Текст книги "Любить всем сердцем (ЛП)"
Автор книги: Дж. Б. Солсбери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
– Никто.
– Ее сиськи в этом крошечном бикини говорят об обратном. Она определенно кто-то.
Няня стискивает зубы и заводит машину.
– Она... моя подруга. Ну, не моя. Она подруга моей подруги.
– О, да? Пригласи ее в гости. – Снимаю бейсболку и провожу рукой по волосам. – Мне бы не помешала небольшая физиотерапия.
Она резко поворачивает голову, и я подмигиваю, отчего в ее глазах вспыхивает огонь.
– Поверь мне, Сюзетта не в твоем вкусе.
– Сюзетта. – Я прокручиваю это имя на языке, и мне не нравится ощущение. Но это не значит, что мне не понравится чувствовать ее на своем языке.
– Да, Сюзетта. – Она с ядом выплевывает имя девушки.
Интересно.
– Она тебе не нравится?
Няня вздергивает подбородок, как будто я ее обидел.
– Конечно, нравится. Ну... я имею в виду, не знаю ее достаточно хорошо, чтобы ...
– Так вот почему ты шпионила за ее страничкой в соцсетях, проверяя ее фото в бикини, да? Ты... – показываю в воздухе кавычки, – ...знакомилась с ней.
– А почему тебя это волнует?
– Потому что она горячая штучка. Потому что мне нужно потрахаться. Потому что все, что я делал раньше, чтобы чувствовать себя хорошо, больше не могу делать, вот почему.
– А как насчет музыки?
Открываю рот, чтобы сказать что-нибудь дерьмовое, но слова застывают в горле.
В те времена, когда я сочинял песни, не было лучшего чувства в мире. Я записывал мелодию, набрасывал текст, и от одного этого у меня начинала кружиться голова. Когда песня была закончена, мне казалось, что я создал жизнь. Создание осязаемого, одушевленного чего-то из ничего заставляло меня чувствовать себя Богом. Когда создание музыки перестало вызывать у меня это чувство?
Глава 7.
БЕТАНИ
– Где он?
Я резко распахиваю глаза и вскакиваю в постели.
– Что?
Моргаю, пытаясь сфокусировать зрение в тусклом свете моей спальни, когда Эшли открывает мой шкаф.
– Уайт! – Она исчезает в моем шкафу, пихает мою одежду, а затем топает прочь. – Где этот долбаный мешок дерьма?
– Почему Уайт должен быть здесь? – Я тру глаза и смотрю на часы.
Только пять утра.
Эшли опускается на колени и заглядывает под кровать.
– Он думает, что сможет спрятаться от меня?
– Эш…
– Думает, что может просто ворваться в твою жизнь и использовать тебя для секса, когда захочет! – Она раздвигает шторы, как будто мужчина ростом почти в шесть футов может спрятаться за занавеской.
– Эшли, прекрати!
Она резко оборачивается, все еще одетая в корсет и кожаные штаны, оставшиеся после ночной смены. Эш работает барменом в клубе, и ее смены, как правило, затягиваются в нерабочее время, либо по работе, либо по личным причинам.
– Уайта здесь нет. – Судя по его посту в Instagram вчера вечером он был в камеди-клабе с Сюзеттой. Я выдыхаю и плечи поникают. – Здесь никого нет. Только я.
– Тогда чья гребаная машина на нашем месте? – Она обвиняюще тычет пальцем в окно.
О черт. Как объяснить машину Эшли, не нарушая соглашения? Хм.
– Я иду в управление! Какой-то мудак припарковался на нашем месте. – Она делает шаг, чтобы выскочить из комнаты.
– Подожди! Эш, просто... – Я потираю лицо, пытаясь окончательно проснуться. Вчера вечером работала до полуночи и решила, что Эшли будет отсутствовать всю ночь, поэтому вместо того, чтобы парковаться на гостевой парковке и обходить вокруг комплекса, я заняла наше назначенное место. – Эта моя машина.
Ее черные глаза широко распахиваются.
– Я имею в виду, что одолжила её... наверное. – Я не могу лгать, но говорить правду тоже не вариант.
– У кого?
– У... Бена.
– Бена?
– Пастора Лэнгли.
Я не думаю, что это возможно, но ее глаза становятся еще больше.
– О Боже, – шепчет она.
– Нет, не надо, это не то, что ты думаешь.
– Не могу поверить, что ты мне не сказала.
– Ты же знаешь меня лучше! Ну же!
– Сообщение, за которым последовал телефонный звонок, встреча ранним утром. – Ее взгляд бегает по комнате, пока она последовательно загибает свои пальцы. – Ты называешь его Беном, я чувствую, что ты что-то скрываешь.
– Ты не можешь ошибаться сильнее.
Она подбегает к краю моей кровати.
– Рассказывай мне все. Он хорошо целуется? У него большой...?
– Эшли!
– О! У него большие яйца?
– Фу, что?
В ее глазах появляется мечтательное выражение.
– Я всегда представляла его с огромной мошонкой.
– Ладно, знаешь что? – Я срываю с себя одеяло и иду в ванную, изо всех сил стараясь стереть последние шестьдесят секунд своей жизни. – Не хочу этого слышать. Ты чокнулась.
– Подожди! – Она преследует меня и заходит в ванную прямо за мной. – Ты не шутишь.
Я открываю воду и откидываю с лица спутанные волосы.
– Конечно, не шучу! Пастор Лэнгли мне как брат. И ты это знаешь.
Она прикусывает губу.
– Хм... тогда почему он одолжил тебе эту дурацкую машину?
Повернувшись к ней спиной, я делаю вид, что меняю температуру воды, чтобы не смотреть ей в глаза.
– В автобусе был какой-то жуткий тип, и Эллиот испугалась, поэтому он одолжил машину, чтобы я могла ездить, пока не получу свою.
Звучит правдоподобно.
– Черт возьми, сколько же он зарабатывает, чтобы позволить себе «Лексус»?
– Не знаю, мне все равно. Может кто-то из прихожан ему помог. Ты можешь просто удовлетвориться моими ответами и оставить меня одну в душе?
– Да, – говорит она рассеянно, как будто все еще пытается собрать все воедино. Если бы Эшли тратила вполовину меньше времени на размышления о своей личной жизни, а не на фабрикацию моей, у нее, вероятно, было бы гораздо меньше любовных связей на одну ночь. – Мне все равно надо немного поспать.
Эш закрывает за собой дверь, и я вздыхаю с облегчением.
В душе я выдавливаю большое количество шампуня на ладонь и намыливаю волосы. Нет ничего хуже, чем пахнуть мясом на завтрак, и этот запах почему-то всегда цепляется за волосы. Я не переживаю из-за своего вранья насчет машины. Если бы ещё не переживать из-за отношений с Джесси Ли.
Вчера по дороге домой с его собрания я спросила о его музыке, и все его поведение изменилось. Он не сказал больше ни слова и открыл дверцу, чтобы выйти еще до того, как машина полностью остановилась. Меня тошнило от того, что я невольно обидела его, и в равной степени от того, что его влекло к Сюзетте.
Мои руки застывают в волосах.
Интересно, любит ли ее Уайт?
Если так, буду ли я счастлива за него?
Я подъезжаю к дому Эллиот незадолго до девяти и сижу с работающим двигателем на подъездной дорожке, с телефоном у уха, пока моя мама продолжает говорить о питательной ценности свеклы и о том, что глютен – это яд.
– Ты пробовала эту новую кето-диету, о которой все говорят? – Ее голос звучит заговорщически, и я подумываю о том, чтобы сказать, что ей нужно хобби, помимо увлечений, связанных с едой. – Дебра Эспиноза похудела на этой диете на двадцать фунтов.
Вижу какое-то движение за открытыми шторами Бена. Я представляю, что это Эллиот гадает, какая диснеевская принцесса выпорхнет из двери роскошного автомобиля.
– Почти уверена, что кето-диета – это просто диета Аткинса, которую ты пробовала, когда я училась в начальной школе.
Я нажимаю кнопку – да, кнопку! – чтобы выключить зажигание.
– Я так не думаю. Это что-то новенькое и…
– Прости, что прерываю тебя, мама, но мне пора идти.
– Хорошо, милая. Хорошего дня. Да, и дай мне знать, если получишь весточку от Уайта. – Она нараспев произносит его имя.
Хмурюсь, потому что думаю, что мои родители, возможно, любят Уайта больше, чем я. Даже больше, чем меня.
Оставив сумочку в супер-безопасной машине, я тащусь по подъездной дорожке, зевая благодаря раннему визиту Эшли. Мне необходим кофе. Надеюсь, Бен заварил свежий с утра.
Дважды стучу, толкаю дверь и вхожу внутрь. Нахожу Эллиот за столом на кухне, а Бена, одетого и готового к выходу, наливающего молоко в миску.
– Доброе утро.
– Доброе утро, – говорит Бен и приносит Эллиот ее хлопья.
– Бетани, папочка купил мне пластилин!
– Значит, сегодня мы будем лепить. – Я целую ее голову, покрытую мягкими пушистыми кудрями. – Ммм, хлопья «Лаки Чармс»? Ням. – В кофеварке есть свежий кофейник. Направляюсь туда, и Бен протягивает мне кружку. – Спасибо.
Он опирается бедром о стойку, и я замечаю, что сегодня он одет более небрежно: джинсы, воротник клетчатой рубашки расстегнут.
– Как все прошло с моим братом?
Делаю глоток кофе и уже чувствую себя намного более живой.
– Нормально.
Бен прищуривает один глаз.
– Неужели?
– Да, все хорошо. – Брату не нужны кровавые подробности.
Он хмурится, потом улыбается.
– Отлично. – Проверяет время на микроволновке. – Я лучше пойду.
– Хорошего дня, – говорю я, когда он утыкается носом в щеку Эллиот, заставляя ее хихикать, прежде чем попрощаться.
– И тебе тоже.
Он оставляет нас одних, и я плюхаюсь на сиденье рядом с Эллиот.
– Что ты смотрела сегодня утром?
– «Холодное сердце», – отвечает она сквозь полный рот разноцветного зефира. – Некоторые леди в церкви говорят, что это сатанинское занятие, но папочка говорит, что им нужен урок богословия.
– Дисней не сатана. Это просто глупые разговоры.
– Знаю. – Она пожимает плечами и продолжает запихивать еду в рот.
– Хочешь сегодня соберем паззлы?
Она кивает, с ее губ капает молоко.
Барабаню пальцами по столу, выдерживаю еще секунду и достаю телефон, чтобы проверить страницу Instagram Уайта. Никаких новых постов со вчерашнего вечера. Проверяю у Сюзетты... ничего. Застонав, откладываю телефон и делаю глоток кофе.
Дверь спальни Бена со щелчком открывается, и я напрягаюсь. Мысленно молюсь, чтобы Джесси был в хорошем настроении. Его босые ноги шлепают по деревянному полу. Он входит в одних шортах, которые, уверена, предназначены только для сна и когда проходит мимо меня, я чуть не задыхаюсь при виде его обнаженной кожи. Шорты из мягкого серого хлопка и мешковаты везде, кроме его стройных бедер, где они свисают достаточно низко, чтобы показать верхнюю часть его ягодиц.
Я рада, что он отвернулся, наливая себе кофе и у меня появляется возможность изучить его. Пялюсь на его тело, покрытое чернилами руки до плеч, даже кисти. На спине татуировок нет, но на плечах виднеются выпуклые отметины, шрамы, что заставляет меня задуматься, не попал ли он в аварию. Джесси оборачивается. На животе тоже нет татуировок. Я помню, что на его бедрах чернила были. Даже на икрах имеются разные картинки и слова. Ох, он идет сюда. Я опускаю взгляд и сглатываю нервы, когда мужчина подходит к столу, его бедра оказываются на уровне моих глаз. Не могу не заметить массивную выпуклость, скрытую его шортами.
Крепко зажмуриваюсь, когда он садится напротив Эллиот. Если Джесси и заметил, что я на него пялилась, то достаточно любезен, чтобы не упоминать об этом. Может быть, он сегодня в лучшем настроении и мы проведем наше короткое время вместе без подколов…
– Это дерьмо, которое ты ешь, убьет тебя, – говорит он Эллиот.
У меня отвисает челюсть. Кто говорит такое ребенку?
– Что? – говорит она своим сладким голосом, глядя на свои хлопья так, словно они превратились в дождевых червей.
– Не слушай его.
Эллиот отодвигает свою миску и грустно хмурится.
– Я больше не хочу.
– Ладно, почему бы тебе не пойти посмотреть телевизор? – Я помогаю ей встать, и она сердито смотрит на Джесси, который пожимает плечами и потягивает кофе. – Иди. – Слегка подталкиваю Эллиот в сторону гостиной, и как только она оказывается вне пределов слышимости, резко разворачиваюсь. – Как ты мог сказать ей такое?
Джесси смотрит на меня так, словно я тупица.
– Это правда.
– Говорит парень, который на заднем дворе наполнил банку из-под кофе окурками?
– Это не умоляет истины.
– От хлопьев ещё никто не умер! – Я прикусываю язык, чтобы не сказать что-нибудь еще, потому что все, что выходит из моего рта рядом с этим парнем, заставляет меня выглядеть идиоткой. Иду к раковине, ополаскиваю миску Эллиот и свою кружку, ставлю их в посудомоечную машину и все время чувствую на себе его взгляд. – Что?
– Что «что»?
– Перестань пялиться на меня.
Джесси наклоняет голову, его волосы в потрясающем беспорядке. Как, черт возьми, ему удается просыпаться с таким видом, будто собирается на фотосессию?
– Что посеешь, то пожнешь, няня. – Его взгляд скользит по моему телу от ног до макушки, и мои щеки, должно быть, ярко-красные от осознания того, что он все-таки заметил, как я разглядывала его раньше.
Топаю к нему и сажусь на противоположный конец стола.
– Тебе нечем заняться?
Джесси смотрит на меня со скукой в глазах.
– Неа. Разве что утренним сексом.
Закрываю глаза, на мгновение не могу подобрать нужных слов, но потом нахожу их.
– Пожалуйста, перестань говорить со мной о сексе. Это неуместно.
Медленный изгиб его губ застает меня врасплох.
– Я смущаю тебя, говоря о сексе?
– Э-э, да! Думаю, что это довольно очевидно.
Он наклоняется вперед, наклоняя свое тело ко мне, и я благодарна за несколько футов стола, разделяющего нас.
– Ты чувствуешь себя неуютно, когда я говорю о сексе? Типа как, трусики стали слишком влажными?
– Нет.
– Бабочки порхают не только в животе, но и в других местах? – У него такой глубокий голос. Не думаю, что когда-либо замечала это в его песнях. – Твои сиськи становятся тяжелыми и жаждут прикосновений?
Я заставляю себя широко улыбнуться и даже выдавить из себя смешок.
– Какое жалкое зрелище. Эта вульгарная болтовня действует на женщин, с которыми ты спишь?
Джесси хмурится, и я улыбаюсь еще шире от своей временной победы.
– Потому что должна сказать, Джесси Ли, тебе реально следует подумать о другой тактике. – Отодвигаюсь от стола. – Тяжелые сиськи? – Я фыркаю и смеюсь. – Отличная шутка.
Оставляю его безмолвным и выхожу из комнаты, чтобы снять напряжение в мышцах. Джесси был неправ в том, как его упоминание секса заставляет меня чувствовать себя.
Конечно, я ощущаю себя немного неуютно, как будто покрыта вшами, но это потому, что он ходячая реклама клиники венерических заболеваний. И да, я предполагаю, что странное ощущение шлепка в моем животе может быть рассмотрено некоторыми как порхание бабочек, но это только потому, что мысль о сексе с ним вызывает у меня тошноту.
Знаю, что многие сочтут меня сумасшедшей, потому что не хочу заниматься сексом со всемирно известным плейбоем.
НО!
Быть одной из миллиона женщин – не то же самое, что быть чьей-то одной на миллион, каким бы потрясающим ни был секс.
ДЖЕССИ
День четырнадцатый.
Осталось семьдесят шесть дней.
Черт, звучит как целая жизнь.
– Ты ведешь дневник? Записываешь свои мысли, как мы говорили во время нашего последнего сеанса?
Доктор Ульрих вертит в пальцах свою причудливую золоченую ручку, ожидая, пока я совершу какой-нибудь эмоциональный прорыв. Все это терапевтическое дерьмо одно и то же. Копайте глубже, вскрывайте гробы прошлого и вдыхайте зловоние гниющей плоти.
Нет, спасибо.
– Я не веду дневник, док.
– Почему нет?
– Потому что я не двенадцатилетняя девочка.
Док прочищает горло, и я задаюсь вопросом, сколько Дэйв платит этому парню, чтобы он сидел здесь и терпел мое дерьмо. Держу пари, этого хватит, чтобы купить ему целый склад этих гребаных модных ручек.
– А как насчет музыки? – Он указывает этой чертовой ручкой в сторону гитары в углу комнаты. – Ты писал какие-нибудь новые песни?
– Это не моя гитара, док. Она принадлежит Бену.
– Уверен, что он не будет возражать, если ты ей воспользуешься.
Я качаю головой.
– Использовать гитару другого мужчины – все равно что трахать пальцем его жену.
Добрый док съеживается, но быстро приходит в себя.
– Хочешь, я попрошу Дэйва прислать твою гитару? Уверен, он не будет возражать.
Я слепо смотрю вперед в одну точку. Уверен, что буду чувствовать себя, мягко говоря, неловко, играя на гитаре в доме моего брата. Если он услышит меня, вспомнит ли те дни, когда мы играли вместе, когда жизнь была простой, а мой старший брат был моим героем?
– Я так не думаю.
– Ты упоминал, что находишься здесь только потому, что должен писать музыку. Уверен, что не готов хотя бы попробовать?
Ерзаю на сиденье и чешу затылок. Возможно, я смог бы работать, когда Бена не будет. Он приходит в свою комнату только тогда, когда ему нужно захватить одежду каждые несколько дней.
Странная боль сжимает мою грудь, и я потираю грудину. Что это за чертовщина? Ненавижу это говорить, но это ужасно похоже на чувство вины.
Мой брат принял у себя мою пьяную задницу, а я обращаюсь с ним как с дерьмом. Обращаюсь с его ребенком, как с дерьмом. Стараюсь сделать так, чтобы няня чувствовала себя как можно более неловко. И он ничего об этом не говорит. Он кормит меня, оставляет в покое и каждую ночь втискивается на дерьмовый диван, пока я валяюсь на его кровати, в его комнате, которую он делил со своей покойной женой.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – Док снимает очки для чтения, и обеспокоено хмурит брови.
– Лучше не бывает, док. – Я снова потираю грудь. – Как нельзя лучше. Но, думаю, стоит попросить Дэйва прислать мне гитару.
Его лицо светится, и я закатываю глаза.
Не питай больших надежд.
Я не чувствовал творческого влечения с тех пор, как стал трезвым. Вполне возможно, что без химической помощи я потерял способность писать музыку. Нет. К черту все это. Я все еще могу писать.
Док делает несколько заметок, а затем задает вопросы о моих родителях, о том, каким был их брак, и что я чувствовал по этому поводу. Игнорирую большинство его вопросов или даю односложные ответы, потому что, опять же, к черту это дерьмо.
– На сегодня все. – Он закрывает свою кожаную папку и заверяет меня, что свяжется с Дэйвом по поводу моей гитары.
Пришло время для моей встречи, и я выхожу из комнаты, чтобы дать знать няне, что нам пора ехать. Она сидит на диване, обняв за плечи ребенка Бена, а на коленях лежит раскрытая книга. Сегодня няня распустила волосы, так что они выглядят длиннее, когда спадают на плечо свободными темными волнами, закрывая логотип на ее дурацкой гребаной форменной рубашке. Ее губы шевелятся, и я наклоняюсь, прислушиваясь, что она говорит. Она читает историю и меняет свой голос с каждым персонажем, заставляя ребенка Бена хихикать. На мгновение я теряюсь в этом звуке, ритм ее голоса и мягкий смех ребенка в сочетании почти гипнотизируют.
– О, привет. – Интонация в ее голосе сменяется намеком на панику. – Ты готов?
– Нет, мне просто нравится торчать здесь, засунув большой палец себе в задницу.
Девушка выглядит испуганной, прежде чем что-то пробормотать ребенку. Они обе встают, хватают пару сумок и направляются к двери. Я надеваю бейсболку и запрыгиваю на пассажирское сиденье, пока они возятся с детским сиденьем сзади.
Направляясь к церкви, мы не разговариваем, как и в последние дни. После того, как она отшила меня для секса в третий раз, я сдался. Моя рука дает мне тот же результат, а эта девушка вредна для моего эго.
В машине слишком тихо, поэтому я включаю радио и щелкаю станции. Через пару секунд из динамиков доносится мой собственный голос. Я ухмыляюсь и поворачиваюсь к няне, которая одаривает меня неловкой улыбкой.
– Тебе нравится вот это? – спрашиваю я.
Она кивает.
– Нормально, – безразлично отвечает она, но я замечаю, как мизинцем постукивает по рулю в такт музыке.
Врушка.
Откидываюсь назад и слушаю текст песни, вспоминая момент, когда я придумал припев.
– Я написал эту песню во время своего первого тура. Мы были на разогреве у Three-Eleven в их туре воссоединения.
– О, я думала, это твоя новая песня.
– Так и есть. Я написал её лет шесть назад, но вроде как забыл о ней, пока нам не понадобились песни для нового альбома, и отрыл некоторые из моих старых вещей.
– Как ты придумываешь тексты?
Моя реакция – замолчать, сказать что-нибудь дерьмовое, что заставит ее оставить меня в покое, но это требует энергии, которой у меня нет.
– По-разному. Конкретно эту написал под тем кайфом, в котором находился, понимаешь? Я был новичком, глядя на яркие огни суперзвезд.
– О, так называется эта песня.
– Ага, гений. – Я хихикаю.
Няня удивленно моргает и ухмыляется, вероятно, шокированная, услышав мой смех. Должен признаться, я тоже удивлен.
Хмурюсь и смотрю в окно.
Слишком быстро моя песня заканчивается, и я меняю станцию пару раз, ища что-нибудь…
– Ой, оставь! Я люблю эту песню.
– Серьезно? Ты поклонница AC/DC?
– Не надо так удивляться. Мне нравится любая музыка. – Она барабанит пальцами по рулю под «Грязные дела по цене барахла».
Мы погружаемся в уютную тишину на несколько секунд, пока я не слышу звук, исходящий из ее губ. Я оглядываюсь и вижу, что она поет эти слова.
Однако пение – слишком щедрое описание звука, исходящего из ее рта. Срань господня... у нее ужасный голос.
Она не только искажает песню, распевая ноты, которые могут исходить только от попугаев и дельфинов, но и портит текст песни.
– Тридцать воров, громовой вождь. Тридцать воров и громовой вождь… – поет она с энтузиазмом, свойственным только оперным певцам и певцам Бродвея.
Я потираю верхнюю губу, чтобы скрыть беззвучный смех, но она замечает, как трясутся мои плечи, и звуки умирающих животных перестают доноситься из ее рта.
– Что смешного?
– Я ... – Взрыв смеха срывается с моих губ. – Прости.
– Почему ты смеешься?
– Это... – Я прочищаю горло и приказываю себе перестать хохотать, но это вызывает еще одну волну смеха. – Что это было?
Няня вздергивает подбородок обидевшись.
– Эм, извини, не знала, что тебе неудобно, когда с тобой рядом поют.
– Это было не пение.
Ее челюсть отвисает, затем захлопывается, и она свирепо смотрит на меня.
– Ты такой придурок!
– Папочка говорит, что мы не должны обзывать людей, – доносится сзади голос ребенка.
Лицо няни краснеет от смущения, что совсем не так весело, как смотреть, как она злится.
– Твой папа прав, Эллиот. – Она трясется всем телом, как птица, взъерошивающая перья, чтобы выглядеть больше и страшнее. – Мне очень жаль.
– Ты должна извиниться перед Брайаном Джонсоном за то, что испортила его песню.
Ее глаза расширяются.
– О боже, сообщение получено, ясно? Мой голос отстой.
– О, дело не только в этом. Ты, черт возьми, напортачила со словами.
– Папочка кладет деньги в банку, когда говорит плохие слова.
Боже, кто сделал этого ребенка хранителем морали?
– Как насчет того, что я дам тебе сто баксов, а ты от меня отстанешь?
– Ладно!
Поворачиваюсь к своему водителю.
– Скажи мне, какие слова ты пела.
Она смущенно жует губу.
– Разве это не... я имею в виду, он поет о тридцати ворах и громовом вожде, верно?
– Нет. Даже близко нет.
– Ты лжешь.
– Где твой телефон? – Я вижу, что он торчит в держателе между нами, и хватаю его. – Какой у тебя пароль?
– Я не скажу тебе свой пароль!
– Как ты думаешь, что я буду делать? Читать твои текстовые сообщения и электронную почту? Это может показаться неожиданностью, но меня это не интересует. Нисколько.
Няня отшатывается, как будто мои слова ранят. Я хочу сказать ей, что ей действительно нужно постараться иметь более толстую кожу, но меня не настолько это заботит, чтобы тратить энергию.
– Все пятерки.
Я набираю код.
– Похоже тебе не волнует, что кто-то вломится в твой телефон с таким простеньким паролем… Ого! Кто этот придурок с маленькой Мисс Классные Сиськи?
Няня пытается отобрать свой телефон, но я держу его вне досягаемости.
– Никто.
– О. Еще один никто?
Она вынуждена положить обе руки на руль, чтобы вести машину, а я внимательно смотрю пост в Instagram.
– Ночь, проведенная с бэйбом. – Значит, эти двое – пара. Никто больше не говорит «бэйба». Кто-то должен сообщить об этом Сиськам. – Почему ты так одержима... – Вдруг все встает на свои места. – Тебе нравится этот парень?
Кажется, няня хочет отрицать это, но уже слишком поздно, я могу сказать, что поймал ее.
– Он мой бывший парень.
– И ты хочешь, чтобы он вернулся.
– Я не... то есть... я не знаю… да, наверное.
Внимательно изучаю фотографию. Его нынешняя подружка – секс на каблуках, а маленькая няня... ну, няня в уродливых гребаных кедах.
– Удачи тебе с этим. Эта цыпочка горячая штучка.
– Ясно, хорошо. – Она стискивает зубы. – Спасибо, что напомнил. – Мы въезжаем на стоянку, и она паркуется и поворачивается ко мне. – А тебе никогда не приходило в голову, что некоторые люди могут находить личность человека привлекательной? Что, может быть, дело не в том, как они выглядят снаружи?
Я смотрю на нее со скукой, потому что у меня есть ответ на этот вопрос, но не думаю, что он ей понравится.
Няня протягивает мне руку.
– Верни телефон.
Я нажимаю несколько кнопок, прежде чем передать ей устройство.
– Грязные дела по цене барахла. – Я распахиваю дверь. – Текст песни буквально соответствует ее названию, гений. (прим. имеется в виду созвучие «Dirty deeds done dirt cheap» и «Thirty thieves, thunder chief»)
Она пристально смотрит на меня, и я ухмыляюсь, прежде чем захлопнуть дверь и уйти.
Направляюсь в конференц-зал все еще улыбаясь.
Глава 8.
БЕТАНИ
Когда пастор Бен в последний раз чистил свой морозильник?
Этот вопрос проносится в моей голове, когда я смотрю на свежие пакеты замороженных овощей, сложенные поверх кирпичей действительно старых замороженных овощей, покрытых ледяной коркой.
Бросаю взгляд на Эллиот, которая радостно рисует пальцами, сидя за кухонным столом. Она была занята, пока я чистила шкафы под раковиной, и, судя по ее напряженному взгляду на страницу, у меня есть еще минут пятнадцать, пока она не будет готова двигаться дальше.
Вытаскиваю все из морозилки и выбрасываю все несъедобное. Уверена, что замороженный горошек не должен быть сплошным кубиком льда. Все летит в мусорку. Может, после мы с Эллиот вытащим пластиковый бассейн. Обычно я не предлагаю этого, потому что слишком большая работа – вытащить его из сарая, очистить, а затем наполнить водой, но сегодня у меня есть запас энергии.
Вчера в церкви Уайт появился один.
Один!
Как будто этого было недостаточно, он остановился и спросил, как я поживаю. Некоторые могут сказать, что парень просто был вежлив, и в этом нет ничего необычного. Но дело не в этом.
Уайт улыбнулся, посмотрел мне в глаза, как будто действительно слушал. Я уже собиралась спросить его, где Сюзетта, но решила не напоминать о ней и не лопать наш пузырь.
В прекрасном настроении я готова начать новую неделю на позитивной ноте.
Не знаю, почему люди ненавидят понедельники. Они так же хороши, как и воскресенья, шанс для новых начинаний. И видит Бог, мне нужно новое начало. После целой недели, проведенной с Джесси Ли, мне во многом нужно покаяться. Этот человек просто бесит. Он эгоистичен и не задумывается о том, как его слова могут повлиять на других людей. Бессердечен и высокомерен, и... ладно, он немного забавный. Я имею в виду, когда не смеется надо мной, чего почти никогда не бывает.
Я дала новую клятву!
Я больше не позволю Джесси Ли причинить мне боль.
– Что это такое?
Помяни дьявола.
Вздыхаю и поворачиваюсь к возвышающемуся столбу татуированного торса, стоящего над картиной Эллиот.
– Я рисую балерину. – Эллиот продолжает водить рукой, покрытой синей смывающейся краской, по странице.
– Балерины не бывают голубыми. Они розовые. – Он подходит к кофейнику и берет кружку.
– Не слушай его, Эллиот. Искусство субъективно, а это значит, что балерины могут быть любого цвета, какого захочешь.
Хлопаю дверцей холодильника чуть сильнее, чем нужно, и ругаю себя.
Помни о своей клятве.
Джесси смотрит на меня, и вместо того, чтобы подпрыгнуть от страха, я ухмыляюсь. Широко.
– Желаю тебе доброго утра, Джесси Ли. Надеюсь, ты хорошо спал.
Прохожу мимо него с высоко поднятой головой.
– Да, пока не понял, что очнулся в телешоу 40-х годов.
Прочищаю горло и мысленно стряхиваю его подколку.
– Неудивительно, что ты сумел поразить женщин своим очарованием. – Я закатываю глаза и убеждаюсь, что он смотрит на меня, когда делаю это.
Джесси прислоняется задницей к стойке, и потягивает кофе, слегка улыбаясь из-за кружки.
– То, чем я поразил женщин, не имеет ничего общего с моим очарованием. Это все благодаря моему большому…
– Не вздумай заканчивать эту фразу!
Он щурит один глаз так, как большинство женщин сочли бы очаровательным, но не я.
– Самолюбию. А что, по-твоему, я собирался сказать?
Мое лицо пылает, и я занимаюсь уборкой вокруг Эллиот. Низкий рокот его смеха заставляет меня сжать кулаки и искать что-нибудь, чтобы бросить в него.
Клятва!
Отвернувшись, закрываю глаза, выдыхаю и ослабляю напряжение в мышцах.
– Эй, няня. Ты случайно не видела мою посылку? (прим. package – посылка, пакет, сверток; но также на сленге – мужские гениталии).
Мои глаза распахиваются, и я резко оборачиваюсь.
– Ну вот, опять ты!
Топаю к нему и ненавижу озорные огоньки в его глазах. Останавливаюсь прямо перед ним в таком раздражении, что он в замешательстве приподнимает брови над нереального цвета глазами. Серьезно, это контактные линзы?
– Ты просто ничего не можешь с собой поделать, да? – шиплю я. – Я же просила тебя никогда не говорить со мной о С-Е-К-С-Е, а ты отказываешься уважать мои желания. Говорю тебе это еще раз громко и ясно, Джесси Ли.
Он прислоняется к шкафам и выглядит слишком расслабленным, даже веселым.
– Если бы мы жили в антиутопическом обществе и спать с тобой означало бы, что я получу солнечный свет, кислород и всю пищу, которую смогу съесть, а также сохраню возможность продолжения рода для всего человечества, я бы все равно не прикоснулась к тебе. – Подхожу ближе, и в его глазах вспыхивает огонь, что выводит меня из себя еще больше. – Я скорее умру от цинги и убью всякую надежду на выживание человечества, чем займусь С-Е-К-С-О-М с тобой.
Закончив свою тираду, я вдруг осознаю, как близко мы стоим друг к другу. Я делаю большой шаг назад и ударяюсь спиной о плиту.
Джесси наблюдает за мной, и жар в его глазах заставил бы меня подумать, что я зашла слишком далеко, если бы не его ухмылка.
– Итак... позволь мне прояснить ситуацию. Это значит «нет»? Ты не видела мою посылку?
Я уже готова закричать, когда Эллиот поднимает голову и указывает на дверь.
– Папочка положил её туда.
Что? Я резко оборачиваюсь и, к своему крайнему удивлению и разочарованию, вижу прислоненный к стене у телевизора высокий пакет, завернутый в коричневую бумагу.
Джесси ухмыляется.
– Спасибо, малыш.
Джесси подходит к пакету, а я, разинув рот, подыскиваю нужные слова, пока он поднимает его и несет в свою комнату. Но остановившись на пол пути шепчет:
– О тебе многое говорит то, что ты чувствуешь необходимость произносить слово «секс» как ругательное слово.
Подмигивает и уходит.
Когда он захлопывает дверь, я, наконец, закрываю рот, беспомощно глядя в коридор.
Я идиотка.
Меня тошнит от всего этого. Снова.
То, что я наговорила Джесси, когда он просто искал посылку... ну, это было неприемлемо и недружелюбно. Не знаю, что именно в этом парне пробуждает во мне самое худшее, и я чувствую себя отвратительно. Набросилась на него, когда он в кои-то веки этого не заслужил.
