Текст книги "Дочь снегов. Сила сильных"

Автор книги: Джек Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава XIII

Грегори Сэн Винсент быстро начал играть видную роль в общественной жизни Даусона. В качестве представителя Союза Объединенной Прессы он привез с собой блестящие рекомендации и письма, как нельзя лучше характеризовавшие его с общественной стороны. Понемногу выяснилось, что он немало постранствовал по белу свету, много испытал и знаком с жизнью чуть ли не всего земного шара. При этом он был так любезен и скромен, что даже в мужчинах не вызывал никакой зависти. Случайно он встретил в Даусоне немало старых знакомых. С Джекобом Уэлзом он, как оказалось, познакомился в конце 1888 года перед переправой по льду через Берингов пролив. Месяц спустя отец Барнум, приехавший с Нижней Реки заведовать больницей, повстречался с ним в двухстах милях к северу от Сан-Майке. Капитан конной стражи Александр столкнулся с корреспондентом в английском посольстве в Пекине, а Биттльс, другой старожил, познакомился с ним девять лет тому назад в форте Юкон.

Благодаря этому Даусон, всегда склонный косо посматривать на случайных пришельцев, встретил Сэн Винсента с распростертыми объятиями. Особенно благосклонно отнеслись к нему женщины. По части развлечений и организации всевозможных увеселений он не знал себе равных и скоро сделался незаменимым участником всех подобных мероприятий. Он не только стал помогать в постановке спектакля, но как-то незаметно и естественно оказался режиссером. Фрона, по уверениям своих друзей, питала слабость к Ибсену. Таким образом, выбор пал на «Кукольный дом», причем Нору должна была играть сама Фрона. Корлису – ему принадлежала инициатива постановки этого спектакля – поручили роль Торвальда. Но он, по-видимому, вскоре утратил всякий интерес к спектаклю и отказался от участия в нем, ссылаясь на занятость работой. Сэн Винсент, со своей всегдашней готовностью, вызвался заменить его. Корлис явился на одну из репетиций, но от того ли, что был очень утомлен после сорокамильной поездки на собаках, или от того, что Торвальду приходилось по ходу пьесы несколько раз обнимать Фрону за талию и шутя дергать за ухо, только он больше на репетиции не являлся.

Вэнс в самом деле был очень занят и если не разъезжал, то все свободное время проводил в совещаниях с Джекобом Уэлзом и полковником Тресуэем. Дело, несомненно, было связано с крупными интересами: об этом достаточно свидетельствовал тот факт, что у одного лишь Уэлза вклады в горные предприятия составляли несколько миллионов. Корлис был прежде всего работник и практик. Убедившись, что его основательным теоретическим знаниям недостает практического опыта, он с жаром взялся за работу. Он сам порой изумлялся близорукости людей, возложивших на него такие ответственные обязанности, полагаясь на одни лишь рекомендации. Он поделился этими соображениями с Тресуэем. Однако полковник, признавая его недостатки, тем не менее, уважал и любил его за искренность, восхищался его рвением и быстротой, с которой тот схватывал все нужное.

Дэл Бишоп, не желавший работать ни на кого, кроме собственной персоны, нанялся к Корлису, потому что это давало ему возможность лучше послужить себе. Фактически он сохранил полную свободу действий и в то же время, попав в прекрасные условия, быстрыми шагами близился к достижению своих целей. Его снабдили всем необходимым, включая великолепную упряжку собак, с тем, чтобы он объезжал ручьи, на которых шла добыча золота, и держал глаза и уши востро, охраняя интересы хозяина. Дэл Бишоп был прирожденным золотоискателем и потому, честно исполняя свои обязанности по отношению к хозяину, в то же время вынюхивал, не попадется ли где золотая жила. Постепенно он накопил множество самых разнообразных сведений о характере различных залежей и расположении пластов и жил, которые он приберегал к лету, когда почва оттает и потоки воды позволят ему проследить золотоносную жилу от речного русла до горного склона и истоков.

Корлис был хорошим хозяином, он не жадничал, но считал себя вправе требовать от рабочих, чтобы они работали не менее усердно, чем он сам. Люди, попадавшие к нему, либо закалялись и оставались, либо уходили, разнося на все корки сурового хозяина. Джекоб Уэлз сразу оценил молодого инженера и не переставал расточать ему хвалы. Фрона с удовольствием выслушивала их, ибо ей всегда нравилось то, что нравилось отцу. Но на этот раз удовольствие еще увеличивалось от того, что речь шла о Корлисе. С тех пор, как он зарылся в работу, она почти не видела его, между тем как Сэн Винсент начал все больше заполнять ее досуг. Ей нравился его здоровый, оптимистический взгляд на вещи, и, кроме того, он вполне соответствовал ее идеалу нормального человека и излюбленному расовому типу. Вначале она не вполне верила в его рассказы. Но сомнения понемногу рассеялись. Все говорило в пользу Сэн Винсента, и даже люди, скептически относившиеся к слухам об его удивительных приключениях, сдавались, услышав повесть из уст самого героя. Достаточно было хоть немного знать те местности, о которых он упоминал, чтобы убедиться в точности его замечаний. Да, Сэн Винсент знал то, о чем говорил. Молодой Соли, представитель Беннокского Газетного Синдиката, и Хольмс из Фэруэзера помнили его возвращение в свет в 91-м году и сенсацию, произведенную этим событием. А Сид Уинслоу, журналист с Тихоокеанского побережья, познакомился с Сэн Винсентом в «Клубе путешественников» вскоре после того, как он сошел с американского сторожевого судна, на котором он прибыл с Севера. Со временем Фрона и сама убедилась, что пережитое оставило глубокий отпечаток на жизненной философии Сэн Винсента. Помимо всего, в нем были сильно развиты черты первобытного человека и страстная расовая гордость, не уступавшая ее собственной. В отсутствие Корлиса они часто бывали вместе, катались на собаках и все ближе узнавали друг друга.

Все это отнюдь не нравилось Корлису, особенно потому, что их и без того короткие свидания теперь почти всегда проходили в присутствии третьего лица. Вполне естественно, что молодой человек не чувствовал к Сэн Винсенту особенного расположения. Точно так же и другие мужчины, бывшие свидетелями или слышавшие о происшествии в казино, с некоторым недоверием приняли его в свою среду. Тресуэй имел неосторожность раз или два пренебрежительно отозваться о нем, однако поклонники Сэн Винсента так горячо вступились за журналиста, что полковник благоразумно решил держать язык за зубами. Как-то раз Корлис, присутствуя при восторженном панегирике из уст миссис Шовилль, позволил себе недоверчиво улыбнуться, но гневный румянец, вспыхнувший на щеках Фроны, и движение ее бровей вовремя предостерегли его.

В другой раз он был настолько неблагоразумен, что в припадке раздражения упомянул о свалке в казино. Вэнс увлекся и чуть было не рассказал о таких вещах, которые не пошли бы на пользу ни Сэн Винсенту, ни ему самому. Однако Фрона, по своей наивности, наложила печать на его уста, прежде чем он успел выболтать что-нибудь.

– Да, – сказала она, – мистер Сэн Винсент рассказывал мне об этом. Вы, кажется, познакомились с ним в тот вечер? Вы и полковник Тресуэй мужественно защищали его. Он восхищался вами обоими и, сказать правду, воспевал ваши подвиги с настоящим энтузиазмом.

Корлис жестом отклонил от себя похвалы.

– Нет! Нет! Судя по его рассказам, вы вели себя геройски. Я с удовольствием узнала об этом. Как, должно быть, приятно и в то же время полезно дать иногда волю зверю, который живет в нас. Особенно хорошо это для современного человека, который так далеко ушел от всего естественного, изнежился и болезненно перезрел. Сбросить с себя все искусственное и набушеваться вволю! А где-то, в глубине души, внутренний руководитель, бесстрастный и спокойный, следит за всем происходящим, говоря: «Это мое второе „я“. Смотри! Я обессилено сейчас, но все же остаюсь невидимой пружиной и продолжаю управлять тобой. Другое „я“, мое прежнее, буйное, исконное „я“, слепо неистовствует, как дикий зверь, но „я“, стоящий в стороне, взвешиваю все обстоятельства и позволяю ему бушевать или приказываю успокоиться». О, как прекрасно быть мужчиной!

Корлис не мог сдержать насмешливой улыбки, и это сразу заставило Фрону насторожиться.

– Расскажите мне, Вэнс, что вы чувствовали при этом? Разве я неверно описала ваше состояние? Разве вы не испытывали этого раздвоения? Разве вы не держались в стороне как наблюдатель? И не дрались в то же время, как разъярившийся зверь?

Вэнс вспомнил то мимолетное изумление, которое он испытал, оглушив человека кулаком, и кивнул головой.

– А гордость, – неумолимо продолжала она, – а стыд?

– Не… немного того и другого, но больше гордости, чем стыда, – сознался он, – в то время я, кажется, чувствовал безумное ликование; потом появился стыд, и я полночи не мог сомкнуть глаз.

– А в конце концов?

– Одолела, кажется, гордость. Я ничего не мог поделать с ней. На следующее утро я проснулся с таким чувством, словно заслужил накануне свои первые шпоры. Я против воли испытывал чрезвычайную гордость и ловил себя на том, что мысленно сокрушал чьи-то ребра. Затем снова возвратился стыд и я старался хитрыми доводами поколебать его и вернуть к себе уважение. В конечном результате победила гордость. Битва была честная и открытая. Я не искал ее и был вовлечен в бой самыми лучшими побуждениями. Я не жалею о происшедшем и готов повторить то же самое, если это будет нужно.

– И вы совершенно правы. – Глаза Фроны сверкали. – А как вел себя мистер Сэн Винсент?

– Он?.. Я думаю, как следует, с честью. Я был слишком занят созерцанием своего второго «я», чтобы следить за ним.

– Но он видел вас.

– Весьма возможно. Каюсь, я был бы внимательнее, если бы думал, что это сможет заинтересовать вас. Простите мне неудачную шутку. По правде говоря, все мое внимание было обращено на то, чтобы как-нибудь уцелеть самому, а тут уж не до соседей.

Так Корлис и ушел, радуясь тому, что не проговорился.

Он ясно видел ловкий ход Сэн Винсента, которым тот предупредил неприятную для него версию, рассказав о происшествии со своей обычной скромностью, как бы стараясь остаться в тени.

Двое мужчин и одна женщина! Самая мощная троица факторов, порождающих человеческие страдания и трагедии. И все, что неизменно происходило в таких случаях с того далекого времени, когда первый человек спустился с дерева и принял вертикальное положение, все это повторилось и в Даусоне в конце XIX века. По необходимости тут участвовали и другие, менее важные факторы, среди которых Дэл Бишоп играл не последнюю роль. Со свойственной ему прытью он вмешался в дело и ускорил ход событий. Это произошло на стоянке по дороге к Ручью Миллера, куда Корлис направлялся для скупки нескольких низкосортных участков, из которых можно было извлечь прибыль только при условии эксплуатации на широких началах.

– Уж я не стану мух ловить, когда набреду на жилу, – свирепо заявил золотоискатель, опуская в кофейник кусок льда. – Вот чтоб мне провалиться!

– Птиц, что ли? – спросил Корлис, переворачивая на сковороде кусок свинины и подбавляя туда теста.

– К черту птиц! Только вы меня и видели, когда я навострю, наконец, свои лыжи в обетованную сторону. В карманах заблестит золото, а в глазах радость. Послушайте, что бы вы сказали сейчас, если бы вам подали этакое славное сочное филе, обложенное зеленым луком, жареной картошкой и гарниром? Черт возьми, вот первое дело, которым я займусь вплотную. А затем общий поклон – и маленькая прогулочка на недельку-другую в Фриско или Сиэтл, – наплевать, собственно, куда, – а потом…

– А потом с пустыми карманами снова за работу.

– Ну, нет, дудки! – заорал Бишоп. – Сумею вовремя затянуть свой кошель. Не сомневайтесь! А потом в южную Калифорнию. Я уже давно точу зубы на фруктовое ранчо тысяч этак в сорок. Не стану я больше работать ради хлеба насущного, кончено! Я давно уже все вычислил. Возьму рабочих для обработки ранчо, управляющего для заведования всем делом, а сам буду жить хозяином и проживать доход. В конюшне у меня всегда будет наготове пара мустангов; придет охота порыскать за золотом – оседлал лошадей и айда! Там, на востоке, в пустыне, тоже найдется немало песочка.

– А как же дом? Разве у вас не будет дома на ранчо?

– Разумеется, будет и дом. Вокруг разведу душистый горошек, а позади устрою огород: бобы, шпинат, редиска, огурцы, спаржа, репа, морковь, капуста там всякая. И женщину заведу себе, чтобы она притягивала меня назад, когда я чересчур увлекусь золотоискательством. Послушайте, вы вот собаку съели на горном деле, а известно ли вам, что такое золотая лихорадка? Нет? Так запомните же, она злее водки, лошадей и карт. Женщины еще иногда помогают, если подвернутся вовремя. Поэтому, как только почувствуете первый приступ болезни, ступайте и женитесь. Это единственное спасение; впрочем, бывает, что даже и такое сильное средство не действует. По-настоящему мне нужно было сделать это много лет назад. Пожалуй, из Дэла Бишопа вышло бы тогда что-нибудь путное. Черт подери, сколько дел я проворонил и сколько погубил в себе талантов из-за этой проклятой страсти. Послушайте, Корлис! Вам необходимо жениться, и чем скорее, тем лучше. Говорю вам прямо. Запомните мой совет и расстаньтесь поскорее с холостяцкой жизнью.

Корлис рассмеялся.

– Верно, верно. Я старше вас и знаю, что говорю. Там, в Даусоне, есть лакомый кусочек, и мне очень хотелось бы, чтобы он достался вам. Вы оба созданы друг для друга.

Корлис давно уже пережил ту стадию щепетильности, когда вмешательство Бишопа показалось бы ему нахальством. Скитание по дикой безлюдной тропе, где люди спят под одним одеялом и по-братски делят страдания и лишения, быстро стирает все различия. Корлис уже давно успел убедиться в этом и вместо того, чтобы обидеться, проглотил кусок пирога и прикусил язык.

– Почему бы вам не рискнуть? – продолжал настаивать Дэл. – Разве она вам не нравится? Знаю, что нравится, иначе вы бы не возвращались от нее домой с таким видом, точно побывали на небесах. Говорю вам: рискните, пока у вас есть шансы. Была у меня одна девушка, Эмми, просто бутончик, скажу вам, и мы с места в карьер полюбились друг другу. Но я в те поры гонялся за золотом и откладывал объяснение со дня на день. А в это время подвернулся этакий здоровый черномазый франт и начал увиваться вокруг нее. Тут я решил, наконец, заговорить. Но отправился на одну разведку, самую последнюю, а когда вернулся, она была уже миссис – другая фамилия. Берегитесь, недаром тут вертится этот писака, мерзавец, которого я угостил тогда на улице. Он действует напрямик и не теряет времени. А вы точь-в-точь, как я, носитесь из конца в конец, а невесту, того и гляди, прозеваете. Запомните мои слова, Корлис! В какой-нибудь славный морозный денек вернетесь вы домой и застанете их под одной крышей. Верно говорю! А вам не останется в жизни ничего, кроме погони за золотом.

Эта перспектива показалась Корлису настолько неприятной, что он нахмурился и приказал Дэлу замолчать.

– Кому замолчать? Мне? – спросил Дэл с таким оскорбленным видом, что Корлис рассмеялся.

– А что бы вы сделали на моем месте? – спросил он.

– Я? Уж так и быть, скажу вам. Как только вернетесь, ступайте к ней. Условьтесь с ней наперед, когда будете встречаться, да запишите лучше, чтобы не забыть. Постарайтесь сделать заявку на все ее свободное время, чтобы выставить того молодца из игры. Не слишком распинайтесь перед ней – она не такого сорта, но и не заноситесь чересчур. Держитесь так – серединка на половинку, поняли? А потом, спустя некоторое время, когда вы увидите, что она в хорошем настроении и улыбается вам этак ласково да умильно, наберитесь храбрости и просите ее руки. Разумеется, я не берусь сказать, как надо проделывать эту церемонию. Это уж вы сами обмозгуйте. Но, главное, не тяните слишком долго. Лучше жениться рано, чем никогда. А если этот писака станет совать свой нос, дайте ему хорошенько в рыло. Это сразу поубавит ему спеси. А еще лучше, отведите его в сторонку да поговорите по душам. Скажите ему, что вы человек опасный и сделали на нее заявку еще в ту пору, когда у него молоко на губах не обсохло, и что если он будет вертеться и мешать вам, вы продырявите ему башку.

Бишоп поднялся, потянулся и вышел из палатки, чтобы покормить собак.

– Главное, не забудьте насчет башки. А если вы брезгаете таким делом, позовите меня. Я не заставлю его долго ждать.

Глава XIV

– Ах, соленое море, мисс Уэлз, крепкую, соленую воду, огромные волны и тяжелые лодки, на которых можно плавать и в тихую, и в бурную погоду, я знаю хорошо. Но пресные воды и маленькие челноки, эти яичные скорлупы, пузыри какие-то, нет, уж увольте! Порыв ветра, вздох или неверное движение и готово – вы перевернулись. Право, это для меня китайская грамота. – И маркиз Курбертэн виновато улыбнулся и продолжал: – Однако сам по себе спорт этот великолепен, восхитителен, я наблюдал с берега и, признаться, завидовал. Когда-нибудь надеюсь научиться.

– Это совсем не так трудно, – возразил Сэн Винсент. – Не правда ли, мисс Уэлз? Побольше душевного и физического равновесия, в этом вся суть…

– Как для канатного плясуна?

– О, вы неисправимы, – рассмеялась Фрона. – Я уверена, что вы умеете управлять челноками не хуже нас.

– А вы разве умеете? Ведь вы женщина! – несмотря на весь свой космополитизм, француз никак не мог привыкнуть к независимости и ловкости американок. – Как же вы научились?

– Когда я была совсем маленькой девочкой и жила в Дайе, среди индейцев. Но весной, после вскрытия реки, мы дадим вам первые уроки, мистер Сэн Винсент и я. Таким образом, вы вернетесь к цивилизованной жизни, несколько пополнив свое образование новыми приобретениями. Я не сомневаюсь, что этот спорт вам очень понравится.

– Разумеется, под руководством такого очаровательного ментора, – любезно проговорил он.

– А как, по-вашему, мистер Сэн Винсент, понравится мне этот спорт? Вы сами любите его? Вы, который держитесь всегда на заднем плане, скупитесь на слова и остаетесь для всех нас вечной загадкой. Мне кажется, что вы владеете глубочайшей мудростью, почерпнутой из громадного опыта, и просто не желаете поделиться с нами. – Маркиз быстро обернулся к Фроне. – Я, кажется, говорил вам, что мы старые друзья, это дает мне право подтрунивать над ним. Не так ли, мистер Сэн Винсент?

Грегори кивнул головой, а Фрона заметила:

– Я уверена, что вы познакомились где-нибудь на краю света.

– В Йокохаме, – коротко объяснил Сэн Винсент. – Одиннадцать лет назад, во время цветения вишен. Но маркиз Курбертэн несправедлив ко мне и явно насмехается. Боюсь, что я бываю иногда чересчур болтлив.

– Вы просто мученик, – пошутила Фрона, – мы изводим вас своими приставаниями. Но что поделаешь: вы так интересно рассказываете.

– Кстати, расскажите нам о каком-нибудь приключении в лодке, – попросил француз. – Что-нибудь страшное, чтобы волосы зашевелились.

Они пододвинулись поближе к объемистой пылающей печке (дело происходило в гостиной миссис Шовилль), и Сэн Винсент рассказал о мощном водовороте в Бок-Каньоне, о грозных порогах Белой Лошади и о малодушном товарище, который покинул его в критическую минуту, а сам обошел по берегу. Все это произошло девять лет назад, когда Юкон был еще неизведанной страной.

Через полчаса в комнату с шумом ворвалась миссис Шовилль, ведя за собой Корлиса.

– Ах, эта гора! Я совсем задыхаюсь! – простонала она, стягивая рукавицы. – Вот уж не везет! – объявила она через минуту с не меньшей энергией. – Этот спектакль никогда не наладится! Не суждено мне быть миссис Линден! Крогстад отправился на прииски, на Индейскую Реку, и никто не знает, когда он вернется. Крогстад (она обратилась к Корлису) – это мистер Мейбрик, а у миссис Александер невралгия, и она не выходит из дому. Итак, репетиции сегодня не будет, это ясно.

– Единственной наградой за то, что я решилась выйти и заставила вас всех ждать, была встреча с этим оригиналом.

Она подтолкнула Корлиса вперед.

– О, вы не знакомы! Маркиз Курбертэн – мистер Корлис. Если вы откроете богатые залежи, маркиз, советую вам продать их мистеру Корлису. Он богат, как Крез, и покупает решительно все, лишь бы дело было хорошее, а если вы и не найдете ничего, все равно продавайте. Он профессиональный филантроп, имейте это в виду. Но, поверите ли? – снова обратилась она ко всему обществу. – Этот удивительный субъект любезно предложил проводить меня до верха горы и поболтать по дороге… Поболтать! Но наотрез отказался зайти посмотреть на репетицию. Однако, узнав, что никакой репетиции не будет, мистер Корлис, словно флюгер, немедленно изменил направление. И вот он здесь, хотя и уверяет, что ему бы следовало быть теперь на Ручье Миллера. Говоря между нами, всем известно, какие темные делишки…

– Темные делишки! Смотрите! – вмешалась Фрона, указывая на кончик янтарной трубки, торчавшей из наружного кармана Вэнса. – Трубка! Честь имею поздравить!

Она протянула руку, и Корлис добродушно пожал ее.

– Во всем виноват один Дэл, – рассмеялся он. – Когда я предстану пред престолом вечного судии, Дэлу придется выступить вперед и ответить за этот грех.

– Во всяком случае, это прогресс, – заметила Фрона. – Теперь вам остается только завести себе для постоянного употребления какое-нибудь крепкое, выразительное словцо.

– О, уверяю вас, я уже кое-чему научился, – подхватил он, – без этого никак нельзя управлять собаками. Я могу теперь с вашего разрешения, не поперхнувшись, чертыхаться с утра до ночи и с ночи до утра. Я заметил, что на упряжку чрезвычайно хорошо действует, например, клятва костями фараона и кровью Иуды. К сожалению, лучшие перлы моего собачьего жаргона не могут быть произнесены в присутствии женщин. Однако обещаю вам, наперекор всей преисподней, ее владыке сатане…

– Ах! Ах! – взвизгнула миссис Шовилль, затыкая уши пальцами.

– Мадам, – с серьезным видом заговорил Курбертэн. – К сожалению, это плачевное обстоятельство вполне соответствует истине: северные собаки погубили массу человеческих душ. Они послали в ад гораздо больше грешников, чем все другие причины, вместе взятые. Разве не так? Предлагаю присутствующим мужчинам высказаться по этому вопросу.

Корлис и Сэн Винсент торжественно подтвердили его слова и принялись оглушать чувствительную даму потрясающими и душераздирающими рассказами о собаках.

Курбертэн и Сэн Винсент остались завтракать у миссис Шовилль, предоставив Корлису проводить Фрону домой. По молчаливому согласию, словно желая продлить спуск, молодые люди свернули направо, пересекая мириады проложенных пешеходами и санями тропинок, которые сбегали вниз к городу. Была середина декабря, и день выдался ясный и холодный. Вялое полуденное солнце, с трудом подняв свой бледный диск над южным краем горизонта, сконфуженно скользило вниз, так и не достигнув зенита. Его косые лучи преломлялись в морозной пыли, и весь воздух казался сотканным из мельчайших алмазных осколков, сверкающих, переливающихся, брыжжущих огнями и искрами, но холодных, как ледяная даль.

Фрона и Вэнс прорезали эту сияющую волшебную завесу; снег ритмически поскрипывал под их мокасинами, а дыхание, срываясь с губ, превращалось в лучезарное сияние. Оба молчали: ни ему, ни ей не хотелось говорить, так сказочно прекрасно было все кругом. Под ними, между грандиозным куполом неба и белой пустыней, темнел золотой город, ничтожное и грязное пятно, слабый протест против беспредельности, вызов человека бесконечному.

Вдруг где-то, совсем близко, раздались мужские голоса и понукания. Фрона и Корлис остановились. Послышался сердитый лай, топот ног, и упряжка заиндевелых волкодавов, высунув горячие красные языки и раскрыв пасти, взобралась на откос и свернула на тропинку впереди них. На санях лежал длинный узкий ящик из грубо сколоченных еловых досок, не оставлявший никаких сомнений относительно своего содержимого. Двое погонщиков, женщина, тупо следовавшая за гробом, и одетый в черное священник, составляли траурный кортеж. Немного дальше собак снова пустили по откосу, и они под щелканье бича, с визгом и лаем потащили вверх бесчувственный прах к ожидавшему его на вершине холма вырубленному во льду последнему убежищу.

– Один из завоевателей, – проговорила Фрона.

Корлис уловил ее мысль и ответил:

– Да, все это воины, сражающиеся с морозом и воюющие с голодом! Я понимаю теперь, почему расы, спустившиеся с Севера, приобрели господство над миром. Они принесли с собой отвагу, выносливость, беспредельную веру и безграничное терпение. Чему же тут удивляться?

Фрона выразительно посмотрела на него, но не произнесла ни слова.

– «Мы разили своими мечами, – произнес нараспев Вэнс. – Я испытывал такую радость, словно рядом со мной на ложе лежала моя светлая невеста. Я прокладывал себе путь окровавленным мечом, и воронье следовало за мной. Яростно сражались мы; огонь испепелил жилища людей, мы спали в крови тех, кто охранял входы».

– Вы чувствуете это, Вэнс? – воскликнула она, быстрым движением сжимая его руку.

– Кажется, начинаю чувствовать. Север научил меня и продолжает учить. Вещи, мне давно знакомые, получают совершенно новую окраску. Однако я все еще не совсем уверен в своей правоте. Все это кажется мне чудовищным эгоизмом, великолепным сном.

– Но ведь вы не негр и не монгол и не происходите ни от негра, ни от монгола?

– Да, – рассуждал он, – я сын своего отца, и род наш восходит к морским викингам, которые никогда не ночевали под прокопченными балками крыши и не осушали свой рог у домашнего очага. Застой черной расы и беспримерное в истории распространение тевтонов по всему земному шару несомненно имеет свои причины. В расовой наследственности таится, по-видимому, какая-то особенность, иначе я не откликнулся бы на этот призыв.

– Какая великая раса, Вэнс! Половина суши и все моря и океаны принадлежат ей! Достаточно было шестидесяти поколений, чтобы завоевать все это! Подумайте! Всего шестьдесят поколений – и руки ее простерлись на весь мир. Это великая сокрушительница, победоносная дева! Мудрая строительница и законодательница! Вэнс! Вэнс! Как страстно я люблю свой народ, но Бог простит мне эту любовь, потому что она возвышенна и чиста! О! Это великая раса, с великими предначертаниями! Даже перед лицом гибели она не утрачивает своего геройского облика. Помните?

– «Трепещет ясень Игдразиля, хотя еще держится. Стонет древнее дерево, и Йотун Локи спущен с цепи. Тени стонут на путях Хеля, пока огонь Сурты не испепеляет дерева. Хрым дует с востока, вода поднимается, лукавый змей гнездится в ярости Йотуна. Червь хлещет воду, орел кричит, клюв его ломает борта, корабль Нагльфар идет ко дну. Сурт, сверкая молниями, налетает с юга, на мече его сияет солнце Валгаллы».

Взгляд его упал на Фрону, и она показалась ему в этот момент закутанной в меха валькирией, парящей над последним смертным боем людей и богов. Кровь бурной волной хлынула по неизведанным путям и наполнила его сладостным восторгом.

– «Каменные громады сталкиваются друг с другом, гиганты шатаются, люди вступают на тропу Хеля, небо раскалывается, солнце помрачается, земля погружается в океаны, яркие звезды падают с небес, языки пламени лижут великий ясень, огненный костер столбом своим упирается в небо».

Фигура девушки отчетливо выступала на фоне сверкающего воздуха, брови и ресницы ее покрылись инеем, бриллиантовая пыль светлым ореолом окружала лицо и волосы, заходящее солнце заливало ее пламенем пожара.

В этот момент она показалась Корлису гением расы. Он услышал властный голос крови и всем существом ощутил вдруг свое родство с белокурыми богатырями давно угасших времен. Глядя на девушку, он вспоминал великое прошлое своего народа, и в недрах души его пробуждались звуки давно забытых битв. Он снова чувствовал буйную ласку ветров, слышал рев и грохот дымящихся пеной волн Северного моря, видел остроносые боевые челны и на них, среди разъяренной стихии, мужей Севера, мускулистых, широкогрудых, взлелеянных стихиями, верных мечу, беззаветных смельчаков, проклятие и бич южных стран. Гром двадцати столетий беспрерывных битв гремел в его ушах и звал с неодолимой силой назад, к героическому прообразу расы.

– Будьте моей невестой, Фрона! Светлой супругой на моем ложе!

Она вздрогнула и посмотрела на него недоумевающим взглядом. Постепенно смысл этих слов дошел до ее сознания, и Фрона невольно отшатнулась. Солнце бросило на землю последние гаснущие лучи и скрылось за горизонтом. Блеск в воздухе погас, и день померк. Высоко над ними тоскливо завыли собаки.

– Нет, не надо, – сказал Корлис, видя, что Фрона собирается заговорить, – не говорите. Я знаю уже ваш ответ. Я обезумел… Идемте.

Они спустились с горы, перешли через отмель, вышли на реку у лесопильни, и только тут суета и шум человеческой жизни снова вернули им способность речи. Корлис не отрывал глаз от земли, а Фрона, подняв высоко голову, смотрела по сторонам и только изредка, украдкой поглядывала на своего спутника. Они вышли на дорогу, по которой катали бревна к лесопильне; место было очень скользкое, и, когда Корлис поддержал Фрону, глаза их встретились.

– Я… я ужасно огорчена, – неуверенно начала она. И сейчас же, как бы желая оправдаться, добавила: – Поймите… я никак не ожидала… именно теперь.

– Иначе вы предупредили бы меня? – с горечью спросил Вэнс.

– Да, наверное. Я не хотела причинять вам боль…

– Значит, вы все-таки ждали этого?

– Да, и боялась. Но я надеялась… Я… Вэнс, я приехала в Клондайк совсем не для того, чтобы выходить замуж. Вы понравились мне с первого раза и нравились все больше и больше, а сегодня – сильнее, чем когда-либо. Но…

– Но вы никогда не смотрели на меня как на будущего мужа. Так, не правда ли?

Говоря это, Вэнс пристально смотрел на нее сбоку, и, когда глаза Фроны с обычной искренностью встретили его взгляд, мысль о том, что он может потерять ее, повергла его в отчаяние.

– Нет, вы ошибаетесь, – ответила она, – я пробовала смотреть на вас и с этой точки зрения, только это выходило как-то неубедительно, сама не знаю почему. Странно, ведь я всегда находила в вас так много хорошего, так много.

Он попробовал остановить ее протестующим жестом, но она продолжала:

– Так много достойного восхищения. Я чувствовала к вам горячую дружескую привязанность, наши товарищеские отношения все укреплялись. Я не желала большего, но если бы оно появилось, я бы с радостью приветствовала его.

– Как встречают незваного гостя!

– Почему вы не хотите помочь мне, Вэнс, и еще больше обостряете положение? Я понимаю, что вам тяжело, но ведь и мне нелегко! Мне больно прежде всего потому, что заставляю страдать вас, кроме того, я знаю, что, отвергая вашу любовь, отталкиваю от себя близкого друга. А я нелегко расстаюсь с друзьями.