Текст книги "Год зеро"
Автор книги: Джефф Лонг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)
Пилот была ей чужим человеком, без имени и лица. Но новость очень обрадовала Миранду.
– Она возвращается домой, – наутро сказала капитану Миранда.
В этом не было необходимости. Его глаза сияли, что послужило для нее намеком.
– «Датчу», – повторила она слово из последней ночной разведки. – Это вы?
– Моя жена и я – мы все еще зовем ее kola t’sana, – ответил капитан. – Наша малютка. Наконец-то она возвращается домой.
11
ПЕТРОГЛИФЫ
Февраль
Клон с трудом брел на восток, проваливаясь в снег по колено. Он шел по безлюдным, диким местам, укрываясь в каньонах, прячась от солнца. Его одежда была изодрана в клочья. На морозе шел пар от сочащейся крови. Она пятнала белый снег розовым, оставляя след одновременно летучий и несмываемый, как история земной или загробной жизни – кто знает, что правильнее…
Ему следовало бы догадаться, что блестящие серебристые кольца, окружавшие их город, утыканы шипами, режущими плоть, будто нож. Это какой-то сверхъестественный город, полный острых граней. В его стране пастухи иногда делали загоны для ночевки скота из кустов ежевики. Здесь даже кусты были из железа. Он едва не освежевал себя, продираясь на свободу.
Сейчас, однако, он уверенно шел вперед, оставив далеко позади своих тюремщиков. По обоим краям вади [38]38
Вади – арабское название сухих русел рек и речных долин временных или периодических водных потоков (заполняемых, например, во время сильных ливней). (Прим. ред.)
[Закрыть]громоздились утесы столовых гор. Сюда, на такую глубину, не проникает солнце. Далеко на горизонте угадывалось что-то вроде пустыни. Она манила, но куда вела, знал один только Бог.
Сам он никогда не видел снега, и тот привел его в ужас, холодный и уж конечно красивый, но такой обманчивый. Под чистой, безмятежной поверхностью скрывались камни, которые ускользали из-под ног, приводя его в замешательство. Белизна предполагала чистоту, однако лес, по которому он шел, был черный и обуглившийся. Деревья напоминали копья. Раскопав под ногами снег, он обнаружил, что земля тоже опалена. Он поскреб палкой бесплодную и серую, как пепел, почву. Небо было тусклым. Воистину, страна мертвых.
Всякий раз оглядываясь назад, беглец видел свой кровавый след: если захотят, его легко найдут. Все логично. Они с самого начала жаждали его крови. В предыдущей жизни, а теперь и в этой.
Их иглы высасывали из него кровь. И помогали отмерять время – интервалами между обходами. Иглы всего лишь жалили, но издевательства над его телом становились все более жестокими. Его плоть и кровь принадлежали не одному ему. Хотел он того или нет, он был частью всепожирающей вселенной. Но в прежней жизни он, по крайней мере, мог с определенной степенью свободы распорядиться частями своего тела. Как ни ужасна была его смерть, он некоторым образом участвовал в собственном уничтожении. В новой неволе он был отданным на заклание животным, его вены раз за разом вскрывали для кровавых жертвоприношений.
День и ночь хозяева держали его в железном плену. Кал и моча стекали сквозь отверстия в железе. По металлическим трубам поступала питьевая вода с привкусом железа. Даже свет заключили в стеклянную колбу и одели в железную сетку. Оказывается, преисподняя – неплохо освещенное место. Всюду, куда ни повернись, он видел на металлических стенах свое четкое отражение.
Он знал, что умер и это загробная жизнь. Удивительное дело: он не обнаружил ни малейшего доказательства собственной смерти – ни шрамов, ни атрибутов похорон, лишь воспоминания. С момента, когда он очнулся здесь, память обрела невероятную мощь и жадно пожирала все, связанное с его предыдущей жизнью. Он стал забывать свою семью, и друзей, и страну. Синее небо, вкус хлеба, голос поющей женщины – воспоминания об этом словно подернулись дымкой.
Он потерялся в собственной темноте – в аду, созданном им самим. И все из-за того, что он отверг Бога. Но сначала Бог оставил его, а он не смог свыкнуться с этим. После такой любви и преданности его ввергли в позор и страдания. Он роптал. Что же это за Отец? Хотя, если подумать… то был его грех.
По сравнению с воспоминаниями о его ужасной смерти снег, резаные раны и жуткая сумятица в мыслях были едва ли не желанным отвлечением от тяжких дум.
Только во время побега он наконец увидел мельком окраину их империи. Весь город был из стекла, металла и проводов. Лед свисал с крыш, как волчьи зубы. Дороги сотканы из ночной тьмы. И свет! Такой свет! Их могущество было ужасающим. Они раскрыли тайны земли, научились превращать железо в серебро и выращивать стекло огромными листами. И тем не менее вид их замерзшего города доставил ему страшное удовлетворение.
Он стал думать, что его загробная жизнь – это мир без истории, наказание без прошлого или грядущего. Так и будут они отныне и вовеки открывать и закрывать железную дверь его клетки и отбирать у него кровь. Вид их города возродил в нем ощущение некоего движения вперед. Он убедился, что время по-прежнему существует. Сменялись поколения. В его дни Сыновья Тьмы жили в сказочных городах из мрамора. А эти были как Сыновья Света. Наверное, они вышли победителями в великой войне.
Все расы праотца Адама собраны здесь – все цвета кожи, любая форма глаз. Это тоже поражало и восхищало его: земные стада, собранные вместе. Так напоминает Рим и в то же время не похоже на него. Они были его врагами, но не дьяволами, во всяком случае не более, чем римляне. В этом заключалась ужасная правда. Его хозяева не питали к нему злобы.
Когда он вырвался и бросился наутек, они кричали на него и лица их искажал страх. Он не увидел на них следов ненависти. Дьяволы не ведают страха. Значит, это были люди, такие же, как все. Он напугал их тем, что на мгновение создал хаос. Он был как лев, вырвавшийся из клетки в толпу. Он понял, что они отвратительно обращались с ним не потому, что хотели его наказать. Для них он был просто диким животным.
Он весь дрожал, горячее дыхание вырывалось паром. Беглец прислушался, не гонятся ли за ним, но все было тихо. Он слышал только собственное дыхание и стук сердца. В лесу не пели птицы – их не было. Солнце не светило – не было неба. Он поднял глаза к пустому серому своду над головой – свет увядал. Близилась ночь. В душе шевельнулась надежда. Может, они откажутся от дальнейшей погони.
Надежда придала сил, и он углубился в каньон. Он страстно желал – не свободы, а изгнания. Если б только его оставили в покое, позволив блуждать по этой мертвой белой пустыне, он бы охотно принял такие тяготы. Муки голода были даже сильнее, чем боль в желудке. Всем своим существом он жаждал возродиться к новой жизни. Питаться крапивой, спать со змеями и обмывать раны водой с песком. Он был готов вынести любые лишения и повторить великий цикл его народа: плен, исход, возрождение.
«Отец, – молил он. – Прости меня!»
Он всегда старался исполнять свой долг: прислушивался к велениям сердца, постился. Делал то, что, как он полагал, ему было предначертано совершить. И снег этот напоминал пустыню, нетореную и в то же время изобилующую тропами.
«Сделай так, чтоб меня потеряли и я обрел бы себя вновь. Избавь меня от врагов моих».
Высоко, на краю голого утеса, клон увидел деревню. Он остановился среди снегов, почти уверенный, что это мираж, ниспосланный, дабы приумножить его страдания. Отсюда, со дна ущелья, виднелись лишь верхушки разрушенных построек, напомнивших ему о доме.
Эти места показались ему знакомыми. В Кумране и всюду вдоль берегов Реки и Моря пещеры были его привычным убежищем. Там он любил забираться в маленькие ниши в скалах. Беглец смахнул снег из-под ног и обнаружил выбитую в скале лестницу, идущую почти вертикально вверх к выступу в ста футах от земли. Он опоясывал стену, нависая с небольшим уклоном на полпути от дна каньона до вершины плато.
Заканчивался выступ тупиком. Там примостилось несколько строений. Они были больше и древнее, чем казались снизу. Дома в полном упадке, без крыш, без окон. Уже много поколений здесь никто не жил, однако обваливающиеся стены кто-то пытался подправить, залатать свежим известковым раствором. Значит, в этой древности крылось что-то особенное. Зачем бы иначе кто-то стал тратить время на восстановление рухнувших стен?
Здесь были спальные помещения и костровые чаши, высеченные в камне желоба для стока питьевой воды. Отсюда, с высоты, хорошо были видны далеко внизу террасы, которые прежде занимали поля. Если это древняя сторожевая застава, как когда-то Масада [39]39
Масада – древняя крепость у юго-западного побережья Мертвого моря, в Израиле. (Прим. ред.)
[Закрыть], где та дорога, которую она охраняла? Почему ее построили именно здесь – в отдаленном каньоне? Наверное, в этой заброшенности была своя притягательность. Быть может, как и Кумран, деревня служила прибежищем ха-эдах, религиозной общины. Но с первого взгляда она скорее напоминала обыкновенную деревню, а не крепость или монастырь.
Он бродил меж руин, стараясь отвлечься от холода и ноющих ран. Ночь будет долгой и горькой. У него нет одеяла и нечем развести огонь. И нигде не видно веток, чтобы укрыться под ними. Стоит лечь, как рваные раны и мерзлая земля окончательно погубят его. Он окоченеет от холода. К тому же он знал: ночью есть опасность набрести на странных зверей. А к рассвету его может обнаружить погоня. Нет, пока не совсем стемнело, надо обязательно оставаться на ногах.
Вот так и набрел он на петроглифы.
Открытые поверхности некоторых из них затерли ветер и вандалы, другие завалил снег. Но в укромных местах, в недрах пещер, высеченные на валунах или процарапанные в черной копоти стен, сохранились выведенные рукой первобытного человека животные, геометрические фигуры и контурные изображения. В них проснулась к жизни деревня.
Многие детали рисунков показались ему странными: рогатые животные – не овцы и не козы, зерновые – не пшеница, львы – не совсем похожие на львов. Тем не менее рисунки будто заговорили с ним напрямую. В змеях и птицах угадывалось почитание земли и неба. Спирали закручивались внутрь, к центру, а не наружу, к анархии. Увидел он в рисунках и молнию – это было началом пути к Богу.
В пещерах у себя на родине он тоже созерцал рельефно вырезанные фигуры людей в танце и на охоте. Загадочные символы открывались ему. Он разглядел похожее на насекомое существо с огромным напряженным фаллосом и флейтой. Это коробейник, бродяга, совратитель – сама суть плодородия. Для излишне доверчивых он мог обернуться и дьяволом, но при благоприятных обстоятельствах песня странствующего торговца становилась вдохновенным гимном пророка.
Наконец боль и усталость сделались невыносимыми. Его качало. Снег вокруг ног покраснел. День угасал. Клон нашел остатки хижины, выстроенной внутри пещеры, и заполз в самый дальний ее уголок. Здесь не было снега. Из последних сил он навалил камней в дверной проем и лег, прислонившись спиной к стене.
Ветер выл в трещинах. Еды он не нашел. Он понятия не имел, в какой стороне восток. И еще он чувствовал, что боль в его душе растет.
Развалины оказались для него не просто убежищем. Впервые после рождения у него возникло ощущение места и времени в этом безрадостном и суровом мире. Ночь сменит день. Бог – лишь только начало.
Ему снились мать и отец, но сон его не был сном. Истекающий кровью, измотанный холодом, он медленно погружался в беспамятство. Ему чудилось, что он замерзает, превращаясь в камень.
Утром его обнаружили солдаты. Он услышал их голоса. В щели сочился свет дня. Не в силах двигаться, он мог лишь безучастно наблюдать, как солдаты убирают камни с порога. И были они как звери, разорившие его могилу.
12
СИРОТА
Лос-Аламос.
Март
Из кабинки с тонированным стеклом Миранда наблюдала за сиротой. Девочка сидела лицом к противоположной стене, поджав ноги по-турецки. В это утро она была очень уж тихой. Ее насильно приодели в розовый комбинезончик. Вокруг валялись сломанные игрушки. Рядом с коленкой стояла кружка-непроливайка с апельсиновым соком.
После смерти Элис Миранда незримо присутствовала в мире маленькой девочки. Миранда взяла себе за правило дважды в день, как бы она ни была загружена в лаборатории, приходить сюда, чтобы понаблюдать за четырехлетним ребенком. Это успокаивало ее и возвращало к воспоминаниям. Вот так же хлопотала Элис, стремясь сблизиться с ней, когда умерла мать Миранды. Девушка чувствовала, что в некотором смысле платит добром за добро, и спрашивала себя, была ли она для Элис такой же загадкой, как для нее эта безымянная кроха.
Миранда никогда не заходила к ней в комнату. Во-первых, девочка стала опасной для себя самой и окружающих. Во-вторых, Миранда не хотела потакать своей фантазии, будто у них с сироткой особая связь.
Комната была веселенькая, ярко раскрашенная несколькими галлонами краски, конфискованной Национальной гвардией после альбукеркских беспорядков в минувшем октябре. Волонтеры нарисовали радостные желтые подсолнухи на небесного цвета стене. Большая радуга выгибалась над стальной дверью. На многих участках стены краска побледнела от воды из шланга и дезинфекционных растворов. Но все равно было понятно: это приют маленькой девочки.
Пуленепробиваемое – она не могла его разбить – окно выходило на восток, на заснеженные горы Хемес. Голубая с красным пластмассовая кроватка накрыта обожаемым одеялом с Винни-Пухом. В углу комнаты – ночной горшок. Мобильник из розовых створок раковины свисал с потолка. Ученые и солдаты, успевшие обзавестись семьями, таскали ей игрушки. Люди пытались найти путь к сердцу этого непривлекательного ребенка.
На какое-то время сирота сделалась местной знаменитостью и многих отвлекла от чумы. Как и Миранда, люди забредали сюда во время обеденного перерыва, чтобы посидеть в кабинке и, жуя сэндвичи, понаблюдать, как играет девочка, пребывающая в блаженном неведении о зрителях. В минувшее Рождество ученики второго класса собирались за ее окном попеть рождественские песенки. Дети устроили конкурс на ее имя, и посыпались сотни предложений – от Бритни и Мадонны до Айс. И отчего-то ни одно не подошло ей. Остановились на Sin Nombre – Безымяшка.
Она была очень странной, но потрясающе одаренной для своих четырех лет. Все поражались совершенству правого полушария ее мозга. Обычно в этом возрасте дети едва имитируют линии, а Безымяшка рисовала осину за окном мелками десяти цветов. Ежедневно она изображала одно и то же дерево, но всякий раз по-иному, меняя цветовую гамму, композицию, высоту осины, эмоциональное наполнение. На одних рисунках дерево было одето листвой, на других стояло с голыми ветвями. А на некоторых вместо листьев были крошечные солнышки, язычки пламени или птички. Никто не знал, где она видела огонь. Потом вспомнили о горящих свечах в руках славящих Христа школьников.
Позже возник силуэт человека, сидящего, как правило, под деревом. Это был контурный рисунок, что само по себе удивительно для ее возраста. С поразительной скоростью, за какую-то неделю, силуэт обрел пальцы и лицо с непропорциональными чертами. Именно Миранда определила причину искажений. Не имея зеркала, девочка ощупывала пальцами свое лицо и трансформировала тактильные ощущения на бумагу. Малышка рисовала автопортрет. Все сравнивали ее с Пикассо. А потом все изменилось.
Месяц назад произошел срыв. Безымяшка разорвала в клочья одежду, измазала стены фекалиями и мочой. С другой стороны стекла, защищенная от вони, Миранда смогла разглядеть красоту и загадку в хаотических отпечатках ладошек и каракулях цвета шоколада. Другие видели лишь неврастеническое поведение, а может, что-то и пострашнее.
Мнение большинства поменялось. Ребенок, по-видимому, оказался все же «с приветом». За последние несколько недель произошел ряд отвратительных инцидентов. Безымяшка в кровь расцарапала себе лицо и конечности, прежде чем ее успели унять и постричь и без того уже короткие ногти. Она съела мелки, набросилась на санитара. Маленькая Пикассо впала в ярость. Обеденная толпа схлынула, доказав свое непостоянство или, по крайней мере, слабость желудков. Ее погружение в безумие (если это было так) представляло собой весьма неприятное для глаз зрелище, и вскоре аудитория девочки сократилась до одного зрителя.
Миранде же это было только на руку. Она могла сидеть в одиночестве, размышлять, делать выводы. Она не была способна постичь причину столь резкого ухудшения душевного здоровья девочки. Почему она так внезапно деградировала? Может, что-то увидела в окне, так растревожившее ее? Или кто-то из санитаров был груб с ней? В то же время Миранда искала зацепки рудиментарной памяти, связывающие девочку с ее неандертальским прошлым. А если ребенок вдруг стал вспоминать то, что было 30 000 лет назад? Но тогда это противоречило теории Миранды о памяти. Безымяшка родилась младенцем, а не взрослой, как все другие клоны. По мере развития речи остатки древней памяти должны вытесняться, замещаясь новыми впечатлениями. Согласно ее теории, девочка была «чистой доской» – tabula rasa [40]40
Нечто нетронутое, «чистый лист» (лат.). (Прим. ред.)
[Закрыть], у которой ее нынешняя память накладывалась поверх древней.
Миранда хранила преданность сиротке, видя себя в ее одиночестве. Девочка никогда не клянчила игрушки, как это зачастую бывает у братьев и сестер. Этот ребенок был единственным. Шаловливость девочки увяла, хотя еще месяц назад она выкладывала свои игрушки в стройные шеренги и затевала с ними замысловатые игры. Ее Барби были добры друг к другу и разговаривали между собой шепотом по-английски.
Лингвисты объявили, что из уст Безымяшки не суждено слышать человеческой речи. Исходя из результатов исследований подъязычных и челюстных костей неандертальцев они пророчили, что девочка из-за строения своего голосового аппарата будет лишена способности произносить гласные «а», «и» и «у» или твердые согласные, такие как «к» и «г». Но маленькая Безымяшка опровергла их заключения. Она нараспев и с явным удовольствием повторяла алфавит.
Все шло так хорошо. И тут вдруг этот приступ одержимости. Расчлененные игрушки. Молчание и замкнутость.
Пока ждали рождения первого клона, ребенок рассматривался как индексный случай [41]41
То есть индивид, являющийся первым в семье с характерными чертами для изучения. (Прим. перев.)
[Закрыть]. Стремительная деградация девочки вызвала полемику. Появилось предположение, что со временем клоны просто «выходят из строя». Это подтвердил и недавний побег клона из проекта «Год зеро». В неожиданной гипотезе очень многие участники исследования нашли утешение: ведь это означало, что, несмотря на близкое сходство с людьми, клоны все же были другими. Наподобие машин с частями и узлами, имеющими более короткий срок службы.
Дверь наблюдательной кабинки открылась. Запахло чесноком. Миранда оглянулась: пожаловал Окс, и ничего хорошего в этом не было. За глаза его звали Грим Рипер [42]42
Grim Reaper (англ.) – «беспощадный жнец», или образ смерти – с косой, в черном плаще с капюшоном. (Прим. ред.)
[Закрыть]. Окс был у Кавендиша глашатаем дурных новостей, а заодно и проводил их в жизнь. Если покопаться в истории – каждый монарх опирался на таких вот приспешников.
На ремне Окса красовалась большая бирюзовая пряжка, полученная от индейца-пуэбло. Он не стал церемониться.
– Совет проголосовал, – начал он. Затем медленно покачал головой, будто принес печальную весть. – Ее убирают.
Миранда задумалась, как следует реагировать. Она всячески избегала пользоваться служебным положением в личных целях. Но что-то ведь надо было делать.
– Я поговорю об этом с отцом, – сказала она.
– Доктор Кавендиш уже с ним беседовал, – сказал Окс. – Мистер Эббот согласился с решением совета. Ваша просьба рассмотрена и отвергнута. Ничего не попишешь.
Совет – резиновый штамп.
– Она заслуживает лучшей участи.
– Мне очень жаль.
Врет, конечно. Да это и неважно: он всего лишь посланник. Что толку говорить с ним? И все же Миранда попыталась:
– Послушайте, ей ведь и четырех нет.
– Дикий, неуправляемый ребенок, – сказал Окс. – Страдает аутизмом. Склонен к насилию. Даже в лучшие времена девчонку пришлось бы отправить в лечебное учреждение.
– Именно там она сейчас и находится, – резко возразила Миранда.
– С целым штатом личных медсестер и наблюдательной будкой. Нам больше не по карману такие расходы, – сказал Окс.
«Нам», – с горечью повторила про себя Миранда. Режим Кавендиша.
– Что-то изменило ее, – вслух сказала Миранда. – Какой-то внешний фактор. Она ни в чем не виновата.
– Это к делу не относится. Вы видели результат исследования ДНК. Она представляет собой генетический тупик. Необходимо освободить людские ресурсы и рабочее пространство. Мы исходим из установленных методов лечения. Они оправдывают все.
– Девочка ни в чем не виновата. Это несправедливо.
– Ее просто переведут, вот и все.
– В клетку под землей.
– Так ведь в одну из ваших клеток… Она будет в корпусе лаборатории «Альфа», в вашей технической зоне. И далеко ходить не придется, будете любоваться ею прямо на месте.
Окс мило улыбался.
После смерти Элис Миранда изо всех сил старалась сохранить комплекс, известный как «Техническая зона три», – надежное убежище, где не действовала стратегия Кавендиша – стравливать друг с другом сотрудников. Не объединение усилий, а конкуренция, не уставал твердить он. Ристалище идей. За несколько месяцев взнуздываемый Кавендишем Лос-Аламос не выдержал и стал давать серьезные сбои.
В лабораториях зрел конфликт – миниатюрные очаги напряженности внутри большой гражданской войны, охватившей Национальную лабораторию Лос-Аламоса. Люди выходили из себя. Вопили, угрожали, подличали. Эксперименты саботировались.
Миранда как могла противостояла философии «ристалища» Кавендиша. Несмотря на все конфликты, лаборатории и исследователи занимались общим делом. Отчаяние и чувство вины были их врагами, разочарование – терзавшим их чудовищем. Страна и человечество вверили свои судьбы их гению, а они провалили экзамен. Их страдание было как открытая рана. Кривая самоубийств неуклонно ползла вверх. За последние недели еще пять ученых лишили себя жизни, а двое из них к тому же «помогли» в этом своим семьям. Ширилось потребление алкоголя и наркотиков – и это среди мужчин и женщин с высшим уровнем допуска к секретной информации. Многие искали утешения в церкви. В дела религии как таковой здесь никто не вмешивался. Церквей в Лос-Аламосе всегда было предостаточно. Но неоспоримым фактом стало то, что ученые теряли веру в свою науку.
Сначала Миранда пыталась действовать так, как, по ее мнению, вела бы себя Элис. Ходила по лабораториям, проповедуя сотрудничество. Уговаривала воюющие стороны действовать сообща, буквально взявшись за руки, вести войну с микробом чумы. Она выступала в качестве миротворца и нашла золотую середину, создав некий аналог Пятничных клубов Силиконовой долины. Сперва казалось: это работает. И тут вдруг вспыхивал новый пожар: хищение провианта или химических препаратов, плагиат какой-нибудь бесполезной идеи, трудовой конфликт или очередная депортация – неожиданный набег Кавендиша и изгнание сотрудника лаборатории, устроенное посреди ночи. Этот список можно было продолжать бесконечно. И Миранда сдалась, отступив в относительно тихие пределы лаборатории «Альфа». В последнее время она не желала слышать о чьих-то невзгодах. Ей хотелось лишь позаботиться о себе самой.
– Но вы лишаете ее солнца.
– Могло быть и хуже.
Окс говорил правду.
– Вы сами помогали создать ее. Неужели не жалко?
– Но она же не из ребра Адама. Единственное, что я сделал, – раздобыл челюстную кость. – Окс улыбнулся своей искрометной шутке. – Вы слишком уж всерьез воспринимаете девочку. Она как бы есть, но ее нет. Каприз времени.
Миранда бросила на него свирепый взгляд:
– И где только Кавендиш вас откопал?
– В миру, доктор Эббот. – Окс показал в сторону двери. – А теперь вам надо покинуть помещение.
Неужели ей не удастся попрощаться с Безымяшкой? Собственно, она ни разу и не здоровалась. Девочка даже не подозревала о существовании Миранды.
Под нарисованной радугой открылась стальная дверь. Вошли четверо мужчин в шлемах и наколенниках, с полицейскими плексигласовыми щитами. Один держал в руке палку со шприцем на конце – такими усыпляют диких животных. Они подошли к ребенку сзади.
– Ну так-то совсем ни к чему.
– Они знают, что делают.
Тот, что нес палку, вытянул руку и всадил длинную иглу девочке в бедро. Ребенок не среагировал – это сделала Миранда.
– Я иду туда, – заявила она.
– Не мешайте людям работать.
Она попыталась протиснуться мимо Окса, но сдвинуть трехсотфунтовую тушу оказалось ей не по силам.
– Ваш отец сказал, вы это переживете, – доверительно сообщил Окс Миранде. – Как и всегда.
Бросив взгляд через плечо, она увидела маленькую девочку, все еще сидевшую выпрямившись, лицом к стене. Ее ткнули тупым концом палки со шприцем, и она безвольно рухнула на пол, как тряпичная кукла.
