Текст книги "Дочь снегов. Сила сильных"

Автор книги: Джек Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава VI

– Итак, капитан, я полагаю, вы согласны, что нам следует несколько преувеличить серьезность положения. – Джекоб Уэлз помог своему посетителю надеть меховое пальто. – Я, разумеется, не считаю его очень серьезным в данный момент, но эта мера, как мне кажется, поможет нам предупредить грозящие осложнения. Нам с вами не раз уже приходилось бороться с голодом. Прежде всего необходимо напугать народ, и напугать сейчас, пока еще не поздно. Выживите из Даусона пять тысяч, и остальные будут вполне обеспечены продовольствием. Пусть эти пять тысяч разнесут весть о голоде до Дайи и Скагуэя, и это избавит нас от нашествия пяти тысяч новичков, которые намерены переправиться сюда по льду.

– Совершенно верно. И вы можете рассчитывать на искреннее содействие полиции, мистер Уэлз. – Говоривший, седой плотный человек, с выразительным лицом и военной выправкой, поднял воротник пальто и взялся за ручку двери. – Благодаря вам последние партии новичков начинают уже распродавать свое снаряжение и покупают собак. Воображаю, что за Содом начнется на льду, когда река станет! А ведь каждый, кто продает здесь свою тысячу фунтов продовольствия и покидает Даусон, упрощает решение задачи, избавляя нас от одного пустого желудка и наполняя другой. Когда отправляется «Лаура»?

– Сегодня утром. Она увезет на себе триста человек, распродавших здесь свои припасы. Эх, если бы их было три тысячи!

– Святая правда. А кстати, когда вы ждете свою дочь?

– Со дня на день. – Глаза Джекоба Уэлза засветились теплым огоньком. – Надеюсь, вы не откажетесь пообедать с нами, когда она приедет. Да, кстати, приведите с собою вашу молодежь из казарм. Я не имею удовольствия лично знать их всех, но прошу вас передать им это приглашение от моего имени. Мне самому было не до развлечений, но теперь надо позаботиться, чтобы девочка не заскучала. Попасть в эту глушь прямо из Штатов и Лондона! Боюсь, как бы она не начала тосковать. Вы понимаете?

Джекоб Уэлз закрыл дверь, отодвинул свое кресло обратно к камину и положил ноги на решетку. Несколько секунд в мерцающем столбе воздуха перед ним трепетал девический образ, превратившийся постепенно в красивую женщину саксонского типа.

Дверь открылась.

– Мистер Уэлз, мистер Фостер послал меня узнать, должен ли он по-прежнему отпускать продовольствие по подписанным ордерам?

– Разумеется, мистер Смит. Только передайте ему, чтобы он сокращал требуемое количество наполовину. Если кто-нибудь предъявит ордер на тысячу фунтов, выдавайте пятьсот.

Он зажег сигару и снова откинулся на спинку своего кресла.

– Капитан Мак Грегор желает вас видеть, сэр.

– Попросите войти.

Капитан Мак Грегор вошел в комнату и остановился перед своим хозяином. Суровая рука Нового Света с детства тяготела над шотландцем. Но неподкупная честность отражалась в каждой черточке его лица, носившего печать горьких испытаний, а выдающаяся челюсть ясно предупреждала о том, что честность есть лучшая тактика для того, кто желал иметь дело с обладателем этой челюсти. Это предостережение не менее решительно подтверждали свернутый на сторону и переломанный нос и длинный шрам, пересекавший лоб и исчезавший в подернутых сединою волосах.

– Через час мы снимаемся с якоря, сэр, и я пришел за последними распоряжениями.

– Прекрасно. – Джекоб Уэлз, не вставая, повернулся вместе с креслом. – Капитан Мак Грегор!

– Есть!

– На эту зиму я собирался дать вам другое дело. Но потом раздумал и назначил вас на «Лауру». Вы не догадываетесь, почему?

Капитан Мак Грегор переступил с ноги на ногу, и тонкая усмешка зазмеилась в уголках его глаз.

– Ждете неприятностей, – проворчал он.

– Да, и лучшего выбора я не мог сделать. Мистер Белли даст вам подробные инструкции, когда вы явитесь на борт. Я же скажу только следующее: если нам не удастся выжать из этих мест достаточного количества народа, каждый фунт продовольствия в форте Юкон будет скоро расцениваться на вес золота. Поняли?

– Есть.

– Итак, прежде всего строжайшая экономия. Сегодня вы увезете с собой триста человек. Мы рассчитываем, что еще вдвое больше отправится вниз по реке, лишь только кончится ледостав. Вам придется прокормить в течение зимы тысячу человек. Посадите их на пайки – рабочие пайки – и заставьте поработать. Заготовка дров, по шести долларов за сажень. Складывать их нужно будет на берегу, в таком месте, куда легко могут пристать пароходы. Кто не работает, лишается пайка. Поняли?

– Есть.

– Тысяча человек легко может натворить кучу безобразий, если их не занять работой. Безобразий следует ожидать вообще. Следите за тем, чтобы они не грабили ям, где хранится продовольствие. Если начнутся беспорядки, исполните свой долг.

Капитан Мак Грегор мрачно кивнул головой. Руки его бессознательно сжались, а шрам на лбу побагровел.

– На льду зазимуют пять пароходов. Позаботьтесь о том, чтобы они не пострадали весной при вскрытии льда. Но прежде всего перенесите весь их груз в одну большую яму. Так вам легче будет охранять продовольствие от возможных покушений. Пошлите человека в форт Бурр и попросите мистера Картера прислать вам трех из его людей. Они не нужны ему. В Сёркл-Сити тоже немного дела. Спуститесь туда и возьмите половину людей мистера Бердуэлля. Они могут вам понадобиться. Среди этой компании найдется немало охотников побаловаться. С места в карьер возьмите их в ежовые. Помните: тот, кто стреляет первым, сохраняет свою шкуру. А главное, не спускайте глаз с продовольствия.

– И с оружия, – пробурчал капитан Мак Грегор, выходя из комнаты.

– Джон Мельтон – мистер Мельтон, сэр. Прикажете впустить?

– Послушайте, Уэлз, что это значит? – Джон Мельтон, словно разъяренный зверь, ворвался вслед за клерком, чуть не сбив его с ног. Он размахивал перед главой фирмы листом бумаги. – Прочтите-ка, что здесь написано.

Джекоб Уэлз бросил взгляд на лист и хладнокровно ответил:

– Тысяча фунтов продовольствия.

– Вот и я говорю то же самое, но малый, который орудует в вашем складе, заявил мне, что по этому ордеру я могу получить всего пятьсот фунтов.

– Он сказал правду.

– Но…

– В ордере обозначена тысяча фунтов, но в складе вам могут отпустить не больше пятисот.

– Позвольте, это ваша подпись? – забушевал Мельтон, суя ордер под самый нос Уэлзу.

– Моя.

– Так как же вы намерены поступить в таком случае?

– Дать вам пятьсот. А как намерены поступить вы?

– Откажусь принять их.

– Прекрасно. Вопрос решен. Нам не о чем больше разговаривать.

– Совершенно верно. Я не желаю больше иметь с вами дело. Я достаточно богат, чтобы переправить через Перевал свои собственные припасы. Так я и сделаю в будущем году. Наши деловые отношения прекращаются с этой минуты навсегда.

– Воля ваша. Я не возражаю. У меня хранится ваш вклад на триста тысяч долларов золотого песка. Ступайте к мистеру Этшелеру и заберите его.

Мельтон бессильно кипятился, не зная, на что решиться.

– Нельзя ли все-таки получить остальные пятьсот? Господи! Ведь я же заплатил за них. Неужели вы хотите, чтобы я подох с голоду?

– Послушайте, Мельтон, – Джекоб Уэлз сделал паузу, чтобы сбросить пепел с сигары. – О чем вы, собственно, хлопочете сейчас? Что вы хотите получить?

– Тысячу фунтов продовольствия.

– Для собственного желудка?

Король Бонанцы опустил голову.

– Вот именно. – Морщины резче обозначились на лбу Уэлза. – Вы хлопочете только о собственном желудке, а я забочусь о желудках двадцати тысяч.

– Но ведь вы же выдали вчера Тиму Мак Реди тысячу фунтов без всяких разговоров?

– Выдачи сокращены только с нынешнего дня.

– Но почему же мне одному приходится отдуваться?

– А скажите, пожалуйста, почему вы не явились вчера, а Тим Мак Реди – сегодня?

На лице Мельтона отразилась полная растерянность, и Джекоб Уэлз, пожимая плечами, сам ответил на свой вопрос:

– Так-то обстоит дело, Мельтон. Никаких поблажек. Вы ставите мне в упрек Тима Мак Реди, а я вам то, что вы пришли не вчера, а сегодня. Давайте-ка возложим ответственность за то и другое на Провидение. Вы пережили уже раз голод в Сорокиной миле. Вы белый человек. Ваши владения в Бонанце, как бы велики они ни были, отнюдь не дают вам каких-либо преимуществ на получение лишнего фунта хлеба перед самым старым из старожилов или новорожденным младенцем. Поверьте мне. Пока у меня будет хоть крошка хлеба, вы не умрете с голоду. Ну же, перестаньте сердиться. Вашу руку. Улыбнитесь и постарайтесь примириться с этой неприятностью.

Король Бонанцы, все еще сердясь, но уже настроенный более благожелательно, пожал Уэлзу руку и вылетел из комнаты.

Не успела за ним закрыться дверь, как в комнату развалистой походкой вошел, шаркая ногами, какой-то американец. Он зацепил обутой в мокасин ногой стул, пододвинул его к себе и уселся в самой непринужденной позе.

– Послушайте, – начал он конфиденциальным тоном, – ходят слухи, что у нас не совсем благополучно с продовольствием?

– А, Дэв, это вы?

– Как видите. Говорю вам, что, когда река станет, отсюда начнется форменное бегство.

– Вы уверены?

– М-гм!

– Очень рад слышать. Только это нам и нужно. Вы тоже собираетесь вместе с ними?

– Еще чего! – Дэв Харней с самодовольным видом откинул назад голову. – Вчера отправил свой багаж на прииски. Хотя боюсь, что немного поторопился с этим. Но послушайте… Какая история приключилась с моим сахаром. Он был весь погружен на последние сани и – как бы вы думали, что случилось с этими санями? Как раз в этом месте, где дорога поворачивает от Клондайка к Бонанце, они провалились сквозь лед. Только я их и видел. И нужно же было, чтобы это случилось с последними санями, на которых был весь сахар! Вот поэтому-то я и решил заглянуть к вам и забрать сотню-другую фунтов. Рафинада или песку. Мне безразлично.

Джекоб Уэлз с усмешкой покачал головой. Но Харней подвинул свой стул поближе.

– Ваш клерк заявил, что он не знает, можно ли отпустить товар. Я не желал ставить его в затруднительное положение и сказал, что сам переговорю с вами. Мне все равно, сколько это будет стоить. Считайте хоть по сотне. Меня это не разорит. Послушайте, – продолжал он, не смущаясь решительным движением головы своего собеседника. – Ведь вы же знаете, какой я сластена. Помните, сколько ячменного сахара я извел тогда, на Причер-Крик? Господи, как время-то летит. Это было шесть лет назад. Нет, вру, больше. Целых семь, шут меня возьми! Но о чем это я говорил? Ах да, я готов скорее обойтись без жевательного табака, чем без сладенького. Ну, как же насчет сахара? Мои собаки ждут с санями. Нельзя ли отправиться с ними к складу и получить его там, а? Недурная идейка!

Но тут он увидел, как губы Джекоба Уэлза складываются, чтобы произнести «нет», – и прежде чем слово успело сорваться, янки заторопился продолжить:

– Я совсем не желаю обирать вас по-свински. Даже в мыслях не было. Если у вас сахарный кризис, я, так и быть, помирюсь на семидесяти пяти (он внимательно следил за выражением лица своего собеседника), пожалуй, даже на пятидесяти. Я вхожу в ваше положение, и вы знаете, что я не такой подлец, чтобы приставать…

– Зачем даром тратить слова, Дэв? У нас нет ни одного лишнего фунта сахара.

– Я же сказал вам, что вовсе не хочу поступать по-свински. И ради вас я, так и быть, возьму двадцать пять.

– Ни одного золотника!

– Ни самой малой крошечки? Ну, ну, не горячитесь. Забудьте, что я просил вас об этом, а я уж лучше загляну как-нибудь в другой раз. Ну, всего доброго! А это что? – Он скривил челюсть и, казалось, напряг мускулы уха, внимательно прислушиваясь. – Свисток «Лауры». Значит, скоро отчаливает. Пойдемте посмотреть.

Джекоб Уэлз надел свою медвежью шубу и рукавицы, и они прошли через контору в главный магазин. Он был так велик, что человек двести покупателей, стоявших у прилавка, не производили впечатления заметной толпы. У многих были серьезные лица, и не один бросил хмурый взгляд на главу фирмы, когда тот проходил мимо.

Приказчики отпускали все, что угодно, кроме продовольствия, а именно его и требовали покупатели.

– Припрятали для спекуляции. Думают содрать потом голодные цены, – презрительно заявил какой-то золотоискатель с рыжими усами.

Джекоб Уэлз услышал это замечание, но пропустил его мимо ушей. Он знал, что ему не раз еще придется слышать подобные вещи – и даже в более резкой форме, – пока не уляжется паника.

На тротуаре он остановился, чтобы взглянуть на всевозможные объявления, налепленные на стену здания. Среди них значительное место занимали объявления о пропаже, находке и продаже собак; во всех остальных сообщалось о продаже съестных припасов. Наиболее робкие уже поддавались панике. Снаряжения в пятьсот фунтов распродавались по доллару за фунт без муки; другие же вместе с мукой – по полтора доллара за фунт. Джекоб Уэлз увидел, что Мельтон разговаривает с каким-то взволнованным человеком, по-видимому, из вновь прибывших, и по довольному виду короля Бонанцы заключил, что ему удалось пополнить свои запасы провианта.

– Почему бы вам не разнюхать здесь насчет сахара, Дэв? – спросил Джекоб Уэлз, указывая на объявления.

Дэв Харней не потерпел такого упрека.

– Неужели вы думаете, что я уже не совал повсюду свой нос? Я загнал собак, гоняя их от Клондайка к Сити к больнице. Золотника ниоткуда не выжмешь, ни за какие деньги.

Они отправились по тротуару и прошли мимо дверей склада и длинного ряда упряжек ожидающих собак, уютно свернувшихся на снегу. Этого снега, первого прочного санного пути, только и ждали золотоискатели, чтобы начать перевозку грузов к истокам ручьев.

– Смешно, не правда ли, – заметил Дэв, когда они пересекали главную улицу, направляясь к берегу. – Ужасно смешно, что я, владеющий в Эльдорадо двумя участками, каждый по пятисот футов с лишним, стоимостью в пять миллионов, я, король Бонанцы, лишен возможности подсластить себе кофе или кашу. Черт бы подрал всю эту страну! Пусть проваливается к дьяволу! Я распродам все… К черту эту жизнь! Я… я вернусь в Штаты.

– Ничего подобного вы не сделаете, – ответил Джекоб Уэлз. – Не раз уже я слышал от вас подобные речи. Если память мне не изменяет, вы уже однажды попостились целый год на верховьях реки Стюарта. Вспомните, как вы питались внутренностями лососей и собаками на Танане, не говоря уже о двух перенесенных здесь голодовках. И все-таки вы не распрощались с этой страной и никогда не сделаете этого. Вы сложите здесь свои кости. И это так же верно, как то, что якорь «Лауры» сейчас поднимут на борт. Я совершенно уверен, что настанет день, когда мне придется отправить вас в свинцовом ящике багажом на Сан-Франциско, а самому заняться здесь ликвидацией вашего имущества. Вы прочно завязли в этих краях и сами знаете это.

Беседуя, он то и дело отвечал на приветствия встречных прохожих, в основном старожилов, которых сам мог назвать по имени, да и среди новичков мало кто не знал в лицо Джекоба Уэлза.

– Хотите пари, что в 1900 году я буду в Париже? – неуверенно возразил король Эльдорадо.

Но Джекоб Уэлз уже не слушал его. Раздался звон гонга, капитан Мак Грегор послал ему приветствие из рулевой будки, и «Лаура» мягко отчалила от берега. Люди, стоявшие на берегу, наполнили воздух пожеланиями счастья и последними наставлениями, но триста пассажиров, расставшихся со своим продовольствием и отказавшихся от золотой мечты, имели мрачный, унылый вид и едва отвечали на прощальные приветствия. «Лаура» прошла задним ходом по каналу, прорезанному в прибрежном льду, сделала поворот в открытом месте и, дав последний гудок, двинулась полным ходом вперед.

Толпа стала расходиться по своим делам, но Джекоб Уэлз остался на берегу, в центре небольшой группы. Разговор шел о голоде, но это был разговор мужчин. Даже Дэв Харней перестал проклинать страну за недостаток сахара и посмеивался над новичками, чечако, как он называл их, пользуясь сивашским наречием. Среди разговора его зоркий взгляд подметил вдруг черное пятнышко, плывшее по реке, прокладывая себе путь среди сала.

– Посмотрите-ка! – воскликнул он. – Лодка из Питерборо.

Изгибаясь и поворачиваясь то в ту, то в другую сторону, то гребя, то отталкиваясь от плывущих льдин, два человека, управлявшие лодкой, пробились к полосе прибрежного льда и поплыли вдоль нее, ожидая, чтобы где-нибудь открылся проход. Добравшись до устья канала, прорезанного пароходом, они налегли на весла и помчались по спокойной застывающей воде. Стоявшие на берегу встретили их с распростертыми объятиями. Они помогли им выбраться на сушу и вытащили лодку из воды. На дне ее оказались два кожаных чемодана, пара одеял, кофейник, сковородка и довольно тощий мешок с провизией. Сами же люди так замерзли и одеревенели от холода, что едва держались на ногах. Дэв Харней посоветовал им поскорее выпить виски и стал энергично тянуть их за собой, но один из путников задержался, чтобы пожать руку Джекобу Уэлзу.

– Ваша дочь едет за нами, – заявил он. – Мы обогнали их лодку на какой-нибудь час. Она может показаться каждую минуту. У меня есть для вас письма, но этим мы займемся немного погодя. Сначала нужно подкрепиться.

Уходя с Харнеем, он вдруг обернулся и указал вверх по реке.

– Вот она, наконец. Выплывает из-за утеса.

– Живее, ребята, живее, вам необходимо проглотить виски, – уговаривал их Харней. – Скажите там, пусть запишут на мой счет; возьмите двойную порцию, извините, что не могу составить вам компанию. Я останусь здесь.

По реке плыл уже густой лед, местами тонкий и рыхлый, местами плотный и твердый, оттесняя лодку на середину Юкона. С берега было ясно видно, как гребцы боролись с течением. Четверо мужчин, отталкиваясь веслами, прокладывали дорогу между затиравшими лодку льдинами. В лодке горела юконская печка, над которой колебался синеватый столб дыма. Когда путешественники приблизились к берегу, ожидавшие увидели на корме женщину, которая работала рулевым веслом. При этом зрелище в глазах Джекоба Уэлза загорелся огонек. Вот первое и превосходное предзнаменование, подумал он. Она осталась верной имени Уэлзов, смелых и неутомимых борцов. Годы, проведенные в культурной обстановке, не лишили ее силы и мужества. Оторвавшись от родной почвы и вкусив иных плодов, она смело и радостно возвращалась снова в суровую страну.

Эти мысли мелькали у него, пока облепленная льдом лодка не приблизилась к краю береговой полосы льда. Один из гребцов – белый – выскочил на лед с багром в руке, чтобы замедлить движение лодки и направить ее в канал. Но лед, образовавшийся лишь прошлой ночью, был еще слишком тонок. Он подломился под его тяжестью, и человек провалился в воду. Нос лодки, под напором толстой льдины, повернул в сторону, так что упавший гребец выплыл у кормы. Рука женщины с молниеносной быстротой ухватила его за ворот, и в тот же миг голос ее резко и повелительно приказал лодочникам-индейцам дать задний ход. Продолжая поддерживать голову упавшего над водой, она всем телом налегла на рулевое весло и направила лодку кормой вперед в канал. Несколько взмахов весел – и лодка причалила к берегу. Девушка передала воротник человека Дэву Харнею, который вытащил его из воды и после чего погнал поскорее по дороге в город.

Фрона выпрямилась; щеки ее раскраснелись от усилия. Джекоб Уэлз остановился в замешательстве. Он стоял теперь в двух шагах от нее, но их разделял промежуток в три года. Расцвет женственности в этой двадцатилетней девушке, с которой он расстался, когда ей было семнадцать, превзошел все его ожидания. Он не знал, что делать: сжать ли в объятиях это лучезарное юное существо или взять ее за руку и помочь выйти на берег. Но Уэлзу не пришлось долго размышлять, потому что, не дожидаясь его помощи, она выскочила из лодки и очутилась в его объятиях. Те, кто стоял повыше, все до единого, деликатно отвернулись в сторону, пока отец с дочерью, обнявшись, поднимались к ним.

– Моя дочь, господа!

Лицо его сияло гордостью. Фрона с дружеской улыбкой окинула всех ласковым, смеющимся взглядом, и каждый почувствовал, что ее взгляд на мгновение слился с его взглядом.

Глава VII

Нечего и говорить о том, что Вэнсу Корлису очень хотелось еще раз повидаться с той девушкой, которой он дал приют в своей палатке. Он оказался недостаточно предусмотрительным, не захватив с собой в путешествие фотоаппарата, но природа, благодаря другому, несравненно более тонкому процессу, запечатлела свой солнечный образ в его мозгу. Достаточно было одного мгновения, чтобы он оказался зафиксированным там навсегда. Волна света и красок, перемещение и сцепление молекул, чрезвычайно тонкий, но точный подсознательный мозговой процесс – и снимок готов. Мрачные скалы, залитые потоком солнечного света, стройная женская фигура в сером, выступающая в лучезарном ореоле из полосы, где сливаются свет и мрак; ясная утренняя улыбка юного лица в пылающей рамке расплавленного золота.

Вэнс часто любовался этим образом, и чем больше он вглядывался в него, тем сильнее разгоралось в нем желание снова увидеть Фрону Уэлз. Он ожидал этого события с трепетом, с восторгом, точно предчувствуя, как сильно оно повлияет на всю его жизнь. Эта девушка казалась ему новой, свежей женщиной, не похожей на все, что он встречал до сих пор. Из очарованной дали ему улыбалась пара светло-карих глаз и рука, нежная и в то же время сильная, манила его к себе. Во всем этом скрывалось какое-то непобедимое обаяние, похожее на аромат греха.

Нельзя сказать, чтобы Вэнс Корлис был очень влюбчивым человеком или до тех пор жил монахом, но воспитание придало его жизни несколько пуританский уклон. Расширив свой кругозор и увеличив запас знаний, Вэнс до известной степени освободился из-под влияния суровой матери, хотя оно и не исчезло бесследно. Внушенные с детства принципы продолжали гнездиться в глубоких тайниках души, превратившись в неотъемлемую часть его личности. Освободиться из-под их влияния он был не в силах, и они, хоть и слабо, все же сказывались в его воззрениях на людей и мир, искажали его впечатления и очень часто, когда дело касалось женской половины рода человеческого, предопределяли его оценку. Вэнс гордился широтой своих взглядов: ведь он допускал существование трех типов женщин, тогда как его мать признавала всего лишь два. Он чувствовал, что перерос ее. Женщины бесспорно делятся на три типа: хороших, дурных и таких, которые не вполне хороши и не вполне дурны. Однако это не мешало ему думать, что последние в конце концов неизбежно становятся дурными. Их шаткая позиция между добром и злом неуклонно вела к гибели. Это была лишь промежуточная ступень, отмечающая переход сверху вниз, от лучшего к худшему.

Все это, конечно, могло быть справедливо, но, при отсутствии точных определений в посылках, выводы неизбежно должны страдать догматизмом. В самом деле, что считать хорошим и что дурным? Вот тут-то и сказывалось влияние матери, мертвые губы которой нашептывали ему ответ. Да и не одной только матери, а многих поколений, вплоть до того далекого предка, который первым оторвался от земли и взглянул на нее сверху вниз. Ибо, как ни далек был теперь Вэнс Корлис от земли, в нем, помимо его воли, жило влечение к ней, охранявшее его от гибели.

Не следует, однако, думать, что он тотчас же подобрал для Фроны ярлык согласно своей классификации и унаследованным им представлениям. От этой мысли Вэнс решительно отказался, предпочитая составить себе мнение об этой девушке позднее, когда соберет больше данных. И в этом собирании данных тоже таилась своего рода прелесть, ибо это был тот великий критический момент, когда чистота протягивает мечтательные руки к грязи и отказывается назвать ее грязью, пока не запятнает своих одежд. Нет, Вэнс Корлис не был подлецом, но, поскольку чистота есть понятие относительное, его нельзя было назвать и чистым. Если под ногтями у него не было грязи, то объяснялось это не тем, что он усердно следил за их чистотой, а тем, что ему не случалось соприкасаться с грязью. Добродетелен он был не по сознательному желанию и не потому, что зло внушало ему отвращение, а по той простой причине, что ему не представлялось случая совершить что-либо дурное. Но это, разумеется, совсем не доказывает, что при известных обстоятельствах он стал бы дурным человеком.

Вэнс Корлис представлял собой продукт оранжерейного воспитания. Вся его жизнь протекла в исключительно благоприятных гигиенических условиях. Он дышал не воздухом, а искусственно выработанным озоном. В хорошую погоду его выводили на солнце, в сырую – прятали от дождя. Достигнув же, наконец, самостоятельного возраста, он оказался чересчур занятым человеком для того, чтобы уклониться от проторенной дорожки, по которой мать научила его ползать и ходить. И по этой же дорожке он продолжал уверенно двигаться и теперь, не задумываясь над тем, что лежало по ее сторонам.

Жизненная энергия дается человеку в ограниченном количестве. Если истратить ее на что-нибудь одно, для другого уже ничего не останется. Так случилось и с Вэнсом Корлисом. Занятия и физические упражнения в колледже поглощали всю энергию, которую вырабатывал его организм, питаясь здоровой и обильной пищей. А заметив некоторый избыток этой энергии, он спешил растратить его в обществе матери и светских знакомых, которых она любила собирать за своим чайным столом. В результате из него вышел образцовый молодой человек, которого матери без трепета подпускали к своим взрослым дочерям. Очень здоровый и крепкий молодой человек, не растративший своих сил в беспорядочной жизни, очень образованный молодой человек, с инженерным дипломом Фрейбергского горного института и званием бакалавра искусств Йельского университета, наконец, молодой человек, в достаточной мере обладающий выдержкой и силой воли.

Однако главная добродетель его заключалась в следующем: он не застыл в той форме, которую отлила его мать. В нем сказались черты атавизма, и Вэнс во многом напоминал того предка, который некогда оторвался от земли. Но до сих пор эта сторона наследственности не пробуждалась в нем. Он жил в привычной, устойчивой среде, не требовавшей от него никакого напряжения, никаких усилий. Между тем самый склад характера Вэнса не оставлял сомнений в том, что лишь только явится необходимость, он сумеет приспособиться и примениться к обстоятельствам под непривычным давлением новых условий. Истина о катящемся камне, быть может, вполне справедлива, но, тем не менее, в схеме жизни неспособность застыть на месте является превосходнейшим качеством. Эта подвижность и была самым крупным достоинством Вэнса Корлиса, хотя он и не сознавал этого.

Но вернемся к рассказу. Вэнс с глубокой сдержанной радостью ожидал встречи с Фроной Уэлз, а тем временем часто заглядывался на солнечный образ, который хранился в его душе. Как ни щедро сыпал он деньгами, переправляясь через Перевал и по озерам (лондонские синдикаты никогда не скупятся в подобных случаях), Фрона добралась до Даусона на целых две недели раньше него. Правда, деньги помогали ему преодолевать препятствия, но Фрона пользовалась таким могущественным талисманом, как имя Уэлз, и все препоны сами собою рушились перед ней.

Приехав в Даусон, Корлис потратил недели две на то, чтобы приобрести себе сруб, представить куда нужно свои рекомендательные письма и устроиться поудобнее. Все это понемногу уладилось, и на следующий вечер, после того как река окончательно стала, он направился к дому Джекоба Уэлза, удостоившись чести сопровождать туда миссис Шовилль, жену комиссара по золотым делам.

Корлис не поверил глазам, – паровое отопление в Клондайке! Но в следующий момент, раздвинув тяжелые портьеры, он перешел из передней в гостиную. Да, это была настоящая гостиная. Его мокасины из оленьей кожи утопали в пушистом ковре, а глаза с изумлением остановились на Тернеровском пейзаже, изображавшем восход солнца. В комнате были еще другие картины и несколько художественных бронзовых вещиц. Огромные сосновые поленья ярко пылали в двух каминах, выложенных голландскими изразцами. В глубине стоял рояль, и кто-то пел. Фрона вскочила со стула и поспешила ему навстречу, протягивая обе руки. До этой минуты Вэнсу казалось, что солнечный образ, запечатлевшийся в его мозгу, в совершенстве передает ее облик, но эта озаренная огнем фигура, это юное создание, полное жизни, тепла и радости, совершенно затмило первое впечатление. Сжимая ее руки в своих, он испытывал глубокое волнение, это был один из тех моментов, когда непостижимый восторг кружит голову и заставляет кровь быстрее пробегать по жилам. Голос миссис Шовилль привел его в себя, хотя первые слоги лишь смутно дошли до его сознания.

– О! – воскликнула она. – Вы с ним знакомы?

И Фрона ответила:

– Да, мы встретились по дороге из Дайи сюда. А те, кому довелось встретиться на этом пути, никогда не забудут друг друга.

– Как это романтично!

Жена комиссара по золотым делам всплеснула руками. Несмотря на свои сорок лет, солидную комплекцию и флегматический темперамент, она была очень экспансивна и постоянно изливала свой восторг в рукоплесканиях и восклицаниях. Ее муж уверял за ее спиной, что, если бы сам Господь Бог сподобил его супругу встретиться с ним лицом к лицу, она наверное всплеснула бы своими пухлыми руками и воскликнула: «Как это романтично!».

– Как это случилось? – продолжала она. – Он перенес вас на руках через пропасть или сделал еще что-нибудь в этом роде? Ну, расскажите же скорее. А вы-то хороши, мистер Корлис, ни разу не обмолвились мне об этом. Да говорите же. Я умираю от любопытства.

– О, ничего подобного, – поспешил успокоить ее Вэнс. – Сущий пустяк… Я, то есть мы…

Он окончательно смутился, когда Фрона перебила его. Кто мог предугадать, что скажет эта необыкновенная девушка?

– Он приютил меня, вот и все, – сказала она. – И могу засвидетельствовать, что картошку он жарит великолепно, а вот кофе его очень вкусен, лишь когда сильно проголодаешься.

– Неблагодарная! – с трудом выдавил он из себя и получил в награду улыбку. Затем его представили стройному лейтенанту конной стражи. Лейтенант стоял у камина, беседуя о продовольственном кризисе с бойким маленьким человеком, крахмальная сорочка и стоячий воротничок которого резко выделялись на фоне окружающей обстановки.

Корлис, с детства привыкший вращаться в обществе, непринужденно переходил от одной группы к другой, вызывая этим горячую зависть Дэла Бишопа. Бойкий лодочник сидел точно приклеенный на первом подвернувшемся кресле и терпеливо ждал, пока кто-нибудь начнет прощаться, чтобы узнать, как проделывается эта церемония. В общем он уже приблизительно догадывался, что нужно будет сделать, и на всякий случай подсчитал даже количество шагов, отделявших его от двери. Только одна деталь продолжала смущать Дэла. Он не сомневался в том, что должен попрощаться с Фроной за руку, но вот, нужно ли пожать руки и всем остальным присутствующим? В этом-то и загвоздка. Он заглянул сюда на минутку, чтобы побеседовать с Фроной, и совершенно неожиданно очутился вдруг в большом обществе.