Текст книги "Человек-Хэллоуин"

Автор книги: Дуглас Клегг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Глава 13
ЛЕБЕДЬ

1

Лурдес стояла на берегу у доков и глядела на залив, будто ожидая, что сейчас ей откроется некая тайна бытия. Стоуни шел через мост. Он помахал рукой, пытаясь привлечь к себе ее внимание. Они часто встречались на этом, месте, потому что в его семействе не любили, когда она звонила, а у нее дома часто отключали телефон. Он не мог дождаться, когда сможет ее обнять. Прошло уже столько времени. Стоуни понимал, что, хотя они так перепугались из-за ребенка, им повезло. Чертовски повезло. «Сейчас увижу ее», – подумал он, прикрывая глаза ладонью от заходящего солнца. Далекие облака отсвечивали розовым и золотистым светом. Деревья на другом берегу бухты казались темно-синими. Семь лебедей скользили по легкой ряби на воде, сине-зеленой, как разводы на мраморе. На Лурдес были голубые джинсы и оранжевый свитер, но, по мнению Стоуни, она была бы так же прекрасна и в самом роскошном платье, и вообще без всего. Он сошел с моста на утоптанную желтую траву и пробрался через сухие заросли, которые летом были черничными кустиками, а теперь превратились в колючие прутики. В руке он держал цветок, который сорвал, проходя мимо какого-то сада по дороге сюда. Чем ближе Стоуни подходил к доку, тем яснее ощущал, что что-то произошло. По тому, как она стояла, застыв, словно статуя, у края воды, он решил, что пока не стоит вручать ей этот цветок, и, сминая, сунул его в карман.

Стоуни окликнул Лурдес, она обернулась, и он увидел даже с такого расстояния, что лицо ее залито слезами. Позже он никак не мог вспомнить, как оказался на другом конце доков, ему показалось, что он только что был на одном конце – и вдруг уже обнимает ее за плечи, словно отрезок времени куда-то выпал.

– Что такое? Что случилось? – Он ощутил, как она содрогнулась. – Что произошло?

Лурдес уткнулась лицом в его шею. Ее волосы всегда пахли пряностями и лавандой, он мог бы узнать ее по запаху. Иногда от нее пахло еще и сигаретами. Этот запах ему не нравился, особенно на ее губах.

– Да что же случилось?

Она прошептала что-то, но он едва расслышал Кажется, она спросила: «Я умерла?» Его тут же пронзила мысль о ребенке, которого, как они думали, она носит. «Он умер?» Да, именно это она сказала. Он поцеловал ее в макушку.

Лурдес указала на воду, бившую в сваи. Там плавало что-то маленькое и белое, похожее на старое полотенце, унесенное морем у какого-нибудь купальщика.

Потом Стоуни присмотрелся внимательнее. Это был лебедь, не такой крупный, как остальные, скользившие по воде рядом с ним. Мертвый лебедь. Из его спины торчала стрела.

– Он умер, – повторила она. Слезы ручьями хлынули у нее из глаз ему на шею, когда она прижалась к нему. – Я его кормила, – она раздала кулаки, и шарики хлебного мякиша посыпались на настил. Кто-то выстрелил в него. – Она указала на лес за бухтой. – Оттуда.

Голос ее дрожал, Стоуни тоже дрожал, но не от вида мертвого лебедя, а от любви к Лурдес.

– Ничего-ничего, – произнес он. – Наверное, какой-то осел с участка Паркинсонов. Этого болвана самого нужно подстрелить.

Это все, что он смог придумать. Он посмотрел на лебедя, на темную кровь в воде, на его оперение, такое ослепительно белое, почему-то не испачканное кровью… Ему подумалось, что точно так же то, что казалось ему таким чистым, таким невинным и вольным, то, что он сжимал в руках, то, что они сжимали в руках вместе с Лурдес, теперь лежало мертвым со стрелой в сердце.

Солнце начало уходить со скользящих по небу облаков. Свет рассеялся, словно пыль по комнате. Казалось, мир перевернулся на другой бок, как беспокойно спящий человек, очнулся на долю секунды, как очнулся вдруг Стоуни, очнулся и увидел лицо Лурдес. И понял. Ей не нужно ничего говорить. Это было похоже на внезапно возникшую между ними телепатическую связь или же просто сработала интуиция.

«Ты ведь все время знал. Ты знал, даже когда она солгала тебе».

Лурдес беременна Он был уверен.

– Почему ты солгала? – спросил он, прижимая ее к себе.

Теперь ее слезы катились на его хлопчатобумажную рубашку и смешивались с его потом. Между ними текла река: она рыдала, он потел, – водоем, содержащий истину.

– Почему?

Она не ответила. В этом она отличалась от него. Она не могла ясно выражать свои мысли словами и фразами. Все, что у нее было, – телепатия. Все, что требовалось сказать, заключалось в теплоте и слезах.

– Потому что я собиралась избавиться от него, – прошептала она.

Стоуни молчал.

Вдруг подул ветер, колючий и холодный. А потом так же внезапно стих. Все замерло.

– Но я не могу это сделать. Просто не могу.

– Господи, – после долгой паузы сказал он. – Что же нам делать?

– Не знаю… Не знаю!

Лурдес перестала плакать. Он ощущал, как два их сердца бьются вместе, а потом вспомнил о третьем, о ребенке. Может быть, его сердце тоже бьется сейчас вместе с их двумя? Прошло уже четыре месяца. Ребенку уже четыре месяца.

– Другие делают это. И ничего…

Он погладил ее по темным густым волосам.

– Да Наверное, делают.

Потом она произнесла:

– Я не хочу, чтобы мы женились или что-то еще.

– Почему нет?

– В этом нет смысла. Мы разведемся меньше чем через год.

– Может быть. – Он пожал плечами. – А может быть, нет. Люди все время женятся. Если им живется вместе, то живут вместе. Нельзя предсказать точно, что произойдет. – Он ощущал, как его заполняет нечто, какое-то чувство, что жизнь прекрасна, несмотря на печальные моменты. Несмотря на то что в пятнадцать лет его судьба должна измениться, хочет он того или нет. Стоуни охватило странное спокойствие. Он хотел ее, хотел их ребенка. Он хотел того, что бросала ему жизнь. Он любил ее запах, ее тепло и, прижимая ее к себе, думал: «Я смогу просыпаться рядом с ней. Ее лицо, ее запах, ее тепло будут рядом со мной каждый день моей жизни. Я хочу этого, по-настоящему хочу».

– Черт, даже погоду нельзя предсказать! – Стоуни засмеялся, чувствуя, как на него падают капли сильного и частого дождя. – Видишь? Господь мочится на нас!

Небеса разразились дождем внезапно, грохнул гром, вспыхнула молния… Чистый дождь поливал их, пока они стояли у дока Он поднял лицо к небу, смеялся прохладе капель, ловил их ртом.

– Почему ты смеешься? – прокричала она и тоже рассмеялась.

Стоуни принялся танцевать вокруг нее, словно в одночасье сошел с ума. Он не знал нужных движений, не знал никаких фигур – просто плясал так, как должны, по его мнению, плясать счастливые дети. Он смеялся, и она тоже начала танцевать. Радость доходила до абсурда. Он примирился с ее беременностью: у нее родится ребенок, они оба слишком молоды и ничего из этого не выйдет. Наверное, он устроится работать на траулер, никакого колледжа не будет. Может, даже аттестата за среднюю школу он не получит… Они станут жить в крошечной однокомнатной квартирке, она растолстеет от скуки, он сделается мрачным от вечной обиды, и они воспитают дурацкого ребенка. «Мы как-нибудь справимся с этим. Я знаю, мы сможем, – прошептал кто-то внутри его. Так всегда говорила Нора – Все прекрасно получится, если только ты твердо стоишь на земле и смотришь прямо вперед. Ничто не трагедия, пока есть что надеть и есть чем подкрепиться». Кто-то в глубине его твердил, что все будет хорошо, даже лучше, чем просто хорошо, все устроится. Все получится. В воде лежал мертвый лебедь, но остальные лебеди плавали на другом конце бухты, не обращая внимания на мертвую птицу, скользили парами по взволнованной воде.

– А почему алы так радуемся?! – крикнула Лурдес, хлопая в ладоши.

Ее темные волосы метались из стороны в сторону, бедра описывали круги, будто она вертела невидимый обруч, она улыбалась широко, заразительно. «Мир может катиться в ад! – подумал Стоуни. – Пусть он катится подальше, а мы останемся здесь и будем танцевать в доках».

– Потому что я люблю тебя! – крикнул Стоуни и ответ, вскидывая руки к небесам, к дождю.

– У тебя нелепый вид! Ты похож на дурака!

Голос Лурдес раскатился эхом. Она тоже смеялась, прижимая руки ко рту, словно желая остановить этот смех. "

– А мне нравится выглядеть нелепо! Пусть я и буду дурак! Пусть Вселенная попробует поразить меня молнией! Ну, давай, молния! Ударь меня прямо сейчас!

Стоуни чуть не прыгнул в воду, но когда подошел к краю причала, придумал кое-что получше. Он поднял руки, глядя в небо, затянутое бледно-синими тучами. Ему хотелось дотянуться до них и взять молнию в руки. Он ощущал, как она проходит через него – сила мира, сила его молодости, сила любви. То, что он чувствовал, было настоящим безумием, но он смотрел в небеса, словно постигая все тайны космоса.

– Теперь я знаю тайну Вселенной! Ура! Я ее постиг! Я ее знаю! Жизнь может делать с нами все, что угодно, нас это не заденет!

Он принялся скакать, раскачивая причал. Шлюпки, привязанные к причалу, тоже запрыгали вверх-вниз. Маленькая рыбка выскочила из воды, пытаясь проглотить дождевую каплю.

Дождь оставлял ощущение свежести на лице. Стоуни закрыл глаза, подставляя лицо водяным потокам с небес, и немного приоткрыл рот, пробуя на вкус свежесть мира. Он представлял, как касается облаков, как его руки сжимают их зыбкость… уходят за них, во влагу небес. «Я Податель Дождя! – мысленно кричал он. – Я Король Бури! Давай, дождь, обрушь на меня всю свою мощь! Обрушь на меня свои молнии, свои ведра слез и громовые раскаты. Я Король Бури, я опущу небеса на нас, на нас с Лурдес, и они будут на земле прямо здесь и сейчас! Я влюблен, у нас будет ребенок – самый чудесный ребенок, какого когда-либо видел этот вонючий клочок земли!»

2

Пот заливал лицо Вэна – от скачки, от возбуждения, от жара, который разгорался внутри при мысли о ее прикосновениях.

– Чего ты от меня хочешь?

Диана вытерла руки о юбку. Она глядела Вэну Кроуфорду прямо в глаза.

– Чего хотят все.

– Все люди хотят разного, – сказал Вэн.

Диана выглянула из окна, посмотрела в темноту.

– Все, что я могу получить. Я всегда хотела все, целиком – Она улыбнулась. – Показать тебе кое-что?

– Смотря что, – сказал Вэн. – Что именно ты мне покажешь?

– Нашу домашнюю часовню.

– Черт, не хочу я смотреть церковь. Особенно после того, что мы только что делали.

– Это не такая часовня, как ты думаешь.

– Никаких крестов?

– И Иисуса тоже, не волнуйся, – сказала она. – Идем.

Он пошел за ней. Мимо бассейна, вполне пригодного для олимпийских соревнований, но сейчас накрытого брезентом. Через оранжерею с орхидеями, которые разводил ее отец, через спортивный зал с кучей штанг и тренажеров. Одна стена дома была почти полностью стеклянной. Стекло это было хитро выгнуто, и когда Вэн смотрел сквозь него на темную воду, казалось, что на его поверхности танцуют желтые и зеленые огоньки.

– Идем же, – сказала Диана. – Господи, как ты копаешься!

– Я иду, – ответил Вэн несколько раздраженно.

Он не любил, когда ему приказывали девчонки, придирались к нему. Его отец тоже не выносил этого. Только Вэн не собирался вести такую же жизнь, как отец. Диана богатая наследница с жарким телом, но это и все. Он был уверен, что, как только представится возможность, он уйдет от нее к какой-нибудь другой девчонке.

Наконец они пришли к небольшой двери, встроенной в круглую арку и, по мнению Вэна, выдержанной в средневековом духе.

– Ну и что это еще за часовня?

Диана обернулась. Взгляд ее был серьезным.

– Только без шуток. Ты кто – католик? Баптист?

– Никто. Я чертов атеист, – хихикнул Вэн, сделал шаг вперед и, обхватив ее за талию, притянул к себе.

Она отстранилась.

– Ты должен быть кем-нибудь. Все верят во что-то. Ты добрый христианин, Вэн?

– Я не верю ни во что, – сказал он. – Сколько раз тебе повторять? Ну ла-а-адно, – неохотно протянул он, – я верю в это. – Он провел рукой у нее между ногами, чувствуя ту часть ее тела, которую хотел больше всего. Она тихо застонала. – И в это, – продолжал он, протягивая руку к ее левой груди. Потом он прижал ее ладонь к выпуклости у себя на джинсах. – Но больше всего я верю в это.

Ему было холодно, как никогда в жизни, но он ощущал в этом холоде некую искру, которую ему хотелось разжечь. То, чего ему не хватало до сего момента Этот гребаный город, это тусклое существование, осознание того, где он окажется, если будет плыть по течению: на чертовом траулере. Будет ловить омаров и наблюдать, как старятся приятели. Запах омаров и крабов въестся в кожу, впитается в саму кровь…

От ее ладони веяло теплом, пальцы Вэна ощущали этот жар.

– Я – твоя религия, – произнесла Диана, голос ее сделался глубоким, он всегда становился таким, когда они занимались любовью. – Я – твоя церковь.

Ее рот прижался к его губам, пожирая их, оставляя на них блестящую влагу, жадный язык разжал ему зубы, словно пытаясь нащупать источник жара и волнения внутри его тела. И так же быстро она отстранилась от него. Убрала руку и вытерла влажные губы.

– Туда, – шепнула она.

Диана снова повернулась к нему спиной, но Вэн не желал ее отпускать – его тело противилось этому. Он обхватил ее сзади, скользнул губами по нежной, гладкой шее.

Она оттолкнула его.

– Туда, – повторила Диана.

Она повернула ключ в двери. Дверь открывалась наружу. На Вэна пахнуло запахом плесени. Порыв теплого воздуха вырвался из темной часовни.

– Иди за мной, – велела Диана.

Она шагнула во мрак. Было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь. Слишком темно. Но Вэн все равно пошел за ней.

Он переступил порог.

Диана уже зажигала третью свечу, когда он добрел до середины прохода между скамьями.

– Твою мать! – воскликнул Вэн. – О мой бог! О мой долбаный бог!

Диана посмотрела на алтарь.

– Это в конце Первой мировой войны подарили моему прадеду. В знак признания его заслуг.

– Господи, – произнес Вэн, чувствуя, как моча струится по ноге. – Твою мать!

Он закрыл глаза Его разум был пуст, он не мог избежать тьмы, которая окружала его. Вэн задрожал всем телом, словно его окатили ледяной водой. Но через все нарастающую боль что-то пробивалось из глубины сознания, словно что-то жившее внутри его, некая тьма, дожидалось именно этого мига, чтобы выйти на свободу.

– Если человек посмотрит на это, он уже не будет прежним.

Голос Дианы сначала затих, а потом снова сделался громким, и Вэн недоумевал, как это, черт побери, ей удается говорить прямо у него в голове.

Затем он вспомнил, как сильно хотел этого, хотел именно такого переживания. Освободиться от этой деревни, от этих людишек и койгмарного существования, обреченности на семейную каторгу и вечный тупик. Тьма внутри его заволокла разум.

Снова открыв глаза, он испытал такой страх, что казалось, будто тысяча лезвий вспороли его кожу.

Глава 14
ДЕВА МАРИЯ, ЗВЕЗДА МОРЕЙ

1

Ощущение было такое, будто внутри Стоуни Кроуфорда что-то взорвалось. Он схватил Лурдес за руку и потащил ее за собой. Они, смеясь, пробежали по мосту и помчались к поселению. Дождь поливал их бесконечными слезами и промочил до нитки, прежде чем они оказались на площади.

– В библиотеку! – крикнул Стоуни.

Но оказалось, что библиотека закрыта. «Вернусь через десять минут», – было написано на бумажке.

– Нет, сюда! – закричал он, указывая на церковь напротив почтового отделения. Это была церковь Девы Марии, Звезды Морей.

– О господи! – воскликнула Лурдес, когда он взял ее за руку и потащил за собой. Они поскальзывались на мокрой траве. – Я не могу туда! Это святое место! – Она смеялась почти так же громко, как он, ее ладонь, зажатая в его руке, была теплой.

Стоуни увлек ее в церковь. Стены внутри были белыми, словно кости какого-нибудь пустынного животного. Они остановились перед статуей Девы Марии, застывшей, будто часовой, напротив чаши со святой водой. Оба дрожали, озноб пробирал их до костей.

– О Дева Мария, – прошептала Лурдес, чуть наклонив голову и перекрестившись. – Ты, благословенная Матерь Божья, благослови и этого ребенка.

Она прижала руку к животу, и Стоуни впервые заметил, что он начал слегка выдаваться. Ребенок формировался. Ребенок рос.

Стоуни шагнул к Лурдес и положил руку на ее ладонь, чтобы ощутить плод.

– А он уже большой, – произнес он.

Лурдес накрыла его руку своей.

– Посмотри на Марию, – сказала она.

Стоуни поднял глаза на статую, тоже белую, как кость. Лицо статуи было практически лишено выражения. Круглые глаза, римский нос, розовые лепестки губ. Стоуни возмущало обилие статуй в католических церквях. Это походило на идолопоклонство.

– Я не поклоняюсь статуям, – заявил он.

– Я тоже им не поклоняюсь, ты, протестант-атеист! – шепотом ответила Лурдес. – Я смотрю не на статую. Это же воплощение чистоты и святости. Здесь человеческое лицо отображает идею чистоты. Хоть в это ты веришь?

Стоуни пожал плечами.

– Мне нужно знать, веришь ли ты, – настаивала Лурдес, сильнее прижимая к животу его руку. – Для меня это важно.

Стоуни прикрыл глаза. Идея Бога, Иисуса и всего, что с ним связано, всегда была для него абстракцией, чем-то вроде космического сплетения нервных окончаний, породившего Вселенную, которое затем отошло на задний план. Они с матерью ходили в церковь изредка, а отец и вовсе там не появлялся. Но ради Лурдес, ради ее приверженности религии Стоуни сосредоточился и вообразил живую женщину, которая могла бы быть Девой Марией, затем мысленно убрал все краски с ее лица, и она стала белой, словно кость.

– Ты правда думаешь, что она была девственницей?

– Я думаю, она была чиста, – сказала Лурдес, – Чтобы родить Бога, нужно быть чистой. Ты веришь в чистоту?

Стоуни открыл глаза и кивнул.

– Да, верю. Ты чиста.

Он наклонился и нежно коснулся губ Лурдес. Оторвавшись от нее, он убрал руку и посмотрел на статую. Как ни ужасно, она казалась ему почти языческой. Он вынул из кармана смятый фиолетовый цветок. Стоуни вложил его в раскрытую руку статуи.

– Освяти нашу любовь, – попросил он.

– Глупый, ей это не нужно. – Лурдес забрала цветок и воткнула себе в волосы над ухом.

2

Вэн ощущал, как мощь Вселенной прокатывается у него под кожей, воспламеняет кровь, гонит его в дождливую ночь.

– Лошадей! – крикнула Диана – Мы едем охотиться! – Ее волосы развевались на ветру, словно грива. Одежда прилипла к изящному телу, обрисовывая груди, которые он совсем недавно целовал, живот, к которому прижимался, гладкие и стройные ноги, с такой готовностью раздвигавшиеся перед ним, словно Диана была дешевой шлюхой из Нью-Лондона…

– Это черт знает что! – засмеялся он, но все равно побежал за ней к конюшням. – Полный идиотизм!

Вэн перекрикивал дождь, ощущая, как жизненная сила Дианы проникает в него, воодушевляет его, заставляет думать, будто в этом жалком существовании имеется какой-то смысл.

Он больше не чувствовал себя глупым Вэном Гробфордом, остолопом, который никогда не мог понять, отчего собственная мать так сильно его не любит, почему отец обращается с ним так грубо, почему весь этот чертов городишко не падает перед ним на колени…

Сейчас он был больше самой жизни. Вот он, с богиней из летнего дворца, похотливой красавицей, они седлают лошадей на конюшне богатого дома, они едут по гравиевой дорожке сквозь пелену дождя, проезжают под густыми деревьями, под пологом из оранжевых, золотых и желтых листьев, не пропускающим ничего, кроме струй воды. И молнии на мгновение освещают дневным светом дорогу впереди.

Вэн и самого себя ощущал каким-то богом, казался себе красивым, сильным и неудержимым. Прошло несколько минут, а Диана уже нашла дичь. Олень понесся прочь, напуганный топотом конских копыт. Но у Дианы был лук, она вложила стрелу…

Она выпустила стрелу, и та описала идеальный полукруг…

Ее пальцы, лук, полет стрелы и олень, который попытался спастись в кустах, когда стрела угодила ему в левый бок. Потом еще одна стрела и еще… Лошади, кажется, знали лесные тропы и упорно преследовали раненого оленя.

И наконец, Вэн, которому казалось, будто у него на ногах выросли крылья, будто приливная волна чистой энергии несет его, спрыгнул на землю и вцепился оленю в горло, подставляя голову животного под вспышку молнии. Волосы его разметались и летели по ветру, глаза, хоть он об этом не знал, налились кровью. Он мертвой хваткой сжимал горло животного, испускающего дух…

– Ножом!

Диана хлопала в ладоши, светясь чистой радостью. Она была чертовски хороша, и все это было для нее. Он прикончит этого оленя для нее. Она завалила дичь, зато он прикончит ее.

Он протянул руку к ремню, снял охотничий нож. Достал из ножен и поднял над головой. Молния осветила белым светом лес вокруг…

Деревья на миг показались мужчинами и женщинами, завернутыми в плащи, ветки и листья были их волосами, а их глаза сосредоточены на нем, словно в ожидании чего-то важного…

Нож блеснул в ранних сумерках. Он глубоко погрузил лезвие в оленье горло – раз, другой… выдергивал его и снова вонзал…

Кровь текла по его рукам…

Диана хохотала, запрокинув голову…

– Еще! – кричала она. – Еще!

Молния сверкнула…

Она протянула к нему руки, чтобы поймать алые брызги. Ему показалось, из раны животного забил фонтан нефти. И бил несколько секунд, когда лес из белого становился черным, чтобы потом снова озариться ослепительным светом.

Вэн ощутил прилив сил, когда опустил на землю мертвого оленя. Его член затвердел, он снова хотел ее. Желание горело в нем, и этот неугасимый огонь зажгла в нем она. Они оба были испачканы оленьей кровью, похожей на вино. Ее кожа, ее грудь… Она подползла к нему на коленях, и их языки соединились, их губы, их руки… Он ощущал ритмичное движение ее бедер, когда они совокуплялись рядом с тушей в засыпанном листьями лесу, а ночь и дождь наступали на них со всех сторон.

И когда он уже был готов дойти до высшей точки внутри ее, Диана вдруг отстранилась.

– Нет, нет, – прошептала она. – Позже. Надо добыть еще одну дичь.

Но в нем все болело от возбуждения, он хотел оставаться в ней не только членом, но всем телом, всей душой… Он хотел замереть в ее влажном тепле и больше не выходить наружу. Ярость заполнила его, а следом пришло изнеможение. Он привалился к испачканной кровью туше.

– Я слишком устал, чтобы охотиться. Слишком устал, детка.

Вэн закрыл глаза, как ему показалось, первый раз за много дней, и тьма в его душе взорвалась, заволокла его разум, он увидел демонов, выскакивающих из адских костров, ощутил запах паленой человеческой плоти, услышал крики женщин, которых швыряли в ямы с раскаленной лавой…

Когда со следующей вспышкой молнии он открыл глаза, Диана оказалась так близко, что он не мог даже отчетливо видеть ее лицо.

– Добудем еще одну дичь сегодня, а потом ты получишь меня навсегда – Она слизнула кровь с его щеки. – А я получу тебя.

3

Вслед за Лурдес Стоуни Кроуфорд прошел мимо Девы Марии в глубину церкви. Витражи в окнах, изображавшие сцены остановок Христа на крестном пути, потемнели от дождя. Дождь, бивший в стекла, казался удивительно чистым, и краски витражей тоже были чисты. Их отмыли, окатили водой, но при этом изнутри они остались сухими. По церкви разливалась прохлада, нарушаемая только тягучим запахом ладана. Над алтарем возвышался большой деревянный крест с прибитым к нему почти обнаженным Христом: худое тело изломано агонией. При виде его Стоуни вспомнил рассказ Норы о священных крестах, пугалах и Человеке-Хэллоуине. А этот деревянный человек отличается от того, из рассказа Норы? Может ли он, замученный до смерти, на самом деле быть богом, и не просто каким-то там богом, а Богом. Это было так же сложно осмыслить, как и историю Норы о Человеке-Хэллоуине. Легенда хорошая, но разве подобное возможно? Разве человек может стать Богом? Люди могут быть чудовищами, люди могут быть дьяволами, но ни на небе, ни в аду они не могут быть лучше других людей. Христианство просто милая сказочка. Придется делать вид, что он верит в нее, чтобы не потерять любовь Лурдес, но на самом деле Стоуни не верил ни одному слову. Это же нелепо. Девственницы, рожающие детей. Распятые боги, которые потом воскресают из мертвых и демонстрируют свои раны. А пить вино и есть хлеб, делая вид, будто это плоть и кровь? В этом вообще нет никакого смысла.

Они сели на скамью. Лурдес опустилась на колени, помолилась и снова села на место.

– Возможно, в один прекрасный день мы обвенчаемся в церкви, – сказала она. – Если решим, что хотим именно этого.

– Я хочу, – сказал Стоуни.

Он обвел взглядом святых и витражи в окнах, и ему уже не казалось, что город надоел, что семья его достала. Церковь была тем миром, где все это его не касалось.

– Пойдем.

Стоуни поднялся и протянул Лурдес руку. Она поглядела на него вопросительно, но встала, и они прошли к заграждению перед алтарем.

– Я беру тебя на вечные времена, будь мне законной венчанной женой, – опустившись на колени, произнес Стоуни.

Лурдес широко улыбнулась.

– Ты ненормальный! – шепотом воскликнула она.

– Обещаю любить тебя, уважать и беречь до конца моих дней, – продолжал Стоуни. – Защищать и заботиться в болезни и здравии…

– Там не совсем такие слова.

– Пока смерть не разлучит нас. Нет, пока Бог не разлучит нас, пока ты не разлюбишь меня, пока Вселенная не рухнет.

Стоуни устремил взгляд на крест.

– Ты не веришь в Бога, язычник, – сказала Аурдес, легонько отталкивая его.

– Если веришь ты, верю и я, – возразил он.

– Я верю.

– Я тоже верю.

Стоуни улыбнулся, потянулся к ней и поцеловал. Ее губы раскрылись навстречу ему, но не страстно, как когда они занимались любовью, а нежно, словно они дарили друг другу свое дыхание.

4

Молния осветила церковь, и синие, красные, желтые кусочки стекла на миг вспыхнули.

– Мне пора идти, – сказала Лурдес через некоторое время.

Дождь прекратился, а они все стояли на коленях перед алтарем Стоуни не хотел отпускать ее руку.

– Я тебя провожу, – шепнул он.

– Нет, кажется, мне лучше побыть одной. Просто подумать. Нам обоим есть над чем поразмыслить, Стоуни. Если мы поженимся…

– Если? – удивился Стоуни. – Уже все законно. Перед Богом. Ты, я и ребенок. Семья.

– Ай, ну тебя! – Лурдес покачала головой. – Ты смеешься надо мной.

– На Небесах не бывает разводов.

Стоуни помог ей встать.

Слезы блеснули в уголках ее глаз.

– Это не шутка?

– Нет. – Он поцеловал ее глаза. – Отвечаю за каждое слово.

– Отец меня убьет.

– Мои тоже не придут в восторг.

– Я серьезно, он может.

– Тогда давай убежим.

– Не говори глупостей.

– Я тоже серьезно, – сказал он, – Можем взять машину матери и уехать куда-нибудь. Я найду работу. Я скопил денег.

– Каким образом?

– Откладывал то, что платили богачи за стрижку лужаек, – улыбнулся он.

Ложь обжигает душу, но сейчас он хотел лишь одного: вселить в Лурдес уверенность. Именно сейчас.

– Мы поговорим об этом позже.

– Когда позже? Скоро все будет видно. Скоро они сами обо всем догадаются. Тебе придется идти к докторам, и вообще…

– Не надо. – Лурдес смахнула слезы. – Даже если мы убежим, все равно в конце концов вернемся сюда. И будет еще хуже.

– Вот что… – начал Стоуни, с трудом веря, что эти слова слетают с его языка, но чувствуя, что нужно спешить. – Встретимся завтра перед уроками у Норы. Пораньше, часов в семь. Тогда все и решим – ладно?

Она кивнула и посмотрела на него с интересом.

– Ладно. Но я ничего не обещаю, Стоуни.

– Договорились, – согласился он. – Давай я все-таки провожу тебя до дома. Можем поговорить по дороге.

– Нет, мне в самом деле необходимо сейчас побыть одной и все обдумать.

Прежде чем уйти, Лурдес легко коснулась его лица.

5

Стоуни остался и еще долго сидел перед алтарем. Что он делает? Что, черт побери, он творит? Пятнадцать лет, женитьба, ребенок, семья, ответственность…

Он представил лицо отца, слезы матери, презрение брата…

– Могу я чем-нибудь помочь? – спросил кто-то.

Стоуни обернулся. Он не услышал, как подошел этот человек. Священник.

– Здрас-с-сьте, – произнес Стоуни в смущении. – А это можно – находиться в церкви без разрешения? – Я просто… восхищаюсь вашей церковью.

– Да, церковь красивая. Многие наши прихожане в последние годы начали посещать новые церкви за городом, но эта одна из самых красивых, как мне кажется.

Священнику было за сорок:, светло-каштановые волосы уже тронуты инеем седины. Он подошел к алтарю, протянул руку.

– Я отец Джим.

– Стоуни Кроуфорд.

Стоуни пожал протянутую руку. Очень холодную.

– Знаю, – сказал священник. – Я присутствовал при твоем рождении.

Стоуни пробрал легкий озноб. Он провел в городке всю свою жизнь и ни разу не встречал этого священника Он поднялся.

– Правда? Я могу уже целую книгу написать о том дне. Как мама сидела в машине, как звал на помощь Джонни Миракл.

– И шел дождь, – кивнул отец Джим – Я услышал крики Джонни с другой стороны площади и бросился на помощь. Но ты уже успел родиться.

Стоуни улыбнулся.

– Н-да-а…

– Ты хорошо себя чувствуешь, Стоуни?

– Отлично.

– Ты какой-то бледный.

– Может, немного замерз.

– Что ж, – произнес отец Джим, касаясь его плеча. – Если тебе вдруг потребуется совет, не стесняйся, приходи ко мне. Хорошо? Католики, протестанты – мы ведь все братья во Христе, даже если ты не считаешь себя набожным. Ты меня понимаешь?

– Конечно, – ответил Стоуни. Ему не терпелось уйти. Он никогда не испытывал любви к церквям, а священники приводили его в смятение. Особенно отец Джим, теперь, когда они познакомились. Что-то такое в его глазах показалось Стоуни не совсем подходящим для священника, Стоуни не понял, что именно, но не хотел увидеть это еще раз.

– Стоуни, – окликнул отец его Джим, когда он был уже на полпути к выходу.

Стоуни обернулся.

– Да, святой отец?

– Ты удивительно похож на мать. Просто поразительно.

По дороге домой Стоуни думал, что это было на редкость странное утверждение – насколько он сам мог судить, они с матерью были совершенно не похожи.

6

– На кого мы охотимся? – шепотом спросил Вэн, проводя языком по ее шее.

Диана ничего не ответила, припав к земле рядом со своим конем. Дождь утихал, луна, почти полная, засияла над куполом из переплетенных сучков и ветвей.

«У меня есть нож, – думал Вэн, сжимая его, освобождая его от ножен тем же жестом, каким она несколькими минутами раньше высвобождала его мужское достоинство и проводила им по своему лону – у нее была не вагина, не влагалище и не промежность, а именно лоно, священное место между ее ногами. – И мой нож наготове. Мы поохотимся!»

«Я охочусь на все, что вижу!» – хотелось закричать Вэну, но он сдержался и промолчал.

На гребне невысокого холма у кромки леса появилась одинокая фигура.

– Наша добыча, – прошептала Диана, вставая во весь рост с луком и стрелой в руке.

То, что произошло потом, смутило Вэна. Ее голос каким-то образом начал звучать внутри его головы. Словно комар, залетевший в ухо, добирающийся до самых мозгов. Сначала он казался тихим жужжанием, но становился все громче, и вскоре Вэн уже явственно слышал его…

«– Кого ты хочешь убить сильнее всего на свете?

– Никого.

– О, нет, хочешь, Вэн Гробфорд. Ты хочешь стереть кое-кого с лица земли.