Текст книги "Апокалипсис Нонетот, или Первый среди сиквелов"

Автор книги: Джаспер Ффорде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Глава 30
Теперь зима

Одной из величайших бесполезных трат денег в последние годы был «противокарный щит», призванный оградить человечество (или по самой меньшей мере Британию) от не в меру усердного божества, жаждущего очистить население от греха. Изначально финансируемый канцлером Хоули Ганом проект был остановлен после его бесславного падения. Замороженная, но не забытая сеть передающих башен по-прежнему лежала, разбросанная по всей стране, молчаливым напоминанием о гановском странном и довольно затратном правлении.

Мама открыла дверь на наш стук и, похоже, слегка удивилась, увидев нас в полном составе. Мы с Лондэном были здесь, как озабоченные родители, разумеется, а Вторник – потому что она единственная была способна разобраться в Майкрофтовой работе, если понадобится.

– Уже время воскресного обеда? – спросила мама.

– Нет, мама. Пятница здесь?

– Пятница? Бога ради, нет! Я не видела его уже больше…

– Все в порядке, ба, – донесся из гостиной знакомый голос, – конспирация больше не нужна.

Это был Пятница – наш Пятница, бурчащий, вонючий, про которого мы еще час назад и помыслить не могли, что он знает слово «конспирация», не говоря уже о способности его произнести. Он изменился. Стал держаться куда более прямо. Возможно, потому, что не волочил ноги при ходьбе и смотрел прямо на нас, когда разговаривал. Несмотря на это, он по-прежнему казался печальным подростковым штампом: прыщи, длинные нечесаные волосы и одежда такая мешковатая, что из ткани, пошедшей на нее, можно было одеть еще троих и еще осталось бы на занавески.

– Почему ты не рассказывал нам, что происходит? – спросила я.

– Вы бы не поняли.

Я пригвоздила его своим лучшим взглядом из серии «сынок, у тебя большие неприятности».

– Ты удивишься, сколько всего я могу понять.

– Ладно. – Он набрал побольше воздуху. – Вы слышали, что Хроностража сейчас использует технологию путешествий во времени на основе почти точного знания, что она изобретена в будущем?

– Принцип я улавливаю, – осторожно ответила я, по-прежнему не понимая, как можно использовать то, что еще не изобретено.

– Как ни странно, – объяснил Пятница, – принцип разумный. Многие вещи происходят только потому, что забавная человеческая склонность к предвзятым мнениям изменяет результат. Проще говоря, если мы убедим себя, что нечто возможно, оно становится таковым. Это называется шредингеровским принципом «Ночной лихорадки».

– Не понимаю.

– Это несложно. Если ты отправляешься смотреть «Лихорадку субботнего вечера», [68]68
  «Лихорадка субботнего вечера» (1977) – фильм Джона Бедэма с Джоном Траволтой в главной роли.


[Закрыть]ожидая словить кайф, то все будет зашибись. Однако если ты рассчитываешь увидеть какую-нибудь фигню, то тоже так и будет. Таким образом, «Лихорадка субботнего вечера» может существовать в двух взаимно противоположных состояниях одновременно, исключительно за счет веса наших ожиданий. Из этого принципа мы можем логически вывести, что любыми противоположными состояниями можно управлять посредством человеческих ожиданий – даже, как в случае с ретродефицитной инженерией, применением в настоящем времени технологии, изобретенной в будущем.

– По-моему, я понимаю, – сказал Лондэн. – Это работает в отношении любого фильма с Джоном Траволтой?

– Только с теми, где наличествует актерская игра, – ответил Пятница, – типа «Криминального чтива» или «Без лица». «Поле битвы – Земля» не катит, потому что фильм дрянь независимо от того, насколько ты собираешься его полюбить, а «Достать коротышку» не годится, потому что на тебя будут сильно давить, чтобы он тебе не понравился независимо от любых предвзятых мнений.

– Красивый принцип, – с восхищением сказала я. – Твой?

– К сожалению, нет, – улыбнулся Пятница. – Как бы мне ни хотелось его присвоить, честь принадлежит интеллекту, далеко превосходящему мой, – Вторник. Далеко пойдешь, сестренка.

Вторник поежилась от радости, получив комплимент от старшего брата, но реального смысла во всем этом по-прежнему не было.

– Так какое же отношение это имеет к Майкрофту и путешествиям во времени?

– Самое прямое, – ответил Пятница. – Чудовищно сложные технологии, используемые Хроностражей для питания временн ых двигателеи, противоречат одному базовому принципу, лежащему в основе науки: беспорядок всегда остается прежним либо увеличивается. Проще говоря, можно сунуть свинью в машину, чтобы получить сосиску, но нельзя сунуть в машину сосиску, чтобы получить свинью. Это второй закон термодинамики. Одно из самых устойчивых приобретений нашего понимания физического мира. Нельзя повернуть вспять стрелу времени, чтобы сделать что-то неслучившимся – например, вернуть омлет в исходное состояние или отменить историческое событие.

– Рецепт возвратного омлета, – пробормотала я, внезапно припоминая семейный ужин времен истории с «Джен Эйр». – Он писал его на салфетке, а Полли заставила его остановиться. Они еще поспорили – вот так я это помню.

– Правильно, – сказал Пятница. – Рецепт на самом деле был уравнением, показывавшим, как можно изменить второй закон термодинамики, чтобы сделать возможной обратимость стрелы времени. Чтобы можно было распечь пирог с почти захватывающей дух простотой. Рецепт возвратного омлета лежит в основе обращения потока времени – без него путешествий во времени не существует!

– То есть, – медленно произнесла я, – вся способность Хроностражи передвигаться во времени зиждется на обретении ими рецепта?

– В том-то и дело, мам.

– Так где же он? – спросил Лондэн. – С точки зрения логики он должен все еще существовать, или вероятность путешествий во времени падает до нуля. Поскольку твое будущее «я» всего двадцать минут назад заглянуло к нам с завуалированными угрозами, остается шанс, что он будет открыт за некоторое время до Конца Времен – где-то в течение ближайших сорока восьми часов.

– Верно, – сказал Пятница. – Этим-то мы с Полли и занимались последние две недели – пытались найти, куда Майкрофт его положил. Как только я получу рецепт, я смогу его уничтожить: вероятность путешествий во времени падает до нуля, и для Хроностражи звучит «Спокойной ночи, Вена». [69]69
  «Спокойной ночи, Вена!» – музыкальная мелодрама Г. Уилкокса (1932), а также сольный альбом Ринго Старра (1974).


[Закрыть]

– Зачем это тебе?

– Чем меньше ты знаешь, мам, тем лучше.

– Говорят, ты опасный исторический фундаменталист, – добавила я осторожно, – временной террорист.

– Им и положено так говорить. С тем Пятницей, с которым ты общалась, все в порядке. Он выполняет приказы, но не знает того, что знаю я. Если бы знал, сам бы пытался уничтожить рецепт, так же как я. Стандартная Историческая Линия – чушь собачья, они всего лишь пытаются защитить свои дутые темпоральные кресла.

– Откуда ты знаешь?

– Я становлюсь генеральным директором в тридцать шесть. За год до пенсии, в семьдесят восемь, меня вводят в Звездную палату Хроностражи – правящую элиту. И вот там я узнаю нечто столь ужасное, что, если это станет достоянием общественности, контора накроется в одно мгновение. А временной бизнес приносит минимум шестьсот миллиардов в год.

Пятница кивнул и перевел дух.

– Кто-нибудь заметил, что короткие периоды внимания порождают у населения определенную вялость?

– А то, – отозвалась я, закатывая глаза и думая о бесконечном падении Читометра. – Никто больше не читает книг – предпочитают отупляющее созерцание легкоусвояемого телемусора и сплетни про знаменитостей.

– Именно, – подхватил Пятница. – Дальновидность размылась. Мы не способны заглянуть дальше чем на полгода вперед, краткосрочность, как по волшебству, отодвигает нашу цель. Но дело в том, что так быть не должно – тому есть причина. Временн ые двигатели не просто потребляют огромные количества энергии – они работают от времени. Не в смысле пунктуальности, а от самого времени. Временной скачок даже на несколько минут требует бесконечно малого количества отвлеченного понятия. Не твердого вещества времени, но мягкого, за счет которого факты прочно держатся в маленьком коконе длящегося события – Настоящем.

– О-о-о-ох! – выдохнула Вторник, первой уловившая суть. – Они подтачивали Настоящее!

– Именно, сестренка. – Пятница откинул волосы со лба. – Короткое Настоящее есть прямой результат бездумного хищничества Временн ой промышленности. Если Хроностража продолжит в том же духе, через несколько лет Настоящего вообще не останется и мир погрузится в темную эпоху вечной неопределенности.

– Хочешь сказать, что телевидение станет еще хуже?! – спросил Лондэн.

– Гораздо хуже, – мрачно ответил Пятница. – При нынешнем уровне эрозии Настоящего через год «Самаритянин отдает почку» будет считаться вершиной научной эрудиции. Но легкоусвояемое телевидение не причина – оно следствие. Короткое Настоящее также провоцирует постепенный коллапс долгосрочного планирования, и человечество будет медленно загонять себя в нисходящую спираль беззаботного своекорыстия и краткосрочного мгновенного удовлетворения.

Мы переваривали услышанное в мрачном молчании. Теперь мы все поняли. Короткие периоды внимания, общее чувство неудовлетворенности, ни терпимости, ни уважения, ни правил. Краткосрочность. Неудивительно, что мы наблюдали свободное падение Потусторонних рейтингов чтения. Короткому Настоящему ненавистны книги; они требовали слишком много мыслительных усилий при недостаточном удовлетворении. Это вернуло нас к необходимости срочно отыскать рецепт, где бы он ни находился: без возвратного омлета не будет ни путешествий во времени, ни хищнического разграбления Настоящего и мы сможем смотреть в более светлое будущее долгосрочной мысли – и больше читать. Все просто.

– Не следует ли вынести это на всенародное обсуждение? – спросил Лондэн.

– И чего мы этим добьемся, пап? Хроностраже не придется опровергать, что сокращение Настоящего вызвано людьми, – им достаточно будет посеять сомнение. Они всегда будут отрицать Короткое Настоящее, а дебаты сделаются такими долгими и нудными, что к моменту осознания проблемы нам уже попросту ничего не захочется с этим делать. Вопрос не для обсуждения – Хроностража не должна заполучить этот рецепт. Я ставлю на это свою карьеру. И поверьте, это была бы блестящая карьера.

После речи Пятницы воцарилось молчание. Разумеется, мы все понимали, что он прав, но я также думала, как я им горжусь и как приятно слышать такое красноречие и нравственно ясные слова от неряшливого и растрепанного существа, которое к тому же носит футболку с надписью «Уэйн Скунс – говнюк».

– Если бы только Майкрофт был жив, – вздохнула Полли, нарушая молчание, – можно было бы спросить его, куда он положил этот рецепт.

И тут до меня дошло.

– Тетя, – сказала я, – пойдем со мной. Пятница, ты тоже.

Уже смеркалось, и последние лучи вечернего света били в пыльные окна Майкрофтовой мастерской. В сумерках она казалась почему-то еще более ветхой.

– Сколько воспоминаний! – вздохнула Полли, ковыляя по бетонному полу под руку с Пятницей. – Какая жизнь! Действительно, какая жизнь. Я не была здесь с тех пор, как он… Вы понимаете.

– Не пугайся, – сказала я ей, – но я видела Майкрофта здесь дважды за последние два дня. Он вернулся сообщить нам о чем-то, и до сих пор я понятия не имела о чем. Полли?

Она уставилась в сумрачную пустоту мастерской, и глаза ее наполнились слезами. Я проследила за ее взглядом и, когда глаза мои привыкли к полумраку, тоже его увидела. Плотность у Майкрофта была низкая, цвет, казалось, вытек из его тела. Он едва присутствовал.

– Привет, Поль, – негромко пророкотал он, улыбаясь, – ты просто сияешь!

– Ох, Крофти! – прошептала она. – Ты такой выдумщик! Я трясущаяся развалина, которой пора на свалку. Но я так по тебе скучала!

– Майкрофт, – почтительно шепнула я, – не хочу отрывать тебя от жены, но время дорого. Я знаю, зачем ты вернулся.

– То есть это не Фаркитт и не стулья?

– Нет, это из-за рецепта возвратного омлета.

– Нам нужно знать, – добавила Полли, – где ты его оставил.

– И это все? – рассмеялся Майкрофт. – Боже мой… Я положил его в карман пиджака!

Он начал таять, и голос его звучал гулко и пусто. Его послежизнь почти закончилась.

– А потом?

Он еще потускнел – я опасалась, что, если моргну, он пропадет совсем.

– Какого пиджака, милый? – спросила Полли.

– Того, что ты подарила мне на Рождество, – донесся потусторонний шепот. – Синего… в крупную клетку.

– Крофти?

Но он исчез. Мы с Пятницей метнулись поддержать Полли, у которой подогнулись колени.

– Черт! – воскликнул Пятница. – Когда он появится в следующий раз?

– Не появится, – ответила я. – Это все.

– Тогда мы ничуть не ближе к разгадке. Я перерыл всю его одежду – нет в его шкафу пиджака в синюю клетку.

– И это вполне закономерно, – сказала Полли. Ее глаза блестели от слез. – Он оставил пиджак на «Геспере». Я в то время его бранила, а теперь понимаю, зачем он это сделал.

– Мам, ты что-нибудь понимаешь?

– Да, – улыбнулась я. – Это там, где Хроностража его не достанет. В тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, прежде чем с помощью Прозопортала отправить Полли в «Как облако бродил я, одинокий», Майкрофт испытал его на себе. Пиджак ровно там, где он его оставил, – в зубах атлантического шторма внутри стихотворения Генри Лонгфелло «Крушение „Геспера“». [70]70
  Здесь наблюдается авторский ляп: в романе «Дело Джен» Майкрофт оставляет пиджак в «Сказании о Старом Мореходе» Сэмюэла Кольриджа.


[Закрыть]

– В Книгомирье?

– Именно, – ответила я, – и ничто, повторяю, ничто не заставит меня вернуться туда. Через два дня Хроностражи не станет, и начнется медленное восстановление Настоящего. Ты молодец, Душистый Горошек.

– Спасибо, мам, но, пожалуйста, не называй меня Душистым Горошком.

Глава 31
Как потратить Запас глупости

Первый исполненный осознанной мудрости коренной поворот в политике Партии здравого смысла заключался в отказе от плановых заданий, сводных таблиц и попыток перевести сложные человеческие проблемы в цифры на графике, с которыми можно быстро и легко разобраться путем «инициатив». Заявляя, что важные конторы типа Министерства здравоохранения должны сосредоточиваться на «заботе», а не на «администрировании», Партия здравого смысла продавила закон, суть которого звучала так: «Если нам потребовалось десять лет, чтобы залезть в дерьмо, то, чтобы выбраться оттуда, нам потребуется двадцать лет – и этот путь начинается сейчас».

Мы остались у мамы на ужин, хотя под «ужином» в данном контексте подразумевался случайный набор пищевых продуктов, побросанных в произвольном порядке в большую кастрюлю и варившихся ровно столько, сколько нужно, чтобы вкус ушел и не вернулся. Из-за этого мы пропустили «Обращение» Редмонда Почтаара, но не особенно обеспокоились этим, поскольку предыдущее обращение, подобно всем прочим, было невероятно скучное, но умное и жизненно важное. Как же здорово было снова разговаривать с Пятницей на равных! Я и забыла, какой он на самом деле славный. Не теряя времени, он объяснил мне, что ему придется оставаться под прикрытием ленивого олуха, пока Хроностража не прекратит операции, – это означало, что мне не стоит даже пытаться будить его до полудня, а то и до двух пополудни в выходные.

– Как удобно, – заметила я.

Вторник, уже некоторое время предававшаяся размышлениям, наконец спросила:

– А разве Хроностража не может отправиться назад в тот промежуток времени, когда дедушка Майкрофт уже написал рецепт, но еще не оставил его на «Геспере»?

– Не волнуйся, – подмигнул Пятница, – это всего двадцать восемь минут, и старший я прикрыл их на том конце. От нас требуется только позаботиться, чтобы рецепт оставался в «Крушении „Геспера“». Мы можем выиграть эту битву исключительно за счет бездействия, что меня как подростка вполне устраивает.

Только по пути домой я внезапно вспомнила о Дженни.

– О боже! – в панике воскликнула я. – Мы оставили Дженни дома одну!

Лондэн взял меня за руку, сжал ее, и я почувствовала, как мне на плечо легла рука Пятницы.

– Все в порядке, милая, успокойся. Мы оставили ее с миссис Боллуан-Котл.

Я нахмурилась.

– Нет, не оставили. Ты сказал, что она строила палаточный лагерь на чердаке. Вышли мы сразу же. Как мы могли забыть?

– Любимая, – глубоко вздохнул Лондэн, – Дженни не существует.

– Что ты говоришь?! – Я даже подавилась от подобной глупости. – Разумеется, Дженни существует!

– Папа прав, – успокаивающе произнес Пятница. – Дженни никогда не было.

– Но я же помню ее…

– Это Аорнида, мам, – внесла свою лепту Вторник. – Она наградила тебя этой навязчивой идеей семь лет назад, и нам не удается от нее избавиться.

Меня охватила паника.

– Не понимаю… Я же помню про нее все! Ее смех, каникулы, тот раз, когда она свалилась с велосипеда и сломала руку, ее рождение – вообще все!

– Это Аорнида так тебе отомстила, – сказал Лондэн. – Когда она не сумела стереть из твоей памяти меня, она оставила тебе Дженни, за что и мотает свой тридцатилетний срок.

– Сука! – взревела я. – Я убью ее за это!

– Выбирай выражения, мам, – подала голос Вторник, – мне же всего двенадцать. Кроме того, даже если ты ее убьешь, мы подозреваем, Дженни останется при тебе.

– О ч-черт! – Соображение постепенно вытесняло смятение и ярость. – Так вот почему она никогда не появляется за столом!

– Мы делаем вид, что Дженни существует, дабы минимизировать вероятность приступа, – пояснил Лондэн. – Вот почему мы сохраняем ее комнату как есть, и вот почему ты натыкаешься на ее вещи по всему дому – это чтобы, оставшись одна, ты не впадала в панику, что потеряла дочь.

– Злобная маленькая корова! – пробормотала я, потирая лицо. – Но теперь, когда я знаю, мы можем что-то с этим поделать.

– Все не так просто, любимая, – отозвался Лондэн с печалью в голосе. – Аорнида поистине злопамятна. Через несколько минут ты все начисто забудешь и снова будешь уверена, что у тебя есть дочь по имени Дженни.

– То есть, – медленно проговорила я, – я уже так делала?

Мы припарковались у нашего дома, и Лондэн заглушил двигатель. В машине повисло молчание.

– Иногда приступов не бывает по нескольку недель, – негромко произнес Лондэн, – в иные времена случаются по два-три в час.

– Так ты поэтому работаешь дома?

– Да. Мы же не можем допустить, чтобы ты каждый день ходила в школу, рассчитывая забрать дочку, которой нет.

– Значит… ты объяснял мне все это и раньше?

– Много раз, милая.

Я тяжело вздохнула.

– Я чувствую себя законченной кретинкой, – тихо сказала я. – Это первый приступ за сегодня?

– Третий, – ответил Лондэн. – Это была трудная неделя.

Я оглядела своих родных – все они смотрели на меня с такой нежностью и беспокойством о моем благополучии, что я разрыдалась.

– Все в порядке, мам, – сказала Вторник, держа меня за руку, – мы позаботимся о тебе.

– Вы самая лучшая, самая любящая, самая заботливая семья, какая только есть на свете, – произнесла я между всхлипами. – Простите, если я в тягость.

Они дружно велели мне не быть такой дурой. Я велела им не выражаться, и Лондэн выдал мне свой платок промокнуть слезы.

– Итак, – сказала я, вытирая глаза, – как же это работает? Как я перестаю помнить тот факт, что Дженни не существует?

– У нас свои способы. Дженни ночует у Ингрид, годится?

– Годится.

Он наклонился ко мне и поцеловал, потом улыбнулся и обратился к ребятам:

– Давайте, команда, ваш выход.

Пятница сильно ткнул Вторник под ребра. Она взвизгнула.

– Это еще за что?!

– За вредность!

– Я лучше буду врединой, чем тупицей. И более того, «Урановая коза» – фуфло, а Уэйн Скунс не смог бы сыграть на гитаре даже ради спасения собственной жизни!

– Ну-ка повтори!

– А ну прекратите, оба! – раздраженно прикрикнула я. – По-моему, Пятница сегодня доказал, что он не тупица, в этой истории с коротким Настоящим, поэтому просто прекратите. Вот так. Я знаю, бабушка чем-то нас кормила, но не хочет ли кто-нибудь нормальной еды?

– В холодильнике есть пицца, – сказал Лондэн, – можем ее съесть.

Мы вылезли из машины и двинулись к дому под перебранку Пятницы со Вторник.

– Вредина.

– Тупица.

– Вредина.

– Тупица.

– Я сказала прекратить.

Внезапно я кое-что вспомнила.

– Лонд, а где Дженни?

– Ночует у Ингрид.

– Ах да. Опять?

– Эти двое не разлей корыто.

– Да уж, – нахмурилась я, – не разлей корыто.

Безотказэн позвонил за ужином. Это было необычно для него, но не совсем неожиданно. Мы с Колом слиняли из «Акме», будто нашкодившие пятиклассники, так как не хотели, чтобы нам попало за стоимость ковра для майора Оззорнейка, не говоря уже о том, что это заняло у нас обоих весь день и больше мы ничего не сделали.

– Плохо дело, – начал Безотказэн чрезмерно серьезным тоном, к которому прибегал, когда бывал раздражен, расстроен или рассержен.

Вообще-то контрольный пакет в «Акме» принадлежал мне, но исполнительным директором был он, поэтому повседневные операции лежали на нем.

– Мне не кажется, что все настолько плохо, – сказала я, переходя в оборону.

– Ты спятила? – отозвался Безотказэн. – Это катастрофа!

– У нас случались проблемы и пострашнее, – начала раздражаться я. – По-моему, главное – сохранять чувство меры, тебе не кажется?

– Ну да, – ответил он, – но если мы позволим подобным вещам войти в норму, неизвестно, к чему это приведет.

Тут уж я разозлилась.

– Безотказэн, – сказала я, – уймись. Раум пришил Кола к потолку, и если бы Оззорнейк не угостил младшего демона холодной сталью, мы бы оба уже червей кормили.

На том конце провода повисло молчание, потом Безотказэн тихо произнес:

– Я говорю об «Обращении» Почтаара, а ты о чем?

– Ой… неважно. Что он сказал?

– Включи телик и увидишь.

Я попросила Вторник пробежаться по каналам. В эфире СОВА-ТВ шло популярное новостное шоу «Свежий воздух с Тюдором Плеттенложем», и Тюдор, может, не лучший, но определенно самый высокий репортер на телевидении, брал интервью у министра культуры от Партии здравого смысла Вишнавии Йогард.

– …классическое произведение первым превратится в книжное реалити-шоу?

– «Гордость и предубеждение», – торжественно объявила Йогард. – Оно будет переименовано в «Беннеты» и пойдет как сериал в прямом эфире в ваших домашних экземплярах книги уже послезавтра. Действие происходит в чопорной Англии начала девятнадцатого века, в нем участвуют мистер и миссис Беннет и пятеро их дочерей, которым будут даваться задания, а потом голосованием будет решаться, кто должен покинуть дом, один за другим, а победитель получит роль в «Нортенгерском аббатстве», которое в свою очередь подвергнется множеству «интерактивных» изменений.

– То есть Почтаар санкционирует, – медленно проговорил Плеттенлож, – массовое разграбление всего, что дорого литературному миру.

– Не всего, – поправила мисс Йогард, – только книг, принадлежащих перу английских авторов. У нас нет права делать глупости с книгами других народов – они сами могут этим заняться. Но, – продолжала она, – по-моему, «разграбление» слишком сильное слово – мы бы предпочли затуманить вопрос путем использования бессмысленного жаргона, как то «диктуемые рынком изменения» или «улучшения по выбору пользователя». Слишком долго классика оставалась скучной, затянутой и непонятной для людей без университетского образования. Книжные реалити-шоу – шаг вперед, и делают это для нас люди из Интерактивного книжного совета!

– Я правильно расслышала?

– К сожалению, – шепнул Лондэн, стоявший рядом со мной.

– Слишком долго мы страдали под игом сталинистского принципа «единоавторства», – продолжала мисс Йогард, – и в современном мире мы должны стремиться привнести демократию в писательскую работу.

– Мне не кажется, что авторы рассматривают процесс писания как творческий тоталитаризм, – настороженно произнес Плеттенлож. – Но едем дальше. Насколько я понимаю, технология, которая позволит вам изменить сюжет книги, изменит ее навсегда, в каждом существующем экземпляре. Вам не кажется, что было бы разумно оставить оригиналы как есть и написать альтернативные версии?

Йогард покровительственно улыбнулась.

– Если бы мы так поступили, это едва ли сошло бы за глупость, а Партия здравого смысла относится к проблеме Запаса глупости крайне серьезно. Премьер-министр Почтаар поклялся не только сократить текущую прибавку до нуля в течение года, но и сократить всю эмиссию идиотизма на семьдесят процентов к две тысячи двадцатому году. Это требует непопулярных решений, и он сравнил интересы немногочисленных твердолобых элитарных очкастых книжных фанатов с интересами широкой массы избирателей. К тому же идея настолько дурацкая, что потеря одного классического произведения – скажем, «Джен Эйр» – компенсирует глупость всего населения за год. Поскольку можно переписать всю английскую классику по выбору читателя, мы можем безнаказанно делать по-настоящему глупые вещи. Кто знает, возможно, мы дойдем даже до дефицита глупости и тогда сумеем позволить себе брать глупость других народов с огромной выгодой для страны. Мы видим Англию в качестве ведущей державы в дурокомпенсаторной промышленности, и идиотизм этой идеи с легкостью перевесит уничтожение «Ярмарки тщеславия». Все просто.

Я осознала, что так и стою с телефоном в руке.

– Безотказэн, ты здесь?

– Здесь.

– Это ни в какие ворота не лезет. Не мог бы ты узнать что-нибудь об этом так называемом Интерактивном книжном совете? Никогда не слышала о таком. Перезвони мне.

Я снова переключила внимание на телевизор.

– А когда мы лишимся всей классики и Запас глупости снова распухнет, что тогда? – спросил Плеттенлож.

– Ну, – пожала плечами мисс Йогард, – будем переживать неприятности по мере их поступления.

– Прошу прощения за такие слова, – Плеттенлож взглянул поверх очков, – но это самый идиотский кусок неподдельной глупости, когда-либо предпринятый каким-либо правительством где бы то ни было.

– Благодарю вас, – вежливо ответила мисс Йогард. – Я прослежу, чтобы ваш комплимент передали мистеру Почтаару.

Программа была продолжена рассказом о том, как устроена «интерактивная книга». Что-то про «новые технологии» и «дружелюбный сюжет». Это все было фуфло – я поняла, что происходит. За этим стоит сенатор Жлобсворт. Он протолкнул бакстеровский проект интерактивной книги. Хуже того, он планировал это с самого начала – взять хоть громадные вымыслопередающие трубопроводы в «Гордости и предубеждении» и ведущийся в последнее время апгрейд всего творчества Остин. Меня не столько заботило, как им удалось преодолеть мое вето или даже открыть офис в реальном мире, – меня тревожила необходимость попасть в Книгомирье, чтобы остановить принесение всего литературного наследия страны в жертву на алтарь популизма.

Зазвонил телефон. Это был Безотказэн. Я сочинила жалкий и совершенно неубедительный предлог насчет поисков молотка и выскочила в гараж, чтобы Лондэн не слышал разговора.

– Интерактивный книжный совет работает из офиса в Западном Лондоне, – доложил Прост, когда я благополучно угнездилась на газонокосилке. – Он образован месяц назад и способен принимать тысячу звонков одновременно. Однако сама контора немногим больше нашей в «Акме».

– Наверное, они придумали способ переводить звонки единым потоком в Книгомирье, – ответила я. – Уверена, что тысяча миссис Дэнверс будут только счастливы работать в центре обработки звонков, вместо того чтобы шпынять персонажей или разбираться со свирепствующими опечатками.

Я пообещала Безотказэну что-нибудь придумать и повесила трубку. Потом вышла из гаража и с колотящимся сердцем направилась обратно в гостиную. Вот для чего мне требовалось вето – чтобы защищать Книгомирье от поразительно недальновидных решений Совета жанров. Однако все по порядку. Надо связаться с Брэдшоу и выяснить отношение беллетриции к массовому уничтожению литературных сокровищ… Но как? У литтеха так и не дошли руки наладить двустороннюю связь между Книгомирьем и Той Стороной, ведь понадобиться она могла только мне.

– С тобой все в порядке, мам? – спросила Вторник.

– Да, куколка, все в порядке, – ответила я, взъерошивая ей волосы. – Мне просто надо немножко подумать.

Я поднялась в свой кабинет, переделанный из старой кладовки, и села думать. Чем больше я думала, тем хуже казалось положение. Если Совет жанров отменил мое вето и пробил интерактивный вопрос, значит, совершенно не исключено, что они также решат атаковать Торопыгу Глушака и Бульварный роман. Единственная организация, способная управиться с подобными делами, – это беллетриция, но они действуют согласно приказам Главного текстораспределительного управления, каковое, в свою очередь, подконтрольно Совету жанров, поэтому в конечном итоге Жлобсворт командует беллетрицией и может делать с ней все, что захочет.

Я вздохнула, наклонилась вперед, машинально стянула резинку с волос и принялась массировать голову кончиками пальцев. Командор Брэдшоу в жизни не согласится на этот интерактивный мусор и из принципа подаст в отставку, как проделывал уже сотни раз до того. А будь я там, я бы подтвердила свое вето. Это право даровала мне Большая Шишка, а даже Жлобсворт не пойдет против ее воли. Все это было хорошо, за исключением одного: я никогда даже не рассматривала возможность утраты Путеводителя, поэтому так и не выработала аварийной стратегии попадания в Книгомирье без него.

Единственным известным мне человеком, способным проникать туда без книги, была миссис Накадзима, проживавшая на покое в Торнфильд-холле. Бывший агент беллетриции Харрис Твид был навеки сослан На Ту Сторону и без Путеводителя был заперт здесь так же, как я. От бывшего канцлера Хоули Гана, ныне реального и в данный момент зализывающего раны в камере в Пакхерсте, помощи ждать не приходилось, равно как и от единственного из ныне живущих книгошественников Виссена Накрайя. Я снова подумала о командоре Брэдшоу. Он определенно захочет связаться со мной, и человек он весьма изобретательный. Окажись я на его месте, как бы я попробовала связаться с кем-то в реальном мире? Я проверила электронную почту, но ничего не обнаружила, затем проверила, нет ли сообщений на сотовом – нет. Мобильный комментофон, естественно, молчал.

Я откинулась на спинку стула, чтобы лучше соображать, и позволила взгляду бездумно скользить по комнате. За долгую карьеру литтектива я собрала неплохую библиотеку. Основная и второстепенная классика, но сколь-нибудь ценных изданий мало. Я замерла, подумала и принялась рыться на полке, пока не извлекла то, что искала, – один из романов командора Брэдшоу. Разумеется, сочиненный не им, а про него. Их было двадцать три, написанных между 1888 и 1922 годом, и во всех командор Брэдшоу либо охотился на гигантских животных, либо находил затерянные цивилизации, либо заставлял «Джонни-иностранца» прекратить бесчинства в Британской Восточной Африке. Его не переиздавали уже шестьдесят с лишним лет и вовсе не читали больше десяти. Поскольку никто его не читал, он мог в своих собственных книгах говорить все, что угодно, а я смогла бы прочесть то, что он скажет. Но было несколько проблем: во-первых, двадцать три книги читать долго, во-вторых, Главное текстораспределительное управление узнает, если его книги кто-то прочтет, и, в-третьих, это просто односторонняя связь и если он даже оставил сообщение, то никогда не узнает, что прочла его именно я.