Текст книги "Дочь снегов. Сила сильных"

Автор книги: Джек Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава II

Она вышла из чащи серебристых берез и легко побежала по обрызганному росой лугу. Первые лучи солнца золотили ее распущенные волосы. Рыхлая от влаги земля мягко поддавалась под ее ногами, сырая трава била ее по коленям и обдавала сверкающими брызгами жидких алмазов. Утренняя заря румянила ей щеки, зажигала искры в глазах, и вся она сияла юностью и любовью. Фрона выросла на лоне природы, заменившей ей мать, и питала страстную любовь к старым деревьям и зеленым побегам, стелющимся по земле. Смутный шорох пробуждающейся жизни радовал ее слух, а влажные запахи земли ласкали обоняние.

Там, где верхний край луга тонул в темной и узкой полосе леса, среди прозрачных одуванчиков и ярких лютиков, она наткнулась на целую полянку крупных аляскинских фиалок. Бросившись на землю, девушка зарыла лицо в благовонную прохладу пурпурных цветов и, обхватив руками нежные головки, окружила великолепным венком свою голову. Фрона нисколько не стыдилась в эту минуту своей восторженности. Она немало постранствовала по свету, пожила сложной жизнью, сталкиваясь с грязью и непогодой, и вернулась на родину такой же простой, чистой и здоровой, как и уехала. И, лежа здесь на земле, она радовалась этому и вспоминала прежние дни, когда вся Вселенная начиналась и кончалась для нее у горизонта и когда она совершила путешествие через перевал, чтобы увидеть бездну, которой, по ее мнению, завершалась земля.

В детстве она жила вполне примитивной жизнью, чуждой всяких условностей, за исключением немногих строго соблюдавшихся правил. Эти правила можно было выразить словами, которые она где-то вычитала позднее: «вера в пищу и сон». Этой веры всегда придерживался отец, размышляла девушка, вспоминая, с каким уважением люди произносили его имя. Этой вере он научил ее, Фрону, и она перенесла ее через пропасть в тот мир, где люди давно забыли о старых истинах и заменили их эгоистическими догмами и тончайшей казуистикой. Эту веру она привезла с собой обратно такой же свежей, юной и радостной, как и увезла. Ведь это так просто и ясно, рассуждала она, почему же людям не разделять ее веру – веру в пищу и сон? веру в тропу и охотничий лагерь? Веру, которая помогала сильным, чистым людям бесстрашно встречать грудью внезапную опасность и неожиданную смерть в бою и в волнах. Почему бы нет? Ведь это вера Джекоба Уэлза! Вера Мэта Маккарти! Вера индейских мальчиков, с которыми она играла в детстве! Вера девушек-индианок, которыми она предводительствовала в походе амазонок! Наконец, такова была и вера волкодавов, напрягавших в упряжи свои мускулистые члены и мчавшихся с ней по снегу! Это здоровая, реальная, хорошая вера, думала она, и волна счастья заливала ее душу.

Громкие трели реполова приветствовали ее из чащи берез, напоминая о том, что день уже наступил. Далеко в лесу с шумом вспорхнула куропатка, и белка точным движением перепрыгнула над ее головой и понеслась дальше с ветки на ветку, с дерева на дерево. С реки, скрытой за рядами деревьев, доносились голоса работающих искателей счастья. Заря оторвала их от сладкого сна и заставила снова взяться за тяжелый труд.

Фрона встала, откинула назад волосы и бессознательно направилась по старой тропинке, которая вела к селению вождя Георга и индейцев племени Дайи. По дороге ей попался мальчик, в одних штанах, босой, похожий на бронзового божка. Он собирал хворост и бросил на Фрону быстрый взгляд через бронзовое плечо. Она весело поздоровалась с ним на местном наречии; но мальчик покачал головой, дерзко рассмеялся и прервал свою работу, чтобы послать ей вдогонку неприличную брань. Фрону страшно удивила эта грубость: она прекрасно помнила, что ничего подобного раньше не бывало, и, проходя мимо рослого, хмурого индейца из племени Ситка, решила на всякий случай придержать язык за зубами.

На опушке леса перед ней открылось селение индейцев. Она остановилась пораженная. Это был уже не прежний поселок – десяток-другой лачуг, лепившихся на открытой поляне, словно ища друг у друга защиты. Перед ней лежало настоящее большое селение. Оно начиналось у самого леса и тянулось во все стороны по равнине, между разбросанными группами деревьев, спускаясь и поднимаясь по берегу реки, где стояли в десять-двенадцать рядов длинные пироги. В нем, по-видимому, слились несколько племен, рассеянных до того на тысячу миль по берегу. Ничего подобного Фроне не приходилось видеть прежде. Население почти целиком состояло из пришлых индейцев, перебравшихся сюда со своими женами, скарбом и собаками. Ей попадались индейцы из племен Юно и Врангель, ее толкали стиксы со свирепыми глазами, пришедшие из-за перевала, дикие чилькуты и индейцы с островов Королевы Шарлотты, и все они бросали на нее злобные, хмурые взгляды. Правда, изредка попадались исключения – еще более неприятные – в лице местных весельчаков, которые покровительственно подмигивали ей и бросали в лицо неповторяемые гнусности.

Это нахальство скорее раздражало, чем пугало Фрону, оскорбляя и нарушая радость свидания с родными местами. Однако она быстро сообразила, в чем кроется причина этой перемены: старый патриархальный строй времен ее отца отошел в область преданий, и цивилизация палящим вихрем пронеслась над этими полуварварскими племенами. Заглянув через поднятую полу одной из палаток, она увидела на земле группу мужчин с разгоряченными лицами и безумными глазами, сидевших кружком на корточках. Груда бутылок, валявшихся у входа, красноречиво свидетельствовала о бурно проведенной ночи. Какой-то белый, с хитрым и порочным лицом, сдавал карты, а на краю одеяла блестели кучки серебряных и золотых монет. В нескольких шагах от играющих жужжало колесо лотереи, и индейцы – мужчины и женщины – с жадными лицами протягивали заработанные в поте лица деньги в надежде получить жалкие выигрыши. Со всех сторон неслись визгливые нестройные звуки дешевых music boxes.

Какая-то старая индианка грелась на пороге хижины, обдирая кору с ивового прута. Вдруг она подняла голову и издала резкий крик.

– Хи-Хи! Тенас Хи-Хи! – восторженно бормотала она своими беззубыми деснами.

Фрона вся затрепетала: Тенас Хи-Хи. Маленькая Хохотушка! Так прозвали ее когда-то в далекие времена местные индейцы. Она повернулась и подошла к старухе.

– Как ты скоро забыла нас, Тенас Хи-Хи! – забормотала та. – А ведь глаза твои так зорки и молоды. Нет, старая Нипуза помнит дольше твоего.

– Так ты Нипуза? – воскликнула Фрона, слегка запинаясь, так как давно уже не говорила на этом языке.

– Да, да, Нипуза, – ответила старуха, увлекая ее за собою внутрь шатра. Она тотчас же отправила с каким-то спешным поручением босоногого мальчика, затем усадила гостью на полу и принялась любовно поглаживать руку Фроны, заглядывая своими гноящимися, тусклыми глазами в ее лицо.

– Да, да, Нипуза, которая быстро состарилась, как старятся все наши женщины. Та самая Нипуза, которая нянчила тебя на руках, когда ты была совсем крошкой; Нипуза, которая прозвала тебя Маленькой Хохотушкой; Нипуза, которая боролась за тебя со смертью, когда ты захворала, и собирала корни в лесу и травы в поле и настаивала из них чай и поила тебя им. Но ты мало изменилась с тех пор, и я сразу узнала тебя. Твоя тень на земле заставила меня поднять голову. Хотя немножко-то ты, пожалуй, все-таки переменилась: высокая стала и гибкая, точно стройная ива, и солнце с годами оживило поцелуями твои щеки; но волосы у тебя все те же, так же свободно развеваются и цветом напоминают темные морские водоросли, всплывающие во время прилива, а рот по-прежнему светло улыбается и не знает рыданий. А глаза твои так же ясны и правдивы, как в те дни, когда Нипуза бранила тебя за шалости и ты не оскверняла языка своего ложью. Ай! Ай! Женщины, которые приходят теперь в эту страну, совсем не такие.

– А почему у вас перестали уважать белых женщин? – спросила Фрона. – Ваши мужчины говорили мне в поселке скверные вещи, а когда я проходила по лесу, какой-то мальчик сделал то же самое. Такого безобразия не бывало в те времена, когда я играла здесь с вашими ребятишками.

– Ай! Ай! – ответила Нипуза. – Верно, верно. Но ты их не вини. Не изливай своего гнева на их головы. Потому что вина за это лежит на белых женщинах, которые приходят теперь в нашу страну. Они не могут сказать про одного какого-нибудь мужчину: «Это мой муж». А это очень скверно, когда женщина так ведет себя. Они смотрят на всех мужчин дерзкими, бесстыдными глазами, язык их нечист, а сердца испорчены. Вот почему твоих женщин больше не уважают у нас. На мальчишек не стоит обращать внимания: ведь это дети. А мужчины… почем они знают, что ты не такая?

Полы палатки раздвинулись, и на пороге показался старый индеец. Он что-то проворчал в сторону Фроны и уселся. Только некоторое оживление во взгляде указывало на то, что он очень рад видеть Фрону.

– Значит, Маленькая Хохотушка снова вернулась к нам в эти скверные времена, – произнес он резким, дребезжащим голосом.

– А почему же ты называешь эти времена скверными, Мэским? – спросила Фрона. – Разве женские наряды не стали ярче и красивее? Разве вы не живете сытнее прежнего, разве вы не едите теперь больше муки, свинины и прочей пищи белых людей? Разве молодежь ваша не богатеет, перетаскивая на своих ремнях багаж белых? И разве ты не получаешь, как в прежние дни, приношений из мяса, рыбы и тканей? Почему «скверные времена», Мэским?

– Воистину все это так, – ответил он своим красивым образным языком жреца, и в глазах его зажегся отблеск прежнего огня. – Все это так. Женщины носят более яркие наряды. Но они испытали на себе благосклонность белых мужчин и не желают больше смотреть на юношей своей крови. Вот почему племя перестало размножаться, и маленькие дети больше не ползают у нас под ногами. Все это так. Мы сытнее наедаемся пищей белого человека, но зато мы пьем больше скверного виски, который они привозят нам. Правда и то, что молодые люди зарабатывают теперь большие деньги. Но они просиживают ночи за картами и проигрывают их. Они научились грязно браниться, часто дерутся и проливают кровь. А старый Мэским получает гораздо меньше приношений мясом, рыбой и тканями. Ибо молодые женщины отвернулись от истинной стези, а молодежь не почитает больше старых тотемов и старых богов. Вот почему я назвал эти времена скверными, Тенас Хи-Хи, вот почему старый Мэским сойдет в могилу с горечью в сердце.

– Ай, ай! Все это правда, – заскулила Нипуза.

– Безумие твоего народа передалось нашим племенам, – продолжал Мэским. – Твои родичи приходят к нам из-за Соленой Воды, точно волны морские, и идут все дальше, дальше! Кто знает, куда?

– Ах! Кто знает, куда? – причитала Нипуза, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.

– Они идут в страну морозов и льдов, и вслед за ними приходят все новые и новые люди, волна за волной.

– Ай, ай! В страну морозов и льдов! А путь туда долгий, холодный и мрачный! – Она задрожала и положила вдруг руку на руку Фроны. – И ты пойдешь туда?

Фрона кивнула.

– И Тенас Хи-Хи пойдет! Ай, ай, ай!

Пола палатки поднялась, и Мэт Маккарти заглянул внутрь.

– Так вот где вы пропадаете, сударыня? Завтрак уже полчаса дожидается вас, и старый Энди жарит и варит, точно настоящая баба-стряпуха. С добрым утром, Нипуза, – обратился он к собеседнице Фроны, – и тебя также, Мэским, хотя вы, кажется, успели позабыть меня.

Старики ответили на приветствие и замкнулись в тупом молчании.

– Ну, поторапливайтесь, барышня, – снова обратился он к Фроне. – Мой пароход уходит в полдень, и мне совсем недолго осталось любоваться вами. Да к тому же вас дожидаются Энди и его завтрак, оба с пылу горячие.

Глава III

Фрона махнула Энди на прощание рукой и вышла на дорогу. За спиной у нее висел плотно увязанный фотографический аппарат и маленький дорожный мешок. Вместо альпенштока она держала в руках ивовую палку, с которой Нипуза содрала накануне кору. На девушке был скромный серый костюм, приспособленный для ходьбы по горам. Короткая юбка и отсутствие лишних складок и отделки давали полную свободу движениям.

Человек десять индейцев, несших на себе ее снаряжение, двинулись в путь под присмотром Дэла Бишопа за несколько часов до нее. Накануне, вернувшись с Мэтом Маккарти из сивашского селения, она застала у дверей лавки Дэла Бишопа, поджидавшего ее. Они живо поладили, ибо предложение его оказалось очень дельным и пришлось весьма кстати. Она отправлялась в глубь страны. Он также собирался туда. Ей несомненно понадобится помощь. Если она еще ни с кем не сговорилась, то он предлагает ей свои услуги. Он забыл сказать ей, когда вез ее на берег, что много лет назад он бывал в этих местах и знает их, как свои пять пальцев. Правда, он недолюбливает воду, а путь им предстоит главным образом по воде, но это не пугает его. Он вообще ничего не боится, а за нее готов пожертвовать последней каплей крови. Что же касается вознаграждения, то он будет вполне счастлив, если она, по приезде в Даусон, замолвит о нем словечко Джекобу Уэлзу и обеспечит его на год продовольствием. Нет, нет, она может быть совершенно спокойна, речь идет о простом одолжении. За все полученное он заплатит впоследствии, когда в его мешочке заведется немного золота. Ну, что же она думает об его предложении? Фрона, пораздумав, выразила свое согласие, и, прежде чем она успела позавтракать, Дэл Бишоп уже собирал носильщиков.

Фрона очень скоро убедилась, что двигается много быстрее большинства своих попутчиков. Все они были обременены тяжелым грузом и через каждые несколько сот ярдов останавливались, чтобы передохнуть. Тем не менее, ей пришлось напрячь все силы, чтобы не отстать от группы скандинавов, шедших впереди. Это были статные белокурые гиганты; каждый из них нес на спине добрую сотню фунтов, и все пятеро, кроме того, общими силами тащили за собою тележку, на которую было нагружено не менее шестисот фунтов. Их лица сияли солнечным смехом и жизнерадостностью. Тяжелый труд, казалось, был для них детской забавой, и они совсем не замечали его. Они перекидывались шутками друг с другом и с прохожими на непонятном языке, и их мощные груди трепетали от раскатов смеха. Люди уступали им дорогу и провожали их завистливыми взглядами, ибо они шутя взбегали на подъемы тропы и легко спускались вниз, грохоча по скалам окованными железом колесами. Потонув в темной полосе леса, они вышли на берег реки у самого брода. На песчаной отмели лежал лицом вверх утопленник; его остановившиеся немигающие глаза были устремлены прямо на солнце. Какой-то человек, не переставая, задавал раздраженным голосом один и тот же вопрос: «Где его товарищи?» Двое других, сняв свои тюки, самым хладнокровным образом составляли инвентарь имущества покойного. Один громко называл предметы, а другой записывал их на клочке грязной оберточной бумаги. Мокрые, разбухшие письма и расписки валялись кругом на песке. Несколько золотых монет были небрежно брошены на белый платок. Другие золотоискатели, сновавшие взад и вперед по реке в челнах и яликах, не обращали никакого внимания на то, что происходило на берегу.

При виде этого зрелища лица скандинавов на мгновение омрачились. «Где его товарищ? Неужели у него нет товарища?» – спросил их сердитый человек. Все трое покачали головами. Они не понимали по-английски. Они вошли в воду и двинулись вперед, расплескивая ее вокруг себя. Кто-то предостерегающе закричал им с противоположного берега; они остановились и посовещались между собой. Затем снова двинулись дальше. Те двое, что составляли инвентарь, повернулись к реке и стали смотреть им вслед. Вода не доходила великанам до бедер, но быстрое течение заставляло их пошатываться, а тележка то и дело поддавалась в сторону. Однако худшее было уже пройдено, и Фрона невольно вздохнула свободнее. Тем двум, которые шли впереди, вода доходила теперь только до колен, как вдруг у ближайшего к тележке лопнул на плече ремень. Тюк, который он нес на спине, сразу сполз на сторону, нарушая его равновесие. В тот же момент его товарищ поскользнулся, и они сбили друг друга с ног. Двое других, шедших позади, тоже упали, тележка опрокинулась, и течение увлекло ее от брода в глубокое место. Первые двое, которым удалось было выбраться из воды, бросились назад и ухватились за ремни. Усилие было героическое, но, несмотря на всю богатырскую мощь этих людей, задача оказалась им не по плечу, и течение дюйм за дюймом стало увлекать их вниз.

Тяжелые тюки тянули их ко дну. Только одному из них – тому, у которого лопнул ремень, – удалось снова подняться на поверхность, но он поплыл не к берегу, а вниз по реке, стараясь держаться вместе с товарищами. В нескольких сотнях футов ниже по течению поток разбивался о зубчатый скалистый риф, и там через минуту всплыли несчастные. Первой показалась тележка, по-прежнему нагруженная своей тяжелой поклажей. От толчка одно колесо ее разлетелось в щепы. Она несколько раз перевернулась и снова исчезла под водой. Люди в самом беспомощном состоянии последовали за ней. Они разбились о подводную скалу и пошли ко дну все, кроме одного. Фрона, сидя в пироге (около десятка лодок уже спешило на помощь погибающим), видела, как он хватался за скалу окровавленными пальцами. Она видела его мертвенно-бледное лицо, на котором отражались муки последнего отчаянного усилия. Но силы изменили ему, и его отбросило в сторону как раз в тот момент, когда освободившийся от поклажи товарищ, плывя изо всех сил, уже добирался до него. Скрывшись из виду, они глубоко нырнули и снова показались на минуту, все еще продолжая бороться в мелком месте потока.

Пирога подобрала единственного удержавшегося на воде, а все остальное бесследно исчезло в длинной ленте глубокого и быстрого течения.

Добрых четверть часа лодки тщетно шныряли вокруг, пока не нашли, наконец, их тела в одном из водоворотов. С проходившей мимо лодки взяли буксирный канат, и пара лошадей, выпряженных из обоза на берегу, вытащила на отмель ужасный улов. Фрона посмотрела на пятерых юных богатырей, лежавших в иле с переломанными костями, разбитых и истерзанных. Они все еще были запряжены в тележку, и жалкие, уже никому ненужные тюки по-прежнему держались у них за спиной. Шестой сидел около них, совершенно оглушенный, с сухими глазами. А в двадцати шагах от этой группы по-прежнему беспрерывной волной катился живой поток, и Фрона, слившись с ним, снова двинулась в путь.

Темные, поросшие хвоей горы тесно смыкались в ущелье Дайи, и ноги людей месили сырую, не согретую солнцем почву, оставляя за собою топкое, грязное болото. Каждая следующая партия прокладывала новые тропинки, и множество их переплеталось густой сетью, разбегаясь по всем направлениям. Пустившись по одной из таких тропинок, Фрона наткнулась на человека, небрежно растянувшегося в грязи. Он лежал на боку, раскинув ноги; одна рука, придавленная большим тюком, была подвернута под туловище. Щека его безмятежно покоилась в грязи, и на лице отражалось полнейшее довольство. Увидев ее, он осклабился, и глаза его весело заблестели.

– Как раз вовремя вы подоспели, – приветствовал он ее, – я уже добрый час поджидаю вас здесь. Вот-вот, – продолжал он, когда Фрона нагнулась над ним, – развяжите-ка только этот ремень. Подлая штука! Я никак не мог добраться до него.

– Вы ушиблись? – спросила она.

Он освободился от ремней, встряхнулся и пощупал подвернувшуюся руку.

– Все в порядке. Прочна, как доллар. Благодарю вас. Даже синяка не найдется.

Он потянулся и вытер свои грязные руки о нижние ветки сосны.

– Не повезло мне! Хотя, признаться, я славно отдохнул, так что и огорчаться-то, выходит, не из-за чего. Зацепился об этот корень и поскользнулся. Шлеп! Шлеп! И бац – полетел в грязь, да упал так неловко, что никак не мог достать рукой пряжку ремня. Вот и пролежал здесь битый час, потому что все идут нижней тропой.

– Но почему вы не позвали кого-нибудь на помощь?

– Чтобы заставить людей карабкаться ко мне наверх, когда они и так из сил выбиваются? Ни за какие коврижки! Дело-то пустячное. Если бы кто-нибудь заставил меня лезть в гору только потому, что он поскользнулся, я бы помог ему, как полагается, выбраться из грязи, ну а потом дал бы ему такого подзатыльника, что он снова окунулся бы в нее. К тому же я был уверен, что кто-нибудь обязательно изберет мой путь.

– О, вы справитесь, – воскликнула она, повторяя любимое выражение Дэла Бишопа. – Вы справитесь в этой стране!

– Черт возьми! – отозвался он, взваливая на спину свой тюк и снова пускаясь бодрым шагом в путь. – По крайней мере, отдохнул хорошенько.

Тропинка спускалась по крутому болотистому склону к берегу реки. Тощая сосенка была перекинута над кипящей пеной и, изгибаясь посредине, касалась воды. Течение ударялось о суживающийся к верхушке ствол и ритмически раскачивало его; ноги нагруженных пешеходов содрали с дерева кору, а вода окончательно отполировала его. Этот шаткий мост тянулся на восемьдесят футов, на каждом шагу угрожая гибелью переправлявшимся золотоискателям. Фрона ступила на него, почувствовала, как он колеблется под ее ногами, услышала рев воды, увидела бешеное течение и отшатнулась. Она развязала шнурки ботинок и стала с преувеличенным старанием завязывать их. В это время из лесу показалась толпа индейцев, направлявшихся по болотистой полосе к реке. Трое или четверо мужчин шли впереди, за ними следовало много женщин, сгибавшихся под тяжестью объемистых тюков, а сзади тащились дети, нагруженные сообразно своему возрасту, и с полдюжины собак, с трудом тянувших, высунув язык, свою поклажу.

Мужчины искоса посмотрели на нее, и один из них сказал что-то вполголоса. Фрона не расслышала что именно, но хихиканье, раздавшееся вслед за этим, заставило ее покраснеть до корней волос и сказало ей гораздо больше, чем сделали бы это слова. Лицо ее горело, она чувствовала себя униженной в собственных глазах, но продолжала делать вид, будто ничего не замечает. Вожак группы отступил в сторону, а все остальные, поодиночке, строго соблюдая очередь, стали переправляться на другой берег.

На середине сосны, там, где ствол касался воды, тяжесть их тел и тюков пригибала его еще ниже, и ноги людей по самую щиколотку погружались в холодный быстрый поток. Но даже маленькие дети без малейшего колебания прошли по стволу, а за ними то же самое проделали упиравшиеся и визжавшие собаки, которых понукал индеец, замыкавший шествие. Когда последнее животное очутилось на другом берегу, он обернулся к Фроне.

– Там проезжий дорога, – сказал он, указывая в сторону горы, – твой лучше ходил проезжий дорога. Много дальше, много лучше.

Но она отрицательно покачала головой и подождала, пока он не переправится на другой берег. Ибо она чувствовала, что тут задета не только ее личная гордость, но и гордость всей ее расы, и эта последняя говорила в ней настолько сильнее страха, насколько сама раса значила больше, чем ее личность. Итак, она поставила ногу на ствол и под взглядами людей чужой расы прошла через белую клокочущую пену.

На краю тропы Фрона увидела человека, который сидел и плакал. Его нескладно увязанный тюк валялся на земле. Одна нога была раздута и девушка заметила, что она окровавлена и сильно распухла.

– В чем дело? – спросила она, останавливаясь перед ним.

Он взглянул сперва на нее, затем вниз, в мрачное ущелье, где река Дайя серебряной лентой прорезала суровую мглу. Слезы все еще застилали его глаза, он всхлипывал.

– Ну, в чем же дело? – повторила она. – Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?

– Нет, – ответил он, – чем же? Ноги мои изранены, спина отказывается служить, и сам я окончательно выбился из сил. Чем же вы можете тут помочь?

– Ну, – рассудительно ответила Фрона, – уверяю вас, что дело могло бы обстоять хуже. Подумайте о тех, кто только что высадился на берег. Им придется затратить десять дней, а то и две недели, чтобы дотащить свой багаж до того места, где мы находимся сейчас.

– Но мои товарищи бросили меня и ушли, – простонал он, как бы взывая к ее сочувствию. – Я остался один и чувствую, что не способен сделать ни одного шага дальше. Подумайте только! Ведь у меня жена и дети. Я оставил их там, в Штатах. О, если бы они увидели меня в этом состоянии. Я не могу вернуться к ним, я не в силах двинуться дальше. Это безнадежно! Я не вынесу такой каторжной жизни. Для нее надо родиться битюгом, а не человеком. Я умру, наверное умру, если стану так надрываться. О, что мне делать, что мне делать?

– Почему же ваши товарищи бросили вас?

– Потому что я оказался слабее их, потому что я не мог переносить таких тяжестей и делать такие переходы, как они. Они высмеяли меня и бросили здесь.

– Вам никогда не приходилось делать подобных вещей раньше?

– Н-нет.

– Вы выглядите здоровым и крепким. Сколько в вас весу, сто шестьдесят пять фунтов, должно быть?

– Сто семьдесят, – уточнил он.

– С виду не скажешь, чтобы вы когда-нибудь сильно хворали. Надеюсь, вы не страдаете каким-нибудь физическим недостатком?

– Н-нет.

– А кто ваши товарищи? Старатели?

– Никогда в жизни не занимались этим делом. Я служил с ними на одном предприятии. Вот потому-то мне так и обидно, понимаете ли. Столько лет мы знаем друг друга, и так бросить меня и уйти, потому что я оказался слабее их!

– Друг мой, – Фрона сознавала, что говорит во имя достоинства своей расы, – вы ничуть не слабее их. Вы можете работать и переносить такие же тяжести, как они. Но вы слабы духом. Вы не можете работать, как лошадь, потому что вы не хотите этого. Такие люди не нужны Северу. Он требует сильных мужей, сильных не телом, а духом. Физическая сила в счет не идет. Возвращайтесь домой, в Штаты. Нам вы не нужны. Здесь вы погибнете, и что станется тогда с вашей женой и малютками? Вот вам мой совет: продайте свое снаряжение и возвращайтесь обратно. Через три недели вы будете уже дома. Прощайте.

Она прошла через Овечью стоянку. Где-то в горах давление подземных вод сдвинуло мощный ледник. Он сполз вниз, наполнив скалистое ущелье тысячами тонн льда и воды. Залитая этим потоком тропа покрылась скользкой корой. Люди в полном унынии рылись среди опрокинутых палаток и в ямах для сохранения провизии. Но в некоторых местах они работали с лихорадочной поспешностью, и их напряженные сильные фигуры, вырисовывавшиеся у края дороги, молчаливо свидетельствовали о том, как горячо кипит работа. Ледяной поток продолжал катиться беспрерывной струей. Люди опускали свои тюки на выступы камней, проворно уклонялись от него, стараясь перевести дух, и снова принимались за тяжелый труд.

Полуденное солнце заливало светом каменную вершину Весов. Лесная сень отказалась от борьбы, и голые скалы дышали головокружительным зноем. По обеим сторонам выступали обледенелые, голые ребра земли, суровые в своей наготе. А над всем этим поднималась громада обветренного бурями Чилькута. По его суровым, изодранным склонам тянулась тонкая струйка людей. Но струйке этой не было конца. Она вытекала из крайних групп низкорослого кустарника, внизу перерезала темной чертой ослепительную полосу льда и извивалась мимо Фроны, которая завтракала у края дороги. Затем она поднималась по крутизне, становясь все тоньше и незаметнее, кружась и изгибаясь, точно колонна муравьев, и наконец бесследно исчезала за хребтом перевала. Пока Фрона наблюдала движение этой живой реки, Чилькут окутался крутящимся туманом, быстрыми облаками, и на выбивающихся из сил пигмеев налетела снежная вьюга. Дневной свет померк, и на землю спустился глубокий мрак. Но Фрона знала, что где-то там беспрерывная лента муравьев, карабкаясь и цепляясь руками и ногами, по-прежнему пробивает себе путь к вершине.

Эта мысль заставляла ее трепетать от восторга, гордиться этим извечным стремлением человека к господству. И она решительно вступила в вереницу людей, которые выходили из клубов вихря внизу и тонули в снежном смерче наверху.

Подгоняемая вьюгой, она проникла в ущелье, сдирая кожу с рук, спустилась по вулканическим обломкам могучего прародителя Чилькута и вышла на суровый берег озера, которое образовалось в выемке кратера. Озеро злобно бурлило и выбрасывало белые шапки пены. Сотни людей стремились переправиться на другой берег, но лодок нигде не было видно. Рахитичный скелет из палок, обтянутый просмоленной парусиной, покоился на скалах. Фрона разыскала владельца этого сооружения, добродушного молодого парня, с живыми черными глазами и выдающимися скулами. Да, он и есть перевозчик, но на сегодня он покончил с работой. Слишком бурно для переправы. Обычно он берет по двадцати пяти долларов с пассажира, но сегодня он вообще не намерен никого перевозить. Разве она не расслышала? Сегодня слишком бурно. Да, вот именно поэтому.

– Но ведь мне вы не откажете? – спросила она.

Он покачал головою и бросил взгляд на озеро.

– Там дальше еще неспокойнее, чем здесь у берега. Даже большие деревянные лодки не справятся в такую непогоду. Последнюю, которая пыталась перебраться на ту сторону с партией носильщиков, прибило к западному берегу. Это произошло на наших глазах, и так как оттуда нет дороги по берегу озера, то им придется торчать там, пока буря не утихнет.

– Но этим людям все-таки лучше, чем мне. Мое снаряжение находится в Счастливом лагере, а здесь мне, пожалуй, будет не совсем удобно ночевать. – Фрона очаровательно улыбнулась. Но в улыбке этой не было и намека на женскую беспомощность, взывающую к силе и великодушию мужчины. – Подумайте и перевезите меня.

– Нет.

– Я заплачу вам пятьдесят долларов.

– Говорю вам – нет.

– Но, право, я нисколько не боюсь.

Глаза парня сердито засверкали. Он резко обернулся к ней, но внезапно промелькнувшая мысль помешала ему произнести слова, готовые сорваться с языка. Фрона поняла вдруг, что задела неосторожным намеком самолюбие юноши, и открыла рот, чтобы объясниться. Но сообразив, что это, пожалуй, единственный способ добиться желанной цели, она вовремя спохватилась и промолчала. Они стояли, подавшись всем телом в сторону ветра, как делают это моряки на палубе во время качки, и твердо смотрели друг другу в глаза. Волосы его мокрыми завитками прилипли ко лбу, Фронины же развевались длинными прядями и яростно хлестали ее по лицу.

– Ну, так едем! – Он сердитым движением спустил лодку на воду и всунул весла в уключины. – Влезайте! Я перевезу вас, но совсем не ради ваших пятидесяти долларов. Вы заплатите обычную цену, и дело с концом.

Порыв ветра подхватил легкую скорлупу и отбросил ее на несколько десятков футов лагом. Пена залила лодку колючим дождем, и Фрона сразу же принялась работать черпаком.

– Нас, кажется, относит к берегу, – прокричал он, берясь за весла. – Это будет неприятно… для вас. – Он сердито посмотрел на нее.