Текст книги "Человек-Хэллоуин"

Автор книги: Дуглас Клегг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава 7
ЖИЗНЬ И ВРЕМЕНА АЛАНА ФЭЙРКЛОФА

1

Алан Фэйрклоф поднес руку к лицу молодого человека. Красивое… Другие для его цели не годились. Ему нравилось видеть синяки под глазами, открытые раны над губами. Ему нравилось превращать красоту в нечто уродливое и пугающее.

Достигнув высшей точки возбуждения, он глубоко погружался в себя, терял ощущение реального мира и вступал в вотчину богов.

2

Из дневника Рлана Фэйрклофа.

«История моей жизни не трагедия, а смелое предприятие, доказывающее, что существует правда за крайними пределами правды, а разница между добром и злом ничтожна. Не существует добра и зла, есть только то, что сию минуту кажется злом, и то, что в данный миг – добро. И жизнь, вцепившись в тебя крюками, без усилий проделывает путь от священного к профанации. Все, что мы действительно можем знать о ней, – это Свет, вечно сияющий Свет божественной сущности. В крайней жестокости, в святой доброте, в грубости человеческих конфликтов искра этого Света вспыхивает снова и снова.

Цель моей жизни, моя миссия, – отыскать тот камень, который может высечь искру, вызывающую пожар».

3

С самого раннего возраста Алан Фэйрклоф был предназначен для великих дел. Его отцу, лорду Эрли, в числе прочего наследства досталось и три огромных замка в Шотландии и Нортумбрии. Его мать, леди Элейн Ромни, получила богатое наследство. Дед ее был голландцем из Южной Африки, и отец основал весьма успешное предприятие «Чугунолитейные изделия Ромни», разрабатывая шахты в Африке. Алан учился в Харроу, играл в крикет, а потом его мир изменился с такой скоростью, что он так до конца и не пришел в себя от потрясения. После гибели родителей в кораблекрушении у берегов Майорки Алана забрали из школы и отправили к единственной живой родственнице, которая согласилась его принять. Его тетушка владела землей в особенно неприветливой части Северной Шотландии В то время как родители оберегали Алана от всех худших проявлений жизни, эта женщина оказалась мелочной и недоброй. Она заставляла мальчика принимать ледяные ванны, считая, что таким образом он закаляет характер, а в случае неповиновения отправляла к высокому мрачному немцу по имени Рэнальф, который порол его со знанием дела. Обязанности Алана заключались в том, чтобы присматривать за пятнадцатью арендаторами и взимать с них плачу, Годам к семнадцати он был переполнен тем, что сам называл благородством бедности. Он много времени проводил на улице, собираясь в итоге уйти в монастырь, и презирал любые материальные блага.

Но незадолго до своего двадцать первого дня рождения, лежа на жесткой скамье, служившей ему постелью, Алан впервые в жизни начал видеть эротические сны.

В этих снах он, словно шакал, набрасывался на молоденьких проституток, сжимал их в объятиях, ощущал во рту вкус юной крови, хлестал бедняжек плетью, пока их крики не переходили в стоны сладостного поражения. В этих сублимированных пытках во сне он был Рэнальфом-немцем, а не каким-то там прыщавым добряком Аланом Фэйрклофом. Но даже во сне он предавался удовольствиям вопреки своей воле. Ему казалось, кто-то заставляет его вонзать ржавый гвоздь в сосок алтарного служки, он пытался сопротивляться, но подчинялся превосходящей его огромной силе, которая вынуждала глубже втыкать нож в тело девчонки-нищенки из Калькутты…

Просыпаясь после таких снов, он пытался противиться им. Но если поначалу он испытывал отвращение к этим ужасам, а затем лишь слегка заинтересовался порождаемыми его собственным воображением ночными видениями, то в итоге уже с нетерпением ждал ночи и очередного сна.

В разгар оргии, избивая какого-то юнца и намереваясь изнасиловать его мать, Алан вдруг с испугом осознал, что сон имеет весьма реалистическую текстуру. Словно в его памяти разверзлась черная дыра, засосала в себя весь настоящий мир вокруг и он уже не мог различить, что материально, а что – нет. Он чувствовал, как его кулак весьма ощутимо утыкается в плечо парнишки и сексуальная энергия жарко разливается по чреслам…

– Это не сон! – воскликнул он, когда мальчишка взвыл и через миг после удара кровь брызнула из-под его левого глаза. – Это не сон!

Он орал на мальчишку, словно в том была его вина. За спиной парня стояла его мать – платье разодрано посередине, руки привязаны к трубе над головой.

Алан отпустил мальчишку. Тот кинулся к матери и сел рядом с ней, весь дрожа Ему было не больше шестнадцати. Он обнимал мать, и оба они рыдали.

Алан, очнувшись, глядел на окровавленные руки. Первый раз, сколько себя помнил, он тоже расплакался. Слезы застилали серые стены комнаты, размывали образ женщины и ее сына… В конце концов перед глазами осталась лишь чернота ночи.

– Господи, Боже мой, за что ты покинул меня? – только и прошептал Алан.

Заря пришла, но не принесла ответа. Он развязал женщину и бросил пять стофунтовых бумажек на колени ее сына.

В углу комнаты над грязной раковиной висело небольшое зеркало. Взглянув в него, Алан Фэйрклоф не увидел ни Алана, ни его прежнего мучителя Рэнальфа: из зеркала на него смотрело чудовище.

Лицо было настолько нечеловеческим, что Алан счел за лучшее принять видение за призрака.

Прошло несколько недель, он смирился со своим новым образом и отправился странствовать по самым отдаленным уголкам в поисках Бога. В двадцать один он унаследовал гигантское состояние родителей и принялся испытывать собственную плоть как страданиями, так и наслаждением.

Но и это увлечение прошло.

Однажды утром он проснулся обнаженный рядом с двумя спящими женщинами и юношей, скорчившимися на запятнанном, разодранном матрасе, – их тела были так прекрасны и свежи накануне вечером. Во рту стоял густой привкус опиума и марихуаны. Теперь, в лучах полуденного солнца, словно острые сверкающие ножи проникающих сквозь щели в дешевых деревянных ставнях, эти тела походили на огромные гниющие колбасы. Алану даже казалось, что от них несет экскрементами. На ягодицах юноши виднелись следы от плетки, у одной из женщин на ребрах багровели порезы от ножа Перед ним лежала вожделенная плоть, одно гигантское скорченное тело. Алан бросился прочь из жуткой норы, подальше от этой плавящейся кожи, и встал под душ, слезами смывая с себя остатки ночи.

И тьма окутала его. Не тьма депрессии, сожаления или тоски, а тьма человека, знающего правду о себе и своих желаниях.

А это знание вытеснило из него последние остатки юношеского восприятия жизни. Ощущение счастья больше не возвращалось, он перестал испытывать радость и удовлетворение от чего бы то ни было. Алану Фэйрклофу к тому времени стукнуло тридцать, и до него ужу дошли слухи о существе, которое некогда держали в пещерах в Мопассане. Рассказывали, будто его вопли до сих пор отдаются эхом в маленькой деревушке за скалами.

4

Из дневника Алана Фэйрклофа.

«Спустя столько времени оказаться так близко к легенде, к ее истокам. Я отыщу существо, даже если это будет последнее, что мне доведется сделать в жизни. Я проникнусь чудом его существования. Я прикоснусь к его сущности и переживу превращение. Ключ всегда заключался в ритуале – вот что забыли люди, вот что потеряли. Именно ритуал отпирает замок и открывает дверь.

Мой Бог – яростный Бог!

Его присутствие осияет меня славой!

Я отыщу Его Свет!

Приди, Азраил! Приди и принеси свой Свет!»

5

Поскольку святые сестры, знавшие, где находится нужная пещера, давным-давно либо умерли, либо уехали из этих мест, поиски заняли немало времени, но Алан Фэйрклоф потратил изрядную часть своего огромного состояния, чтобы перекопать все окрестности.

И вот наконец один из местных рабочих нашел первый знак.

Это были какие-то останки, впечатанные в скалу, разрушенную в результате обвала, который случился в пещерах несколько столетий тому назад.

– Прекрасно, – сказал Алан, когда рядом с находкой зажгли факелы, отбрасывающие желтые и оранжевые отсветы. – Взгляните на его плечи. Посмотрите, как он… величествен.

Судя по всему, это была некая окаменелость, с руками и спинным хребтом человека, но в отвалившейся от разбитого черепа нижней челюсти торчали клыки льва, а вдоль лба тянулся ряд дырочек. Изломанное крыло у него за спиной походило на крыло птеродактиля… Впрочем, в последнем Алан не был уверен – возможно, это было лишь игрой воображения.

Однако он был твердо уверен в том, что найденные останки принадлежат тому самому демону, которого держали во тьме пещер святые сестры. Их тайна так и не была раскрыта.

За одиннадцать месяцев сложнейших раскопок Фэйрклоф поднял камни и осторожно перенес с того места, на котором они покоились.

Когда он взглянул на окаменелость при свете дня, его угольно-черные волосы моментально поседели, а сверкавшие, словно бриллианты, глаза стали холодными и тусклыми, похожими на куски обычного камня. Он чувствовал, как; затухает внутри его огонь и иссякает свет, – виной тому было и великолепие находки, и одновременно осознание того, что это существо больше не принадлежит миру живых.

Однако, возвращаясь в свой городской дом на Манхэттене, он услышал нечто примечательное. Был обычный дежурный обед в закрытом клубе, и один из присутствующих упомянул о весьма известном семействе.

– Крауны, – повторил он, когда Фэйрклоф переспросил. – Они занимаются всеми отраслями промышленности. Но в основном оружием Надо отдать им должное, члены этого клана щедро жертвуют на благотворительность. В прошлом году перечислили шесть миллионов в Фонд спасения детей.

– Я невольно услышал… Вы говорили что-то о…

Опасаясь, что ослышался, Алан Фэйрклоф даже не рискнул произнести это слово..

– О твари? Мой брат видел ее своими глазами. Как-то летом был у них в гостях, – пояснил одноклубник. – У них там на побережье pied-a-terre[14]14
  Pied-a-terre (фр.) – помещение для временного пребывания, остановки (букв, «нога на земле»).


[Закрыть]. А у моего брата маленький островок – как раз напротив них. Он сейчас выставлен на продажу. Когда брат что-то там ремонтировал и перестраивал, они пригласили его с женой погостить. Брат говорил, что для таких богатых людей у них более чем непритязательные вкусы…

– Вы хотели рассказать о твари, – напомнил ему Фэйрклоф.

– Ах, да, по словам брата, они владели неким существом, похожим на самого дьявола во плоти.

Алан захохотал.

– А ваш брат случайно не любитель выпить?

Собеседник помолчал, сделал глоток виски и только тогда ответил:

– Теперь уже нет. Он умер полтора месяца тому назад.

Алан Фэйрклоф собирался продолжить расспросы, но вдруг все звуки в клубе – смех над скверными, бездарно рассказанными анекдотами, болтовня в баре, бряканье клавиш фортепьяно, терзаемых бесталанным музыкантом, – как-то разом смолкли: их заглушили его собственные мысли.

«Тварь…

Дьявол…

Святость…»

6

За шуточками и сплетнями выяснив адрес Краунов, Фэйрклоф отправился в их дом, находившийся рядом с Центральным парком Однако, к глубочайшему разочарованию Алана, у лифта его встретил только дворецкий – потрясающе красивый, с черными волосами и круглыми синими глазами – скорее всего, ирландец. На щеке под левым глазом заметно выделялся вертикальный шрам.

– Мне очень жаль, – произнес дворецкий. – Но в это время года Крауны всегда уезжают в Бангкок.

– Ливерпуль, – усмехнулся Алан, узнавая акцент дворецкого, – Я принял бы вас за ирландца, если бы не эти интонации.

Дворецкий чуть улыбнулся.

– Вы совершенно правы. А вы…

– Я человек мира, у меня нет корней.

– А я бы сказал, Слоун-сквер и к нему прибавлено немножко Шотландии, – улыбаясь, сказал дворецкий.

– Что ж», вы недалеки от истины. Алан Фэйрклоф.

Алан протянул руку.

– Пит Аткинс, – представился дворецкий. А затем, словно вспомнив о своих обязанностях, прибавил: – Они вернутся не раньше следующего месяца. Не раньше чем закончится эта отвратительная зима.

– Дела?

– И отдых, как можно догадаться. Не хотите ли оставить им записку, мистер Фэйрклоф?

Алан с минуту колебался.

– Да… Да, пожалуй, оставлю, – наконец решил он.

Он черкнул несколько слов, сложил листок вдвое и протянул его дворецкому.

– Давно вы в Штатах?

– Два года, – ответил Аткинс. – Крауны замечательные хозяева. И не верьте тому, что о них болтают.

– Болтают?

– Обычные сплетни. Противные богачи и все такое. Но мне они почти как вторые родители. – Аткинс взял записку. – А вы с ними совсем незнакомы, да?

Алан постарался ничем не выдать себя.

– Мы старые друзья. Скажите, они до сих пор проводят лето в Новой Англии?

Аткинс кивнул.

– Да, сэр. В Стоунхейвене. Прелестная, как мне говорили, деревушка на самом берегу моря. Судя по фотографиям, у них там настоящий замок. Он принадлежит семье не одну сотню лет. Может быть, войдете?

Алан принял предложение, и Аткинс провел его в скромную гостиную с тремя большими мягкими креслами, длинным столом и несколькими фотографиями на стенах. Аткинс постучал по одной из них, явно очень старой.

– Усадьба называется «Щиты».

На переднем плане фотографии были запечатлены величественная пожилая дама и ее шофер. На подъездной дороге стоял «беркэт», а позади автомобиля высился белый дом.

– Это Миранда Краун. Все называли ее королевой. Умерла много лет назад. По словам кухарки, эта дама отличалась необузданным нравом.

– У семьи Краунов, должно быть, любопытная история.

Фэйрклоф окинул взглядом остальные фотографии. Одна привлекла его внимание. Он подошел ближе, чтобы рассмотреть ее.

– А что здесь? – спросил он.

– Четырнадцатый год, – сказал Аткинс – Я точно знаю, поскольку мастер Краун упоминал, что фотография была сделана в то утро, когда родился его отец.

На фотографии были запечатлены четыре человека, один из них, в военной форме, стоял у входа в небольшую пещеру.

Аткинс постучал по стеклу.

– Это дед мастера Крауна.

– А где это?

– Франция. Кажется, недалеко от Парижа.

– Война, – произнес Фэйрклоф, – Не похоже, чтобы они имели отношение к войне, а?

Аткинс секунду помолчал.

– Вы назвали себя их старым другом? – В его голосе звучало подозрение.

– Ну, на самом деле я сказал неправду, – признался Фэйрклоф. – Я знаю их старых друзей по клубу. И тоже хотел познакомиться.

– Отлично сыграно, – хмыкнул Аткинс – Вы меня едва не провели. Но только если бы вы были их старым другом, то знали бы об их отношении к войне.

Фэйрклоф не отрывал глаз от фотографии.

– Неужели?

– Их дочь Диана говорила мне, что это они развязывают все войны. И я ей верю.

Фэйрклоф едва обратил внимание на эти слова.

– Я там был, – сказал он.

– Во Франции?

– Да, – шепотом ответил Алан, обращаясь больше к самому себе. – В этой пещере.

7

Человека из клуба, который упомянул о поместье Краунов, звали Руперт Льюис. Фэйрклоф вышел на него через одного более близкого знакомого, Рафаэля Финча, – с ним он время от времени обедал и частенько, когда накатывало вдохновение, посещал нью-йоркские садомазохистские и гей-клубы.

Фэйрклоф позвонил Льюису.

– Тот дом вашего брата уже продан?

– Ну у вас и память, – удивился Льюис, явно с трудом припоминая их разговор. – Нет, и его вдова никак не может сбыть его с рук. Дом сильно пострадал от тропического шторма три года назад. На самом деле он неплохой, но, пожалуй, сам участок все-таки стоит больше, чем все постройки. Он расположен в верхней части маленького острова. Чуть меньше ста акров. Вас это интересует?

– В высшей степени, – ответил Фэйрклоф. – Чрезвычайно.

На следующий день Алан Фэйрклоф выехал из города и почти всю дорогу гнал со скоростью девяносто пять миль в час – мимо привычных указателей на летние курорты: Ом-Лайм, Сейбрук, Стонингтон, Мистик, – пока не нашел дорогу номер три. Пришлось преодолеть еще десять миль по двухполосному шоссе, сплошь в колдобинах и выбоинах, вдоль ряда по-зимнему голых, закрывающих солнечный свет густых кустов. Он думал уже, что свернул не туда, но тут из-за кустов выкатилось солнце и открылся вид на небольшую бухту в окружении лесов. Миновав лодочные сараи, Фэйрклоф оказался, пожалуй, в самом необычном городке Новой Англии, которого еще не коснулось влияние Нью-Йорка или Бостона, разрастающихся неподалеку от него, словно паразиты, во все стороны протягивающие свои щупальца.

Улицы этого рыбацкого городка в разгар зимы были пустынны, здание таможни выглядело заброшенным – судя по всему, никому и в голову не приходило использовать его по назначению, – помещение публичной библиотеки было размером с однокомнатную квартиру. Имелись в городе и три церкви с великолепными шпилями.

Алан испытал странное ностальгическое чувство: его едва не охватила тоска по тому, чего у него никогда не было и о чем он никогда и не мечтал.

С мыса Лэндс-Энд он разглядел несколько небольших островов – это и были три острова Авалона. Половину самого маленького из них занимала летняя резиденция брата Руперта Льюиса.

Фэйрклоф вернулся на узкие улицы с промерзшими тротуарами, вдоль которых тянулись деревянные и кирпичные дома. Он направился в сторону мыса Джунипер, к ряду великолепных белых домов, выстроившихся подковой на другом конце городка, по архитектурному стилю похожих на большинство домов поселения Стоунхейвен, но не сравнимых с ними по степени роскоши.

Небольшая медная табличка на низких кованых воротах извещала:

«Поместье «Щиты». Здесь рады всем, никто не будет отвергнут».

К северу от дома располагались конюшни, рядом с гаражом на шесть машин – домик сторожа, на южной оконечности участка – стапели для яхт. Лужайка перед домом оказалась меньше, чем он ожидал увидеть, сада не было вовсе. Сам дом представлял собой имитацию южного особняка, типичного для Джорджии: слишком короткие колонны, слишком большие окна, густо увитые лианами стены… За пышной растительностью, похоже, никто не следил… Но дом все равно был великолепен. Всем своим видом имение Краунов радовало и глаз, и душу.

Особняк проступал из окружающего его ландшафта, словно белый лик, и окидывал презрительным взглядом все, что оказывалось в поле его зрения: острова Авалона, леса и даже Алана Фэйрклофа в черном «мерседесе», который он остановил на загнутой в кольцо подъездной дороге.

8

Первое впечатление от Дианы Краун, которой тогда было всего лет пять-шесть: довольно невзрачная и нечесаная. Он ошибочно принял ее за дочку сторожа, что вызвало бурю возмущения с ее стороны. Девочка выказала себя малолетним тираном.

– Я Диана Краун, дочь Дариуса и Онории Краун, а вы, сэр, в данный момент нарушаете границы частных владений.

Она лепетала совершенно по-детски, но и слова, и та властность, с какой она произносила их, были явно не по годам. У нее были светлые волосы, совершенно заляпанные какой-то клейкой субстанцией, будто она каталась по глине.

– Что ж, а я Алан Фэйрклоф. Я покупаю дом Льюисов на острове. Хотел, если это возможно, познакомиться с твоим отцом.

– Дом мистера Спенсера Льюиса? – переспросила она, с подозрением оглядывая его.

– Именно.

Он был порядочный зануда, – сказала девочка.

Фэйрклоф хихикнул.

– И что тут такого смешного? – спросила она надменно.

– Ничего-ничего, – ответил Фэйрклоф – Ты просто прелесть.

Она чуть надула губки, а потом обернулась, чтобы позвать отца.

– Папа, приехал мистер Феаршкаф…

– Клоф, Фэйрклоф, – поправил Алан, произнося фамилию по слогам.

Диана недобро улыбнулась.

– Да, я знаю. Но мне больше нравится Феаршкаф.

До слуха Алана донесся звук шагов. Видимо, Дариуса Крауна Маленькая девочка снова повернулась к Фэйрклофу и уставилась на него почти прозрачными голубыми глазами.

– Этой ночью мне снилось, что вы приехали сюда, мистер Феаршкаф. Мне снилось, что я стою перед окном своей спальни и вижу, как вы подъезжаете на черной машине. Только это был кошмарный сон. Из вашей машины вышел кое-кто другой.

– Вот как? И кто же это был?

«Интересно, – размышлял он, – доводилось ли ей уже испытывать сильную боль или это удовольствие она познает только в подростковом возрасте?»

– Дьявол, – ответила она. – Но он выглядел точно так же, как вы. И глаза у него были как у вас.

– Ладно, признаюсь, – засмеялся Фэйрклоф. – Он мой дальний родственник с материнской стороны. Неудивительно, что ты уловила сходство.

9

Это было много лет назад, но Алан до сих пор ощущал волнение, вспоминая первую встречу с Крауном и его семейством и тонкие ростки доверия, которое они испытывали друг к другу. Алан купил дом Льюиса, отремонтировал и стал все больше и больше времени проводить на острове, навещая Краунов летом и в зимние праздники.

Он показал им то, что было запечатлено в камне из французской пещеры, а они, в свою очередь, показали ему свое сокровище – более ценное, чем все богатства христианского мира.

Алан научил их закрепощающему заклинанию и тому языку, который понимало их сокровище.

Однако пристрастия Фэйрклофа и многочисленные финансовые сделки вынуждали его подолгу бывать в разъездах: Рим, Лондон, Нью-Йорк… места, кишащие народом, где можно было отыскать согласных на насилие юношей и девиц, чей протест выражался лишь гримасой… где он мог духовно совершенствоваться на свой лад и при этом сохранять свое инкогнито…

Но «Щиты» и Крауны, остававшиеся в маленьком поселении, неустанно манили его обратно.

Впрочем, он не противился этому зову.

Жестокость, беспредельная жестокость, использование силы во благо и во вред… Он был частью чего-то большего, невообразимого для простого человека.

Если все состыкуется и получится – а кажется, так оно и будет, – мир изменится, выползет из своей старой, надоевшей шкуры.

Алан Фэйрклоф станет пастырем, приближающим наступление новой эры.

10

Из дневника Алана Фэйрклофа.

Семнадцатью годами раньше.

«Я испытывал лишь нетерпение, когда Краун вел меня в кабинет. Я жаждал видеть. Я хотел ощутить. Но он заявил, что сначала должен обсудить со мной кое-что. Обычный разговор, подозрительные взгляды. Я предполагаю, что Краун верит во всю ту чушь собачью, о которой распространяется. Он помешан на иудео-христианской мифологии и особенно часто употребляет слова «Сатана» и «Враг», будто они в состоянии описать истинную сущность этого сокровища. Возможно, он просто сумасшедший и лишь огромное состояние спасает его от пребывания среди себе подобных. Краун верит в собственную ересь. И дюке возвел ради такого дела часовню. Он утверждает, будто удерживает существо в ловушке с помощью религиозных символов, но, должно быть, заблуждается.

Если оно и остается в своей клетке, то с какой-то целью. Потому что ничто в этом мире не в сил ах удержать подобное существо, если оно захочет покинуть этот дом.

В итоге, продемонстрировав мне старинные рисунки с изображением ада и рая, с призыванием демонов и прочими нелепыми таинствами, в которые верит этот псих, Краун повел меня в часовню.

Могу только описать чувство, нахлынувшее и захватившее меня, как только я переступил порог святилища.

Страх?

Нет.

Чистый ужас. Я чувствовал себя так, словно снова стал ребенком – маленьким мальчиком, входящим в некий величественный и таинственный собор.

Атрибуты веры Крауна развешаны по периметру помещения, некогда, должно быть, представлявшего собой довольно странную семейную часовню.

Но я едва обращал внимание на необычность самого места.

Ведь там было оно! В клетке, словно какой-нибудь цирковой урод.

Я заговорил на древнем языке, ведомом только святым сестрам, которые знали, кого видят перед собой.

На небесном языке демонов и богов, а также тех, кто суть огонь в сердце пещеры, а не танцующие вокруг него тени.

Я подошел ближе.

Золотистые глаза существа раскрылись и у ставились на меня. Мои кишки непроизвольно расслабились, и я ощутил, как словно заряд электрической энергии прошел по моему позвоночнику. Из носа потекла кровь, но я даже не удосужился стереть ее платком.

Я ощущал себя подвешенным в пустоте.

Какой-то миг я чувствовал, что лишился тела, и не смог бы сказать, стоят ли мои ноги по-прежнему на земле и дышу ли я.

Все звуки исчезли.

Стоит ли мне описывать величайшую тоску, застывшую в тех глазах? Усталость и даже… да, страх. Но больше всего было в них тоски.

И в этой тоске ощущалось нечто более страшное, чем само зрелище этого создания, пришедшего из кошмара.

Существо заговорило голосом моего покойного отца.

Что именно оно говорило, что показывало мне?

Память не сохранила ничего, кроме одной картины., запечатлевшейся с нашей первой встречи и навечно оставшейся в моем сознании».

11

Картина, которую он никак не мог выбросить из головы – ни после бессчетного числа бессонных ночей, ни после мучительных часов перед восходом солнца, когда весь мир кажется охваченным той же самой паникой, которую он ощущал внутри себя, – вставала перед ним в темноте, стоило ему только закрыть глаза.

Человек на фоне огромного дуба, он кричит, красные стрелы торчат из его ладоней, ступней и глаз. Над его головой корона из огня.

И только гораздо позже, проигрывая эту сцену в мозгу раз за разом, словно кошмарное кино, Алан Фэйрклоф узнал в человеке у дерева самого себя.