Текст книги "Год зеро"
Автор книги: Джефф Лонг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)
Эббот тотчас стал сопоставлять факты. Посчитал пульс: если он и принадлежал человеку, то, во всяком случае, не младенцу. Вода была голубого цвета. Синтезированная амниотическая жидкость, предположил он. На платформе у воды трое мужчин и высокая женщина в гидрокостюмах прилаживали на лица маски и загубники аквалангов. Похоже, в самом деле здесь шла подготовка к родам.
Голдинг выглядела ошеломленной.
– Как вы умудрились все это достать? – потребовала она ответа. – Ничего подобного в бюджете не было.
– Почти все добро насобирал в других лабораторных корпусах мой ловкач-помощник, – ответил Кавендиш. – А у нас было то, что хотели заполучить другие лаборатории. Прямой товарообмен. Без всяких документов и денежных операций. Бюджет не затронут.
– Ваш ловкач?
– Мой специалист по закупкам, если хотите. Я с ним и раньше работал. Он бродит тут где-то рядом, здоровый такой парень. Смышленый, изобретательный. Я решил взять его на борт.
– Это не пиратский корабль, – сказала Голдинг. – Объясните, что здесь происходит.
– Справляемся, используя только подручные средства и ничего больше, – ответил Кавендиш.
Ассистент передал свернутую в трубочку распечатку ЭКГ с отметками карандашом и синими чернилами. Кавендиш развернул ее на коленях и клавиатуре компьютера.
– Мы на финишной прямой, – объявил он Эбботу и Голдинг. – Если вы присоединитесь, будем готовы начинать.
Они перешли железный решетчатый мост и приблизились к остальной группе в кабинках наблюдения на полпути к стене с аквариумом. Зеленовато-синий свет струился по лицу Элис. Послышался всплеск. В ореоле из белых пузырьков появился аквалангист с длинными стройными бедрами.
– А матерью вполне могла быть она, – сказала Элис.
Эббот вздрогнул от удивления, узнав Миранду.
К девушке присоединились остальные ныряльщики. Они образовали круг и, подняв головы вверх, замерли в ожидании. Через минуту в воду опустили плексигласовый контейнер размером с небольшую телефонную будку. Аквалангисты сошлись и быстро открыли контейнер – в нем находился темный, испещренный венами зародышевый мешок с болтающимся витком то ли мягкого кабеля, то ли пуповины.
Работая ластами, пловцы бережно придерживали мешок со всех сторон, бдительно наблюдая за цветными проводами, уходящими к поверхности. Один из них подключен к монитору состояния плода, решил Эббот, остальные передают другую необходимую информацию.
Затем он разглядел, что лежало, свернувшись клубком, в мешке. Элис застонала.
В озаренном подводными светильниками мешке согнувший ноги, скорчившийся силуэт отчасти напоминал роденовского Мыслителя. Ожидание буквально наэлектризовало ученых. Они не отрывали глаз от свободно плавающей утробы. Орган пульсировал.
Насколько мог видеть Эббот, силуэт в мешке выглядел чересчур крупным. Сжавшийся в позе зародыша плод был размером с любого из кружащих вокруг дайверов. Даже неандертальский младенец был в четыре раза мельче. Как они сотворили такого гиганта?
– Кавендиш! – раздался возмущенный возглас из рядов наблюдавших. – Где вы, бога ради!
– Здесь, – отозвался Кавендиш. – Я по-прежнему с вами.
Все посмотрели вверх. Поднявшись на маленьком лифте, он теперь восседал над ними рядом с резервуаром. По лицу Кавендиша скользили зеленые блики монитора его компьютера.
– Тринадцать недель назад клонированный эмбрион был имплантирован в искусственную матку – ту самую, что вы сейчас наблюдаете плавающей в нашем родильном резервуаре.
Он говорил быстро и четко.
Никаких вопросов и ответов. Он спешил, словно стараясь угнаться за биением нового сердца.
«Тринадцать недель! – подумал Эббот. – От зачатия до рождения всего три месяца? – Затем новая мысль: – Миранда».
Он вспомнил ее маленького монстра Уинстона, рожденного в состоянии полной зрелости.
– Наша матка знаменует собой революционный прорыв, – разглагольствовал Кавендиш. – В состав тканей зародышевого мешка входит нейлон – для большей прочности на растяжение – и материал из собственной ДНК эмбриона. По мере развития плода росла и матка. Пупок сделан из эмбриональной ДНК в сочетании с генами паучьей нити, что дало возможность подсоединить пластиковую трубку. В течение беременности питательные вещества, выращенные из стволовой клетки самого эмбриона, поступали по эластичной трубке. Еще одна была присоединена к обыкновенному искусственному сердцу – благодаря этому насыщалась кислородом кровь и удалялись загрязнения. Внутри зародышевого мешка поддерживалась температура девяносто восемь и шесть десятых градуса по Фаренгейту.
Аудитория слушала без признаков радости.
– Вот жулик, он все-таки сделал это, – проворчал мужской голос.
– Но тринадцать недель? – удивлялись биологи.
Внешне плод явно напоминал человеческий, в то же время как будто не являясь таковым.
Кавендиш не обращал внимания на гул голосов.
– Его рождение – а это мальчик, я немного подпорчу сюрприз, – мы рассчитали так, чтобы в нем приняли участие вы. Я рад объявить, что время настало!
– Стойте! – крикнул кто-то. – Остановите это, ради бога!
Толпа расступилась, и перед ними предстал сэр Бенджамин Барнс, хрупкий старичок-британец, опирающийся на вересковую трость. Один из создателей учения о ДНК, он пустил свою Нобелевскую премию на личное обогащение и соблазнение красавиц разных наций. Он также всячески ставил палки в колеса тем, кто пытался следовать по его стопам.
– Это ваше шоу уродов погубит всех нас. Вы представить себе не можете, на что способна толпа…
С лица Кавендиша не сходила загадочная улыбка Моны Лизы. Он дал старику договорить.
– Если вас правильно учили, сэр, – продолжил Барнс, – вы обязаны знать, что наука – это неторопливый, мирный и осторожный процесс. Людям нужно время, чтобы понять смысл ее открытий. Переварить, так сказать.
Кавендиш вскинул голову, прислушавшись к биению пульса – тот участился. Это противоречило осторожности.
– Боюсь, на это времени уже не хватит, – сказал он. – Если только вы не хотите убить это невинное создание вашими добродетелями.
Старик Барнс ударил тростью об пол. Резиновый наконечник не издал ни звука.
– Это принуждение. Я возражаю. Решительно протестую!
Пульс ускорился.
– Значит, сэр Бенджамин голосует за смерть, – сказал Кавендиш. – А остальные?
Эббот внимательно наблюдал за этой стычкой. Он знал ее исход или думал, что знает. Ребенок должен родиться. Но не раньше, чем Кавендиш обуздает их волю. Он атаковал их лицемерие. Долгие годы люди понимали, что проблема клонирования человека вот-вот будет решена, и ждали новостей. Они уже обладали технологией, генетической картой, навыками, но не могли сделать одного – осмелиться.
Маленький отряд ученых безмолвствовал. Сердце ускоряло бег: усиленный динамиками пульс бился уверенно, сильно, тревожно. Элис подала голос:
– Вы вывернули природу наизнанку.
– Я сотворил что-то новое? – парировал Кавендиш. – Себя не забудьте. Мы ведь с вами делаем одну работу.
– Именно это мы и не делаем, что и подчеркнул сэр Бенджамин.
Эббот выжидал. Проигнорирует Кавендиш? Обзовет их глупцами? Он оказался умнее.
– Если я правильно помню, – ровным голосом сказал он, – Прометей не спрашивал у богов разрешения забрать огонь. Он протянул руку и отобрал его у них.
– И был наказан: обречен на вечную муку, – напомнила ему Элис.
– Да, но он знал, чем рискует, и отважился на это, – сказал Кавендиш. – Озарил светом нашу кромешную тьму.
Монитор плода пульсировал в ушах. Фигура в мешке начала вяло ворочаться. Плавая в резервуаре, Миранда провела руками по стенкам мешка, будто успокаивая не рожденное еще дитя.
Элис не сдавалась:
– Чего ради?
– Как сказал великий Оппенгеймер, – ответил Кавендиш, – «когда вы видите что-нибудь технически аппетитное, вы устремляетесь вперед и делаете это».
– Но цель-то какова?
Кавендиш пожал плечами.
– Как знать? Однако уверен, когда-нибудь ее отыщут.
Все смотрели на Элис. Она была его боссом. Он подчинился ей, но лишь затем, чтобы вынудить ее уступить.
– Принимайте роды, – едва слышно проговорила она.
– Как вам угодно.
Кавендиш решительно вдавил кнопку на компьютерной панели кресла-каталки. Это был сигнал.
Один из пловцов перекусил цветные провода кусачками. Звуки пульса угасли. В наступившей тишине все слушали, как отдаленный голос ведет отсчет до нуля. Провода вытянули из резервуара.
В руке Миранды появился скальпель. Она сделала аккуратный надрез. Мешок раскрылся. Его содержимое хлынуло наружу розоватой струйкой, ухудшившей видимость. Остальные пловцы помогали раздвигать края надреза одновременно с движением скальпеля. Когда с плаценты сняли плодную оболочку, в воду выплыло еще больше остатков органических веществ. Поначалу за спинами пловцов и розовой дымкой никто не мог разглядеть новорожденного.
Наконец клон выплыл наружу. И стал тонуть, тут же погрузившись в воду вверх тормашками, как упавший скалолаз, а пуповина тянулась следом, будто лопнувшая страховка. Эббот подумал, что, может, скальпель сорвался: из головы новорожденного потянулась черная струя. Но это оказалась не кровь, а длинные, в три или четыре фута, волосы.
Миранда резко изогнулась и нырнула. Словно в замедленном повторе, она развела руки и подхватила новорожденного снизу. Его волосы окутали ей плечи.
Это был не младенец. Клон расправил руки и выпрямил ноги, на каждой конечности виднелся ряд загнутых, переплетенных между собой ногтей. У него была борода. Волосы и ногти, росшие на протяжении всей жизни, догадался Эббот. Растительность на теле клона казалась абсолютно черной на фоне кожи, никогда не видевшей солнца.
Остальные ныряльщики подплыли к Миранде и все вместе направились к поверхности, бережно придерживая между собой новорожденного. Когда они достигли смотровых окошек, клон неожиданно пробудился в новом для себя мире. Он открыл глаза. Голубые. Васильковые.
– Смотрите! – охнул кто-то.
Даже за стеклом маски было видно, насколько потрясена Миранда.
Лицо существа нельзя было не узнать. Кавендиш клонировал самого себя. Отчаянная дерзость.
Глаза новорожденного раскрылись еще шире. Клон повернул голову и заметил ученых по ту сторону стекла. Над струящейся бородой мелькнула тусклая улыбка.
– Видели? – спросил Эббот шепотом у Элис.
– Ну конечно. – Элис вся кипела. – Он нас приговорил. Джинна выпустили из бутылки.
– Нет, Элис. Он улыбнулся. Он узнал нас.
ЧАСТЬ 2
ГОД ВТОРОЙ
6
ЧУДОВИЩЕ
Катманду. Тюрьма Бадригхот.
Тринадцать месяцев спустя
Очкастой горгульей сидел Натан Ли, скрестив ноги, на подоконнике с книжкой сказок для Грейс на коленях. Почти год он работал над ней. Было раннее утро. Голубоватый туман окутал то, что осталось от его пальцев на ногах. За спиной на полу дремали, прижавшись друг к другу, трое прокаженных.
«…А по ночам этот дворец принадлежал мне, – выводил Натан Ли печатными буквами. – Я прислушивался к ударам своего сердца и едва слышному царапанью коготков на лапках гекконов. Для ящериц я был здесь королем».
Он оставил пробел в четыре дюйма для иллюстрации.
«Придумаю попозже, – решил он. – Например, лабиринт в стиле Эшера, вид сверху. Или натуралистическую зарисовку геккона. – Он был неплохим художником. – Раскрашу его тонким слоем сепии или нанесу несколько слоев акварельной краски сухой кисточкой. На такой старой рисовой бумаге надо писать очень осторожно».
«Я глядел вниз, на людей, шагающих по своим будничным делам. – Натан Ли пригнулся, чтобы лучше видеть чернила. Мерцала свечка в жестяной банке. – Как бы громко я ни звал их, меня будто не замечали. Ни одна живая душа. Но как-то раз маленькая девочка вдруг подняла голову и взглянула на мое окно».
Натан Ли любил этот час. У него вошло в обычай просыпаться первым среди узников. Вот-вот забрезжит рассвет. Начнут кукарекать петухи, лаять собаки. Девять сотен мужчин от мала до велика наводнят двор, бормоча молитвы и отхаркивая привкус ночи, галдя и умываясь, выторговывая друг у друга дополнительную пайку риса, старые киножурналы на хинди или рваную одежду. Шум не стихнет до самой ночи: удары по волейбольному мячу, наносимые с размеренностью часового механизма, щелчки шахмат по доске, монотонное нытье сумасшедших. Но за мгновение до рассвета Натан Ли мог даже вообразить, что в мире сейчас только двое: он и дочурка.
Когда-то давно тюрьма Бадригхот была дворцом правителей Рана. На рассвете, в таком тумане, нетрудно представить себе ее былое великолепие. В стенах, где ныне обитали убийцы, политические заключенные, насильники, когда-то слушали музыку раджи. С террас, где нынче узники выращивали мелкие красные томаты и корни имбиря, запускали воздушных змеев принцессы. Обезьяны резвились в увитой зеленью беседке, увы, она не сохранилась. Слоны и павлины пили из пруда с изумрудно-зелеными лотосами. Натан Ли узнал про все это и вплел в сюжеты своих сказок.
Бывший дворец стал для него спасением. Какая ирония судьбы: он попал сюда, пытаясь избавиться от тюрьмы. С момента своего заточения четырнадцать месяцев назад Натан Ли бежал трижды. И каждый раз неудачно: не проходило и пятнадцати минут, как его ловили.
После третьего побега его упрятали за эти высоченные средневековые кирпичные стены. К двадцати годам первоначального срока добавили еще пять. Мало того: усугубили наказание, поместив в камеру к прокаженным. А это равносильно смертному приговору. Но не лепра беспокоила Натана Ли. Он знал, что она не столь уж заразна. Самое худшее, что к прокаженным относились как к ходячим покойникам. Даже пищи им полагалось меньше, чем остальным заключенным. Но даже на полном рационе он ни за что не протянет четверть века в этой клоаке третьего мира.
Здание тюремного лепрозория стояло особняком и считалось самым надежно охраняемым. Построенное как коробка в коробке, оно постоянно находилось в поле зрения тюремщиков, как, впрочем, и его заключенные. Даже неприкасаемые избегали общения с прокаженными. Если кто-то из них пытался выйти из здания, арестанты поднимали крик, как гуси. Но был человек, стоявший еще на одну иерархическую ступень ниже прокаженных, – единственный в тюрьме представитель Запада. Экзотический, уникальный злодей – людоед.
Судебное разбирательство Натан Ли помнил смутно – как часть бесконечного кошмара: следствие, тюрьма, ужас от обмороженных до черноты пальцев ног. Безжалостный индийский доктор с ножницами ему запомнился лучше, чем судьи или адвокаты. По-видимому, какой-то зверь добрался до тела Ринчена раньше, чем полицейские. Суду были представлены страшные фотографии растерзанного трупа проводника, перекрученного розовым страховочным тросом Натана Ли. Как только прозвучало обвинение в каннибализме, представитель американского консульства, сидевший в зале суда за спиной Натана Ли, убрался подальше. А корреспондент «Менз джорнэл» пересел поближе.
В письменных показаниях, доставленных в мешке дипломатической почты, профессор Дэвид Окс заявлял, что Натан Ли пытался и его сбросить со скалы. «Чудовище», – вынесла вердикт центральная непальская газета «Зе райзинг сан». Суд согласился. Натан Ли понемногу привык к плевкам заключенных и к ударам камней, которые они пинали, целясь ему по ногам. Сердце разрывала мысль о том, что об этой истории могла услышать Грейс. Он не переставал молиться, чтобы Лидия уберегла ее от этого.
К удивлению Натана Ли, прокаженные отнеслись к нему хорошо. Они лечили его и подкармливали, когда Натана Ли свалила лихорадка. Они выделили ему соломенную циновку, одеяло и противомоскитную сетку, принадлежавшие умершему. Иногда по утрам они расспрашивали своего соседа о том, что ему снилось. Оказывается, каждую ночь он рыдал во сне.
Раз в день прокаженным было позволено гулять вокруг здания. Как правило, это случалось в самый солнцепек, дождь или холод. Большинство остальных заключенных ретировались в свои здания, пока прокаженные, спотыкаясь и хромая, ковыляли по кругу в футе от стен. Как-то раз Натан Ли обнаружил на восточной стене высоко от земли отметины бивней. И хотя выбоины были замазаны штукатуркой, они косвенно свидетельствовали о присутствии здесь царских слонов. Так родилась его книга для Грейс.
Впоследствии он продолжил археологические изыскания в старом дворце. Измерил его шагами, осмотрел угодья из окон верхнего этажа, собрал немало устных историй. Дворец сделался для него предметом давным-давно заброшенной диссертации. Его исследование заворожило и прокаженных: они снабжали его бумагой и чернилами для рисования. А он их – крыльями.
Он нанял одного из больных, сапожника, сшивать исписанные листы в книгу. Томик сказок представлял собой пеструю мешанину из листов рисовой бумаги, обрезков полотна и целлюлозы, а также выдранных из других книг и пущенных им в оборот последних чистых страниц. Попадались даже листы из папируса или мягкой кожи. Всего выходило более трехсот страниц, втиснутых в переплет от справочника по ботанике девятнадцатого века «Флора великих Гималаев» Джорджа Богла, знатока картофеля. Книга получалась красивой, но очень странной, и весила, по его прикидкам, фунтов пять. Даже запах у нее был необычный – таинственный и притягательный. Его археологические заметки и сказки занимали первые сто восемьдесят три страницы. Остальные не были исписаны: дожидались прикосновений его ручки и кисти. Каждое утро, в один и тот же час, он поднимался и вносил что-то новое.
Натан Ли зажег свечу и при ее оранжевом мерцании продолжил сочинять сказку о чудовище в башне.
«Отсюда девочка казалась такой крошечной в толпе. Кто же она? О чем подумала, увидев высоко вверху мое лицо?»
Он решил приберечь остаток страницы для портрета маленькой девочки. Это займет несколько дней. В последнее время он убедился, что образ Грейс сливается в его памяти с лицами других девочек и молодых женщин. Прокаженные показывали ему старые-престарые студийные снимки своих жен и дочерей, и их лица навязчиво возникали в его сознании. Он приклеил фотографию Грейс с внутренней стороны обложки, но вода и солнце почти ничего от нее не оставили. Время было против него, и он это понимал. Дочь быстро росла. Скоро ей исполнится пять.
Он отправил десятки писем, представляя себе, как Лидия читает их Грейс, и зная, что она этого не делает. В ответ получил лишь одну открытку. Может, Грейс верила, что папа погиб в Гималаях, – красивая отговорка для ее малолетних друзей. А может, ей сказали, что он страшное животное, гниющее в клетке где-то на краю земли.
Натан Ли закрыл книгу. Пора было разводить огонь в очаге – глиняной яме в полу камеры. Он убрал книгу в джхолу – сумочку из грубой шерсти, которую носил через плечо. Книга вошла только-только, оставив место лишь для карандашей и маленького набора акварельных красок. Джхола всегда была при нем.
Он уже хотел повернуться к окну спиной, но заметил, что туман внезапно расступился и глазам предстало такое, чего прежде видеть не доводилось. В тридцати футах, на одной с ним высоте, на сторожевой башне сидела на корточках обезьяна. Натана Ли она увидела в то же мгновение, что и он ее. Какое-то время оба разглядывали друг друга, затем обезьяна вновь принялась за кусочек фрукта, украденного с какого-то алтаря неподалеку.
Натан Ли ждал. Здесь какая-то ошибка. Охранников на посту не было. От дыма их биди [25]25
Биди – тонкие сигареты, распространенные в Индии и некоторых других странах Азии. Представляют собой нарезанные листья необработанного табака, завернутые в лист коромандельского черного дерева. (Прим. перев.)
[Закрыть]он чихал.
Он швырнул камушек. Обезьяна оскалилась, повернулась к нему задом и скрылась в тумане. Теперь сторожевая вышка совсем опустела.
«И что все это значит?» – гадал Натан Ли.
На протяжении минувшей зимы электроснабжение в Катманду медленно умирало. Последние несколько недель электричества не было вовсе. Простенькие песенки на хинди давно не звучали из тюремных громкоговорителей. По ночам не тлели ржавым светом хилые лампочки. Отключение электричества порождало ворох всевозможных слухов. Одни утверждали, что это явное свидетельство смены правительства. Другие – что виной всему паводок. Темная деревенщина считала, что причина – в малом количестве молний минувшим летом.
Натан Ли снял и аккуратно протер очки. Затем вернул их на нос – все то же: вышка пустовала.
Обычно на ней торчат два или три охранника. Они привыкли к тому, что Натан Ли сидит на окне камеры в оранжевых отблесках свечи. Один даже завел себе привычку целиться из винтовки в американца-каннибала. А Натан Ли в ответ всякий раз сжимал вместе ладони в знак приветствия – безмолвного «намаете» [26]26
Намаете – «поклон тебе», индийское приветствие. (Прим. перев.)
[Закрыть]. Охранник улыбался из-за прицельной планки. Но не в это утро. Все ушли.
Натан Ли соскочил с подоконника на глиняный пол. Тело ныло. Он перекинул лямку джхолы через плечо. Прокаженных будить не стал. Очаг подождет. Босиком прокрался вниз по деревянной лестнице.
Лепрозорий имел лишь один вход. У низкого дверного проема Натан Ли помедлил. Самовольно покидать здание запрещалось. Но кто разглядит его в таком тумане?
Он решился и шагнул за порог. Никто его не окликнул. Перепрыгнув широкую канаву с серой водой, он пошел в гору. Два столба – ориентиры волейбольной площадки. Он медленно пересек земляной прямоугольник с множеством отпечатков ног. В голубоватом воздухе пахло золой, карри и мочой.
За спиной послышались негромкие хлопающие звуки. Он остановился. В тумане мелькнул удаляющийся силуэт заключенного, шлепанье его сандалий вскоре стихло. Натан Ли двинулся дальше, прямиком к главному входу. Для всех обитателей тюрьмы ворота были «светом в окне»: через них они надеялись выйти на свободу. Сквозь прутья их решетки они общались с навещавшими их адвокатами, деловыми партнерами и любимыми. Натан Ли, как и прокаженные, всего этого был лишен, поэтому предпочитал даже не смотреть в ту сторону. До сегодняшнего дня.
Прямо перед ним раскрывал пасть туннель. Натан Ли попытался припомнить, что там внутри. Когда его доставили сюда, он пребывал почти в бессознательном состоянии от охватившей его безысходности. Он помнил громкое клацанье упавших на землю цепей, скрежет воротных петель и затем краткий период полной темноты. Сердце бешено колотилось. Он вошел внутрь.
Туннель тянулся на тридцать футов, но казался намного длиннее. Вокруг – кромешная тьма, сводчатые стены, грязные от соприкосновения с тысячами людских тел. Натан Ли приблизился к выходу. Ворота распахнуты. Железные крепежные полосы в оспинах ржавчины. Цепи на земле у его ног, как мертвые змеи. Он остановился.
Перед ним лежал мир. Просто не верилось. Туман таял. Уже можно было разглядеть здания, как бы парящие в отдалении. Крохотные силуэты (люди, собаки, коровы?) двигались в туманной дали. И ни одного охранника.
Он затаил дыхание. Ловушка? Сон? Все это напоминало одну из его сказок о городе, который вдруг обратился в пыль прямо на глазах одинокого странника.
Зажмурившись, Натан Ли поставил босую ногу за пределы стен. Никто не выстрелил, не поднял тревогу. Не сбежалась толпа, и не грянул с неба гром. Он наконец выдохнул. Какие только хитроумные способы бегства он не вынашивал долгими месяцами! А сейчас все, что от него требовалось, – вот так просто взять и уйти? Мгновение какой-то нереальности. Он шагнул вперед.
Несколько первых минут Натан Ли не решался оглядываться назад, опасаясь, что малейшая неосторожность может вернуть его обратно в тюрьму. С каждым шагом все сильнее душило желание перейти на бег – нестись по улицам, крича и раскинув руки в стороны. На всякий случай он прижал их покрепче к бокам. Джхола с книгой молотила по тазовой кости. Больше у него не было в этом мире ничего, кроме лохмотьев.
Слева из тумана вырос человеческий силуэт, заставив его вздрогнуть, – статуя богини: ее алтарь встроен в красную кирпичную стену, киноварь и топленое масло размазаны по лицу и плечам. Пока он стоял, глядя на каменного идола, подошли женщина с дочерью.
Натан Ли сильнее прижал локти к бокам. Попался. Наверняка сейчас закричат. Но женщина даже не удостоила его взглядом, настолько она была охвачена религиозным пылом, разбрасывая рис и бормоча молитву. Маленькая девочка таращилась на незнакомца огромными черными глазами. Натан Ли опустил голову и пошел прочь.
Прежние его побеги были не чем иным, как безрассудными, нелепыми эскападами. На этот раз, поклялся он себе, все будет по-другому. Из города надо давать деру, но сегодня лучшей уловкой будет затеряться в туристическом квартале. Увы, даже там он будет выделяться. В тюрьме Натан Ли взвесил себя на снабженных крюком весах для мешков с рисом: он легче Мисс Америки.
В легендарные времена хиппи, странствующие по миру бродяги, выглядели точь-в-точь как он сейчас: тощие, как скелеты, в лохмотьях, грязные, длинноволосые. Но теперь все иначе. Нынешние туристы – спортивные, в одежде от «Зе норс фэйс» и кроссовках «Найк», в изготовленных дизайнером солнцезащитных очках и с видеокамерами за тысячу долларов. Его же могут ошибочно принять за садху [27]27
Садхи – монахи, отрекшиеся от мира и отказавшиеся от материальных наслаждений. Живут в пещерах, лесах или храмах по всей Индии. (Прим. перев.)
[Закрыть]и дать немного денег. Это для начала. Возможно, удастся выпросить какую-нибудь одежду. В первую очередь – обувь и носки. А также еду и рюкзак. Мысли путались. Может, его прихватят с собой какие-нибудь альпинисты. Не исключено, что даже удастся заполучить паспорт. Однако об американском посольстве речь пока не идет: именно там в ближайшее время его станет искать полиция.
Туман истек розовым, затем вспыхнул белым. Натан Ли чувствовал себя как вампир, отчаявшийся выбраться из лабиринта проулков. Крепко сжимая джхолу, он вышел на главную улицу, Канти-Пат, где тоже было на удивление тихо. В этот час тут всегда ревел поток транспорта, сигналя клаксонами и тренькая велосипедными звонками. Теперь же лишь двое крестьян пытались протолкнуть повозку, доверху груженную травой, меж плотных рядов такси, авторикш и автобусов – все они были брошены. Некоторые застыли посреди улицы, другие въехали на тротуар и замерли там. Судя по спущенным шинам и отсутствующим сиденьям, транспорт стоял так уже не одну неделю, а может, и месяц.
Потрясенный, он обратился к двум крестьянам.
– А почему машины брошены? – спросил он на непальском.
– Бхоте, – сказал один другому, кивнув в сторону Натана Ли.
Из-за сильного акцента и дурацкого вопроса они приняли его за неотесанного мужлана, спустившегося с гор.
– А ты что, думаешь, машины ездят на воде? – спросил второй Натана Ли.
«Топливо – вот он о чем. Нет горючего».
Натан Ли обратил внимание на странную траву, пробившуюся всюду сквозь трещины в асфальте. Он огляделся и увидел почтовое отделение в плачевном состоянии: распахнутые створки дверей, ползущие вверх по бетону стебли растений. Безжизненно свисающие оболочки выпотрошенных телефонных кабелей. Из разбитых окон тянет древесным дымком – здесь теперь обосновались бродяги. Ни почты, ни топлива, ни полиции, ни электричества, ни телефонной связи. Инфраструктура исчезла.
– А что случилось? – спросил Натан Ли.
– Махакала, – ответил крестьянин.
Так называют угрожающего вида божество. Черное и свирепое, разящее огнем демонов невежества.
– Конец света скоро, – сказал другой крестьянин.
– А что, была война? – спросил Натан Ли.
– Нет, я же тебе сказал: конец света. – Он пожал плечами. – Ке гарне? Что тут поделаешь?
Они принялись толкать свою повозку дальше. Утренний туман почти рассеялся. Солнце заиграло на Сваямбунатхе – храме, венчавшем вершину холма на западе. Стали появляться из жилищ люди. Свеженарисованные тики на лбу были яркими и аккуратными, как «яблочко» мишени. У мужчин в волосах – обрядовые крошечные цветочные лепестки. Лавочники поднимали жалюзи, крестьяне выкладывали на лотки ровные ряды овощей зимнего урожая. Ярко-оранжевые козлиные головы, натертые куркумой, чтобы отгонять мух, рекламировали мясную лавку, словно запаха сырого мяса было недостаточно. Китайские велосипеды, бессмертные драндулеты, сновали с лязгом взад-вперед, брякая звонками.
И никому до него не было дела! Без гроша, без сил и в полном недоумении Натан Ли чувствовал, что напряжение понемногу отпускает его. А что – может, это все-таки сон и он по-прежнему дремлет на своем соломенном матрасе.
Катманду всю свою историю был водоворотом столетий: Средневековье и современность тесно сплелись здесь друг с другом. Электрические провода, питающие старинные тринадцатиярусные храмы. Древние каменные боги, торчащие из наслоений асфальта. Но то, что он наблюдал нынешним утром, было преимущественно средневековым. Магазины с видео и факсами, индийские бутики, лавки, торгующие коврами и танками [28]28
Танка, тхангка, кутханг ( тиб. – свиток) – в тибетском изобразительном искусстве изображение, преимущественно религиозного характера, выполненное клеевыми красками или отпечатанное на шелке или хлопчатобумажной ткани, предварительно загрунтованной смесью из мела и животного клея. (Прим. перев.)
[Закрыть], были закрыты, а вывески сорваны. Воздух густо пропах специями, дымом, лошадиным навозом, мясом, древесной стружкой, ладаном… чем угодно, кроме скверного городского смога. Не ревели архаичные клаксоны такси. Время перешло на шаг. Мир допустил какой-то просчет.
Натан Ли не мог стряхнуть с себя ощущения морока. В желудке урчало. Катманду казался бескрайним. В дымке загадочно маячили храмы. Что его больше всего озадачивало – изменение в человеческих пропорциях. Непальцы всегда казались ему хрупкими и недокормленными. Но в это утро едва ли не каждый из них выглядел цветущим и мускулистым. Его стандартом теперь стали изнуренные заключенные.
Площадь Дурбар Марг была так плотно забита машинами и автобусами, что казалась цельнометаллической. Автомобили перетащили сюда с узких улиц, устроив кладбище техники среди невозмутимых пагод. Натан Ли шел, доверившись путанице улиц. Он совершил побег в город, плывущий назад в прошлое. Теперь надо было отыскать способ сбежать от самого времени.
Когда его арестовали, политические партии страны вели войну с помощью плакатов и настенных росписей. Ныне же все граффити бесследно исчезли со стен и были заменены изображениями местного «богоцаря», молодого каудильо в солнцезащитных очках и с усами ниточкой. Может, он провозгласил о возврате к жизни по старинке? Тогда все понятно.
Улица вилась серпантином. В городе было так тихо! Ни радио, ни гудков, ни рева машин. Там и здесь за стенами открывались крохотные дворики – отдельные мирки. Люди собирались вокруг святынь, звонили маленькие храмовые колокола. Прорицатели, аюрведические доктора и профессиональные чистильщики ушей усердно продавали свои таланты под навесами храмов.
Натан Ли достиг Тамеля – туристического района. Его маленькая экспедиция с Оксом началась здесь, в любимом отеле альпинистов «Тибет Гест-хаус». Сейчас гостиница была закрыта, створки железных ворот связаны проволокой. Он побрел дальше, углубляясь на туристическую территорию. Желудок сжимался от голода. Натан Ли рассчитывал, что это место станет его прибежищем, он будет здесь в безопасности среди соотечественников-американцев, собратьев «по веревке», сочувствующих. Но он не нашел ни альпинистов, рыщущих в поисках интрижки на одну ночь, ни любителей путешествий с накачанными на тренажерах бедрами, ни поклонников группового туризма; не было здесь менял, мальчиков – чистильщиков обуви или профессиональных нищих. Не работали магазины, торгующие альпинистским снаряжением, и книжные лавки. Яркие елочные рождественские лампочки на окнах ресторана безжизненно свисали с кабеля. Не звучал «Led Zeppelin». Туристический мирок уплыл брюхом кверху.
