Текст книги "Сорок имен скорби"

Автор книги: Джайлс Блант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

29

Эрик принес суп – в эти два дня они больше ничем его не кормили, несмотря на его протесты, – и сел в ногах кровати, чтобы убедиться, что он его съест. Просто сидел, не говоря ни слова, уставившись на Кийта, как ворон. Потом улыбнулся своей хитренькой улыбочкой, словно у них была какая-то общая тайна, и вышел.

Кийт тут же отправился в ванную и вызвал у себя рвоту. Тошнота в последнее время донимать перестала, но он был уверен, что его чем-то накачивают и поэтому он только и делает, что спит. Сейчас ему хотелось нормально соображать, хотелось понять, что происходит.

Вернувшись из ванной, измотанный и опустошенный, он сел на край кровати, вслушиваясь в бубнящие наверху голоса. Они звучали прямо над головой, но он не мог разобрать слова.

От рвоты заслезились глаза. Он протер их уголком простыни и, когда зрение прояснилось, увидел, что в комнате появились новые детали обстановки. В углу, где когда-то стояла камера на штативе, теперь располагался небольшой телевизор и видеомагнитофон. Господи, да сколько, они думают, он тут пробудет? Ему нужна одежда, а не этот чертов ящик.

Но одежды на спинке кресла не было. Не было ее и под кроватью. И в ванной. Куда-то исчез и рюкзак.

Он подергал дверь, но та была заперта снаружи. Впервые в нем шевельнулся страх. Он завернулся в одеяло и долго сидел, размышляя. В какой-то момент, он не мог точно сказать когда, он услышал, как Эрик и Эди выходят из дома, услышал, как на дороге завели машину.

Голова у него была еще не очень ясная, но он все-таки попытался понять, в насколько серьезную переделку попал. Дверь заперта, одежда исчезла. Конечно, это плохой знак, но он не мог оценить, насколько плохой. Эрик и Эди с виду совсем не такие страшные. Что может быть в худшем случае, рассуждал он, что хуже всего? Допустим, они думают, что я богатый, и будут держать у себя ради выкупа.

Он принял решение. В следующий раз, едва откроют дверь, он тут же, без промедления, выскочит наружу. Может, я ошибаюсь и они безобидные, но это неважно. Хочу отсюда выбраться.

Над головой послышалось жужжание. Он посмотрел вверх как раз в тот момент, когда единственная лампочка мигнула и перегорела. В комнате стало темно. Полоски дневного света, тонкие и бледные, обрамляли заколоченное окно.

Кийт Лондон никогда не боялся темноты, но сейчас она его пугала. Он включил телевизор. В таком глубоком мраке скажешь спасибо и за его холодное, режущее глаз мерцание. Ни антенны, ни кабеля, прием – никакой. По одному из каналов на него с важным видом посмотрел ведущий новостей, но голоса из-за помех слышно не было.

Кийт нажал кнопку «Вынуть» на видеомагнитофоне – выскочила кассета. Наклейка, где от руки написано: «Жизнь как вечеринка». Фильм Эрика, вспомнил он, или какое-то домашнее видео. Он вставил кассету обратно и включил просмотр.

Место действия было плохо освещено, да попросту отвратительно. В центре экрана – четкий круг света, а вокруг – чернота. В освещенном пятне сидит мальчик, костлявый, с длинными волосами. Не особенно подвижный, сидит тянет пиво, глупо ухмыляется. Потом пару раз рыгает, кривляясь перед камерой.

Затем появилась женщина – Эди – и села рядом с ним. Началось, подумал Кийт. Любительское порно. Боже ты мой, ну и извращенцы они тут на севере.

Освещение не льстило сложению Эди. Ее кожа мутно поблескивала, когда она протянула руку, сунула ее между ног мальчика и принялась его поглаживать. Мальчик засмеялся. Видно было, что он нервничает и смущается. «Ну, вы с ним – те еще штучки», – пробормотал он.

На заднем плане включили музыку – судя по звуку, магнитофон, из дешевых динамиков которого донеслась искаженная мелодия «Перл джем». Эди продолжала механически поглаживать его промежность. Мальчик расстегнул ширинку, и ее рука забралась внутрь.

Тут на сцене появилась новая фигура. Это был Эрик, изображавший разгневанного супруга. Он выкрикивал самые смехотворные фразы: «И ты так со мной поступаешь? После всего, что я для тебя сделал?» Это было даже хуже, чем Кийт мог себе представить.

Эрик оттолкнул женщину, продолжая бессмысленно вопить.

Парнишка, со своей стороны, актерствовал изо всех сил, воздевая руки самым неестественным образом. Штаны у него были наполовину спущены, и выглядел он нелепо.

Тут Эрик на переднем плане принял картинную позу, поднимая молоток. «Ты пытался трахнуть мою жену за моей спиной! Я убью тебя!»

«Нет, прошу вас, – умолял мальчишка и при этом, понятное дело, ржал. – Пожалуйста, не убивайте меня! Я не хотел! Я искуплю свою вину!» И потом, напрочь выйдя из роли: «Извиняюсь. Не могу удержаться, все смеюсь. Получается глупо как-то, понимаете?»

«По-твоему, это глупо? – Эрик шагнул вперед, высоко занеся молоток. – Я покажу тебе, что такое глупо».

Молоток опустился на голову мальчика – и все изменилось. Даже несмотря на плохой звук, Кийт сразу понял, что хруст костей – реальный. Реальным было и внезапно появившееся на лице мальчика отсутствующее выражение – открытый рот, остановившиеся, ошеломленные глаза.

Эрик размахнулся снова.

«Ах ты ублюдок, паршивец, ты думаешь – ты кто?»

Дальше было еще полторы минуты видео. На экране перед ним проходили кадры, и Кийт совершенно неподвижно сидел в мерцающем озерце света. Потом поднял голову и завыл, как пес.

30

Снаружи кто-то буксовал в снегу. Безнадежное нытье колес проникало даже в комнату, где Кардинал беседовал с грустной молодой женщиной по имени Кэрен Стин. Вообще утро выдалось какое-то невеселое. Сначала он заехал в больницу Онтарио, как выяснилось, лишь для того, чтобы увидеть, как мрачна и необщительна Кэтрин. Он сам скомкал посещение, когда почувствовал, что она начинает его раздражать. Первый звонок за утро был от матери Билли Лабелля: она плакала, и невнятность ее речи объяснялась передозировкой бог весть какого средства, которое прописал ей врач для облегчения страданий. Затем позвонил мистер Карри (разумеется, им двигало исключительно беспокойство о супруге), и Кардинал вынужден был признать, что по-прежнему далек от задержания того, кто до смерти избил их единственного ребенка. Потом позвонил Роджер Гвинн из «Лоуд», спросив в своей вялой манере, есть ли какой-нибудь прогресс. Когда Кардинал дал отрицательный ответ, Гвинн разразился восторженной одой, вспоминая их былые дни в алгонкинской школе, словно эта ностальгия по прошлому могла придать Кардиналу словоохотливости. Вскоре последовали звонки из «Глоб энд мейл», из «Торонто стар» и от Грейс Лего с четвертого канала. С газетами он развязался легко, но Грейс Лего каким-то образом разузнала пикантную новость про Маргарет Фогл и теперь допытывалась: правда ли, что они и ее причисляли к жертвам Виндиго, а теперь она, живая и здоровая, нашлась в Британской Колумбии?

Кардинал вкратце сообщил, что Маргарет Фогл считалась пропавшей и по некоторым критериям соответствовала предполагаемым предпочтениям убийцы. Однако теперь пропавшая найдена, и полиция Алгонкин-Бей ею больше не интересуется. Звонок его рассердил: значит, кто-то говорил с Лего, не поставив его в известность. От мысли, что придется обсуждать это с Дайсоном, он заранее ощутил страшную усталость.

Сегодня он намеревался провести день в разъездах. Они с Делорм решили, что она займется фотоаппаратами, а он – часами. Переписали нужные звуки с кассеты и сделали множество копий, чтобы послать специалистам по ремонту фотоаппаратов и часов в Торонто и Монреале. Делорм уже, должно быть, успела проверить двадцать фоторемонтных мастерских, между тем как Кардинал не сдвинулся с мертвой точки. Сначала его отвлекали по телефону, а теперь вот прямодушная молодая особа рассказывала ему о своем исчезнувшем дружке.

Кардинал злился на сержанта Флауэр, которая сообщила мисс Стин, что он может ее принять, тем более когда выяснилось, что посетительница – из Гельфа, маленького поселка милях в шестидесяти к западу от Торонто.

– Если ваш парень из Торонто, – указал он ей, – вам следует обратиться в торонтскую полицию.

Кэрен Стин была застенчивой женщиной – точнее, девушкой: ей было, пожалуй, не больше девятнадцати. Между фразами она предпочитала смотреть в пол.

– Я решила не тратить время на звонки, констебль Кардинал. Я подумала – вы скорее уделите мне внимание, если я приду к вам сама. Я уверена, Кийт здесь, в Алгонкин-Бей.

Все молодые женщины наводили Кардинала на мысли о дочери, но мисс Стин, кроме возраста, не имела с Келли ничего общего. Келли – по крайней мере, с точки зрения Кардинала – была воплощением богемной легкости и небрежности, в то время как девушка, сидевшая напротив него в кабинете, выглядела достаточно заурядно. При этом на ней был старящий ее деловой костюм и очки в серебристой оправе, придававшие ей ученый вид. Заурядная, но очень серьезная девушка.

Мисс Стин снова поглядела в пол, на лужицу растаявшего снега у своих ног. Кардиналу на мгновение показалось, что она вот-вот заплачет, но когда она посмотрела на него, глаза у нее были ясные.

– Родители Кийта уехали на раскопки в Турцию, – они у него археологи, – и с ними невозможно связаться. Я не хотела ждать, пока они скажут, что мне делать. Я читала про убийства, которые у вас тут были. Это были не просто убийства. Как я понимаю, сначала люди на какое-то время исчезали, а потом их убивали.

– Это не значит, что каждого пропавшего похищает этот психопат. И потом, ваш друг путешествует автостопом через всю Канаду – ему было где затеряться. Вы сказали, в четверг его ждали в Су.

– Да. И это на него не похоже – не появиться там, где планировал. Что мне в нем нравится среди прочего – так это что он очень внимательно относится к другим. На него всегда можно положиться. И он терпеть не может доставлять неприятности.

– То есть это не в его характере.

– Совсем не в его характере. Я не истеричка, мистер Кардинал. Я пришла сюда не просто так. У меня есть причины.

– Продолжайте, мисс Стин. Я ничего не имел в виду, разве что… В общем, продолжайте.

Девушка глубоко вдохнула и задержала дыхание, глядя куда-то в пространство. Кардиналу показалось, что она частенько так делает, и выглядело это очень мило. В мисс Стин была приятная степенность. Он легко мог понять молодых людей, которые в нее влюбляются.

– Мы с Кийтом во многом совсем разные, но при этом очень близки, – наконец произнесла она. – Были планы сразу после школы пожениться, но потом решили отложить на год. Я собиралась сразу поступать в университет, а Кийту хотелось, так сказать, посмотреть мир, а уже потом спокойно осесть на одном месте и учиться дальше. В общем, мы подумали, что нам не повредит, если мы подождем еще годик. Я вам это рассказываю, чтобы вы поняли: когда Кийт сказал, что будет мне писать, он действительно имел это в виду, а не просто языком трепал. Мы даже условились, в какое время будем друг другу писать, чтобы наши послания не разминулись.

– А он писал? В таком режиме, о котором говорил?

– Не строго по часам, конечно, но все-таки – по одному письму и одному звонку в неделю, а иногда – имейл. Каждую неделю. И вдруг замолчал.

Кардинал кивнул. Мисс Стин была не просто серьезной молодой женщиной, она была еще и хорошим человеком, а Кардинал не так уж часто выносил о ком-то такое суждение. Похоже, ее прекрасно (и, видимо, строго) воспитали, научив уважению к окружающим и к истине. С пшеничными волосами, подстриженными под мальчика, и ярко-голубыми глазами цвета новеньких джинсов она походила на голландку.

– Последний раз Кийт звонил пятнадцатого, в воскресенье, – десять дней назад. Голос был бодрый. Остановился в какой-то мерзкой гостиничке в Грейвенхёрсте и не так уж весело проводил там время, но он у меня в общем-то жизнерадостный, из тех, кто легко заводит друзей. Еще он неплохой музыкант и всюду таскает с собой гитару. Его часто норовят облапошить. Я еще и поэтому переживаю.

Везет Кийту, подумал Кардинал, хорошо, что у него есть такая вот мисс Стин, которая за него переживает. Она вынула из сумочку фотографию и протянула Кардиналу. Парень с длинными вьющимися каштановыми волосами сидел на скамейке в парке. Сосредоточенно нахмурившись, он играл на акустической гитаре.

– У него просто нет такого органа, который вырабатывает подозрение, – продолжала она. – Его постоянно ловят на улице всякие распространители рекламы и прочие, потому что он легко поддается на их наглые уговоры, знаете, как это бывает? – Ее джинсово-голубые глаза со слегка приподнятыми внешними уголками умоляли понять. – Это не значит, что он глупый. Совсем нет. Но другие, те, что исчезли, они ведь тоже не были глупыми, правда?

– Ну, двое из них были еще очень юные, но глупым никто из них не был.

– Кийт собирался выехать в Су в понедельник, хотя он не так уж туда рвался. Он не очень любит навещать родню, но… – Она отвернулась, набрала воздуха и задержала дыхание.

Кийт, дружище, подумал Кардинал, если ты упустишь эту девушку, значит, ты действительно идиот.

– Что такое? – спросил он мягко. – Вы чего-то недоговариваете?

Последовал долгий вздох. На него снова взглянули серьезные голубые глаза.

– Детектив, будет лучше, если я вам честно признаюсь: мы с Кийтом… ну, немного повздорили. Недели две назад, когда он позвонил. Я тогда чувствовала себя какой-то одинокой и незащищенной. В общем, мы в который раз стали с ним обсуждать, как будем дальше жить. Он хочет разъезжать с гитарой по стране, – если я к кому-то его ревную, то к этой его «овации», – а я… я не умею разбрасываться, я хочу сразу продолжить образование. Это была совсем небольшая стычка, пожалуйста, поверьте. Не то чтобы я или он в гневе бросил трубку, нет. Но у нас была перепалка, и мне было бы неудобно о ней умолчать.

– Но вы не думаете, что эта перепалка является причиной… внезапного молчания Кийта.

– Я уверена, что нет.

– Очень признателен, что вы мне рассказали. Итак, что у вас было намечено на ближайшее время?

– Кийт говорил, что может заехать в Алгонкин-Бей и что позвонит мне, как только сюда доберется.

– Мисс Стин, Кийт не хотел ехать в Су, не хотел видеться с родственниками. Теперь вы говорите, что он на вас не сердился, и я готов это принять, но почему мы должны предполагать, что он попал в беду, если он не появился там, куда, как он ясно сказал, ему ехать не хочется?

– Согласна, само по себе это бы меня не встревожило. Но когда нет писем, и звонков, и имейлов? После того, как он все это время пунктуально сообщал о себе? И когда у вас тут эти нераскрытые похищения, эти убийства?

Кардинал кивнул. Мисс Стин снова задержала дыхание, перед тем как перейти к следующей мысли. Кардинал ждал, пока она ее нащупает. В дверях возникла Лиз Делорм, но Кардинал предостерегающе покачал головой.

Мисс Стин преодолела свои сомнения; когда она заговорила, голос ее зазвучал громче:

– Я вам сказала, что за последнюю неделю писем не было, детектив.

– Да. Вы это даже подчеркнули.

– Но на самом деле не совсем так. Вот главная причина, почему я здесь. – Мисс Стин нырнула в сумочку и достала конверт из плотной желтой бумаги. – Письмо – внутри. То есть второй конверт, а не письмо. Почерком Кийта написан адрес, но письма внутри не было.

– Он пришел пустым? – Кардинал взял у нее желтый конверт.

– Не пустым. – На этот раз она не стала смотреть в пол. Честные голубые глаза встретили его взгляд.

Кардинал вырвал из большого настольного блокнота верхний лист и выложил на чистую страницу содержимое желтого конверта. Меньший, запечатанный конверт был погашен три дня назад, в Алгонкин-Бей. Кардинал пинцетом вскрыл клапан, увидел желтоватое, ссохшееся содержимое, и закрыл конверт. Завернул его в чистый лист из блокнота и положил обратно в большой конверт.

Последовало недолгое молчание; Кардинал подумал, что уверен в двух вещах: каждое слово, сказанное девушкой, – правда; и если Кийт Лондон пока еще жив, то жить ему осталось очень недолго.

Он набрал номер Джерри Комманды, потом прикрыл микрофон рукой.

– Когда это пришло?

– Сегодня утром.

– И вы сразу приехали сюда?

– Да. Я и подумать не могла, что Кийт на такое способен. Но он ведь написал адрес на конверте, я знаю его почерк. И здесь есть чего бояться, вам не кажется?

Джерри Комманда взял трубку.

– Джерри, тут важное дело. Мне нужно, чтобы в экспертизу доставили на вертолете одну вещь. Есть шансы?

– Нулевые. Если совсем горит, я, может, сумею упросить кого-нибудь из летного училища. Тебе срочно?

– Очень. Похоже, наш голубчик только что прислал нам по почте образец своей спермы.

31

Зимними вечерами на городской пристани в Алгонкин-Бей тихо. Слышатся разве что похожее на звук пилы жужжание проезжающего мимо снегохода, а иногда внезапный треск льда – это мощные глыбы трутся друг о друга, испуская потусторонний вздох, словно протяжный крик; порой это бывает похоже на вселяющее ужас удушье.

Эрик Фрейзер и Эди Сомс сидели рядышком на защищенном от ветра углу причала. Озеро Ниписсинг тянулось вдаль, исчезая в серой дымке, как некое причудливое туманное видение. Эрик ничего не говорил, но Эди наполняла восторгом мысль, что она так хорошо изучила его, что никакие слова не нужны. На самом деле она знала, что именно собирается сказать Эрик: он вот-вот может это произнести. Все утро и первую половину дня он был беспокоен и раздражителен. И хотя фотографирование его немного успокоило, Эди знала, к чему все клонится, даже если Эрик этого не сознавал. Теперь он может сказать это в любую минуту.

Но Эрик отошел в сторону, встав под «Принцессой Чиппевы», прогулочной яхтой, превращенной в ресторан. Во всяком случае, летом она служила рестораном, а зимой нависала над льдинами, как вытащенный из воды белый кит. Проклиная холод, Эрик настраивал объектив. Эди мучилась с волосами, пытаясь сделать так, чтобы они спадали на один глаз, как у Дрю Бэрримор в том фильме. Хоть какая-то надежда, с горечью подумала она. По крайней мере, немного прикроют лицо.

Глядя на Эрика в его длинной черной куртке, она думала, что хорошо бы им спать вместе. Трудность была в том, что Эрик этого не любил. Когда она до него дотрагивалась, все его тело становилось жестким, как доска, и было понятно, что это не отсутствие желания, а отвращение. Поначалу она думала, что отвращение он испытывал лишь к ней самой, что было бы неудивительно. Но, похоже, Эрик вообще с отвращением относился к сексу. Секс – для слабаков, говаривал он. Что ж, она могла прожить и без этого, тем более теперь, когда их сплотили совсем другие, более глубокие наслаждения. Не пройдет и часа, как он скажет. В этом она была уверена.

– Подвинься в сторону. – Эрик отодвинул ее влево. – Хочу, чтобы острова вошли.

Эди оглянулась посмотреть. Там, вдали, где небо и озеро встречались, передавая друг другу всевозможные оттенки пепельно-серого, лежали острова. Тот остров. Виндиго. Кто бы мог подумать, что у такого крошечного островка есть название? Эди вспомнила мертвую девочку, дугу ее позвоночника, проступающую сквозь вещмешок Эрика. Каким исполненным вселенского значения казалось когда-то это деяние – убийство; мрачную тяжесть приносило оно в мир. Но удивительно: когда доходишь до этого, оказывается, что само событие значит совсем мало. У человека отняли жизнь, но с небес не ударил огненный столп и под ногами не разверзлась преисподняя. Копы и газеты немного взволновались, но, в общем, мир остался совершенно таким же, как прежде, просто в нем больше не было Кэти Пайн. Я бы даже забыла ее имя, подумала Эди, если бы о ней круглые сутки не трубили в новостях.

Она чуть подвинулась влево, и тут льдина, ворочаясь, издала пронзительный визг, словно разрывали металл. Эди вскрикнула.

– Эрик, ты слышал?

– Лед двигается. Теперь улыбочку.

– Я не хочу улыбаться. – Эди неприязненно относилась к камерам, и потом, звук льдины ее напугал: казалось, остров позвал ее по имени.

– Ну и ладно, Эди, выйдешь кислой. Мне плевать.

Она выдала ему улыбку пошире, просто назло, и он щелкнул затвором. Еще один снимок в архив.

Они начали эту фотоэкспедицию у Форельного озера, наверху, возле водохранилища. Эрик снял, как Эди отпечатывает на снегу ангелочка как раз над тем местом, где они закопали Билли Лабелля. Столько снега, и кажется, что вокруг ни малейшего следа какого-либо неблагополучия. Склон холма, вид на озеро, ярко-голубое небо – на открытке это смотрелось бы отлично.

Потом они поехали на Мэйн-стрит и снялись перед домом, где они убили Тодда Карри. Сначала Эди, потом – Эрик, а затем – оба вместе (Эрик поставил автоспуск). Их видел мужчина, гулявший с большой мохнатой собакой, и Эди на секунду показалось, что он слишком уж внимательно их разглядывает. Но Эрик ее успокоил: молодая пара балуется с фотоаппаратом, только и всего, какое дело старому хрычу?

Они отошли под прикрытие рыболовного магазинчика, чтобы Эрик смог закурить сигарету, прикрывая спичку ладонями. Он прислонился к деревянной стене и, прищурившись, посмотрел на Эди. Она представляла слова, которые он собирается сказать, еще до того, как он их произнес, словно уже видела эту сцену во сне, будто это она сама у себя в голове создала Эрика, выстроила пристань, сотворила холод и дым. Она ощущала темный восторг, бегущий у него в крови, потому что у нее в крови струился такой же. Она словно бы чувствовала запах этого восторга, похожий на металлический запах льдинок, подрагивающих на морозном ветру. У нее заныли нервы, когда она снова увидела тот дом. И тот остров. Ее трясло от холода, но она ничего не говорила. Ей не хотелось портить такую минуту.

Они вернулись в фургон и врубили обогрев на полную. Стало так хорошо, что Эди громко расхохоталась. Эрик вытащил из бардачка книгу и сунул ей. Большая, в бумажной обложке, очень потрепанная, с наклейкой «была в употреблении».

Она прочла заглавие:

– «Темница». Где ты ее достал?

Он ответил, что раздобыл ее во время последней поездки в Торонто. Это исторический документ, который он долго искал, каталог средневековых пыточных приспособлений.

– Прочти мне, – велел он. – Читай страницу тридцать семь.

Эди перелистала глянцевые страницы с фотографиями и рисунками. На фотографиях – пыточное кресло, кнут, зажимы; на рисунках пояснялось, как использовать устройства. Крючья для вырывания внутренностей, железные клещи, чтобы терзать плоть, пилы для разрезания человека надвое. Иллюстрация к этому последнему приспособлению показывала висящего вверх ногами человека, которого двое других распиливали от промежности до пупка.

– Читай страницу тридцать семь, – повторил Эрик. – Прочти ее мне. Люблю, когда ты мне читаешь. Ты так хорошо это делаешь.

Да, он знает, как ей приятны его похвалы. Это как прийти домой к гудящему камину после того, как до полусмерти замерз. Эди нашла нужную страницу. Там было изображено что-то вроде шлема на деревянном брусе. Над шлемом – громадный винт.

– «Череподробилка, – прочла она. – Подбородок казнимого прижимают к нижнему стержню. При повороте винта железный колпачок устремляется вниз, смыкая и дробя зубы и постепенно проникая в верхнюю и нижнюю челюсть. По мере того как давление усиливается, глаза выдавливаются из глазниц. И в конце концов сам мозг вытекает сквозь раздробленную черепную коробку».

– Да. Мозг просачивается наружу, – выдохнул Эрик. – Прочти еще. Прочти про колесо.

Эрик засунул руки глубоко в карманы. Эди знала, что он ласкает себя, но знала и то, что лучше об этом не говорить. Она листала страницы: древние железные инструменты, потешные гравюры, где у людей на лицах выражение ужаса, как в комиксах.

– Давай, Эди. Про колесо. Это ближе к концу.

– По-моему, ты очень хорошо знаешь эту книгу. Наверное, это твоя любимая.

– Может, и так. Может, потому я и хочу ею с тобой поделиться.

Да, я знаю, что будет, Эрик. Я знаю, что ты собираешься сказать. Ища страницу, она чувствовала, как у нее в животе словно стучит второе сердце.

– «Колесование. Нагую жертву растягивают, привязывая руки и ноги к внешнему краю обода. Под все основные кости и сочленения помещают куски дерева. С помощью железного бруса палач раздавливает руки и ноги казнимого в кашу, используя все свое умение, чтобы при этом не убить жертву».

– Они размалывали людей на кусочки, – сообщил Эрик. – Но чтобы те все время оставались живы. Какой это, наверное, был кайф. Представляешь? Читай до конца.

– «По свидетельству одного из очевидцев, жертву превратили в «подобие большой кричащей куклы, извивающейся в ручьях крови, куклы с четырьмя щупальцами, словно у морского страшилища; огрубевшая, осклизлая, бесформенная масса плоти перемешивается с обломками раздавленных костей. Когда сломано все возможное, конечности пропускают сквозь спицы колеса, которое затем в горизонтальном положении насаживается на ось. Хищные птицы выклевывают глаза и вырывают кусочки мяса. Колесование – вероятно, наиболее медленная и мучительная казнь из всех, что когда-либо изобретал ум человеческий».

– Прочти, что там дальше. Та же страница, внизу.

– «Колесование было весьма распространено и считалось отличной забавой. На протяжении четырех веков гравюры на дереве, рисунки, живописные изображения показывают нам толпы смеющихся, весело болтающих людей, очевидным образом радующихся зрелищу ужасных страданий своих ближних».

– Народ это любил, Эди. И по-прежнему любит. Просто люди не хотят в этом признаваться.

Эди знала это. Даже бабуля обожает смотреть по телевизору борьбу и бокс. Конечно, это лучше, чем пялиться на богом забытое ледяное море. Бабуле это нравится, спорим на что угодно. Наблюдать, как кого-то избивают до полусмерти.

Эрик считает, что это совершенно обычная, нормальная вещь. Просто ее сейчас не очень признает закон, только и всего. Она вышла из моды. Но может вернуться, посмотри хоть на Соединенные Штаты. Вспомни про газовые камеры, электрический стул.

– И не говори, что людям это не нравится, Эди. Обычай бы сам собой исчез, если бы люди не получали огромное удовольствие, доводя других до смерти. Это самое острое наслаждение, известное человеку.

Сейчас, сейчас, подумала Эди. Я вижу, как слова складываются в воздухе, вижу их, прежде чем он их произнесет.

– Согласна, – тихо ответила она.

– Хорошо.

– Нет-нет. Я имею в виду – согласна с тем, что ты собираешься сказать. Не только с тем, что уже сказал.

– Ах вот как, вот как? – Эрик сухо усмехнулся. – И что же я намерен сказать? Давай, гадалка мадам Роза. Открой мне мои мысли. Прочти у меня в душе.

– Я могу, Эрик. Я точно знаю, что ты собираешься сказать.

– Так выкладывай. Сообщи мне мои мысли.

– Ты собираешься сказать: «Давай сегодня вечером им займемся».

Эрик повернулся к ней в профиль. Тонкой струйкой выпустил дым в сгущающийся сумрак.

– Славно, – негромко проговорил он. – Очень даже славно.

– Не знаю, как ты, Эрик, но я бы сказала – пришло время вечеринки.

Эрик опустил окно и выщелкнул сигарету на снег.

– Пришло время вечеринки.