Текст книги "Человек-Хэллоуин"

Автор книги: Дуглас Клегг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава 22
ГОРОД В КОНЦЕ ОКТЯБРЯ

1

В то утро в поселении Стоунхейвен произошло столько событий, так много невидимых ниточек протянулось во все стороны от Стоуни Кроуфорда… Чтобы узнать обо всем, нужно было бы нестись со скоростью пожара от дома к дому, увидеть венок из индийской кукурузы, который Элис Эварест только что приколотила к своей входной двери, и низкую толстую тыкву-фонарь, которую она выставила на крыльцо, надеясь, что городские подростки не выкатят ее на улицу хотя бы в ночь Хэллоуина…

«Да, Хэллоуин, – мысленно смеялся Джонни Миракл, раскачиваясь на ветке. – День всех святых! Как прекрасно, как славно! Предчувствие носится в воздухе, все это было предсказано, все то, что было до сих пор, станет…»

Из его рта вырывались неразборчивые слова, разлетались, словно желтые листья с ближайшей березы по жухлой траве главной площади. Он чиркал спичку за спичкой, словно собираясь поджечь воздух вокруг себя.

2

В продуктовом магазине Марта Уайт развешивала на проволоке, натянутой над полками с товаром, дешевые пластиковые маски и хлипкие костюмы фей, гоблинов и супергероев из полудюжины комиксов. Сейчас дети редко покупали все это и еще реже играли в «дайте сладкого, а то напугаем». Времена изменились, хотя некоторые взрослые все еще устраивали вечеринки по случаю Хэллоуина в кафе на Хай-стрит, Дети теперь чаще боялись модифицированной кукурузы, батончиков «сникерс», накачанных героином, или отравленных яблок, которые напичкала лезвиями какая-нибудь злая ведьма из диснеевской «Белоснежки». Но все же кое-где в Стоунхейвене старинные традиции празднования Хэллоуина давали о себе знать. Разноцветные кукурузные початки висели над входными дверями, словно венки омелы, тыквы и пышные снопы соломы стояли у дощатых домиков, сестры Доан водрузили на крыльцо пугало с головой-тыквой – все это, бесспорно, напоминало о празднике урожая. Сыновья и дочери Стоунхейвена не один век собирали урожай с моря, начиная с китов, почти истребленных нынче, и заканчивая омарами, крабами, моллюсками, устрицами, селедкой и треской, которых по-прежнему было полно в ресторанах по всему побережью.

«Урожай» и «щедрость» – эти два слова составляли основу духа Новой Англии, и Стоунхейвен, несмотря на свое обособленное положение, не был исключением. Море и земля столетиями обеспечивали город всем тем, в чем он действительно нуждался. Все остальное, приходящее извне, было в лучшем случае ненужным, в худшем – проклятым. Местные леса обеспечивали горожан древесиной для постройки лодок и домов, гранитные карьеры на юге давали материал для фундаментов и мостовых, а щедрое море и поля кормили потомков основателей городка. И хотя в последнее время летние курортники подбрасывали монет в сундуки местных жителей, об этом никто не говорил вслух.

Тамара Карри была единственным человеком в городе, который терпеть не мог любые приметы приближающегося Дня всех святых. Она подозревала, что этот праздник слишком языческий, слишком слабо связанный с Иисусом и Библией, и часто говорила об этом Фионе Макали стер в библиотеке, когда приходила взять новые любовные романы в мягких обложках.

– Все это идет от ведовства, – заявила Тамара, указывая за конторку, на плакат с огромной оранжевой луной и летящей на ее фоне ведьмой.

На плакате было написано: «Хэллоуин. Время читать кошмары!», на что и попыталась указать Фиона. Но Тамара и слушать ничего не желала.

– В основе всего этого лежит поклонение дьяволу, – отрезала она. – Жили бы мы на пару веков раньше. В те времена знали, что делать с поклонниками дьявола!

– Кстати, вы знаете, – Фиона лукаво улыбнулась, – тогда считалось, что, если женщина держит в доме много кошек, она прислужница Сатаны.

– Все мои кошки – христианские кошки, уж ты-то знаешь лучше, чем кто-либо, Фи, – вскипела Тамара. – Все они были, как полагается, окрещены, никто не посмеет это отрицать, все они получили благословение. Ты же знаешь, что они получили благословение.

Она сгребла свои книги и выскочила из библиотеки.

Спускаясь с гранитных ступеней и шагая потом через площадь, Тамара заметила то, что всегда казалось ей доказательством пребывания в Стоунхейвене Сатаны собственной персоной: Джонни Миракла, сидевшего на огромном старом дубе.

– Это дерево стоит здесь сотни лет, Джонни, ты просто оскверняешь его!

Она погрозила ему кулаком. У нее испортилось настроение после того, как Фиона своим острым языком прошлась по поводу ее кошек.

– Ты… ты… дьяволово отродье! – выплюнула она.

Джонни Миракл улыбнулся, как улыбался всегда, если кто-нибудь начинал на него орать, и помахал ей со своего насеста среди вызолоченных осенью дубовых листьев.

3

Стоуни слышал, как Нора зовет его, но было уже поздно…

Он должен бежать, бежать от нее подальше. Что-то с ней неладно. Может, жизнь в лесу все-таки доконала ее, может, она всегда была такой, но только те байки, которые она только что рассказала, не могут быть правдой – это просто фантазии сумасшедшей старухи, которые он воспринял всерьез…

Он несся по грязи и мокрым листьям, поскальзываясь и едва не падая, и гадал, почему же Лурдес так и не пришла. Если бы она пришла, если бы пришла, то, возможно, он так и не услышал бы от Норы всего этого бреда…

От Норы, которой он так верил! От Норы, которая наговорила ему всех этих невероятных глупостей, которые никак не могут быть правдой! От Норы, которая верила в демонов и дьяволов, и в древние индейские проклятия, и в истории с привидениями, россказни рабов, которая по совершенно непонятным причинам отказывалась от электричества. Господи, у нее нет ни телефона, ни телевизора – откуда же ей знать все обо всех?!

Добравшись до дома, он взбежал по ступенькам. Распахнув дверь, прокричал:

– Мам?! Ну где же ты?!

Перепрыгивая через две ступеньки, он буквально взлетел вверх по лестнице. Мать стояла в дверном проеме. На ней был банный халат, намазанные чем-то волосы свисали сосульками.

– Стоуни? Что-то случилось? – спросила она с подозрением.

Он выхватил из кармана пачку банкнот. Сорвал резинку и швырнул стодолларовые бумажки к ее ногам.

– Откуда, черт побери, эти деньги?

Она молчала. Переводила взгляд с него на пол. Губы ее задрожали.

– Во что ты ввязался?

– Я хочу знать, откуда эти чертовы деньги. Две тысячи долларов. В коробке у тебя под кроватью. Я видел их, когда мне было четыре года, и с тех пор они там так и лежали. Ты не могла вовремя заплатить по счетам, но у тебя под кроватью лежали две тысячи долларов наличными.

– Это твой отец тебя подговорил? – спросила она, голос ее упал до шепота.

– Никто меня не подговаривал, и мне плевать, что ты там думаешь, просто скажи мне, что это за деньги. И расскажи о том, как работала в доме Краунов. Когда ты служила у них сиделкой.

– Кто тебе это наплел? – спросила она – Какой лжец наговорил тебе таких гадостей?

– Просто расскажи мне. Все остальное сейчас не важно.

– Не смей вот так врываться в мой дом и хамить как последний негодяй! – отрубила она. – Ты ничего не знаешь о моей жизни. И ты роешься в моих вещах и берешь мои деньги. Деньги, которые я берегла для тебя и для Вэна все эти годы!

– Для меня и для Вэна? Так вот сколько стоит твое молчание! Вот сколько стоит мое воспитание! Я знаю, кто мой отец, ма. Я знаю, что я не твой сын! Я знаю, что отец все время бил тебя, потому что знал. И ты Тоже знала. Ты знала, и от тебя откупились, но теперь ты расскажешь лине, что это за проклятая тайна, о которой никто в этом городе не говорит прямо!

– Заткнись, ублюдок! – Никогда еще мать не говорила с ним таким холодным тоном. Она указала на деньги. – Это грязные деньги, тебе повезло, что тебе не разбили башку о камень в миг твоего рождения. Я расскажу тебе, кто ты такой, ублюдок. Я расскажу тебе, как ты испортил нам жизнь своим появлением на свет. Как мой муж больше ни разу не дотронулся до меня с тех пор. Как мне пришлось выкармливать тебя, хотя даже запахом ты никак не напоминал ребенка. Ты вообще никак не пах, когда был младенцем, и даже не плакал. Просто смотрел на меня так, будто знаешь все, а мне приходилось прикладывать тебя к груди, хотя все во мне переворачивалось, когда ты начинал сосать. Мне блевать хотелось от этого. – Ее рот злобно кривился. – Мой сын умер, а ты выжил, и мне пришлось взять тебя ради тех денег, к которым я даже не прикасалась, потому что понимала, что натворила. Я знала, во что я ввязалась!

Стоуни упал на колени. Закрыл руками уши.

– Так ты хочешь знать? Это та сука с болота наплела тебе? Она? Я знала, что однажды она все выложит. Я знала, что ей нельзя доверять. А она сказала тебе, что ты сдох бы в тот день, если бы не я? Она рассказала, как я лишилась ребенка в тот же миг, когда он родился, и мне пришлось за какие-то секунды решать, возьму ли я тебя? А я всего лишь хотела получить своего мальчика, и мне подумалось, что, может быть, ты сможешь заменить его. Будешь мне вместо родного сына. И все последние пятнадцать лет своей жизни я притворялась, будто люблю тебя, и надеялась, что смогу полюбить. Но даже твой брат Вэн давным-давно понял. Он сказал мне, когда ему было лет’ шесть, что ты какой-то неправильный. Сказал, что ты только выглядишь, как другие дети, но в тебе есть что-то злое. Я знала, что это правда, но все равно притворялась, притворялась так долго! Я пыталась убить себя, но не смогла. Хотя я ненавидела тебя, понимала, что ты ребенок, знала, что Господь отправит меня в ад на веки веков, если я убью себя и брошу детей на произвол судьбы! Иисус велел нам нести свой крест с радостью, но я не могла! Только не тебя!

Стоуни опустил руки. Ему казалось, какой-то поток скапливается в нем, он ощущал какие-то волны, некое движение внутри, какое, он не смог бы описать: будто бы кровь закидает, и еще шум далеких волн, разбивающихся о его кости и мышцы. Он раскрыл рот, но те слова, которые он произнес, были вроде бы сказаны не им:

– Скажи мне, кто моя мать! Я хочу знать!

– Слушай ты, неблагодарная свинья! Я взяла тебя только потому, что священник сунул тебя мне в руки и дал денег, а еще необходима была уверенность, что я смогу уехать отсюда в любой момент. Я взяла эти деньги как плату за тебя, за кусок хнычущего мяса, и вот теперь ты швыряешь их мне в лицо! Убирайся к черту из моего дома. Убирайся к черту!

Слезы ручьями текли по лицу Энджи Кроуфорд, она казалась некрасивее, чем когда-либо, он даже не думал, что люди могут быть такими некрасивыми. Она вращала глазами, сосульки волос подпрыгивали, когда она трясла головой и кричала, ударяя себя кулаками по животу.

4

В доме у Кастильо лгать Лурдес разговаривала с полисменом из Мистика, который приехал рано утром.

– Ее не было дома всю ночь, – рассказывала она. – Я говорила вашим людям, что-то случилось. Я говорила им еще вчера. Она хорошая девочка Она не шляется по ночам. Что-то произошло. Наверное, дело в этом парне. Парне из города. От этих городских вечно одни неприятности. Если с ней что-то случилось, это его вина.

За девять часов, прошедших с тех пор, как сыновья прочесали лес и город, пытаясь найти свою младшую сестренку, она не смогла придумать ничего другого.

5

Остальные горожане чувствовали какую-то перемену, словно зима подкралась ближе и дохнула холодом. В воздухе ощущалось приближение мороза И еще в тот день что-то странное случилось со светом: казалось, он вот-вот угаснет навсегда.

Поселение Стоунхейвен прорезало множество аккуратных узких дорожек, все они пересекались, словно коридоры лабиринта В центре располагалась площадь, окаймленная пожелтевшими деревьями. На площади – старая библиотека, почтовое отделение и церкви. Хай-стрит со старой таможней и квартирами над немногочисленными магазинами с большой натяжкой можно было назвать деловым кварталом Стоунхейвена, вдоль Уотер-стрит стояли дома старых заслуженных капитанов и их вдов… Наползающие друг на друга, они становились все меньше и беднее по мере удаления от центра. Город заканчивался мысом. Лэндс-Энд. Зеркальная вода окружала короткий торчащий палец скалистой земли. Чайки и бакланы поднимались и опускались на волнах, а Гуф Хэнлон совершал утренний моцион, перед тем как отправиться в город отрабатывать зимние часы в публичной библиотеке. Несколько лодок качалось на сверкающей воде, и острова Авалона казались округлыми холмами тумана, поднимающимися из бухты. Огибая мыс у маяка, Гуф увидел какой-то странный свет, который, как ему показалось, вспыхнул над мысом Джунипер за особняками курортников. Свет был желто-зеленый, вспышка длилась всего несколько секунд. Но этого было довольно, чтобы он взволновался. Он посмотрел на солнце, висящее на востоке, подумал, что это, возможно, просто отсвет в стеклах дома Краунов. Что-то в этом свете заинтересовало его, он подошел и сел, скрестив ноги, на один из больших камней у кромки воды. Гуф несколько минут обозревал с такого расстояния ряд летних дворцов, а затем решил, что ему просто привиделось. Ничто не может гореть таким светом, какой он только что видел.

Он уже собирался встать и пойти дальше, когда снова увидел этот свет.

И кое-что еще.

Позже, когда Гуф катил тележку с книгами по восточному ковру публичной библиотеки Стоунхейвена, он кивнул Фионе Макалистер. На ней была персиковая блузка с глубоким вырезом и его любимая коричневая юбка Она прошла мимо нескольких ранних посетителей вслед за Гуфом в узкий коридор с книжными стеллажами. В темной пыльной комнате он повернулся к ней. Она попыталась поцеловать его, но он отстранился.

– Кое-что происходит, – сказал он.

– Что не так?

– Ты тут ни при чем Дело во мне. Я кое-что видел этим утром Это меня беспокоит. Нет, что я, не беспокоит. Приводит в ужас.

Она положила руки ему на плечи.

– Расскажи мамочке, – шепотом произнесла она.

Гуф убрал ее руки.

– Не сейчас, Фи. Не сейчас. Этим утром мне показалось, что дом Краунов горит. Мне показалось, там пожар… – И тут слезы хлынули у него из глаз, он больше не выглядел человеком, разменявшим пятый десяток, он был похож на маленького мальчика – Я хотел сжечь этот дом. Хотел его…

– Тебе показалось, – сказала Фиона, желая утешить его. – Не говори так.

– Нет, – возразил он. – Я видел это среди белого дня. Оно становится все сильнее…

– О, милый, – произнесла она мягко, и на этот раз он упал в ее объятия, и она целовала его, целовала его шею, закрытые глаза, нос, губы, подбородок. Его слезы смешивались с ее. – Это было давным-давно. Мы тогда были так молоды. Так молоды и глупы. Все хорошо. Все будет хорошо.

– Я был там, – простонал он громко, не заботясь, что его могут услышать другие, – Я там был. И ты… все мы там были…

6

– Где тебя черти носили? – спросил Дэл.

Он только что сумел улизнуть из школьного автобуса и сейчас, в восемь тридцать утра, сидел в доках, попивая пиво и швыряя камешки в воду. На нем была вязаная шапочка, натянутая чуть ли не до глаз, к свитеру прилип заячий помет.

Вэн стоял над ним, глядя и не на него, и не сквозь него.

Что-то странное было в том, как Вэн глядел, но Дэл не смог определить, напился он или что еще, потому что солнце чертовски жарило с утра, вода блестела и по лицу Вэна бегали солнечные зайчики.

Потом, когда Дэл приставил к глазам руку козырьком, он понял.

«Это кровь.

Кровь, твою мать!

А сам Вэн… его лицо, волосы… он какой-то сморщенный, взъерошенный, белый, как личинка…»

С Вэна текло – с одежды, с тела, – он оставлял за собой кровавый след. Он подошел к Дэну и взял из упаковки банку пива. Потом уселся рядом с приятелем.

– Меня поимели, – произнес Вэн.

7

Город был занят обычными утренними делами, а полисмен Деннехи ходил от магазина к магазину с фотографией Лурдес Кастильо в одной руке и пластиковым стаканчиком кофе в другой. Сначала он зашел в продуктовый магазин, прошел вдоль ряда винных бутылок к кассе. Марта Уайт, седая, «перец с солью», листала экземпляр «Национального опроса», рискуя в любую секунду поджечь страницы зажатой в пальцах сигаретой. Она подняла голову. Облачко дыма закрыло ее морщинистую физиономию.

– Бен? – спросила она.

– Доброе утро, Марти, – сказал полисмен. Он поставил свой кофе. Кинул на прилавок фотографию, – Пропала вчера вечером. Родители с ума сходят.

Марта Уайт с любопытством посмотрела на Деннехи.

– Никогда ее раньше не видела. Она из города?

Он покачал головой.

– Из Векетукета. Но вчера была в городе. У тебя есть леденцы?

– Никогда ее раньше не видела, – повторила Марта, слегка пожимая костлявыми плечами. – Леденцы вон там, в коробках, – Она указала на ряд маленьких жестянок на дальнем конце прилавка. – Ты ешь столько этой дряни, что у тебя все зубы вывалятся.

– Поздно. Половины уже нет, – ответил Деннехи.

Он подошел, открыл коробку. Леденцы были синие, в форме веревок. Он достал одну веревку, сунул в рот. Окинул взглядом костюмы, бутылки и журналы, словно никогда раньше здесь не был.

– Ты, наверное, знаешь всех мальчишек в городе, а? Наверное, они все время приходят за пивом, конфетами или чем-нибудь еще?

Марта Уайт покачала головой.

– Я не продаю пиво малолеткам, и ты это знаешь, Бен. Эти детки. Вечно одно и то же. Девчонка, должно быть, сбежала с каким-нибудь парнем, а может, и одна. Они делают что хотят. – Глубоко затянувшись сигаретой, она удивленно подняла брови. Выдохнула клуб дыма и добавила: – Если увижу ее, отправлю домой.

Полисмен посетил еще три магазина, но отовсюду ушел ни с чем, пока не зашел в мясную лавку Рэйлсбека.

Мясник Рэйлсбек рубил коровий бок. Фартук был в крови и внутренностях. Мясник взглянул на фотографию.

– Ага, это девушка сынка Энджи Кроуфорд. Лурдес Похоже на название того священного места Лурдес. Она миленькая. Надеюсь, с ней все хр-шо. Нр-но, они со Стоуни болтаются где-нибудь вместе.

– Знаешь, то же самое утверждает ее мать, – сказал Деннехи. – Но когда я заехал полчаса назад к Кроуфордам., Энджи сказала мне, что понятия не имеет, кто эта девушка.

Мясник покачал головой.

– Это точно она. Я видел их вдвоем, целовались за моим магазином. Может, Энджи ее раньше не видела. Такое случается. Может, Стоуни не приводил свою девчонку домой и не знакомил с мамашей.

Когда Деннехи снова вышел на улицы, он заметил, что почти все хозяева магазинов наблюдают за ним.

Словно ждут, что он предпримет дальше. Он помахал им всем, а про себя подумал: «Боже, ну и местечко! Упаси меня господи от старой Новой Англии, они все смотрят и выжидают, и ни один из них ни словечка не скажет, пока не будет слишком поздно».

8

Кухня в доме Краунов была длинная и широкая, как раз такая, чтобы готовить еду для многочисленных гостей. В начале двадцатого века ее использовали именно для этой цели. Толпы почти богатых и почти знаменитых наезжали летом шумными компаниями. С Манхэттена и из Бостона ехали распутницы и их давно вышедшие в тираж кавалеры с засаленными волосами – всех так и манил очаровательный круг Краунов: не было мужчин могущественнее Краунов и женщин, богаче дам из этого рода. Те, кому что-то требовалось от них, получали все, просто оказавшись в обществе членов семейства. Недавно разбогатевшие кинозвезды, нефтяные магнаты, гангстеры, поднявшиеся по социальной лестнице, со своими закутанными в меха девками – все собирались здесь поразвлечься и пошалить, и кухня часто делалась центром общего улья, а запрещенная выпивка извлекалась из потайного шкафа под длинной мойкой с шестью кранами. Кажется, здесь до сих пор гуляло эхо смеха и веселья из тех времен, когда парочки толкались на кухне в надежде сунуть палец в миску с каким-нибудь соусом, чтобы снять пробу, или выстрелить пробкой из очередной бутылки с дорогим шампанским.

Но веселые времена и вечеринки закончились. Прошло несколько лет – и летний особняк сделался закрытым для гостей. Когда родилась Диана, увеселения были здесь так редки, что на лето уже не нанимали кухарку.

Алан Фэйрклоф стоял посреди кухни, наливая в стакан выдержанный шотландский виски. Он сделал глоток, огляделся. Посмотрел на часы. Восемь тридцать утра. Он хорошо выспался и не удивился, когда двумя часами раньше она позвонила ему.

– Получается. Не могу поверить, но все началось.

Голос ее заметно дрожал от волнения.

– Приближается День всех душ, – сказал Фэйрклоф. – Ритуалы тщательно выверены.

– Да, – шепотом ответила она. Дотом, помолчав, добавила: – Здесь полно крови.

– Это ничего. Не отвлекайся на ерунду. Это часть нашего плана, Диана. Бояться нечего. Ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой.

– Я боюсь не этого. Я боюсь…

– Потерять себя в его всеобъемлющей сущности. Не бойся, – успокаивающе произнес Фэйрклоф. – Слушай, я сейчас позавтракаю и пригоню лодку.

– Я провела обряд, – сообщила Диана. – Точно так, как ты меня учил. Я не испачкалась о жертву.

Алан улыбнулся, поглядел в окно на залив, на торчащий палец. Стоунхейвена, на большой белый дом на берегу.

– Непорочность. Он любил ее, когда делал это?

– Кажется, да. Да. Это… оно… едва не выплеснулось и на меня, – прошептала она.

– Все в порядке, Диана, – мягко произнес Фэйрклоф. – Все, что произошло, вполне естественно. Нечего бояться.

И вот, два часа спустя, стоя в огромной кухне, Алан Фэйрклоф чувствовал, что держит в руке все то, что так долго искал. Все, во что он с трудом верил, начинает сбываться.

Прошло несколько минут, и Диана Краун появилась в дверях.

– Получается, – сказала она, ее лицо было залито потом. – Все, как ты говорил.

Алан поднял стакан.

– Иногда требуется ускорить события. Ради нашей веры.

Не может быть лица прекраснее ее, подумал он. То, чем она была, то, что жило в ней…

Такое великолепие.

Всю свою жизнь он искал и вот нашел здесь, в этом семействе, упрятанное от чужих глаз…

– У меня для тебя кое-что есть, – сказала она.

– Он?

Диана кивнула.

Алан ощутил, как растекся по горлу жгучий огонь виски.

– Думаешь, в нем осталось довольно бойцовского духа? Прошедшая ночь, наверное, была… ну, скажем так, утомительной. Ты ведь подвела его к самому краю, верно?

Она пожала плечами.

– Разве это имеет значение?

Алан Фэйрклоф улыбнулся улыбкой маленького мальчика в рождественское утро.

– О, и какое! Я хочу предоставить ему шанс.