Текст книги "Человек-Хэллоуин"

Автор книги: Дуглас Клегг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Стоуни положил старую записку обратно в книгу. Закрыл.

«Пора уходить, – подумал он. – Пора оставить все это в прошлом. Я никогда не буду таким, как они».

11

В комнате родителей он опустился на пол. Под кроватью со стороны матери было полно конфетных оберток и журналов. Стоуни отодвинул часть их в сторону, пошарил вокруг, пока не нащупал небольшую коробку.

Вытащил ее и открыл.

Деньги по-прежнему лежали на месте.

Он видел содержимое коробки всего раз или два и был тогда слишком мал, чтобы понять, какова сумма, и теперь он поразился, увидев, что тут сплошные сотни. Зачем она держит здесь такие деньги? Почему никогда не пользовалась ими? Или она все время возвращает в коробку то, что истратила? Она каким-то образом утаивает часть своих доходов от мужа?

Все эта вопросы мучили его с того дня, когда он впервые увидел коробочку под кроватью – даже толком не спрятанную, покрытую таким слоем пыли, как будто никто ни разу ее не открывал.

– Когда-нибудь я все верну, – сообщил он неловко молчащей комнате.

Он насчитал две тысячи.

На первое время хватит.

Им с Лурдес необходимы эти деньги.

Мать поймет.

Обязана понять.

12

Натянув самый толстый спортивный свитер и накинув на голову капюшон, Стоуни вышел из дома. Он подумал, не взять ли велосипед, но потом решил, что лучше пойти пешком. Они с Лурдес поймают на шоссе автобус. «Утром. Все начнется завтра на заре». Им лучше путешествовать налегке.

В городе было очень тихо той ночью, или так показалось Стоуни. Наверное, он чувствовал себя виноватым из-за того, что взял деньги, а может быть, его разум был слишком затуманен, чтобы переживать по поводу ближайшего будущего, но единственный звук, который он слышал, медленно шагая по мокрым улицам, – далекий собачий лай. Дощатые домики стояли темные, лишь по дыму, идущему из труб, можно было догадаться, что в них кто-то есть. Они были частью того, что он так хотел оставить в прошлом, жизни, которая, будто улитка, готова была закрыться в своем домике с наступлением ночи… С закатом солнца жители Стоунхейвена вроде бы переставали существовать…

Он окинул взглядом соседские дома. Гластонбери и их взрослые дети жили в трех соседних. Стоуни в детстве на летних каникулах часто носился между их домами, видел, как хозяева сидят на крыльце, пьют коктейли и лимонад. Они салютовали ему стаканами, кивали, но никогда по-настоящему не разговаривали с ним. Так же как и Уэйкфилды, немецкую овчарку которых много лет назад сбил грузовик, но они до сих пор горевали по псу, словно это был их сын. Рэйлсбеки, которые держали мясную лавку, обычно отдавали Стоуни старые журналы «Нэшнл джеографик», из которых он вырезал фотографии для школьных стенных газет. Еще Стоуни и их племянник, приезжавший на летние каникулы, швыряли друг в друга камнями.

Он знал здесь всех и вот больше никогда их не увидит. Не то чтобы они были ему близки, просто он мог лишь догадываться, на что похож мир за пределами Стоунхейвена. Он видел по телевизору, но был не настолько глуп, чтобы верить, будто там рассказывают всю правду о мире. Жить можно было не только в Стоунхейвене и даже не только в Коннектикуте, не только в Новой Англии. Они с Лурдес, например, могли бы доехать на автобусе до Нью-Йорка, где он получит работу, они как-нибудь устроятся, найдут место для жилья и будут воспитывать ребенка.

Как-нибудь все наладится.

Должно наладиться.

«Господи, надеюсь, мне не придется возвращаться сюда, поджав хвост».

Стоуни прошел мимо главной площади, миновал библиотеку. Он казался себе холоднее ночного воздуха и более одиноким, чем когда-либо в своей жизни.

Шагая по тропинке вдоль шоссе к лесу, он увидел между деревьями слабый огонек свечи, горящей в хижине Норы. Он перешел канаву и под освещенными лунным светом деревьями направился к единственному месту, где, как он знал, всегда был желанным гостем.

13

– Устал? – спросила Нора, стоя в дверном проеме.

– Да.

– У меня остался ужин. Есть хочешь?

– Нет, спасибо.

– А спать?

Стоуни кивнул.

– В котором часу придет Джульетта?

Он хотел улыбнуться, но у него почему-то свело мышцы лица.

– Утром.

– Ладно, у меня есть спальный мешок с твоим именем, он тебя ждет. Заходи, Ромео.

14

Нора проснулась посреди ночи, хватаясь за сердце.

– Стоуни! – крикнула она.

Стоуни тут же сел, откинув полость спального мешка.

– Да? Что случилось?

Нора сидела на краю своей тощей постели, она наклонилась, чтобы зажечь стоящую на полу свечу. Ее глаза, белые и пустые, были полны слез.

– Стоуни, не знаю, что это значит, но я видела сон. Плохой сон. Этот сон был похож на одну из моих легенд, только он был о Лурдес, детка. Сон о твоей девушке. Она была зажата среди каких-то льдов, Стоуни. Она не придет ни сегодня, ни завтра утром. Она попалась в капкан.

– Это всего лишь сон, – сказал Стоуни. Он поднялся с пола и пошел зажигать керосиновую лампу. – Просто сон.

– Верно, – прошептала Нора. – Но сны приходят не просто так.

Они оба несколько минут молчали.

– Кажется, я не смогу заснуть по-настоящему, – произнес Стоуни.

– После такого сна я, наверное, тоже уже не засну. Так и будешь сидеть до утра?

– Жалко, что у меня нет часов. Интересно, сколько сейчас времени?

– У меня есть чувство времени. По-моему, около четырех утра.

– Есть хочется. А тебе? – спросил Стоуни.

– Ага, вижу, ты благополучно пришел в себя после добровольной голодовки.

– Как ты думаешь, по мне будут скучать?

– Не исключено.

– Думаю, мама будет.

– Отец тоже.

– По-моему, он не особенно скучает по кому бы то ни было.

– Нет, ему будет тебя не хватать. Точно.

– Вот по Вэну я скучать не буду.

– Кстати, ты ведь украл деньги. Они как минимум будут жалеть о них.

– Мать поймет.

– Поймет ли?

Стоуни фыркнул.

– Какая разница? Она все равно ими не пользовалась!

– Ну это уж ее личное дело – разве нет?

– Мне кажется, они бы так и лежали у нее до второго пришествия. Вот мое мнение. Наверное, она держала бы их под кроватью лет до шестидесяти, а потом уже и не знала бы, что с ними делать.

Нора усмехнулась.

– Ты-то думаешь, шестьдесят – это глубокая старость, да?

Стоуни опустил глаза.

– Я хотел сказать, что она уже немолода.

– Когда-то твоей матери было столько, сколько сейчас тебе. Интересно, она что-нибудь украла, чтобы стать счастливой?

– Это совсем другое, – возразил Стоуни. – Я все верну. Как-нибудь верну. – Стоуни подошел к небольшому буфету и окинул взглядом полки. – А еды-то у тебя почти нет.

Нора засмеялась.

– А тебя мучает совесть!

– Если я признаюсь, от этого что-то изменится?

– И ты собираешься ждать до утра, пока не появится Лурдес, мучаясь угрызениями совести, потому что украл тайные сбережения своей матери прямо у нее из-под носа?

– Она пьяница.

– А пьяниц можно обворовывать? Интересные у тебя моральные принципы. Она пьяница, а ты вор.

– Я тебя не спрашиваю! – взорвался Стоуни. – Ты не можешь просто помолчать? – Услышав звук собственного голоса, Стоуни поспешно извинился: – Прости.

– За что?

– За то, что говорю, как мой отец.

– Может быть, теперь ты лучше его понимаешь.

– Я не хочу быть таким, как они.

– Не от нас зависит, кто и как нас воспитает.

– Ну тебе-то что? Тебя же воспитали ангельски кроткие святые.

Нора засмеялась еще громче.

– О господи, Стоуни, ты хочешь, чтобы я умерла со смеху? Прекрати сейчас же! – Она хохотала, взмахивая руками, а успокоившись, сказала: – Отец у меня был приличный человек. Он в жизни пальцем нас не тронул и все время работал. Но он выпивал и уходил в загулы, а нам с сестрой не раз приходилось искать ею по барам Сомервилля и вырывать из объятий какой-нибудь бабы, чтобы привести домой к ужину. А мама была из числа многострадальных женщин. Упаси меня Господь от таких долготерпеливых. Она целыми днями молилась и работала до седьмого пота. Но сам мученик тоже способен обратить все вокруг в ад. Она превратила свои страдания из хобби в смысл жизни. Мученики часто терзают тех, кого любят, поскольку им требуется компания. Вот такой была и мама. А в семье приходится мириться с «тараканами» остальных.

Они помолчали.

Потом Стоуни спросил:

– И с каким количеством «тараканов» предлагается мириться?

– Наверное, с тем, какое ты сам готов вынести, – ответила Нора. – Почему ты пришел этой ночью ко мне, Стоуни?

– Ты знаешь почему.

– Ты собираешься сбежать со своей девушкой и родить ребенка где-нибудь подальше? Украсть сбережения своей мамаши, чтобы вырваться из города на пару недель?

– Что-то в этом духе.

Нора вздохнула. Провела длинными пальцами по лицу. Потом похлопала ладонью по кровати рядом с собой.

– Иди сюда, сядь, Стоуни.

– Мне хорошо там, где я сижу.

– Ну конечно. Иногда я забываю, что ты почти взрослый. Помнишь, как ты был маленьким мальчиком и приходил сюда слушать мои небылицы? Мы сидели с тобой на коврике перед печкой или здесь, на одеяле, а иногда на крыльце… Какими прекрасными были летние ночи. Я рассказала тебе все известные мне истории. Все, что скопились за семьдесят лет.

Стоуни кивнул, потом подошел и сел рядом с ней на кровать.

– Да, я скучаю по тем временам, – продолжала Нора. – Стрелки часов нельзя повернуть вспять, но мне не хватает маленького мальчика Зато стрелки можно перевести вперед, если захочешь. Представь, каким ты будешь через пятнадцать лет. Тебе тридцать. Возможно, у тебя есть хорошая работа. Вы с Лурдес счастливы. Твоему сыну уже столько, сколько тебе сейчас. И вот он спросит у тебя: «Па, а как вы с мамой познакомились?» Что ты ему расскажешь? Как ты влюбился в его мать? Какой чистой была ваша любовь? Что ты никогда не любил ни одной женщины, кроме нее? О том, что мужчина делает то, что должен, в чем бы ни состоял его долг?

Стоуни глядел на свои ладони, лежащие на коленях, и молчал.

– Я не собираюсь читать тебе нотации. Оставайся у меня до утра. Когда придет Лурдес, вам нужно будет поговорить. Вам нужно будет подумать о своем мальчике или девочке и о том, что вы скажете своему ребенку, когда ему будет пятнадцать.

Стоуни поднялся и подошел к столу, чтобы сделать бутерброд с арахисовым маслом. Он поглядел в ночь за окном. Если бы здесь был телефон, он позвонил бы Лурдес и сказал, что сейчас придет и заберет ее. Он сказал бы ей, что правильно украл у матери эти деньги, их счастье стоит того, чтобы потом мучиться в аду. Оно стоит этого греха. Оно стоит того, чтобы разок солгать, украсть и притвориться, будто они все делают верно. Вселенная ждет от них этого. Вселенная создана для тех, кто берет, когда приходит время, для тех, кто выскакивает и хватает, если это требуется для счастья. Счастье превыше всего.

Он увидел свое отражение в окне. Оно сейчас не походило на отражение Стоуни Кроуфорда.

15

В крики ночных птиц в лесу влился далекий гудок поезда, ползущего из Мистика на север, в Провиденс. Температура понизилась до тридцати восьми градусов, пронзительный ветер срывал последние листья с деревьев на Хай-стрит, несся по прилегающим к ней переулкам. Дубы и клены цеплялись за свои пестрые листья, впереди их еще ждали схватки с первыми зимними ветрами с моря. Облака пробегали по лику луны, похожие на фату невесты, они скрывали ее красоту, оберегали ее невинность и придавали ей еще больше загадочности.

– Джонни Миракл!

Голос прогрохотал с набегающих туч.

– Джонни Миракл! – вновь прокатилось раскатом грома между деревьями, тянущимися к лунному сиянию.

Джонни Миракл стоял, дрожа, на Уотер-стрит, рядом с чайной «Синяя собака». Голос звучал и снаружи, и внутри его. Он грохотал громче любого прибоя, какой ему доводилось слышать.

– Что? – спросил он, задирая голову к небу. – Что?

Небо поглощало все звуки, вылетающие из его рта, пока его голос не сделался похожим на блеянье ягненка. Он оглянулся на проходившую мимо женщину с коляской, на пожилую даму, которая наблюдала за ним из-за рекламного щита конторы «Недвижимость Харпера». А, так они просто призраки! Уже поздно, никто не наблюдает за ним, на улице никого нет, но во всполохах молний он видел их, людей, стоящих там с разинутыми ртами… Он заморгал, и они исчезли, эти наблюдатели, соглядатаи тех…

Те были злыми, те были людьми, заставившими его сделать это. Джонни часто зажигал спички, чтобы прогнать их, поджигал кучи сухих листьев, поджигал урны с мусором, иногда обжигал себе пальцы. Огонь прогонял тех, огонь отпугивал тех. Он вечно набивал карманы и растоптанные башмаки коробками спичек, чтобы в случае необходимости разжечь огонь прямо перед носом у тех. Те настолько боялись огня, что временами это даже изумляло его. Бог говорил ему, огонь иногда очищает. Бог говорил, огонь побеждает тьму, а если кто-то и был темным, так это те.

Оставшись снова в од иночестве, в ночи, Джонни Миракл поднял к небу руки. Начали падать первые капли дождя. Он попытался зажечь несколько спичек, чтобы прогнать тьму, но дождь не позволил.

– Господи, Боже! – проблеял Джонни. – Что ты наделал?

И голос ответил ему, зашептал, защекотал ухо.

Этот голос всегда звучал внутри его.

Каждую ночь последние пятнадцать лет.

16

У него в голове образы всплывали и кружились, словно картинки в многоцветном калейдоскопе, накладывались друг на друга.

Человек с красными крысиными глазками держит его за руки, а он стоит в дверях церкви. Люди, собравшиеся в церкви, воздевают руки…

Он, мальчишка, поднимает взгляд на человека с красными глазками, который одет словно священник, но не совсем священник – не как те священники, которых он помнил…

Они приставляют лезвие к горлу ягненка…

Ему было семнадцать, он работал в мясной лавке – рослый, здоровый парень, готовый бросить вызов миру. Крауны заплатили за его обучение, и потом он стал жить у них в сторожке. Мир оказался страшным местом, и Стоунхейвен, дом его предков, был для него единственным прибежищем. А потом они повели его той ночью, ночью накануне Хэллоуина, ночью…

Картинки сделались более яркими…

Той ночью…

– Ты должен кое-что сделать, – сказал ему мистер Краун, расстегивая на Джонни рубашку, накрахмаленную белую рубашку, которую Джонни купил за двадцать долларов, заказав по почтовому каталогу. Диана была здесь, такая прелестная маленькая девочка, она улыбалась ему. Мистер Краун дал ему лист бумаги и велел лизнуть.

– Как марку, – сказал мистер Краун.

И Джонни лизнул бумагу, у которой оказался сахарный привкус. Потом он почувствовал себя как-то странно, лица перед ним начали превращаться в цветы, и все вокруг стало как в мультфильме.

– Лизни еще, – велел мистер Краун.

Тут кто-то прижал лицо Джонни к листу бумаги, и он приклеился к ней языком.

Кто-то произнес:

– Надо было просто намазать на кусочек сахара.

– Или сделать ему укол, – хихикнула какая-то женщина.

«О, – мысленно выкрикнул Джонни, – почему же я не взял с собой спички?! Я бы сжег их всех дотла, если бы у меня были спички. Я сжег бы их!»

– Заткнись, он мне как сын, – произнес мистер Краун, и от этих слов Джонни исполнился гордости. – У него все получится.

Только мистер Краун выглядел теперь как мистер Магу, а Диана – как сиротка Анни[16]16
  Герои популярных комиксов.


[Закрыть] с пустыми глазами, и некоторые люди, бывшие в часовне, вдруг стали похожими на персонажей из «Флинтстоунов» и «Ажетсоноб».

Джонни даже не сопротивлялся, когда ему велели снять еще и джинсы. Голубые джинсы будто растаяли на нем, стекли с его ног, словно морская, волна…

Он стоял голый в алтаре, а четверо из них удерживали сопротивляющуюся женщину…

Сопротивлялась ли она?

Точно?

Она в самом деле сопротивлялась?

Женщина начала мерцать, подобно ряби на позолоченной поверхности пруда…

Серебристая рыбка, скользнувшая под зеркальной водой…

Раздались крики, и он поглядел на ее рот.

Но эти крики издавала не она.

(Эта «она» была не она. Она была «ОНО».)

А крики издавали те персонажи из мультфильма, которые держали ее, их кожа начала чернеть и трескаться…

Сам же Джонни был уже где-то далеко, он оказался посреди кружащегося узора в витражном окне, окне с изображением ангела, защищающего своим пламенеющим мечом сад Эдема.

А потом он ощутил, как плоть его содрогнулась, словно молекулы тела начали подниматься пузырьками, трансформироваться, закручиваться и скакать во все стороны. Он ощущал, как разгорается внутри жар, и ему показалось – это была одна из последних связных мыслей, – что кожа с него сползла и вот он стоит в алтаре, человек из крови, мяса и костей, глядит на них на всех, на этих персонажей мультфильма, поющих молитвы, и мозги у него рассыпаются…

А потом все исчезло.

17

– Джонни, – сказал Бог.

Или это мистер Краун и мистер Магу в одном теле говорили с ним? Возможно, это был человек с красными глазами, но он видел в нем Бога Ведь Бог многолик, а Джонни всегда умел смотреть сквозь обычное лицо и видеть под ним то, которое скрыто, в котором живет Бог. Иногда он так запутывался там, внутри, что уже не мог понять, кто есть кто.

Но Бог всегда проявлял себя.

– Джонни, ты помнишь, какое сейчас время года?

Он кивнул.

– Пора, – произнес Бог. – То, что свершилось, было неправильно. Все то, что мы сотворили. Это было ужасное действо. Но это должно было случиться. Нельзя исправить уже содеянное, верно? – Бог протянул ему тарелку с едой, где среди прочего были гамбургер и нашинкованная капуста. – У меня есть для тебя вот это. Только я забыл про грушу. Может, завтра.

– Я грешник? – спросил Джонни, голос его по-прежнему походил на блеяние.

– Нет, ты не грешник. Ты хороший человек. Ты всегда был хорошим, – заверил Бог. – Просто мы зашли с этим делом слишком далеко. Мы должны были все прекратить еще много лет назад. Возможно, в тот миг, когда оно только началось. Я тоже имею к этому отношение. Я злодей. Но не испытать этого…

– Нет, ты не злодей, – хихикнул Джонни, беря с тарелки капусту. – Ты Бог, та не можешь быть злодеем.

Бог окинул его каким-то странным взглядом.

– Я всего лишь хочу, чтобы ты знал: я сожалею о том, что мы все натворили.

Затем Бог надел шляпу и пошел к своей машине.

Бог ездил на «буревестнике» и опускал все стекла, несмотря на холодную погоду.

Джонни смотрел, как «буревестник» растворяется вдалеке, как мерцает воздух в том месте, где он исчез.

Глава 19
ПЛОТЬ И ПОХОТЬ ВО ДВОРЦЕ

1

Диана Краун стояла в полумраке коридора, обнаженная, держа руку на затылке Вэна. Потом запустила пальцы в его волосы.

– Пей кровь, священную кровь, – шепотом произнесла она.

Диана заставила его опуститься на колени перед собой.

Прижала его голову к своим бедрам.

Размазала кровь по его лицу.

– Ты любишь так? – спросила она.

Вэн Кроуфорд стоял перед ней, дикие глаза беспокойно подрагивают в глазницах, волосы спутаны, лицо багровое.

– Да, господи, да, люблю. Крести меня, детка, крести этой священной кровью!

Диана улыбнулась и почти, невинным голосом произнесла:

– Кажется, ты убил ее, Вэн. Это очень-очень плохо.

Слезы хлынули у него из глаз.

– Нет, я ее любил, клянусь. Я любил ее и подарил ей алые маки, чтобы украсить лицо и тело.

– Она мертва, Вэн. Ее сердце не бьется, – сказала Диана уверенно и холодно. – Но я все понимаю, мальчик, понимаю. Иди сюда. – Она отпустила его волосы. – Иди ко мне, Вэн.

Когда он поднялся, она обвила его руками, притягивая к себе.

– Как я люблю тебя, мой бесстрашный убийца. Как ты всаживал в нее нож, какой жар я ощущала, жажду в каждой ране, вкус ее жизни…

– О да, – отозвался Вэн, слезы текли по его испачканному кровью лицу, отдающая железом жидкость затекала в рот, он сглатывал ее. – О боже, но я не хотел сделать ей больно…

– Иногда боль идет на пользу, – прошептала Диана, прижимаясь губами к его уху и слегка покусывая его. – Боль – это тот обряд, через который все мы должны пройти.

2

Вэн сам не мог понять, что на него нашло, но он погнался за ней вверх по лестнице, ведущей в хозяйскую спальню, где он впервые обладал ею, впервые, по словам Дианы, заставил ее ощутить себя настоящей женщиной, взял ее на постели, которая, как она сказала, принадлежала ее матери. От этого он распалился тогда еще больше, и вот теперь несся вверх по ступеням, перепрыгивая через одну, желая ее испачканной кровью плоти, видя перед собой контур ее высокой маленькой груди, которая подпрыгивала в такт движению, ее зад, похожий на половинки гладкой дыни, и намереваясь снова заполучить ее там же.

Он твердо собирался получить то, что само шло в руки.

Она хихикала, как школьница, волосы у нее были красные, кожа тоже, блестящая и скользкая, – он ощутил это, прижав ее к себе. Она сдалась, его Диана, Диана Охотница, которая стояла рядом и смотрела, как он вонзает нож в сад Лурдес, она…

«Помнишь, что ты увидел?

Помнишь, когда ты погрузился в темноту?

Погрузился и увидел там что-то…

Что-то иное, не девушку, которую ты знал как Диану Краун».

Этот голос червем ввинчивался ему в мозг, но Вэн не обращал на него внимания, он взял ее на руки, и комната закружилась. Она обхватила его ногами за талию, трусы, кажется, сами собой упали с него на пол. Он ощущал себя более могучим, чем любой семнадцатилетний мальчишка Он чувствовал, как внутри взрываются молнии, его мышцы были словно из стали, когда он входил в нее…

«За ее лицом, в темноте, в свете луны, ты видел ее.

Ты видел трещины под ее глазами, вдоль ее рта…

Что ты видел в них, Вэн Гробфорд?

Когда ты входил в нее, в ее плоть, в эту женщину, которая в свете октябрьской луны изменилась так, словно вовсе и не была женщиной, а была каким-то существом из алой жаркой лавы…

Это была кровь!

Нет, не кровь, это было что-то другое, что-то, что поглядело на тебя из-под той кожи, которую ты сейчас ощущаешь под пальцами…

Лава.

Будто бы проклятый вулкан извергнулся из нее…»

И вот оно вернулось снова, пока он держал Диану на руках, неловко вталкивая член в ее плоть. Оно было в ее глазах, словно тонкая радужная оболочка вдруг провалилась вглубь и проглянуло нечто розовое, живущее внутри. Розовое, потом оранжевое, потом красное, а потом…

Она толкнула его назад, на кровать, и он увидел лежащее рядом с ним тело Лурдес Кастильо.

– Какого хрена ты с ней сделала?