей работы. О, не говори ни слова! Уходи! Ты просто дурак! Слабак! Самонадеянный глупец!..

– Но Хелен! Ты меня не так поняла! Мне нужны деньги точно так же, как и тебе. Мне тоже нравится их тратить. Просто я терпеть не могу эту работу в клубе – вкалывать всю ночь и потом весь день спать. Это отвратительно! Я это ненавижу!

– О! Значит, если бы ты был шахтером, все было бы в порядке? Ты, наверное, гордился бы собой? Значит, если ты не покрыт мозолями с ног до головы и вынужден носить чистую рубашку, этот бизнес – грязный?

– Это значит паразитировать…

– Паразитировать! Что ты привязался к этому слову, в самом деле? Да и что, в конце концов, это значит – паразитировать? Ты, видно, предпочтешь умереть с голоду в какой-нибудь каморке и не заниматься скульптурой вовсе, нежели посвятить два-три месяца работе, которая тебе не по вкусу, чтобы потом год заниматься любимым делом в свое удовольствие… О…

Адаму вдруг показалось, что сейчас самое важное – во что бы то ни стало прекратить спор и снова заключить Хелен в объятия.

Почувствовав это, Хелен оттолкнула его руку.

– Какой же ты дурак! Только подумай, как спокойно ты мог бы трудиться, будь у нас собственный тихий домик, и куча денег, и студия, и модели, и тонны глины, и мрамор, и все остальное! Ты бы мог работать дни напролет! Если бы…

– Дорогая, тут есть одно «но». Если мы начнем открывать клубы, возможно, у нас и появятся и деньги, и собственные дома, и студии, и все, что ты захочешь – но кое-что бесследно исчезнет… Исчезнет то, что требуется скульптору, чтобы творить. Хелен, говорю тебе, я не могу долго сопротивляться творческому импульсу. Да и возраст поджимает. Пойми, чем дольше я откладываю, тем меньше вероятность, что я вообще чего-нибудь добьюсь. Да будь у меня все деньги мира, и все дома мира, и все сокровища мира, что проку в них, коли я не могу заниматься тем, ради чего я в этот мир пришел?

– Но почему нельзя отложить это еще на пару месяцев? – проворчала Хелен.

– Да потому, что это не ограничится парой месяцев. Это растянется на долгие годы – до тех пор, пока дело будет приносить прибыль, а когда перестанет, мы начнем подыскивать другие выгодные предложения. Разве, начиная эту работу, ты собиралась превратить ее в дело всей жизни?

Хелен молчала. Адам притянул ее к себе. Ее тело было напряжено. Она сказала:

– В любом случае, милый, не говори «нет». Подумай над этим, ладно?

– Тут не о чем думать.

Она тесно прижалась к нему:

– Просто подумай, хорошо? Милый!

– Хорошо… Если ты просишь, я об этом подумаю.

Хелен поцеловала его.

Глава 16

В тот вечер Фабиан был в дурном настроении и бесцельно слонялся по улицам, охваченный необъяснимой яростью, погруженный в какие-то неясные мысли. Он поднял глаза, взглянул на развевающиеся на ветру полотнища знамен и проворчал: «Дурачье!» Хозяева лавчонок уже вывешивали флаги и разноцветные украшения в преддверии коронации Георга VI. По улицам давно бродили толпы зевак, приехавших на церемонию Коронации, – сухопарые жители колоний с морщинистыми шеями, толстые лощеные американцы в дорогих пальто, бородачи, мужчины в беретах.

– Придурки! – сплюнул Фабиан.

На площади Оксфорд-серкус какой-то толстяк в нарядном лиловом кашне снял шляпу, приветствуя Фабиана, и спросил:

– Пра-а-астите, сэ-эр, эта-а площа-адь Пика-а-ади-или?

– Не знаю, друг, я сам нездешний, – ответил Фабиан и продолжил свой путь. Он позавидовал лиловому кашне толстяка. «Пика-а-ади-или! Вот кретин! Неужели эти треклятые туристы не могут научиться говорить по-английски?» Кто дал им право быть такими богатыми? Да кто они такие, чтобы щеголять в пальто за пятнадцать гиней, в шляпах за три гинеи и в кашне из лилового крепдешина? Фабиан пожалел, что не направил толстяка по неверному пути – например, в сторону Марбл-Арч.

На Риджент-стрит с ним поздоровался другой мужчина, высокий, бледный молодой человек в бежевой шляпе, заломленной на левый глаз.

– Привет, Чарли, – сказал Фабиан, – на тебе лица нет.

– Лица нет! Черт побери, да я просто вне себя!

– А что стряслось?

– Да все эта Коронация, черт бы ее взял.

– Коронация – это лафа, дурачина, – сказал Фабиан. – Лондон просто разбухнет от денег.

– Да что ты говоришь? Проклятые легавые уже рыщут по улицам. Скоро там не останется ни одной шлюхи.

– Что ты мелешь, болван. Это все туфта – одна видимость. Просто им нужны жареные факты, чтобы было о чем написать в газетах.

– Знаешь, что они делают? – спросил Чарли, кусая ногти. – Хватают девчонку и выведывают, где она живет, понял? Потом идут туда, ждут, пока ее дружок не вернется домой, берут его за жабры и дают ему шесть месяцев.

– Ну, тебе-то нечего волноваться. Твоя Джоан – умная девочка.

– Да, да, знаю. Но ее таки сцапали.

– Что?

– Сцапали, говорю же тебе, – проговорил Чарли, чуть не плача, – ее арестовали два часа назад, на Оксфорд-стрит, и, скажу тебе прямо, я боюсь идти домой. Это ловушка, я точно знаю. Сволочи, сволочи, житья от них нет!

– Они сдерут с нее сорок шиллингов. Ты из-за этого нервничаешь?

– Если меня возьмут, шесть месяцев тюряги мне обеспечено.

– А у тебя есть алиби?

– Какое-такое алиби?

Фабиана раздуло от сознания собственного превосходства:

– Слушай, Чарли, если они тебя сцапают, скажи, что работаешь на меня, в клубе «Чемпионы Фабиана». Ясно? Вот моя карточка. Ты работаешь по контракту. Усек? Покажи им это. Я твой работодатель. Если они заявятся ко мне, я с ними поговорю. А ты колесишь по всей стране, подыскивая для меня молодые таланты. Смекаешь? И понятия не имеешь, чем твоя подруга занимается в твое отсутствие.

– Черт бы меня побрал, Гарри, а у тебя котелок варит!

– Разумеется варит. Ладно, мне пора. Пока.

Фабиан зашагал дальше, гордо выпятив грудь. Перед его мысленным взором проплывали яркие картины, одна заманчивей другой. Гарри Фабиан, современный Робин Гуд, благородный разбойник, повелитель отверженных, ловкий, хитрый, изворотливый, жизнерадостный, элегантный. Он небрежно зажег сигарету и щелчком отшвырнул спичку. Гарри Фабиан, Генератор Идей; Великий и ужасный Гарри. Он машинально направился в сторону салона игровых автоматов, вспомнив, что в тамошнем тире появилась новая игрушка: пулемет. За два шиллинга он изрешетит всю мишень… Воспитанный на гангстерских фильмах, снятых еще до начала эры популярности агентов ФБР, [28]28
  Первоначально словосочетание «агент ФБР» (G-man), возникшее в уголовном мире, имело негативную окраску, но в середине 30-х гг. печать, радио и кино начали восторженно повествовать о кровавых стычках между агентами ФБР и преступниками, и словосочетание быстро вошло в широкое употребление, утратив негативное значение.


[Закрыть]впитавший в себя, как губка, легенды об Аль Капоне, Торрио и Джоне Диллинджере, начитавшийся «Американского детектива» и «Черной маски», Фабиан пустился вплавь по волнам воображения…

Вот он несется на своем бронированном автомобиле с четырьмя вооруженными до зубов телохранителями. Их лица непроницаемы. По обеим сторонам дороги выстроились его враги. «Ладно-ладно, ребята, а ну задайте им жару!» Та-та-та-та-та-та! – застрочили пулеметы. Гильзы посыпались на землю сверкающим дождем; люди падают, как сбитые кегли, один за другим, укладываясь в шеренгу. Р-раз! – и его машина, сделав резкий разворот на скорости восемьдесят миль в час, умчалась прочь в облаке пыли…

Высокий резкий голос, надорванный и осипший в результате долгих лет, проведенных на улице, вспорол пелену сладких мечтаний Фабиана, будто острый нож.

– Здорово, Арри!

Это был Берт, уличный торговец, толкавший мимо тележку, доверху нагруженную бананами. Пулемет в воображении Фабиана выдал последнюю очередь, уложив напоследок бесцеремонного Берта.

– Какого черта тебе надо? – спросил Фабиан.

– Хотел те что-то сказать.

– Да-а? Да-а? Я тоже хочу кое-что тебе сказать: я не говорю на твоем языке, понял? Так что катись отсюда. Ты меня понял?

Берт рассмеялся.

– Ну ты олух, ты что, думаешь запудрить мне мозги этой брехней? Не говорит он на моем языке! А на каком другом языке ты говоришь, ты, прохвост? Что, и впрямь вздумал надуть меня своими штучками?

Фабиан закусил верхнюю губу:

– Ну чего тебе? Выкладывай побыстрей и проваливай.

– Хочу дать те дружеский совет. Легаши рыщут повсюду. Хватают всех шлюх, а заодно их котов. Ясно? Так что если тя повяжут, значит, кто-то настучал. Сматывай удочки, пока у тя еще есть время. Вот и все.

– Эй, пентюх, неужели ты думаешь, я об этом ни черта не знаю?

– Ладно. Думаешь, ты умнее всех. Имей в виду, я тя предупредил. По те тюрьма плачет, Арри. Ты ведь свинья отвратная…

– Эй, полегче…

– Но ты как-никак мой…

– Берт! А ну кончай! Я тебя не знаю и знать не хочу. Ты, гад, ты что думаешь, я так надрался, что не помню, что ты со мной сделал той ночью?

– Нет, – отвечал Берт, – ты, верно, это надолго запомнишь. Я те по физии засветил – надо будет, еще схлопочешь. Я и родному папаше засветил бы, будь он таким, как ты. Я и самому Господу Иисусу засветил бы! Кто ты есть? Жалкий прихлебатель! Зои тя содержит, а ты что? Напиваешься на ее деньги да блюешь на тротуар! Жизнь ее выблевываешь на этот чертов тротуар! Эх ты, прихлебала! Будь ты мне чужой, я бы молчал. Но ты мне родственник. Ты нас всех позоришь. Я бы те башку открутил, если б знал, что это сойдет мне с рук. Да, я тя приложу и сделаю это снова; но я тя предупреждаю в последний раз – кончай с этим, найди се нормальную работу! Или уж пускайся во все тяжкие – воруй, грабь, убивай – все что угодно, только не сиди на шее у бабы!

– Эй, ты, а ну заткнись! – зарычал Фабиан.

– Сам заткнись, дай мне договорить! Кончай это дело! Ты уже весь насквозь прогнил! От тя воняет! – Берт потянул носом. – Ага, воняет деньгами шлюхи. Вонючей тухлятиной. Понял?! Ишь, заставляет бабу шляться по улицам, чтобы брильянтин для волос покупать! А ведь в детстве ты был хороший мальчик. Просто золото, пока вконец не обленился. А теперь посмотри на себя!

– Ну и что? Сам на себя глянь! – огрызнулся Фабиан. – Погляди на свои брюки! На свои ботинки! Шляешься по улицам со своей дурацкой тележкой: «Налетай! Налетай!» И что толку? Твоя старуха ходит в грязных лохмотьях, легавые тебя гоняют отовсюду, а твои щенки так и вообще голоштанные…

– Да пусть лучше мои ребята в сточной канаве окажутся в чем мать родила, чем когда-нить их старику придется глаза от людей отводить да прятаться по подворотням, чтобы кто-нибудь да не крикнул ему: «Эй ты, альфонсик!»

– Еще одно слово, и я тебе врежу! Разрази меня гром, ты у меня схлопочешь!

– Ты? Ни черта ты мне не врежешь. Я знаю, что я прав. Понял? Эта жизнь превратила тя в червя. А еще несколько лет назад ты был орел! Но ты ся опозорил. Да, я стукнул тя той ночью перед всем честным народом, а у тя даже духу не хватило дать мне сдачи! Не-ет, ты разревелся, сопли распустил! Вот во что тя превратила такая жизнь! И я скажу тебе, Арри, я это снова сделаю, клянусь Богом! Будь то на Пикадилли, перед лицом самой королевы, я снова те вмажу!

Мужчины смерили друг друга взглядами. Фабиан дернул плечами. Берт схватился за ручки тележки и поставил ее на колеса. Фабиан выдавил презрительную улыбку, с огромным трудом заставив себя приподнять уголки губ.

Не обменявшись больше ни словом, они разошлись, и каждый пошел своей дорогой.

Фабиан чувствовал себя не в своей тарелке. Он отправился к Баграгу пропустить стаканчик. Клуб был практически пуст. Майк стоял у дверей, прихватив окурок своими жуткими безжизненными губами. Баграг просматривал вечернюю газету.

– Здорово, Баграг, – сказал Фабиан.

– Угу.

– Что-то у тебя сегодня тихо.

– Хм.

– Видел Луиса?

Майк приподнял уголок рта и выдавил:

– Луиса взяли.

Фабиана прошиб холодный пот.

– За что?

– Нарушение общественного порядка, – ответил Майк.

Пианист, подметавший пол, добавил:

– Они метут всех подряд, всех ребят, о которых им известно. Это все из-за Коронации.

– А мне-то что? – вызывающе спросил Фабиан. – Они меня не знают.

Он в два глотка осушил свой стакан. Баграг, уставясь в газету невидящим взглядом, думал о чем-то своем.

– Ну, пока, – сказал Фабиан. Весьма расстроенный, он вышел из клуба. На углу Оксфорд-стрит его окликнула немолодая женщина с головой, смахивающей на размоченную в бренди голову Каракаллы. [29]29
  Каракалла – римский император с 211 по 217 г.


[Закрыть]

– Эй, Гарри! Слыхал о Чарли?

– Я виделся с ним некоторое время назад. А что?

– Его взяли.

– Что?! Когда?

– Десять минут назад, прямо у него дома. Вот оно как бывает: сегодня здесь, а завтра там…

В животе у Фабиана что-то затрепыхалось.

– Ну а мне-то что до этого? – сказал он. – Чарли – кретин, каких поискать. Надо полагать, он где-то прокололся. Я…

Кто-то тронул его за плечо, и сердце Фабиана чуть не выпрыгнуло из груди. Побледнев, он обернулся и увидел мистера Артура Майо Кларка. Фабиан облегченно рассмеялся:

– А-ха-ха! Ну и напугали же вы меня!

– Что, совесть нечиста? – осведомился мистер Кларк, обнажая один зуб в некоем подобии улыбки.

В этот миг Фабиана осенило. Он произнес:

– А я как раз собирался с вами потолковать. У меня к вам дело…

– Тогда давай прогуляемся вместе.

Фабиан и мистер Кларк зашагали в сторону Оксфорд-серкус.

– Мистер Кларк… Вы ведь знаете мою Зои?

– Да.

– Что-то ей в последнее время изрядно поднадоел Лондон.

– Да?

– Она тут подумывает о том, чтобы уехать за границу.

– В самом деле? И куда же?