Текст книги "Муссолини"

Автор книги: Джаспер Ридли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Муссолини никогда не считал, что его «иерархия» будет избираться членами партии. «Иерархия» просто брала на себя руководство движением, так как входившие в нее члены сознавали, что они прирожденные лидеры и что их функцией и долгом является быть предводителями. А рядовые члены партии примут их в качестве вождей, потому что на них подействуют уверенность в себе и лидерские качества «иерархии».

Еще одним различием между Лениным и Муссолини было то, что Ленин всегда признавал марксистскую концепцию исторического материализма: убеждение в том, что в истории действуют неотвратимые исторические законы и революционеры – лишь пешки, осуществляющие неизбежный исторический процесс. «Элемент сознания, – писал Ленин, – играет подчиненную роль в истории цивилизации». История – это «закономерный естественно-исторический процесс». Он считал, что необходимость иного общества неизбежно вырастает из предыдущего независимо от того, верят в это люди или нет, сознают они это или нет.

Муссолини, восторгаясь энергией Маркса и его верой в насилие, никогда не обольщался его историческим детерминизмом. В 1910 году Муссолини открыто, хоть и не слишком резко, критиковал этот аспект марксизма и приветствовал французских синдикалистов, которые его отвергали. «Люди сами творят свою историю, но не как им заблагорассудится», – писал Маркс. Муссолини собирался творить историю по своему желанию. Только в 1943 году он начал сознавать, что это не всегда возможно.

Глава 5
ЛИВИЙСКАЯ ВОЙНА

1911 год был огненным. Во всей Европе стояло жаркое лето. В июне в Лондоне короновался Георг V. В сентябре температура там достигала 92 градусов по Фаренгейту. В Брэдфорде (район Западный Райдинг в Йоркшире) засуха вынудила местный муниципалитет ограничить время подачи воды в дома с б часов утра до 9 часов вечера. Лето было жарким и в политическом смысле. Это ведь только последующие поколения верят в то, что годы перед 1914-м были мирной идиллией. Это было время страха: страха, что в Европе вспыхнет война, со всем новым страшным оружием, изобретенным за последние 30 лет; страха, усилившегося, когда немецкая канонерка была послана в Марокко, в Агадир, дабы помешать французской оккупации Феса; страха гражданской войны в Ирландии; страха революции в каждой европейской стране; страха перед суфражистками в Англии; страха, что королей, президентов и премьер-министров повсюду будут убивать анархисты.

В конце августа и начале сентября опасность войны из-за Агадира резко возросла. Франция и Германия обменялись нотами. В Италии, в Калабрии, взбунтовавшиеся крестьяне убили местного правительственного чиновника из-за убеждения, что новая система канализации заразит их какими-то страшными болезнями. В Северной Франции разразились крупные «голодные бунты», бастовало 20 000 рабочих, было совершено нападение на тюрьму Сен-Квентин, которое пришлось отражать войскам. В Испании стачка горняков Бильбао и Астурии привела к объявлению военного положения. В Вене демонстрация социалистов против высокой стоимости жизни перешла в беспорядки. Кавалерия разогнала демонстрантов, четверо из которых были убиты и 90 ранены. Поступали известия о мятежах и убийствах в Индии и Китае, о революции в Мексике. Англия испытала шок от серии забастовок школьников в Лондоне, Ноттингеме и Беркенхеде.

В России был убит премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин. Это произошло в Киеве 14 сентября на представлении в театре, куда премьер-министр сопровождал царя Николая II. Революционеры люто ненавидели Столыпина и уже предпринимали попытки уничтожить его, но только покалечили его дочь. Он был смертельно ранен в голову – Д. Г. Богровым, гимназистом из среднего сословия, которого присутствующие чуть не растерзали. Спустя четыре дня Столыпин умер от ран.

Убийство Столыпина осуждалось правительственными и проправительственными газетами по всей Европе, но Муссолини, напротив, в своей «Ла лотта ди классе» приветствовал этот акт. Он писал, что Столыпина приговорила к смерти Немезида – богиня справедливости. «Мрачный, зловещий, кровавый Столыпин заслужил свою судьбу. Русский пролетариат торжествует и ждет, когда будут рассыпаны кости Папочки (царя), чьи руки обагрены кровью… Слава человеку, осуществившему этот священный акт мщения!»

На гребне этого напряжения в последнюю неделю сентября разразился новый непредвиденный кризис. Итальянское правительство известило турецкое, что в виду того, что власти Турции не могут поддерживать порядок в своей североафриканской провинции, Ливии, Италия считает необходимым «для блага цивилизации» предпринять военную оккупацию Ливии. И не успели турки ответить, как итальянский экспедиционный корпус занял Триполи, столицу Ливии, итальянский флот отогнал турецкие торпедные корабли от ливийского побережья, а Италия объявила Турции войну.

Италия, которая завоевала свою независимость в тяжкой борьбе с иноземными угнетателями в XIX веке, как и другие страны в XX, сама угнетала другие народы. Между 1870 и 1905 годами Италия захватила в Восточной Африке территории, которые уже были ранее аннексированы Британией и Францией, и основала к северу от Абиссинии колонию Эритрея, а к югу – Итальянское Сомали. Конфликты Италии с Абиссинией закончились менее успешно. В битве при Догали в 1887 году и при Адове в 1896-м «черные» и «белые» итальянские части были разгромлены превосходящими абиссинскими силами. Целое поколение итальянцев считало Догали и Адову своим позором и унижением. Им рассказывали, что абиссинские дикари пытали итальянских пленных и рубили на куски тела убитых. Призывы к мщению сопровождали сознание собственной независимости нации, стремящейся стать империей, питали убеждение, что Рисорджименто будет незавершенным, если Италия не приобретет колонии в Восточной Африке.

Итальянцы были также заинтересованы в Северной Африке, с которой торговали и где селились еще с тех времен, когда эта обширная территория от Красного моря до Атлантики были частью Оттоманской империи. По мере того как султан в Константинополе становился слабее, его вице-короли в Северной Африке делались более независимыми. В 1829 году Франция вторглась в Алжир и аннексировала его. Но попытка Франции в 1840 году взять под контроль Египет путем альянса с вице-королем султана Мехметом Али потерпела неудачу благодаря британскому министру иностранных дел лорду Пальмерстону. Однако в 1881 году Франция аннексировала Тунис. Это обозлило итальянцев, надеявшихся прийти с Францией к соглашению о разграничении зон влияния в этом регионе. Они настолько рассвирепели, что в корне изменили свою международную политику и образовали Тройственный союз с Германией и своим давним врагом императором Австро-Венгрии Францем Иосифом. Желание итальянцев участвовать в разделе Турецкой империи еще больше усилилось после того, как в 1907 году Франция оккупировала Марокко, а в 1908-м Австрия аннексировала Боснию и Герцеговину. Итальянцы жаловались, что Франция и Австрия их окружили. Если Австрия может захватить Боснию, а Франция – Марокко, то почему бы Италии не прибрать к рукам Ливию?

Итальянская социалистическая партия заклеймила империалистические устремления итальянской буржуазии и ее республиканских союзников. Однако число социалистов, поддерживавших империалистическую экспансию, все возрастало. В социалистической теории они смогли найти оправдание своей позиции. Энгельс писал по поводу аннексии Алжира Францией, что это исторически прогрессивно, так как Франция экономически более развита, чем Алжир. По той же причине он поддержал в 1846 году войну Соединенных Штатов Америки против Мексики, которую осуждали североамериканские либералы, называя ее войной, развязанной южными рабовладельцами, дабы установить рабство в Техасе и на территориях, отобранных у Мексики. В 1864 году он поддержал аннексию Шлезвиг-Гольштейна Пруссией и Австрией на основании того, что датчане все еще «полудикари».

После смерти Энгельса его друг Эдуард Бернштейн, бывший его ближайшим сотрудником в последние годы жизни, развил идеи социализма в направлении, которое Ленин, Роза Люксембург и левые революционеры Второго Интернационала заклеймили как «ревизионизм». Одной из ревизионистских доктрин Бернштейна было утверждение, что в войнах между странами, находящимися на разных ступенях экономического развития, «более высокая цивилизация имеет право на большее» и что «дикари могут лишь условно претендовать на землю, которую занимают».

В отличие от Энгельса Марксу был присущ сентиментальный гуманизм, который заставлял его сочувствовать и поддерживать угнетенных, обрекаемых на уничтожение более передовыми и развитыми историческими силами. Он осуждал «чистки» в горной Шотландии и выселение «храбрых гэлов» из их домов, проводимое герцогиней Сазерлендской. Он гневно клеймил политику британского империализма в Индии и Китае во время индийского восстания и «опиумной войны». В двух случаях это вызвало у него несколько едких замечаний в том смысле, что любой, кто помешает империалистическому британскому владычеству, сделает доброе дело. Империалисты в Итальянской социалистической партии ухватились за эти цитаты. Они утверждали, что Италия представляет собой «пролетарскую» нацию, которую угнетают богатые капиталистические нации, Британия и Франция, не дающие их стране получить свою долю африканских колоний. Захватив Ливию и опередив британцев или французов, Италия тем самым освободит Северную Африку и Средиземноморье от гнета британского и французского империализма.

Однако редактор «Ла лотта ди классе», который последние два года яростно нападал в своей газете на национализм и патриотизм, будучи в оппозиции ливийской войне, решительно поддерживал настроенное против агрессии большинство социалистов. В последующие годы это весьма смущало его фашистских соратников. Маргерита Сарфатти писала, что, в то время как она и многие другие социалисты, «будучи… жертвами идеалистических заблуждений», были против войны «принципиально, как против акта насилия», Муссолини «не испытывал суеверного ужаса перед войной как таковой. Он был противником ливийской войны исключительно из соображений политической стратегии». Де Беньяк настаивает на этом еще резче. Но это совершенно извращает точку зрения, которой придерживался Муссолини в 1911 году.

Руководство социалистической партии без особого энтузиазма призвало к всеобщей забастовке под лозунгами протеста против войны. Особенно это касалось железнодорожников, так как необходимо было предотвратить доставку войск к портам, откуда они должны отплывать в Ливию. В большинстве районов страны стачка была безрезультатной, так как слишком большой процент пролетариата поддерживал эту войну. Однако в красной Романье все прошло удачно.

На собрании лидеров социалистов Романьи, состоявшемся в Форли для обсуждения плана действий, Муссолини предложил призвать рабочих взорвать железнодорожные пути, потому что только этот способ эффективно предотвратит перевозку войск. Но собрание отвергло его предложение. Тогда Муссолини обратился с этим же предложением к собравшимся на митинг на городской площади в Форли 24 сентября. Он говорил около часа, призывая рабочих взорвать железную дорогу. Его сторонники, находившиеся в толпе, бурно аплодировали и кричали: «Да здравствует всеобщая стачка! Долой войну!» На этом митинге выступили еще два влиятельных в Романье революционера. Одним из них был Пьетро Ненни, который спустя 35 лет на выборах 1948 года убедил социалистическую партию выступить единым фронтом с коммунистами и в результате вызвал кризис в парламентской лейбористской партии Британии.[1]1
  37 членов парламента, представлявшие левое крыло британской партии лейбористов, пожелали ему успеха на выборах. Это рассердило британское лейбористское правительство, которое вело антикоммунистическую и проамериканскую политику. Подписавшие «телеграмму Ненни» должны были либо выйти из партии, либо отозвать свою подпись.


[Закрыть] Другим был профсоюзный лидер Аурелио Лолли.

Французская и британская пресса осудила итальянское вторжение в Ливию. То же сделали газеты Германии, союзника Италии по Тройственному союзу. В Австрии, втором ее союзнике, министры, парламент и пресса хранили грозное молчание. Но иностранные протесты были не слишком громкими, так что итальянское правительство сделало из этого правильный вывод: великие державы останутся нейтральными и вмешиваться не будут. Только международное социалистическое движение безоговорочно заклеймило итальянскую агрессию, но итальянский пролетариат на это не откликнулся. Римский корреспондент лондонской «Тайме» писал 3 октября, что сначала в Италии войну встретили без энтузиазма, но, когда она начала набирать силу, общественное мнение переменилось. «Крики протеста социалистов имели очень малое значение или вовсе никакого. Провал антивоенных демонстраций лишь подчеркнул до сих пор царящий в Италии патриотизм».

Муссолини известил читателей «Ла лотта ди классе», что для понимания неудачи их попытки остановить войну им следует изучать сочинения Маркса. Народ одурачен патриотической пропагандой газетчиков и церкви, ибо священники, вчера еще противившиеся объединению Италии, сегодня стали самыми рьяными патриотами.

* * *

Произошло примирение между Квириналом (королевским дворцом) и Ватиканом в результате того, что оба находятся на службе у Банка Италии.

В течение трех недель власти не предпринимали никаких действий против Муссолини, но наконец 14 октября, когда он завтракал в кафе «Гарибальди» в Форли, полиция арестовала его. Ненни и Лолли были арестованы двумя часами раньше. 18 ноября они предстали перед судом. Муссолини был обвинен в подстрекательстве народа к насилию, прозвучавшем в его речи 24. сентября.

После речи адвоката, когда его спросили, хочет ли он что-нибудь добавить к сказанному, Муссолини воскликнул: «Если вы сочтете меня невиновным, я буду доволен, но если вы объявите меня виновным, я буду польщен». Суд признал его и его коллег виновными. 23 ноября Ненни был приговорен к одному году и пятнадцати дням пребывания в тюрьме, а также штрафу в пятьсот лир. Муссолини – к одному году тюрьмы, а Лолли – к шести месяцам тюрьмы и штрафу в триста лир.

Они подали на апелляцию, которая была рассмотрена апелляционным судом Болоньи в феврале 1912 года. Апелляционный суд оставил обвинение в силе, но смягчил приговор Ненни до шести с половиной месяцев тюремного заключения, Муссолини – до пяти с половиной и Лолли – до четырех с половиной. Так как при этом было учтено время, проведенное ими в тюрьме, то Муссолини вышел на свободу 12 марта 1912 года.

Как и многие другие политзаключенные тех лет, во время пребывания в тюрьме он писал. В 28 лет он написал автобиографию, озаглавленную: «Моя жизнь с 29 июля 1883 года до 23 ноября 1911 года». Она была написана по настоянию его сторонников-социалистов. В автобиографии он показал себя яростным, непримиримым революционером-вождем, ведущим войну с обществом. Он описывал, как обращались с ним в школе священники, свое исключение за нападение на другого школьника с ножом, бродяжничество по Швейцарии, стычки с полицией и отбывание сроков в тюрьме, а также многочисленные любовные связи: в Форлимпополи в возрасте 16 лет, в Швейцарии четырьмя годами позже, в Толмец-цо в 1907 году. Он называл настоящие имена своих любовниц, а фамилии обозначал одной буквой: Витторина X. в Форлимпополи, Джулия Ф. в Гвалтьери, Элеонора X. в Женеве, Луиджия X. в Толмеццо, но давал такие точные описания этих женщин, что их легко можно было установить. Он считал, что почти все женщины, за которыми он ухаживал, безумно в него влюблялись, однако упоминал, и ряд своих неудач. На протяжении всей жизни Муссолини почти не делал попыток скрыть свои поражения, правда, всегда старался найти им благовидное объяснение. В автобиографии 1911 года он пишет, что встретил однажды на улице хорошенькую девушку и пошел за ней, но она его отвергла. Он выяснил, кто она, и стал писать ей любовные письма, но она не отвечала. В конце концов он вынужден был признать неудачу, но его уверенность в себе это не подорвало. Он с удовлетворением узнал, что девушка сохранила его любовные послания, и вскоре увлекся другой. Зимой 1899–1900 годов он посетил бордель в Форлимпополи. Он описывает, как проститутка села к нему на колени и поцеловала его и он заплатил ей 50 центов за то, чтобы лишиться невинности.

В одном месте автобиографии, которое часто цитируют, он рассказывает, что увлекся девушкой по имени Вирджиния Б., которая жила по соседству с ним в деревушке Вера-но-ди-Коста. Однажды летом 1901 года, когда почти все жители деревни отправились в церковь послушать заезжего проповедника, он вошел в дом Вирджинии и застал ее одну. Затолкав ее в угол за дверью, он овладел ею. Девушка рыдала и ругала его, говоря, что он лишил ее чести. «Может, и лишил, – пишет Муссолини, – но при чем тут честь?» Далее он добавляет, что его связь с Вирджинией длилась три месяца, а потом он с ней порвал и завел роман с другой девушкой, Венецией П. Этот отрывок часто приводят, чтобы показать бессердечие Муссолини. Но он вовсе не пишет о том, что Вирджиния была беспутной, наоборот, он называет ее «благоразумной» и «великодушной». Он рассказывает все как социалист, революционер, вольнодумец, стремясь подчеркнуть пустоту нравоучений священников и обывательской буржуазной морали, которые считают, что женщина теряет честь, если занимается любовью с мужчиной вне брака.

Эти взгляды сильно отличаются от взглядов на взаимоотношения мужчин и женщин немецкого социалиста из среднего сословия, интеллектуала Карла Маркса, жившего в викторианском Лондоне, революционера по своим политическим воззрениям и буржуа, пусть обедневшего, по своему образу жизни. Он отправлялся на Примроуз-Хилл на пикник с женой-аристократкой Женни фон Вестфален и детьми, корзину с едой несла служанка, Хелена Демут. А вечером, по возвращении домой, Маркс спал с Хеленой, но связь эту скрывал так тщательно, что на протяжении многих лет только ближайший его друг, Энгельс, знал о том, что Маркс – отец незаконнорожденного сына Хелены. Но Муссолини не был немецким обывателем викторианской эпохи, он был сердитым молодым человеком из Романьи на заре XX века.

Муссолини заканчивает отчет о своих любовных делах заявлением, что, после того как отбурлили его юношеские страсти, он полюбил Рашель и любит ее как никакую другую из встреченных ранее женщин. Однако, подробно описывая свои романы, и связи до помолвки с Рашелью, он ни словом не упоминает о Фернанде Осе Фачинелли и Иде Ирене Дальцер, рассказывая о своем семимесячном пребывании в Тренто. Он не хочет, чтобы Рашель читала о любовницах, бывших у него после того, как он попросил ее жить с ним.

На одну красивую женщину Муссолини не произвел впечатления. «Он никакой не марксист и даже не настоящийсоциалист, – написала о нем любовница Косты Анна Кулешова. – И склад ума у него не как у научного социалиста. Его нельзя назвать и настоящим политиком. Он сентиментальный стихоплет, начитавшийся Ницше». Она не подозревала, что сентиментальный стихоплет превращается в ловкого и безжалостного политика.

Рисуя в автобиографии свой образ, Муссолини рассчитывал произвести впечатление на читателей-социалистов. Однако это лишь половина правды. Он показывал себя таким, каким был несколько лет назад. Он дал достоверный портрет девятнадцатилетнего революционера из Романьи, бродяги-анархиста, странствовавшего по Швейцарии. Но он не раскрыл того, как этот бродяга-анархист стал в 28 лет восходящим честолюбивым левым политиком, который, несомненно, сознавал, насколько полезной его карьере будет вера читателей в то, что он остался прежним.

Через два дня после того как Муссолини был выпущен из тюрьмы, какой-то анархист попытался убить короля Виктора Эммануила III. Депутация от всех партий Палаты депутатов, включая лидеров социалистов Леонидо Биссолати, Анжело Кабрини, Ивано Бономи, отправилась в Квиринал выразить радость по поводу неудачного покушения. Муссолини в «Ла лотта ди классе» ославил этих трех социалистов, явно надеявшихся в будущем войти в королевское правительство. Он писал, что, хотя социалистическая партия справедливо отказалась от убийства как политического орудия, это не повод для ее парламентских представителей сливаться в едином хвалебном хоре с монархистами. 20 апреля он напечатал в «Ла лотта ди классе» статью о том, что собирается в июле, на ежегодном общенациональном конгрессе Итальянской социалистической партии, предложить резолюцию об исключении из ее рядов правых парламентских лидеров за их «реформистскую» политику классового сотрудничества и отказ от революционной борьбы.

Конгресс открылся 7 июля в Реджо-нель-Эмилия, в театре «Ариосто». На второй день Муссолини предложил свою резолюцию. После привычных тягучих и уклончивых речей партийных лидеров его энергичная и ясная речь буквально наэлектризовала делегатов. Он говорил короткими, напористыми фразами, подчеркивая суть каждого тезиса рубящими взмахами правой руки. Он сказал, что предоставления всеобщего избирательного права недостаточно для обеспечения победы пролетариата. Революционные действия все равно необходимы. Он закончил свое выступление, заявив, что Биссолати, Кабрини и Бономи, если хотят, могут отправляться хоть в Квиринал, хоть в Ватикан, но социалистическая партия не хочет видеть их в своих рядах ни сегодня, ни завтра… никогда. Предложенная им резолюция об их исключении была принята 12 566 голосами против 5633 при 2027 воздержавшихся.

Далее конгресс выбрал из видных левых новый исполнительный комитет. В него вошли Муссолини и Анжелика Балабанова, которая поселилась в Италии и стала активно работать в Итальянской социалистической партии. Биссолати и Бономи образовали новую независимую социалистическую партию с более умеренной, «реформистской» политикой, ратуя за политические реформы, а не яростную революцию.

Речь Муссолини и победа левых на конгрессе вызвали бурную реакцию не только в Италии, но и в международном социалистическом движении. Ленин, живший тогда в Вене, написал об этом в газете «Правда», которую начал издавать за четыре месяца до этих событий. В номере за 28 июля он выражает радость по поводу революционного пути, избранного конгрессом Итальянской социалистической партии. Муссолини особенно был польщен похвалой, пришедшей из Парижа от Киприани. В интервью газете французских социалистов «Юманите» Киприани заявил, что триумф левых в Реджо-нель-Эмилия – это заслуга одного человека: Муссолини. «Мне очень нравится этот человек. Его революционные воззрения совпадают с моими». Муссолини перепечатал это интервью Киприани в «Ла лотта ди классе».