Текст книги "Человек-Хэллоуин"

Автор книги: Дуглас Клегг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава 8
В ЛЕТНЕМ ДОМЕ

– Ты можешь это прекратить? – стонала молодая женщина, которую слуги удерживали на кровати. – Кто-нибудь, прекратите это!

Она дрожала, тело сотрясали конвульсии, пот лился рекой, спина выгибалась, а блузка была разорвана там, где женщина раздирала себя ногтями, пока ее не остановили.

– Ты можешь это прекратить? – снова закричала она охрипшим голосом.

Отец стоял рядом и носовым платком вытирал испарину с ее лба.

– Прошу тебя, Диана, это пройдет. Ты должна потерпеть.

– Оно сжигает меня, – закричала она, вырываясь из рук тех, кто ее удерживал. Слезы ручьями катились по щекам. Кожа светилась призрачным светом. – Папа, оно сжигает меня! Вытащи его из меня! Почему ты не можешь вытащить его из меня?

Отец сделал шаг вперед и зажал ей рот носовым платком. Ее глаза расширились от ужаса, когда она взглянула в его спокойное лицо.

– Ты должна выстоять и победить. Удержать его внутри. Ты обязана.

– Оно хочет выйти! – крикнула она.

Отец затолкал платок ей в рот – как кляп.

Глава 9 КОШМАР

Стоуни проснулся весь в испарине, простыня насквозь промокла от пота. Кто-то шепотом повторял снова и снова одну и ту же фразу… Неожиданно Стоуни вздрогнул: слова вылетали из его собственного рта. Он почувствовал, как что-то капает с носа, и одновременно ощутил вкус крови, стекающей в горло. Выхватив из коробки на подоконнике бумажную салфетку, он вытер кровь. Дерьмо! Стоуни сел на кровати. Кусочек его сна гипнотической дымкой остался висеть над ним, словно паутина.

В голову пришло воспоминание из тех времен, когда ему было четыре года и он случайно порезался, играя с охотничьим ножом брата. Но не кровь испугала его, а странное видение: Стоуни показалось, будто из-под его кожи, из его крови вырвался огонь.

Краткая вспышка – и все исчезло.

Не в силах заснуть, Стоуни просидел остаток ночи, глядя на крытые гонтом крыши соседних домов, на море за ними, простиравшееся в темную бесконечность. Свет луны желтой молнией прорезал воду. Слова, которые он произносил, сначала показались ему непонятными. Это были те слова, которые он слышал в полусне, слова, которые шептал при пробуждении. Он трижды повторил их как заклинание, словно они могли привести в порядок смятенные мысли.

– Лунный огонь, – прошептал он. – Лунный огонь. Лунный огонь.

Что-то в этих словах пугало его, будто бы они были не просто фразой из любимой книжки с картинками, а внушали ему что-то, намекали на нечто, связанное с окружающим его миром. «Лунный огонь сжигает мир. Короля Бури губит то, что течет в венах всех живых существ».

В пятнадцать он чувствовал себя совсем маленьким мальчиком, а не мужчиной, которым становился. В конце концов, что такое мужчина? Ходячая эрекция? Одетый в шкуры пещерный человек? Его отец? Временами Стоуни гадал, что же, черт побери, значит вырасти и стать мужчиной, если он все равно зачастую ощущает себя совсем маленьким мальчиком.

Стоуни встал с кровати, натянул шорты и отправился в ванную. Взглянув на отражение подростка в зеркале, он недоуменно гадал, какого же черта этот маленький мальчик из давних времен так и не ушел из него. Под носом застыла последняя струйка крови.

«Лунный огонь, – подумал он, – Господи, сколько потрясений обрушилось на тебя. Лурдес беременна, успеваемость в школе на нуле, родители просто сволочи, да еще и снятся кошмары о том, что завтра никогда не наступит».

Ему вспомнились слова учителя английского: «Это лучшие годы вашей жизни».

«Если это лучшие годы, какие же, черт возьми, худшие?» – мысленно спросил Стоуни, откидывая со лба длинные волосы и смахивая с лица обрывки прилипшей под носом салфетки.

Казалось, в этих словах скрыта какая-то угроза, но он не мог догадаться, в чем именно она состоит.

В глубине своего шкафчика Стоуни отыскал старую, наполовину пустую пачку «Кэмел», к которой не прикасался три месяца. Он пообещал Лурдес, что никогда больше не притронется к сигаретам, но сейчас особый случай. Он не переживет эту ночь хотя бы без такой поддержки.

Он прикурил и глубоко затянулся. Хорошо. Дым обжигал горло. Стоуни закашлялся и выбросил мерзкую штуку. Даже сигарета не может ему помочь. В голове стучало. Он ощущал себя древним стариком До первых лучей зари Стоуни неотрывно смотрел на луну.

Часть вторая
ЛУННЫЙ ОГОНЬ

Как только Изгнанник поднял металлический шар, оттуда хлынул удивительный свет.

– Возрыдай, о Король Бури! Я теперь правлю космосом! Берегись СВЕЧЕНИЯ!

«Король Бури: Поборники тьмы», книга б

Глава 10
ПОСВЯЩЕНИЕ В ТАИНСТВА

1

Все человеческие трагедии суть трагедии пробуждения от невинности. Стоуни провел большую часть сентября в мрачных размышлениях, если только не разносил газеты, не развозил покупки и не сидел на уроках. В средней школе, находившейся в Коппер-Ферри, в добрых пяти милях от города, он ощущал себя так, словно оказался под слоем воды. Он сидел в классе, кивал головой на геометрии, машинально рисовал что-то на истории Америки, смотрел, как сосед по парте проводит химический опыт, а потом бездумно копировал его записи. Будто во сне, он ходил из конца в конец по длинному коридору. На уроках физкультуры, пока Стоуни бежал какой-нибудь кросс, мысли его блуждали где-то далеко, в лабиринте сокровенных тайн и тревог: воспитывать ли ребенка, послать ли Лурдес на аборт или же просто не обращать внимания на все происходящее. Когда раздался звонок на урок, он видел уже не своих соучеников, а море, расплывающиеся волны лиц, отравленных тайнами или полусонных, движущихся, словно зомби, от английского к геометрии, от геометрии к испанскому через душные грязные кабинеты. Своими детскими скандалами, своими надутыми губами они доводили до головокружения, и все множество этих лиц сливалось в одно лицо. Даже его старый друг Джек Ридли терялся в толпе, потому что Стоуни старался как можно меньше разговаривать с кем бы то ни было. И здесь же, среди остальных, Лурдес-Мария. Ее лицо: смуглое, как у испанских и португальских предков, волосы, черные как ночь, сладкие губы… Он все еще хотел ее. Желтый свитер, на шее маленький золотой крестик на тонкой цепочке… Но сейчас, на переменах, в море из остальных лиц, он отворачивался от нее, от той, которую, как считал, любит, но которую, как понимал теперь, погубил. Стоуни чувствовал себя зажатым между сном и реальностью, слишком сложной, чтобы разобраться в ней.

Однажды Лурдес схватила Стоуни за руку, и ему показалось, что он очнулся от сна.

– Нам нужно поговорить, – сказала она.

Он едва осмеливался взглянуть на девушку. Чтобы не поддаться искушению, он смотрел на руку, вцепившуюся в него. На ее пальцы с красными ногтями, на два кольца одно подарила ей бабушка, второе она сама купила за двадцать долларов на блошином рынке в Мистике… И эта кожа оливкового оттенка…

Стоуни поднял взгляд и уже не мог отвести его, как только увидел ее глаза, эти черные бриллианты, освещенные изнутри солнцем, изгиб губ, покрытых (мостящей алой помадой…

– Нужно? – переспросил он, стараясь, чтобы голос звучал весело и непринужденно.

Он все еще любит ее. Он чувствовал это. Знал, что любит. Но еще он знал, что ребенок означает крах мечты о другой жизни, мечты о лучшем будущем, которого у нею уже не будет. А будет вот что: он пойдет работать на консервный завод или на траулер, как его отец, насквозь провоняет рыбой, будет возвращаться домой, в какую-нибудь жалкую квартиру или, того хуже, на шестьдесят третье шоссе, в район трейлеров, прозванный в народе «карающей десницей Господа», потому что этот квартал неизменно смывало во время частых летних ураганов. Родится еще один ребенок, уже годам к двадцати Лурдес состарится, а он так и останется в тюрьме, которую сам себе выстроил.

Но все равно Стоуни любил ее и хотел придумать для них обоих иной исход. Он вышел следом за Лурдес на улицу, и они присели на бетонные ступени перед площадкой, где девятые классы занимались гимнастикой.

Лурдес втиснула свою ладонь в его руку.

– Ты боишься всего этого, да?

Он пожал плечами.

– Я знаю, что люблю тебя. Это точно.

Она прижалась к нему, поцеловала в щеку.

– Отлично. Я тоже тебя люблю.

Пауза. Она отпустила его руку.

– Что-то тебя не было видно в последние дни.

Он снова пожал плечами.

– Накопилась куча дел.

Стоуни явственно ощущал что она дрожит, хотя они не прикасались друг к другу.

– Я сегодня кое-что выяснила.

– Что же это?

– Я ошиблась.

– Что?

– Это была просто задержка. Вот и все.

– Ты хочешь сказать…

– Да. Это не то, что мы подумали. Что я подумала, – поправилась она.

Первый раз за всю неделю Стоуни снова взглянул в ее глаза. Он чувствовал себя негодяем. Стоуни был счастлив, но что-то в глубине души не позволяло ему радоваться. Он выказал свою истинную природу. Жалкий трус. Дрисливый цыпленок. Лурдес прикрыла глаза ладонью, но от солнца, а не от его взгляда. Ему хотелось, чтобы она улыбнулась. Чтобы улыбнулась и обвила его руками.

– Кажется, ты здорово перетрусил, а? – сказала она.

– Нет. – Он покачал головой, обнимая ее. – Кажется, я был просто в ужасе. Ну, понимаешь… не знал, что теперь делать.

– И я тоже, – призналась Лурдес – Отец меня бы убил. Слава богу, обошлось!

Ему показалось, на глазах у Лурдес выступили слезы. Конечно, это было ужасное испытание для них обоих. «Болван! Тупица! – стучало в мозгу. – Двое глупых детишек нажили себе беду. Слава богу, она не беременна!»

– Да. – Стоуни запрокинул голову и уставился в безоблачное голубое небо. – Спасибо тебе, Господи! – Он поцеловал девушку. – Думаешь, я вел себя как скотина?

Лурдес пожала плечами.

– Немного. Наверное, на твоем месте я бы вела себя так же. Но все совсем по-другому, когда оно внутри тебя. А тому, кто не чувствует его в себе, должно быть, сложно понять…

В этот миг Стоуни снова ощутил себя живым Возвращенным в жизнь, откуда был изъят две недели назад, когда узнал ошеломляющую новость.

– Я в самом деле люблю тебя. Просто пытался придумать, как нам быть дальше со всем этим., этим дерьмом…

– Давай больше не будем об этом говорить, – прошептала она. – Мне пора идти на английский. Увидимся в пятницу?

Стоуни кивнул Когда она поднялась, он снова схватил ее за руку. Сжал ладонь. Ему показалось, что-то холодное кольнуло его при этом прикосновении.

Он посмотрел ей в лицо.

– Ты сказала правду?

Лурдес развернулась и вошла в школу.

2

Вэн Кроуфорд, топтавшийся на крыльце продуктового магазина на Уотер-стрит в Стоунхейвене, кинул за спину банку из-под «Блю Риббон», аккуратно завернутую в коричневый пакет. Его приятели, Дэл и Рич по прозвищу Таракан, по очереди поглядели на полисмена Деннехи, а затем откупорили новую банку и пустили её по кругу.

– Мне нужна какая-нибудь цыпочка, и срочно, – произнес Дэл, утирая пот с шеи и провожая взглядом какую-то местную девчонку, проезжающую мимо на папином «фольксвагене». – Уже две недели не было.

– Брехня, – засмеялся Вэн, снова прикладываясь к банке. – Можно подумать, будто у тебя была хоть одна.

Банка оказалась пустой, и он, зашвырнув ее в мусорную корзину, потянулся к зеленому рюкзаку, стоящему на тротуаре. Откупоривая очередную банку, он увидел ее, выходящую из магазина с корзинкой в руках. Летнее платье было невероятно смелым, и сквозь него отчетливо просвечивали сливочные бедра и груди, похожие на два шарика мороженого.

– Кто, мать твою, такая? – услышал он вопрос Ричи.

Но Вэн уже отъехал: сердце колотилось, во рту пересохло, а член заныл от тоски, которую, как ему казалось, эта часть тела испытывать не может.

У нее были светлые волосы до плеч и глаза как голубые камешки, а еще пара пухлых, сочных губ… И самоуверенность, основанная на собственной сексуальности. Вэн ясно видел это по тому, как она вышагивала, как высоко держала голову, по ее позе, расслабленной, но при этом величественной. А при виде ее рта Вэну нестерпимо захотелось трахнуть ее. Такой рот не мог не вызвать подобного желания.

Ее ноги были просто безупречны, а в придачу к ним узкая талия и широкие бедра – словом, истинное воплощение женской сексуальности. Для него же она была вселенская шлюха, которая могла брать его со всеми потрохами, высасывать его досуха – ему бы это никогда не наскучило.

– Господи, только посмотрите на нее! – ахнул Дэл.

И Вэн опустился на колени, держа пивную банку обеими руками, словно некий религиозный фетиш.

– О Святая Матерь Божья, – произнес он. – Благословен будь плод чрева твоего. Господи! Господи! – Он вцепился одной рукой в мошонку, глядя в небеса – Парни, я хочу это!

Он никогда не видел ее в городе – наверное, туристка. Приехала на день откуда-нибудь из Нью-Йорка. Может, модель. Нет, лучше, чем модель; сладостная мечта с ногами.

– Кто, мать твою, она такая? – спросил Вэн.

– Кажется, она из Краунов, – отозвался Дэл. – Я иногда ее встречал, еще в детстве. Ты что, не помнишь? Разве ты сам не видел, как она со всем своим чокнутым семейством каталась на яхте?

Вэн передернул плечами.

– Сучка еще и богата. Класс!

– Парень, от нее жди одних неприятностей, – прошептал Ричи. – Не лезь к ней. Она из Краунов. Скверная семейка.

– Да пошел ты, – пробормотал Вэн.

И тут она остановилась, глядя на парней.

Вэн закрыл глаза, едва не впадая в ступор.

Когда он открыл глаза, она улыбалась ему. Это было как благословение.

Она улыбалась и кивала, будто знала, о чем он думает.

Будто знала, о чем он думает, и нисколько не возражала.

Он встал, отряхивая джинсы, отдал банку с пивом приятелям и зашагал на другую сторону улицы.

3

Представьте себе картину.

Вы семнадцатилетний парень с вечной эрекцией, у вас уже были девчонки-подростки, девчонки, лежащие бревном на засаленном матрасе, пока вы пытаетесь в них войти, или девчонки, провонявшие доками, девчонки, у которых размазывается косметика и под ней оказываются обветренные губы, маленькие глазки и кожа не то чтобы в оспинах, но и не гладкая…

Девчонки вроде Брэнды Уитли с ее нелепыми грудями, с привкусом ракушек, с этой ее манерой поскуливать, когда вы подбираетесь к финалу…

И вот вы видите девушку, которая, кажется, только что сошла с какой-нибудь голливудской киноленты, с совершенным телом, уверенную в собственной сексуальности, с аурой, обволакивающей ее словно лунное сияние. Вместо духов от нее веет гормонами, и где-то там лежит заветная цель, место, в которое вы мечтаете попасть, которое для вас все равно что райские кущи.

И тогда в голову вам приходит мысль: «А что, если она освободит меня от этого жалкого существования?»

4

– Как тебя зовут?

– Диана.

– Диана – а дальше как?

– Краун.

– Ага, я так и подумал.

– Ты знаешь наших?

Вэн едва не засмеялся. Она так произнесла это: «Ты знаешь наших?», что можно было подумать, будто речь идет не о семье, а о целом племени. Богачи совершенно не такие, как остальные люди. Все эти летние курортники не такие. Они не принадлежат миру, где живут Вэн и его семья, а также прочие семьи, обитающие в городе круглый год. Они существуют рядом и в то же время совершенно обособленно. Летние курортники всегда были такими. Они приезжают из Нью-Йорка, из Вашингтона, иногда даже из Англии. У них не бывает лодок, а только шлюпки. У них не поденщицы, а прислуга. У них не деньги – у них состояние. И еще у них не дом, а дома. Дома повсюду. Один для работы, другой для летнего отдыха, третий для зимы. Эти Крауны были из таких, Крауны были богаты. Какой-то Краун в конце девятнадцатого века ограбил поезд где-то на севере, потом другой Краун во времена сухого закона возил контрабандой спиртное из Канады, еще один Краун в тридцатые годы заведовал фондами нацистской партии. Однажды в журнале «Лайф» была опубликована фотография, на которой Фредерик Краун стоял рядом с Гитлером и Евой Браун, а под фотографией подпись: «Крупный магнат Краун празднует Пасху с фюрером». Подобный факт должен был бы дискредитировать Краунов, но на самом деле никак не повлиял на их репутацию. Они наживались на войне, они наживались на мире. В сорок пятом году Крауны даже основали фонд помощи беглым евреям, а затем, в шестидесятом, Майкл Краун заново начал производство на давно закрытых текстильных фабриках на реке Монангетоуга, штат Пенсильвания, и принялся выпускать моментально ставшие популярными хлопчатобумажные рубашки. Крауны отличались от других, и каждый в Стоунхейвене знал это. Это была семья, обладавшая невероятной властью, владевшая: собственностью повсюду. Вэн слышал, что им принадлежит половина магазинов на Уотер-стрит, если не все.

И вот перед ним Диана Краун, в блеске всех своих капиталов, ее волосы унизаны жемчужинами, ее груди обрамлены золотом. Вэн с трудом находил в ней сходство с настоящей девчонкой, потому что ни у одной девчонки из тех, с кем он спал, не было такого светящегося лица, не было бедер, словно умоляющих, чтобы он сжал их своими руками. Выглядела она не просто стильно и роскошно, а так, будто знает, почему Господь даровал ей это тело, эти сиськи, эти губы и этот огонь, горящий в ее глазах.

Вэн до сих пор имел бедных девчонок или девчонок из среднего класса, он пытался соблазнить каждую местную девицу. Ему это удавалось далеко не всегда. Однако прежние подружки – бренды и мэрилин – принадлежали тому миру, который Вэн хорошо знал и где не было ни одной, похожей на Диану Краун. Он никогда не лазил под юбку таким, как Диана Краун. Земное видение, состоящее из тщательно отобранных здоровых генов и некой врожденной интеллигентности, упакованных в обертку гормонального вампиризма. Вот кто она такая – вампирша. Он чуял это. Она хотела того, что такой парень, как он, только и мог дать девчонке: не денег, не положения в обществе, а жаркой плоти, которую и мечтал подарить ей Вэн.

И вот она демонстрировала ему себя. Такая простая. Такая близкая. Такая доступная.

– Я как-то летом работал у твоего отца.

Голос Вэна зазвучал глубже. Он опустил взгляд на ее ноги, а затем снова посмотрел ей в лицо, показывая, что оценил ее по достоинству. Его интересовали только два места, и оба они выглядели аппетитно.

– Точно, – сказала она.

– Мне казалось, вы всей семьей уехали после Дня труда.

– Не все. Кое-кто остался. Как тебя зовут?

– Вэн Кроуфорд.

– Вэн Гробфорд?

– Смешно. Ты забавная, мисс Краун.

– Не называй меня так, – сказала она замирая. – Диана. Зови меня Дианой.

– Как скажешь, Диана. Как тебе угодно. Дома все в порядке?

– Отлично.

– Ты собираешься остаться на всю зиму?

– Нет, только до первого ноября.

– Правильно, – кивнул Вэн. – Пока не похолодает. Вы же летние курортники.

– Именно, – произнесла она так сухо, что ее тон покоробил его.

Он хотел прямо здесь уложить ее, задрать это летнее платье ей на лицо и развести в стороны ее ноги. Он натряс бы из ее чресел серебряных монеток.

– Ты ведь думаешь кое о чем, верно? – спросила она. – Мне нравятся парни, которые думают. Сколько тебе лет, Вэн Гробфорд?

– Семнадцать. Почти восемнадцать. Будет восемнадцать через два месяца. Третьего декабря.

– Какой чудесный возраст. А как ты думаешь, сколько лет мне?

– Может, двадцать?

– Может быть, – согласилась Диана. – Ладно, пошли в машину. Нужно, чтобы кто-то помог мне закупить продукты. Не возражаешь, если я найму тебя на пару часов?

Вэн пожал плечами.

– Плачу двадцать пять долларов, – добавила она.

Потом, гораздо позже, после заезда в бакалейную лавку, после пары стаканов вина, Диана привела его на крыльцо летнего дома.

– Нет, пусть будет тридцать долларов, если ты снимешь для меня рубаху, – сказала она.

Вэл, смотревший на море, ощутил при этих словах холодок.

Он ощутил в своем сердце октябрь.

И принялся расстегивать рубашку.

5

Потом, когда он начал двигаться в ней, неистово, будто она выдаивала его, словно он был коровой, словно она отбирала у него силу (только он не хотел задумываться об этом, во всяком случае не сейчас, когда все его чувства обострены, а по телу разливается электричество, открывающее все поры), потом, когда пот заливал ему грудь, когда они сплелись в тесных объятиях, ему показалось, что она забрала у него что-то. Какой-то неопределенный кусочек его, непорочность той части Вэна Кроуфорда, которой он никак не мог подыскать название, – она будто сжала обледенелыми пальцами укромный уголок бессознательного, росток жизни… Вэн застыл, закоченел рядом с ней, обессиленный.

– Я хочу тебя, – шепнула она.

– Ты меня получила.

Он откинулся назад, чтобы взглянуть на нее, увидеть изгиб ее бедер, мягкую линию живота, груди, которые разве что не кричали, требуя поцелуев.

– Ты меня получила.

Глава 11
ГОРОДСКАЯ ЖИЗНЬ ОСЕНЬЮ

1

Угроза скорого наступления зимы ощущалась не в остывающем воздухе, а в порывах ветра Наступал октябрь, становилось прохладнее, ритм городской жизни замедлился, но не настолько, чтобы это заметил сторонний наблюдатель. Если не шел дождь, то дул ветер, если не ветер, то снег, а если не снег, то висящая в воздухе хандра – стоило зиме лишь объявить о своем приближении, и пути назад уже не было. В иной год осень стояла теплая до самого Дня благодарения, но только не в этот.

Гуф Хэнлон закрыл на зиму свою мебельную лавку, его сыновья свезли все, что осталось нераспроданным, в Гринвич и Рай, где отдали перекупщикам за полцены. Гуф приступил к своим зимним обязанностям: он работал помощником библиотекаря в публичной библиотеке Стоунхейвена, которая представляла собой всего лишь пару маленьких комнатушек под круглым куполом рядом с городской площадью. Гуф был, наверное, самым высоким человеком в Стоунхейвене – во всяком случае, с октября по май. В нем было шесть футов четыре дюйма, и в свои сорок шесть он был полон сил, обладал широченной грудью и телосложением быка, как утверждал доктор Рэйлсбек. «Ты проживешь до ста трех, как твой дед», – обычно говорил доктор Рэйлсбек, и Гуф гадал, на что же это будет похоже, если учесть, что последние двадцать лет жизни дед провел в клинике Йельского университета в Нью-Хейвене, подключенный к аппарату. Отцу Гуфа повезло больше: он погиб в одночасье, сбитый автобусом возле Центрального вокзала в Нью-Йорке. Это случилось в шестьдесят первом. Здоровый был мужчина, а ушел в пятьдесят. Вот так надо умирать.

Но в глубине души Гуф подозревал, что повторит судьбу деда, поскольку в его жизни не происходило никаких событий. Он работал в своем мебельном магазинчике, работал в библиотеке, потому что очень любил книги, работал дома, помогая жене, успокаивал ее, отвлекал от всего, чего она боялась, работал, чтобы поддерживать сыновей (обоим уже за двадцать, оба трудолюбивые и энергичные, а вовсе не бездельники, каким был сам Гуф в течение лет десяти, прежде чем взялся за ум).

– Добрый день, Гуф.

Фиона Макалистер кивнула ему из-за библиотечной стойки.

Гуф Хэнлон захлопнул за собой входную дверь, а затем плотно прикрыл и вторую, толстую дубовую, чтобы не дуло.

Гуф кивнул.

– Фиона, рад тебя видеть.

– Как Марси?

– Отлично. А Алик?

– Тоже ничего, спасибо, – сказала Фиона.

– Наверное, мне нужно пойти вниз и протереть стеллажи.

Гуф всегда говорил деловым тоном, в характерной для жителей Новой Англии манере, будто забрасывал леску с крючком.

– Да, – кивнула Фиона.

Потом она сняла обручальное кольцо и положила его в небольшой ящик с картотекой.

Она всегда так делала, отправляясь вслед за ним в темную затхлую комнату внизу, где они занимались любовью со всей страстью, на какую были способны, прежде чем он приступал к вытиранию пыли, а она возвращалась наверх, чтобы помочь кому-нибудь выбрать книгу.

2

Джеймс и Элис Эваресты сидели на маленькой зеленой скамейке перед своей будочной, У Элис на колене лежал небольшой, украшенный кусочками горного хрусталя калькулятор: она подсчитывала расходы за неделю. Джеймс, чьи седые волосы закрывали половину лица, курил трубку, отмечая про себя, что от стен парикмахерской через дорогу отстает гонт и что в отличие от прошлого года детишки почему-то перестали играть в футбол на улице. Дни проходили скучно, и Джеймс частенько ощущал себя столь же белым и неуместным, как та мука, которой были припорошены его фартук и рубашка. Парикмахер Дэвид Смит по прозвищу Стригаль деловито кромсал густую шевелюру Майка Мюллера, в обиходе Мула, подгоняя ее под военный стандарт, поскольку Майк собирался на следующий год поступать в Академию береговой охраны в Нью-Лондоне и хотел уже сейчас выглядеть соответственно.

Пожалуй, самым оживленным местом была мясная лавка Рэйлсбека на углу, до пяти часов торговля здесь шла так же бойко, как в продуктовом магазине на другом конце улицы. Домохозяйки и бездельники выстроились в очередь на тротуаре, была пятница, и мясник Рэйлсбек, кузен доктора Рэйлсбека, сын троюродной сестры матери Стоуни Кроуфорда Энджи, расхаживал в белоснежной футболке и старых белых штанах корабельного кока Зато огромный фартук на нем был сверху донизу заляпан кровавыми ошметками после борьбы с тушами.

На огромных ручищах играли мускулы портового грузчика, он взмахивал громадным ножом над разделочной доской, с легкостью превращая багровый шмат мяса в тоненькие кусочки бефстроганов, заказанного миссис Партридж – она всегда готовила бефстроганов по пятницам для отца Риммера и собрания молельщиков. К тридцатишестилетнему мяснику были неравнодушны все женщины в городе, насколько женщины вообще могут быть неравнодушны к молодцеватому мускулистому парню. Возможно, дело было еще и в брызжущем кровью мясе или же в деликатной манере Рэйлсбека принимать заказ, поскольку голос его никогда не возвышался дальше мужественного шепота, когда он спрашивал: «А что сегодня для вас, миссис Партридж?» Приятная внешность досталась ему от матери-польки, блондинки и восхитительной красавицы, вывезенной его отцом из Албании в пятидесятых. Мясник мог служить идеальной моделью для рекламы мясных и молочных продуктов, даже бельмо на левом глазу заставляло таять сердца большинства женщин и даже некоторых мужчин, стоящих в очереди. Стук! Стук! Нож опускается на доску, мясо разрубается, или же он берет деревянный молоток и принимается ломать кости цыплятам шли отбивать мясо, превращая свинину во вкусную котлету. Стоунхейвен был буквально напичкан рыбой, поэтому плоть млекопитающих ценилась здесь едва ли не на вес золота. Неудивительно, что мясник принадлежал к числу самых зажиточных молодых людей в городе.

– Сегодня у вас есть хорошая баранина? – спросила Энджи Кроуфорд, оказавшись наконец перед прилавком.

Она держала сумочку перед собой, сосредоточенно, скромно, и старалась не смотреть в симпатичное лицо молодого человека. Этот мясник был чертовски молод для своего занятия, и его несоответствие классическому образу болезненно и глубоко задевало всех.

Мясник подался вперед, касаясь белого колпака и потирая лоб под поразительно светлой челкой.

– Хотите хорошей баранины? Э-э-э… Должно быть, немного еще осталось… Да, точно. – У него был сильный и резкий акцент уроженца Бостона. – А сколько вам надо? У меня там в холодильнике остался неплохой кусок с половину туши.

– О, – произнесла Энджи, – это слишком много. Наверное… Пожалуй, лопатку и ногу.

– Хорошо, – кивнул мясник.

Слово это прозвучало как «хр-шоо» и походило не на человеческую речь, а на звук, с каким копыто быка опускается на зелллю.

– Н-рно мне потребуется вот шо.

Он поднял указательный палец, а потом подошел к стойке и взял чистый нож. Повернувшись спиной к публике, мясник открыл дверь, ведущую в холодильную камеру, прошел по коридору и распахнул еще одну дверь. Но что там за ней, ни Энджи, ни другие люди, стоявшие в очереди, уже не видели. За пределами своего прилавка мясник Рэйлсбек переставал существовать.

Он снова вернулся в лавку, неся в руках аккуратно завернутую лопатку.

– Ног уже не осталось. Может, в четверг будут.

– Лопатка вполне подойдет. – Энджи открыла сумочку, чтобы расплатиться. – То, что нужно.

– А как п-живают ваши мальчики? – Мясник поддерживал вежливый разговор, пока пробивал на кассе стоимость покупки.

– Вэн подумывает махнуть на Юкон в следующем году, – сообщила Энджи, искренне веря в эту ложь. – У Стоуни все хорошо. Хотя иногда он и попадает в неприятности.

– Не бывает мальчишек, которые не попадают в неприятности, миз Кроуфорд, особенно в таком возрасте. Они ж как ягнята по весне: все б им скакать. – Мясник кивнул, передавая сверток через поднятый прилавок. – Присылайте его ко мне, если ему потребуется работа, закаляющая характер. Кто следующий?

Сестры Доан, Алиса и Мэри были в своем саду, выкапывали цветочные луковицы и собирали обломки раковин моллюсков, которые оставляли на мощеной дорожке чайки. Задний двор их дома упирался прямо в волнолом и в образованной волноломом заводи, всегда тихой и заросшей водорослями, было полно бакланов и чаек, лениво покачивающихся на поверхности воды. Алиса Доан держала маленький букинистический магазин, который она всегда закрывала после Дня труда, если только какой-нибудь случайный библиофил не просил открыть его на пару минут.

Последним в ряду магазинов был магазинчик «Старая лавка», который работал в основном на курортников, но стоял открытым до декабря, – там продавались елочные украшения, специи и старомодные свечи. Магазином заправляла Лоран Паглия со своим сыном Джулиано, но в большинстве случаев она стояла за прилавком сама, а Джулиано сидел где-нибудь в уголке, погруженный в размышления. В одной витрине, над саше с цветочными лепестками, аккуратно завязанными ленточками, лежало тридцать шесть великолепных свечей ручной работы. «Свечи, – было написано на карточке под ними, – изготовлены в традициях первых поселенцев этих мест. Таких свечей вы не найдете севернее Вилльямсбурга, штат Виргиния, и южнее Стоунхейвена».

Надо заметить, что в этом утверждении заключалась не одна ложь, но Лоран держала свечи для заезжих туристов, последних, тех, кто заблудился на старой дороге номер один и случайно заехал в город, соблазнившись старинными домами и лавочками.

Свечи походили на длинные тонкие пальцы, крапчатый воск наливался слой за слоем, обволакивая фитиль.

Эти свечи делала Нора Шанс в своем маленьком домике в лесу. Ее научила этому мать, та переняла умение от бабушки, а та… Ну и так далее – секрет изготовления свечей уходил в незапамятные времена.

В тот день Лоран потребовались еще свечи, поскольку ее запасы подходили к концу, и еще она волновалась, как бы Норе не сделали более выгодное предложение в каком-нибудь магазине под Мистиком. Сама Лоран продавала свечи по десять долларов за штуку, тогда как ей они обходились в двадцать пять] центов, и такую прибыль она никак не хотела упустить.

Как только Лоран увидела, что школьные автобусы вернулись в город, она подошла к телефону и набрала номер Кроуфордов, надеясь застать Стоуни дома.

3

Он действительно был дома и успел только войти и бросить учебники, когда зазвонил телефон. Стоуни кинулся к нему и поднял трубку: