Текст книги "Сломанная жизнь (ЛП)"
Автор книги: Дж. П. Барнаби
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Джейми Мэйфилд
Сломанная жизнь
Серия: Истории выживших – 1
Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!
Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения.
Спасибо.
Перевод, обложка и оформление:Роман Градинар
Глава 1
Сердце парня билось о его рёбра, в то время как простыни связывали его, обвиваясь хлопковыми кусками вокруг его дрожащих рук и ног. Горячее дыхание вырывалось из его лёгких резкими рывками, пока он боролся с их хваткой и безуспешно пытался держать слепой страх под контролем. Пот лился по его спине в темноте, сдавливая пространство, пока его руки вырывались из ночных оков. Пока он вглядывался в тёмные углы своей комнаты, прошло несколько минут, прежде чем его страх вырос в раскалённую добела ярость. После нападения прошло два года, но ночь за ночью сны продолжали мучить его. Было чудом, что он вообще спал. Даже с курсом таблеток, которые заставляли его пить так называемые врачи, он чувствовал себя ходячим трупом.
Описание подходило очень хорошо, потому что всё внутри него было мёртвым.
Он подавил волну тошноты, которая накрывала его каждое утро, когда заканчивалось действие лекарств, и скинул одеяла. Выглянув в щель между тяжёлыми синими занавесками, он сосредоточился на небе среднего запада за окном. Каждый его день был полон повторений и привычек, которые казались всё более странными. Например, странная игра в русскую рулетку, в которую он играл сам с собой каждое утро, говорила, что если небо голубое, и светит солнце, он сможет найти в себе смелость продержаться ещё один день. Однако, если он видел тёмное и мрачное небо, он переворачивался на бок, лицом к стене, и натягивал одеяло на голову. Его мать неизменно приходила проверять его, больше всего желая поцеловать его в лоб и пригладить взъерошенные ото сна волосы, но никогда не делала этого. Вместо этого она старалась не скорбеть о потере своего сына, а принять сломанного, бесформенного мальчика, оставшегося на его месте.
Резкие лучи солнца заставили его прищуриться, пока он смотрел сквозь щель в занавесках, так что он заставил себя встать. Майка с длинными рукавами прилипла к его телу, пропитавшись потом позднего летнего утра. Парень прижал чистую одежду крепче к своей груди, скользя в тонких носках по сколькому деревянному полу, пробираясь к ванной, чтобы начать свою ежедневную рутину. Всё в его жизни крутилось вокруг рутины. Каждое настроение, каждое действие, практически каждая мысль были под наблюдение и контролем лекарств. Ему хотелось бы всего раз прожить день без ограничивающего страха и боли и снова быть полностью функциональным человеком.
В восемнадцать лет его жизнь закончилась.
Тёмный деревянный пол, тяжёлые плотные занавески, мебель из вишнёвого дерева и тёмно-синее постельное бельё придавали его спальне особую мрачность, так что в смежной ванной всё становилось чуть ярче. Выкрашенная в голубой и персиковый тона, комната была обустроена в теме океана с берегами и ракушками. Этот декор должен был его успокаивать, но нет. Наверное, эту комнату он ненавидел больше всех остальных в доме – его нагота, его отражение, его стыд были там на обозрении, резко подсвеченные энергосберегающими лампочками в приборе над раковиной. Парень включил воду в душе, позволяя ей нагреться до самой высокой температуры, которую можно было вынести, и отошёл назад. Майка с длинными рукавами и спортивные штаны, которые становились ему всё больше с каждой проходящей неделей, упали на пол вместе с нижним бельём и носками. Глядя на стёртый узор на душевой занавеске, чтобы не смотреть на собственное тело, он отодвинул её и встал в ванну.
Пока вода стекала по его волосам и лицу, он видел каждый из своих шрамов, даже с закрытыми глазами. Они были выжжены на его сетчатке, как ужасающая карта его ошибок, и казалось, что даже малейшая передышка от них оставалась за пределами его доступа. Он поднял взгляд и увидел свой шампунь, гель для душа и другие принадлежности, которые аккуратно стояли на полке над головкой душа. Всё было на своих местах – кроме него. У него больше не было места. Он не жил; он не вписывался; он просто существовал. Мочалка царапала ему кожу, пока он мылся с натренированной, отстранённой сноровкой, терпя сильную боль и останавливаясь, когда его кожа становилась только розовой, а не красной. Хоть прошло больше года с тех пор, как его мать нашла его стоящим в душе на коленях, когда он расцарапывал себе кожу, ему не хотелось снова так её пугать. В то утро, всего через пару месяцев после того, как его выпустили из больницы, ему приснился один из самых ярких и реалистичных кошмаров. Когда мать наконец уговорила его выйти из душа, она села с ним на полу в ванной, держа метр расстояния между ними, пока он втирал алоэ в свои испещрённые шрамами конечности. То, с каким напряжением она держала свои руки при себе, вызвало у него внутри какую-то боль. Она так сильно хотела ему помочь, но не могла.
Никто не мог.
Вместо этого она напичкала его транквилизаторами из запасов, которые дал ей его последний психиатр, и рассказывала ему истории из детства, пока он пустым взглядом смотрел в потолок и пытался найти значение в крохотных узорах на штукатурке. Безопасность и невинность, которые он чувствовал в детстве, отобрали у него так, будто их никогда не существовало. Он не говорил об этом матери и молчал, пока она рассказывала, как ему нравилось играть в ванне. Она так сильно старалась связать его снова с тем мальчиком. Несколько психиатров пробовали с ним ту же тактику, пытаясь соединить его с ранними подростковыми годами. Однако, его мать заходила намного дальше, пробуя всё возможное, чтобы помочь своему сыну. Это не работало, и ему хотелось бы обратного, даже если только ради неё. К сожалению для них обоих, фантазии о дайвере в глубоком море или о сумасшедшем учёном, в которых он играл в ванне с пластмассовыми стаканчиками и пузырями, закончились. Тот мальчик был мёртв.
Выключив воду в душе, он протянул руку, схватил с полки полотенце и затянул его за занавеску. В маленькой комнате без окон висел тяжёлый и густой пар, а также запах геля для душа, который почти исчез. Парень провёл мягким полотенцем по своим рукам, ногам и торсу отстранёнными машинальными движениями, но его кожа всё ещё была влажной, когда он отодвинул занавеску в сторону и отчаянно схватился за свою одежду. Он отказывался открывать дверь ванной или даже ждать, пока вентилятор разгонит часть пара. Его майка прилипла к коже, пока он одевался, но только когда всё скрылось, спряталась его покрытая шрамами плоть, он смог вздохнуть полной грудью. Чёрная расчёска тряслась в его руке, пока он приглаживал свои короткие волосы натренированными движениями, не трудясь использовать гель или лак, к чему могли быть привыкшими другие парни его возраста. Это просто не имело значения. Люди при взгляде на него видели только одно: уродливый рваный шрам, который разрезал его лицо от правого уха к середине его горла. Так что то, как он укладывал или не укладывал свои волосы было малозначительно – никто всё равно не смотрел. Его родители думали о пластической операции, но он не выносил мысль о том, чтобы его снова резали, разрывали, обезличивали и трогали чужими руками, даже если это были руки доктора.
Парень оттолкнул эти мысли и начал чистить зубы, глядя в картину над раковиной. Успокаивающая, почти расслабляющая – она стала лучшей частью утренней рутины. Мир и спокойствие были заложены в сложные геометрические формы, заполняющие чёрную лакированную раму. Поначалу, когда приехал домой из больницы, забинтованный и сломленный, он сорвал зеркало со стены в ванной. Когда мать нашла его, он кричал, его руки были почти разодраны, будто уничтожение зеркала уберёт изображение разрушенного лица из его мыслей. До него не дошла идея повестить что-то вместо зеркало. Однако, его матери, единственному человеку, который знал его лучше всех, почему-то показалось, что картина будет смотреться лучше голой бесцветной стены. Она попросила его отца повесить картину, пока сама покупала подходящие к ней аксессуары. Ему понадобилось почти полгода, чтобы понять, что она искала идеальные полотенца и купила маленькое мыло в форме ракушек, потому что не знала, как помочь своему сломанному сыну. Ещё он понял, что она была права; голая стена постоянно напоминала бы, почему исчезло зеркало. Это было бы почти так же плохо, как оставить само зеркало.
Почти.
Оставив полотенце и снятую одежду на полу, парень схватил свой плеер и потрёпанную книгу в мягкой обложке из своей перегруженной прикроватной тумбочки и спустился по ступенькам на кухню. Он практически чувствовал себя ребёнком в своей большой по размеру одежде – в одежде, которая подходила ему всего несколько месяцев назад. Он держался очень близко к перилам, замкнувшись в себе, и остановился внизу, чтобы оглядеться.
– Доброе утро, Аарон, – весело произнёс его отец, но его улыбка померкла, когда Аарон просто кивнул и прошёл мимо стола, за которым сидел пожилой мужчина, расслабленный и погружённый в свою утреннюю рутину. Огромный полированный стол, за которым каждый вечер ужинала вместе его семья, стоял между кухней и открытой гостиной. Аарон был благодарен за этот свободный дизайн, потому что начинал чувствовать клаустрофобию в окружении своей семьи – из-за внимания матери, разочарования отца и возмущения братьев.
Его младшие братья, Аллен и Антони, ещё не спустились. Аарон, Аллен и Антони – их три «отличника», как шутили его родители до того, как первый отличник стал неудачником (прим. в образовательной системе США буква «А» соответствует отличной оценке).
Как любым другим утром выходного дня, его отец пил кофе и читал газету. Его брюки и рубашка были идеально выглажены, галстук аккуратно завязан. Не хватало только пиджака, который висел на спинке его стула, готовый дополнить идеальную картинку, которой был его отец. Джон Даунинг был воплощением стабильности и успеха, что только подчёркивало неспособность его сына справиться с жизнью. Будучи практически слишком красивым, его отец подстригал свои чёрные волосы в удобном и элегантном деловом стиле, и проблески седины – без сомнений вызванные по большей части Аароном – придавали ему изысканный вид.
Однако, его выдавали глаза. Его ясные, ярко-голубые глаза, которые большинство назвало бы добрыми, держали в себе глубокую грусть. Свет, который загорелся при рождении его первого сына, потускнел. Аарон больше не часто смотрел на своего отца, может, даже реже, чем смотрел на кого-либо другого. До того, как его жизнь была так жестоко разрушена в том гараже два года назад, Аарон был копией своего отца. У него был тот же подбородок, тот же нос, те же чёрные волосы и те же голубые глаза. Привлекательный и всеми любимый, Аарон был таким же, как его отец, умный и успешный юрисконсульт компании в Чикаго. Джон Даунинг служил постоянным напоминанием о том, каким мужчиной никогда не станет его сын.
Аарон прислонился к блестящей поверхности кухонной тумбочки и взял банан. Он не был голоден, но еда помогала избежать постоянных споров с матерью из-за потери веса. Хоть он никогда не говорил этого вслух, не важно, ел он или нет, пристёгивал ли ремень безопасности, смотрел ли по сторонам, прежде чем перейти дорогу. Он всё равно был мёртв; какая разница? Это был только вопрос времени, когда его тело всё поймёт, и он наконец обретёт какой-то мир.
Чисто инстинктивно подвинувшись чуть ближе к стене, Аарон слушал громкие шаги своих младших братьев, спускающихся по лестнице. Они оба поприветствовали его быстрым «привет, приятель» и пошли к столу. Стулья загрохотали и начали царапать деревянный пол, пока парни усаживались рядом с отцом. Джон Даунинг начал говорить с Антони о последнем футбольном матче младшего мальчика, и вскоре оба брата смеялись и шутили со своим отцом, в то время как казалось бы забытый Аарон стоял в углу кухни. Только их быстрые тревожные взгляды выдавали тот факт, что про него никогда не забывали.
Больше двух лет всё так и происходит: вежливые кивки, кратчайшие необходимые разговоры. Люди относились к нему как к фарфоровой кукле: одно неверное слово, и он разобьётся. К сожалению, по большей части это была правда. Хоть его младшие братья знали, что с ним произошло – по крайней мере в общих чертах – иногда они говорили то, из-за чего он срывался. Аллен упоминал Джульетту, или Антони говорил, что убьёт его, если он не перестанет щёлкать ручкой. После этого они сами были в ужасе от выскользнувших слов. Конечно, любой человек воспринял бы такие комментарии спокойно, но Аарон был далёк от нормы.
Он стал совершенным незнакомцем для собственной семьи.
В то время, когда мир Аарона изменился, Аллену было четырнадцать, а Антони всего десять. Аарон знал, что пока он ещё восстанавливался в реанимации, его родители усадили братьев и объяснили так много, как могли, учитывая их юный возраст. Аллен по большей части всё понял, но они старались защитить Антони от некоторой ужасной правды. К сожалению, Аарон не мог скрыть все свои шрамы, так что в конце концов Антони напрямую встретился с жестокостью, которая посетила его героя. Когда Аарон только вернулся домой из больницы, младшие мальчики семьи Даунинг просто не поняли, что их старший брат, с которым они играли в догонялки, который водил их в кино и игровые автоматы, стал другим человеком. Он не был весёлым. Он не был лёгким на подъём. Он был напуган и кричал во сне каждую ночь, пугая их до такой степени, что они начали спать в наскоро отремонтированном подвале. Аарон нерешительно предлагал переехать в подвал, но бетонные стены и холодный цементный пол напоминали ему место, куда отвезли его мужчины. Он не мог даже спуститься по ступенькам. К счастью, родители хотели оставить его поближе, чтобы помогать ему.
В любом случае, вскоре они начали давать ему снотворное.
К тому времени, как Аарон пришёл в себя, его мать уже стояла у плиты, доготавливая яичницу. Так как он всегда был таким тихим, ни родители, ни братья не заметили, что последние пятнадцать минут он не обращал внимания ни на что вокруг. Конечно, Аарон часто так делал: полностью отключал своё внимание от внешнего мира. Такие периоды отстранения его пугали. Он был в ужасе от того, что однажды застрянет в собственной голове и больше никогда не найдёт способ выбраться.
Находиться в его голове было очень страшно.
Мишель Даунинг отнесла тарелки с яичницей, беконом и тостами своему мужу и младшим сыновьям за стол. Аарон даже не особо заметил, что она стояла рядом с ним и готовила. Он отвёл взгляд от её напряжённого лица и преждевременной седины в волосах, вызванной именно им. От её миниатюрной фигуры Аарон получил своё маленькое телосложение, но это было одно из немногих сходств между Мишель и её старшим сыном. В то время как Аарон унаследовал чёрные волосы своего отца, как и Антони, у Аллена и его матери были каштановые кудри. Аарон был единственным ребёнком, у которого были голубые глаза отца. У обоих его братьев были карие, как у матери.
Когда-то они были типичной дружной американской семьёй. Джон работал, пока его жена сидела дома и воспитывала их мальчиков. Сейчас младшие сыновья по большей части были предоставлены сами себе, пока мать с трудом заботилась об их раненном старшем брате. Они больше не ездили отдыхать, потому что Аарон плохо переносил перемены. Они редко ходили куда-то ужинать, потому что Аарон ненавидел компании людей. Они по очереди ходили на футбольные матчи Антони или на реслинг Аллена, потому что не хотели оставлять Аарона одного.
Они все просто выживали в темноте, без света на горизонте.
Аарон наблюдал, как его семья тихо разговаривает за едой за столом, и почувствовал укол боли от одиночества. Они были счастливой семьёй, а он был просто фриком, который жил наверху. Физически всё в этом доме осталось прежним, начиная от украшений в виде яблок на кухне и заканчивая широкоэкранным телевизором в гостиной, где они раньше вместе смотрели бейсбол. Он стал другим. Ему больше не было места, хоть его стул и стоял пустым за столом, ожидая. Без лишних слов, он положил неочищенный банан обратно на тумбочку и прошёл мимо стола, где сидела его семья, тайком на него поглядывая. Открыв стеклянную дверь прямо за отцом во главе стола, он вышел на огромную веранду и закрыл дверь за собой. Здесь было лучше, не так душно, и ожиданий меньше. Он сел на один из садовых стульев, глядя на их маленький ухоженный двор, и задумался о том, как ненавидел такие дни, когда не мог просто отключить свои мысли.
Он прищурился от утреннего солнца, когда на веранде к нему присоединилась мать. Краем глаза он видел, что на ней надета большая серая байка, которая, наверное, принадлежала его отцу. Она протянула ему быстрый напиток для завтрака. Он взял стакан, открыл крышку и выпил всё одним большим глотком. Сосед мистер Хэндли вышел на свою веранду, как раз когда Аарон протянул матери пустой стакан. Аарон чувствовал на себе взгляд старика через забор и задумался, слышит ли он, как Аарон кричит по ночам. Он услышал тихий вздох своей матери, когда она потянулась и пригладила чёрную выбившуюся прядь его волос, а он резко отдёрнулся. Он ненавидел тот факт, что не выносил прикосновений даже собственной матери. С видимым усилием, она убрала боль со своего лица, когда он поднял взгляд, но затем развернулась и ушла обратно в дом, не сказав ни слова.
Достав из кармана свой музыкальный плеер и книгу, он устроился на ближайшем шезлонге, игнорируя тучного соседа, и потерялся в чьей—то чужой жизни.
***
Спенсер Томас достал урну из—под раковины и провёл инвентаризацию. Шесть пустых бутылок от пива Сэмюэл Адамс и одна бутылка Джек Дэниелса. Он знал, что бутылка Джек Дэниелса была почти пустой с пьянки на выходных, но от этого ему всё равно было не легче. Ему нужно было поговорить с отцом. С тех пор, как хороший доктор лишил его практики, пьянство стало хуже. Кошмары стали хуже. Их жизнь стала хуже.
Вздохнув, он закрыл дверцу шкафчика и оставил алкогольное кладбище в покое. Пройдут часы, прежде чем его отец выйдет из тёмной пещеры, которую называл спальней, так что Спенсер прошёл по коридору в комнату отдыха. Он взял со стола фотографию своей матери в рамке и посмотрел на её лицо в миллионный раз. Миранда Томас умерла примерно за три месяца до того, как должна была родить сына, которого оставила недоношенным на руках у его отца, Генри. Спенсер слышал истории о своей матери от бабушки и дедушки, и от своей тёти Нелли, но только не от отца. Никому не нужно было говорить, что Спенсер унаследовал свои лохматые каштановые волосы и глубокие карие глаза от неё. Даже его веснушки и бледная кожа были подарком, чтобы он сохранил в себе живой свою мать. От отца он получил маленький подбородок, курносый носи и врождённое отсутствие самоконтроля. Получалось интересное сочетание.
В его кармане завибрировал телефон, когда он опустился на мягкое кожаное кресло перед своим столом. Он достал телефон и проверил дисплей.
НЕЛЛИ: «Взволнован из-за начала учёбы?»
Спенсер улыбнулся, несмотря на растущую тревогу из-за пьянства отца. Тётя Нелли всегда умела поднять ему настроение, даже находясь практически на другом конце страны. Она постоянно участвовала в его жизни, находясь всего в нескольких улицах от него, пока не получила докторскую степень после того, как Спенсер уже повзрослел. Чем больше отдалялся его отец, тем больше Спенсер скучал по сестре своей матери. Всю его жизнь она казалась связью с матерью, которую он никогда не знал.
СПЕНСЕР: «Да, довольно взволнован».
НЕЛЛИ: «Есть время немного поболтать?»
СПЕНСЕР: «Дашь мне 15 минут?»
НЕЛЛИ: «Тебя, малыш, я буду ждать вечно».
СПЕНСЕР: «Я скучаю по тебе».
Спенсер убрал телефон обратно в карман, пока эмоции не взяли над ним верх. Воздух давил на него, когда он вернулся обратно на кухню и встал перед холодильником в поисках того, что можно закинуть в микроволновку, прежде чем зайти в чат с Нелли. Много лет Спенсер и его отец питались едой на вынос из каждого местного ресторана, в котором была доставка, и готовым к употреблению раздельными питанием. Он задумался, как психиатр, значило ли это что-то для его отца – то, что их жизнь напоминала эту еду, разделённую по маленьким пластмассовым контейнерам, и отделённую не только друг от друга, но и от всех остальных. Мысленно возвращаясь назад, Спенсер не мог даже вспомнить, когда последний раз видел своих бабушку и дедушку. Были только он и отец, а отец начал ускользать.
Оставив холодильник в покое, он вспомнил, что у них с прошлого вечера осталась пицца, и открыл дверь. У него были противоречивые чувства насчёт того, что он найдёт её там, где и оставил вчера перед сном. Его ленивая сторона ценила то, что ему не нужно было делать ничего другого, чтобы найти еду, но тот факт, что ничего не исчезло, означал, что его отец снова не ел. Он взял бумажную тарелку из уменьшающейся стопки и положил на неё оставшиеся холодные кусочки пепперони, игнорируя слой загустевшего жира. Удерживая тарелку одной рукой, он наклонился и взял из поддона пепси, чтобы взять с собой в комнату. Его отца никогда не волновало, что он ест наверху. Пока Спенсер никого не убивает, он мог свободно приходить и уходить, как ему захочется.
Когда он проходил мимо, логово и спальня его отца были закрыты, и свет не горел. Его отец с равными шансами мог находиться в любой из комнат, хотя храпа слышно не было. Учитывая количество пустых бутылок в мусоре на кухне, он мог добраться до своей комнаты, но скорее всего заснул во время чтения в логове и просто остался там на диване. У Спенсера не было терпения разбираться, так что он пнул ногой дверь в собственную спальню и поставил свой ланч на стол. Новенький ноутбук, который отец купил ему для колледжа, лежал чистый и красивый на одеяле. Проведя большим пальцем по тачпаду, он увидел, что как раз установились приложения Офиса. Идеально. Он оставил еду на столе и зашёл в свою электронную почту. Дважды кликнув по маленькому зелёному индикатору рядом с именем своей тёти, он открыл окно чата.
СПЕНСЕР: «Привет».
НЕЛЛИ: «Привет, милый. Как ты?»
СПЕНСЕР: «Нормально».
НЕЛЛИ: «Просто нормально? С отцом по—прежнему всё тяжело?»
СПЕНСЕР: «Да».
НЕЛЛИ: «Как Дэвид?»
СПЕНСЕР: «Исчез. Я не говорил с ним с окончания учёбы, но он должен был на этой неделе уехать в Стэнфорд».
НЕЛЛИ: «Вы расстались потому, что он уехал на учёбу?»
СПЕНСЕР: «Поэтому и потому, что мне надоело быть подобием фрика».
НЕЛЛИ: «Что ты имеешь в виду?»
СПЕНСЕР: «Я начинал думать, что моё имя изменилось на «глухой парень», типа «Это мой глухой парень Спенсер»».
НЕЛЛИ: «Это грубо».
СПЕНСЕР: «Да, никакой секс не стоит того, чтобы с этим мириться».
НЕЛЛИ: «Без шуток. Ну, по крайней мере, теперь ты свободен и можешь встретить кого-то в своём университете».
СПЕНСЕР: «Мне не кажется, что это произойдёт».
НЕЛЛИ: «Почему? Ты умный, очаровательный и милый. :-)»
СПЕНСЕР: «Для тебя, может быть. Для всех остальных я отсталый урод, который ничего не слышит».
НЕЛЛИ: «Не говори так».
СПЕНСЕР: «Что насчёт тебя? Подходящая девушка ещё не появилась?»
НЕЛЛИ: «Нет. Я начинаю думать, что восьмая поправка выгнала из Калифорнии всех хороших лесбиянок». (прим. Восьмая конституционная поправка штата Калифорнии, которая действовала на территории Калифорнии и определяла брак как «союз между мужчиной и женщиной», исключая однополый брак).
СПЕНСЕР: «ЛОЛ. Так возвращайся домой. Я скучаю по тебе».
НЕЛЛИ: «Я отправила резюме в пару мест в Чикаго, милый. Я работаю над этим. Я тоже по тебе скучаю. Как твой отец?»
СПЕНСЕР: «По-прежнему».
НЕЛЛИ: «Он справится. Думаю, ему нужно на чём—то сосредоточиться. Как после смерти твоей мамы. У него не было времени развалиться на кусочки, потому что мы заботились о тебе».
СПЕНСЕР: «Я не знаю, что это будет. Мне ведь больше не нужно менять подгузники».
НЕЛЛИ: «Будем надеяться».
Спенсер рассмеялся и откинулся на изголовье кровати. Он скучал по Нелли. По всем намерениям и целям, она была его мамой, и он всегда считал её таковой. Лучшей частью было то, что когда он совершил каминг-аут перед ней в старшей школе, она сделала то же самое и дала ему знать, что он не одинок. Лучше, чем принятие – это было заверение, что кто-то ещё точно знает, что он чувствует, и что он никогда не будет один. Он знал, что с этим ему повезло; большинство детей получали в лучшем случае безразличие.
Они поговорили ещё немного, пока он ел пиццу и старался не дать Нелли понять, какой одинокой стала его жизнь. Находясь в Калифорнии, она могла с таким же успехом быть на другом конце света. Она не могла помочь ему найти друзей, которые его примут. Она не могла объяснить людям, что он говорит так медленно потому, что ничего не слышит, а не потому что он тупой.
Когда Дэвида приставили к нему репетитором, чтобы он мог сдать историю в последний год обучения, он подумал, что, может быть, нашёл кого-то близкого по духу. Дэвид поцеловал его в конце их третьего совместного занятия, и впервые Спенсер почувствовал себя желанным. Этот сон длился около двух месяцев. Два месяца поцелуев и прикосновений, разговоров с помощью чтения по губам, прежде чем Дэвид начал представлять его как «глухого парня», разбивая иллюзии Спенсера о нормальности. Он не был нормальным. Даже когда они целовались, Дэвид выделял свою речь, будто грязным словам нужна была идеальная дикция. Это унижало Спенсера до такой степени, что иногда ему даже не хотелось дрочить, потому что он видел в мыслях издевающееся лицо Дэвида. Его облегчение от их разрыва скрыло потаённые страхи, потому что, конечно же, даже искажённая версия любви Дэвида была лучше, чем ничего, верно?
Спенсер отложил ноутбук в сторону, закрыл глаза и задумался, каково это будет, когда какой-нибудь парень посмотрит мимо его глухоты и увидит на самом деле его.
Глава 2
Аарон сидел молча, ковыряя сэндвич с жареным сыром, когда на кухню прошла его мать, с конвертом в руках. Он увидел, что письмо адресовано ему, но когда пожал плечами, мать открыла конверт вместо него. Съев ещё немного супа, чтобы она видела, он ждал – на удивление не заинтересованный – результаты своих выпускных школьных экзаменов. Отчасти он надеялся, что провалит все предметы, чтобы уклониться от любых дальнейших обсуждений колледжа, но улыбка на лице матери сказала ему обратное. Посмотрев в крайне яркие, сентиментальные глаза мамы, он понял, что она чувствует. По всей справедливости, он должен был умереть в тот вечер в гараже, с Джульеттой, так что тот факт, что ему вообще было что присылать, являлся чудом.
– Я так невероятно горжусь тобой, Аарон. Когда мы решили перевести тебя на домашнее обучение на эти последние два года, я не знала, будешь ли ты когда-нибудь… сможешь ли… но ты смог, – заикаясь произнесла она, а затем протянула ему листок бумаги. Под пафосным логотипом штата был список его достижений. Ему удалось сдать все предметы. По нескольким, например, по английскому, он был уверен, что результаты скорее отражали жалость, чем настоящее качество его работы.
Ему было всё равно.
– Давай... В смысле... Мы можем сводить тебя на ужин, чтобы это отметить? – от обнадёженного и тоскливого выражения её лица вежливый отказ, которым он собирался ответить, умер в его горле. Его загривок горел от стыда, как на летнем солнце. Она так много для него сделала и так мало просила в ответ. Разве он не мог дать ей всего одну вещь? По её лицу казалось, что вся её жизнь зависит от его ответа на вопрос.
Он медленно кивнул.
Его матери удалось сдержать порыв его обнять, но едва ли, и к сожалению, он достиг высшей границы своей адаптации на этот день. Он был благодарен, что она его не обняла, потому что одна из его истерик на кухне просто прекрасно подчеркнула бы день. Для него всё снова начало ухудшаться; он чувствовал это. Некоторые дни были лучше, но в последнее время его депрессия в очередной раз закружила его вниз. Он очень старался не дать ничему выйти из-под контроля, но попытки скрыть глубину своей депрессии от матери стали утомительными. Аарон очень старался не показывать при ней худшие из своих симптом, потому что ей хватало, о чём переживать. Иногда, когда в его голове звучали голоса демонов, он видел, как сильно забота о нём сказывается на ней. В такие моменты ему хотелось найти в себе смелость закончить её боль, и свою, но не находил. Это была ещё одна вещь в его жизни, для которой он не был достаточно мужественным.
– Хорошо, что ж, у Аллена сегодня первое свидание, так что, может быть, завтра вечером, – сказала она, её сияющая улыбка вырвала его из мрачных мыслей. Его немного успокоило то, что Аллен шёл на свидание. Его братьям пришлось со многим справиться, и они наконец могли начать жить отчасти нормальной жизнью, несмотря на своего психически больного брата. Аарон оставил на тарелке больше половины сэндвича, но доел суп, наклоняя тарелку и выпивая его. Он надеялся, что это удовлетворит её почти постоянную необходимость его кормить.
– Мам, я пойду ненадолго прилягу, – сказал ей Аарон, когда она понесла его посуду к тумбочке у раковины. Сочетание всех таблеток и вездесущей душащей депрессии вызывало у Аарона усталость, летаргию. Иногда эта усталость позволяла ему наконец сбежать на несколько часов в сон без сновидений и подремать в полдень. По другим дням он просто беспокойно смотрел в потолок или телевизор, сама мысль о сне ускользала от него.
Это началось как большинство его снов, с той последней репетиции дискуссий. Джульетта была капитаном, но Аарон был лучшим в клубе. Они старались подключить других учеников, так как это было начало четверти, старались их завлечь и посмотреть, кто попадёт в клуб в этом году. Аарон всегда помогал с набором людей, потому что для Джульетты дискуссионный клуб был важен, а Джульетта была важна для Аарона. В тот вечер они выбрали из списка тему эвтаназии. Джульетта была «за», а Аарону досталось «против». Не было важно, как они лично относятся к теме; им всё равно нужно было построить вместе ёмкую, эффективную стратегию для дискуссии. Джульетта объяснила собравшимся ученикам, что добровольная активная эвтаназия заключается в том, что люди решают, хотят ли жить или умереть. Государство не должно ограничивать законом свободную волю людей, если они не травмируют кого-то другого. Отказывать человеку в выборе между тем, чтобы закончить свою боль, и страданиями было несправедливо и жестоко. Это были сильные доводы, и Аарон знал, что спор с ними не принесёт ему никакой пользы. Его объяснения против эвтаназии были на другом уровне. Забирая жизнь у человека, особенно у того, кто терпит неумолимую боль, невозможно узнать, было ли согласие добровольным. Без помощи закона человека со значительным богатством могут убить. Даже предполагая отсутствие нечестной игры, ошибочный диагноз может без необходимости лишить кого-то жизни.
