Текст книги "Человек-Хэллоуин"

Автор книги: Дуглас Клегг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

ОН ПРОШЕПТАЛ:
«ДАВНЫМ-ДАВНО, МНОГО ЛЕТ, ТОМУ НИЗАД НА БЕРЕГУ МОРЯ СТОИЛИ ДЕРЕВУШКА…»

Тайна нашего рождения – это тайна тех, кто привел нас в этот мир…

Томас Монтагю-младший «Семь печатей человечества», 1884

Глава 3
Я РОДИЛСЯ

1

…И в этой деревушке случались удивительные события – по крайней мере один раз точно, хотя, возможно, нечто необыкновенное происходило неоднократно. А может быть, ничего подобного и не было – никогда не поймешь, есть ли в легендах хоть доля правды или все они сплошная выдумка, передаваемая из уст в уста суеверными людьми. В прошлые времена о Стоунхейвене слагали множество преданий, некоторые из которых дошли и до наших дней. Одно из них возникло много лет назад и прекратило свое существование только вместе с самим городом. Те, кто жил на окраинах, видел шквал, слышал шум ветра и на себе ощутил его силу, утверждали, что Господь своей дланью стер Стоунхейвен с лица земли. История, о которой повествует предание, началась гораздо раньше, чем появился на свет Стоуни Кроуфорд.

Поселение Стоунхейвен было основано в году тысяча шестьсот сорок девятом. Представьте, каким тогда было побережье с непрерывной зубчатой полосой девственных лесов и отвесными скалами, каким богатым было море. Рядом с тем местом, название которого на непроизносимом языке индейцев племени пекот означало «Иди один», возникло всего несколько новых поселений. В тот год Карл I лишился головы, а Джон Хайнес был назначен губернатором Коннектикута. Те акры, на которых теперь стоит городок, а также и те десять акров плодородных полей рядом с болотами, где позже расположился поселок Векетукет, были изначально дарованы Сайласу Крауниншильду – переводчику, знавшему языки индейских племен, разорившемуся представителю джентри[9]9
  Джентри (gentry) – нетитулованное мелкопоместное дворянство в Англии.


[Закрыть] из английского графства Сассекс. Несмотря на то что эта территории была признаны исконной вотчиной пекотов и служили отличным убежищем для индейцев и преступников, к тысяча шестьсот пятидесятому году Крауниншильду удалось прирезать себе приличный кусок побережья. За ним с севера пожаловали и другие изгнанники – всего несколько семей, – которые со своим золотом, слугами и мечтой взрастить самого безупречного пуританина расселились по берегу залива Массачусетс. Впоследствии эти земли получили название Коннектикут. Здесь прекрасно ловилась рыба, а особенное местоположение Стоунхейвена (мыс торчал, словно большой палец, отогнутый чуть к югу между несколькими прибрежными островами) делало его идеальным местом для поселения. Общеизвестно, что местные индейцы-пекоты в целом были настроены дружелюбно: никто из аборигенов не возражал, когда переселенцы забрали себе земли от лесов Векетукета до самого моря. Пекоты не селились в тех местах, хотя свежеиспеченные хозяева сочли их весьма удобными для жизни. В те дни поселение состояло из семи домов, выстроенных вокруг главной площади. Разнообразные эпидемии, возникавшие на побережье каждым долгим жарким летом, нещадно косили людей, уменьшая и без того немногочисленное население новоявленной деревушки, но дети рождались в изобилии, а вместе с ними вновь и вновь пробуждалась надежда на будущее. Шли годы, стычки и восстания влекли за собой разного рода изменения в жизненном укладе поселения, а само оно разрослось почти до двух сотен домов и превратилось уже в городок.

В начале девятнадцатого столетия сюда прибыли испанские и португальские рыбаки, благодаря которым рыбный промысел был поднят на неведомую ранее высоту. Однако они селились в основном за пределами городка, рядом с лесом Векетукет, поскольку купить недвижимость в границах городка уже тогда было непросто. Еще в восемнадцатом веке местные власти приняли постановление, ограничивающее размеры поселения, и с тех пор оно ни разу не пересматривалось. Лишь летние особняки на мысе Джунипер вырастали как грибы, но только потому, что земля там не считалась городской.

Популярный романист начала двадцатого столетия Арланд Бишоп опубликовал в журнале «Либерти» небольшую статью о прелестях Стоунхейвена. У Бишопа был дом на берегу бухты, и своим восторженным описанием красот этого удивительного тихого местечка он надеялся завлечь сюда нью-йоркских приятелей. Но обитателям городка не очень-то польстили его описания, такие, например, как «цветовая палитра здешних мест напоминает Новую Англию и в то же время почти абсолютно бесцветна», или сомнительная похвала горожанам, которые в своей лености не спешат ремонтировать собственные дома «Крыши протекают, ступени рушатся, обивка коробится, но эти дома похожи на своих обитателей: крепкие, долговечные, готовые дать отпор любому».

Прапрапрапрадед Стоуни Кроуфорда командовал таможней, расположенной в центре города, а дед Стоуни не раз рассказывал ему, когда был жив, и о старом свинарнике, и о великом пожаре на Лэндс-Энд, и о снежной буре тридцать второго года, когда Стоунхейвен едва не смыло в море, и о том, как однажды бухта внезапно замерзла и жившие в ней лебеди оказались в ледовом капкане, так что деду с еще четырьмя молодыми людьми пришлось взять ружья и избавить птиц от мучений. «Как же мы плакали! – вспоминал дед. – Их перья были такими чудесными. Мысль о том, что придется уничтожить такую красоту, приводила нас в ужас, но они страдали, и другого выхода не было».

– И им пришлось умереть? – спросил как-то четырехлетний Стоуни.

Он любил сидеть на коленях у деда и, глядя снизу вверх на сгорбленного старика, от желтоватой кожи и поседевших волос которого исходил смешанный запах виски и сигар, слушать его рассказы, заглядывать в смеющиеся глаза, дотрагиваться до серебристых волос.

Дед потрепал его по макушке.

– Все мы умираем, малыш. И я тоже когда-нибудь умру.

– А я никогда! – заявил Стоуни с твердым намерением сдержать слово.

Когда деда не стало, мир Стоуни Кроуфорда переменился. Однако еще в те времена, когда его отец и в мыслях не держал возможность появления Стоуни на свет, некоторые события в корне изменили мир всего Стоунхейвена.

2

За много лет до рождения Стоуни в одной далекой стране сорокадвухлетний мужчина стоял перед входом в некую пещеру, внутри которой когда-то был монастырь. Множество монахинь пропели в этих темных норах большую часть своей сознательной жизни, но около сотни лет тому назад, бросив все свое нехитрое имущество, покинули мрачные подземелья.

Человек немного постоял, а потом, освещая путь тусклыми фонарями, вместе со своими работниками вошел внутрь, абсолютно уверенный в том, что в этих скалах сокрыто великое, позабытое всеми сокровище.

Он приехал осмотреть то, что рабочие обнаружили под сложенной из грубо обтесанных камней часовней в самом сердце пещеры. Внутри похожей на янтарь субстанции – затвердевшей смолы – покоились кости какого-то существа из давних тысячелетий. Суеверные горожане называли это существо «драконом». Археологи, прибывшие из далеких стран, сходились во мнении, что находка может быть останками какого-нибудь динозавра. Как только возникли первые слухи о странном ископаемом, этот человек вылетел из Лондона первым рейсом, на который удалось заказать билет, затем, в Париже, взял напрокат машину и ехал без остановки всю ночь, пока не добрался до заброшенной, обезлюдевшей деревушки. С самого рассвета он отправился на поиски рабочих и через три часа собрал подходящую команду. Мужчина знал, что должен как можно быстрее заполучить то, ради чего приехал, поскольку вскоре появятся другие желающие.

С тех пор как этот человек услышал отчет одного из своих агентов, он почти полностью лишился сна и аппетита, однако, несмотря на это, энергии в нем только прибывало. Началось все с рассказа о том, как какие-то мальчишки играли в старом монастыре и нашли рисунки на скале, а потом и кости.

Следом появились слухи о свете зари, пробивающемся откуда-то из-под земли, с глубины двух сотен футов.

В одной из старинных, заплесневелых книг, которые у него хранились, это явление было названо Светом Азраила Кажется, в труде Кроули… Фэйрклоф был почти уверен, что авторство принадлежит именно Алистеру Кроули. Свет Азраила, окруженный сопутствующей ему тьмой. Азраил, ангел Смерти. Азраил, слуга Господа. Азраил, символ сияния, находящегося за пределами человеческого понимания.

Азраил, демон.

Азраил, ангел Смерти и Величия.

Отыскать бы частицу того, что лежит под каменными плитами пола, которые давным-давно, наверное три столетия тому назад, уложили французские монахини. Однажды скала в том месте осела и обвалилась.

Он не сомневался, что непременно отыщет желаемое в этом темном каменном мире. И надеялся, что находка прольет свет на те тайны, в раскрытие которых он со времен ранней юности ушел с головой.

Однако, переступая порог озаренной неровным светом пещеры, он не ожидал найти в ней то, что искал на протяжении практически всей жизни. Только его тень.

Мужчину звали Алан Фэйрклоф. Когда-то он был монахом, затем ученым и теперь наконец ушел на покой, владея довольно-таки приличным состоянием, полученным в наследство, и массой свободного времени.

– В моей жизни последние несколько лет было так мало праздников, – пробормотал он, повернувшись к одному из рабочих, но главным образом обращаясь к самому себе. – А теперь кажется, цель близка. Очень близка.

– Oui, monsieur[10]10
  Да, месье (фр.).


[Закрыть].– Рабочий кивнул, лишь наполовину поняв смысл его слов.

Перейдя на французский, Алан Фэйрклоф спросил рабочего, если ли в окрестных деревнях такое место, где мужчина может удовлетворить аппетиты определенного рода. В его устах это прозвучало так, будто его интересуют какие-то религиозные вопросы.

Рабочий закивал и назвал ему адрес.

Той же ночью Алан Фэйрклоф туго связывал запястья женщины обрывками ее же блузки и склонялся над ней, шепча:

– Ты даже не подозреваешь, ma cliere[11]11
  Моя дорогая (фр-)


[Закрыть], какой долгой покажется тебе эта ночь, – шептал он, склоняясь над ней. – Но не бойся, я не лягу с тобой. Приберегу тебя для кое-чего более изысканного.

Монахиня, рот которой был набит замазкой и завязан лентой, закрыла глаза и, Фэйрклоф был в этом уверен, начала молиться.

Это происходило на юге Франции, за тысячу миль от маленького прибрежного городка в Коннектикуте и за несколько лет до того весеннего утра, когда там родился мальчик.

3

В деревушке на побережье залива в Коннектикуте существовала комната, скрытая от посторонних глаз, практически всегда погрркенная во тьму и лишь изредка озаряемая свечами. Но даже свечи не могли прогнать царящую внутри нее ночь. Несколько скамей, расположенных в два ряда, проход между ними, К алтарю ведут две маленькие, грубо вырезанные из камня ступеньки. Воздух пропитан запахами ладана и мускуса. Тут же стоит клетка, внутри которой рычит и щелкает зубами какой-то дикий зверь из окрестных лесов.

На алтаре лежит жертвенный ягненок, и кровь его стекает в потир, стоящий под каменной плитой.

А рядом маленькая девочка Глаза ее широко раскрыты от ужаса, потому что отец прижимает ее ладонь к тому месту, где до сих пор бьется сердце животного. Она быстро одергивает руку, случайно проводит пальцами по губам, и на маленьком личике, освещенном неровным сиянием свечей, появляются темные кровавые мазки.

За алтарем мелькают неясные тени.

Маленькая девочка смотрит за алтарь и молится, чтобы весь этот кошмар поскорее закончился. Когда малышка раскрывает рот, чтобы заговорить, с языка срываются совсем не те слова, какие она хотела сказать, а слова, которые не может произносить ни один трехлетний ребенок. К тому же девочка говорит сразу на нескольких языках.

А на алтаре начинается отвратительное действо.

Все это происходило много-много лет назад, до того как возник свет, до того как стало наступать лето, до того дня, когда родился Стоуни Кроуфорд.

4

В городке, где обитают всего несколько сотен жителей, легенды о рождении и смерти традиционно приобретают мифологический размах. Когда умер старый Рэндалл, он не просто свалился с парадного крыльца и отдал концы – нет, он совершенно неожиданно рухнул навзничь и трижды прокричал имя Спасителя, а пока старик лежал, истекая кровью, его сиделка, охваченная мистическим экстазом, увидела над головой скворцов – они пролетели и исчезли в тумане.

«Скворцы уносят душу на небеса, но если сокол схватит хоть одного из них, тогда душа останется привязанной к земле», – говорила она после воскресной службы прихожанам баптистской церкви Стоунхейвена. Она сама выдумала эту легенду, потому что действительно видела, как сокол схватил одного из скворцов, и подозревала, что старый Рэндалл до сих пор пытается заглянуть ей под юбку, когда она совершает дежурный обход в лечебнице Ледярд.

Когда овдовевшая сестра Тамары Карри Джеруша родила близнецов, они не были мертвыми. Младенцев извлекли из сорокалетнего тела матери и заставили сделать глоток воздуха Стоунхейвена Однако в своей ангельской мудрости они поспешили покинуть этот ужасный мир. Джеруша последовала за ними спустя несколько минут. Вот так мифы расцветали пышным цветом, словно крокусы в апреле, иногда даже пренебрегая расстоянием.

Говорили, что Чад Мэдиган по прозвищу Бешеный Пес, погибший во Вьетнаме в шестидесятые, перед смертью воздел руки к небесам и через много тысяч миль прокричал что-то своей девушке Марте Уайт, которая в тот момент сидела в кресле на крыльце своего дома. Услышав его предсмертные слова «Я буду скучать по твоим сиськам, детка», – Марта схватилась за сердце.

Даже смерть Бордера – колли, принадлежавшего сестрам Доан, – заслуживала внимания. «Он вышел к докам в бухте, высматривая старую лодку Алисы, затем последний раз залаял, упал на деревянный настил и… умер. Такой прекрасный пес! Мы просто теряемся в догадках, почему он ушел так рано. Но он обратился к нам перед смертью, как будто хотел сказать: «Отдаюсь в руки Господа!»».

Умирающих навещали ангелы, Иисус приходил к плачущим, даже Фиона Макалистер клялась на Библии, что, когда однажды зимой она слегла с пневмонией, ей являлась сама Дева Мария, Матерь Божия.

Легенды и верования сплавлялись друг с другом, и питали городское самосознание. Столь богатая разного рода знамениями и тайнами мифология, как в Стоунхейвене, Гомеру и не снилась.

И рождение Стоуни Кроуфорда не было исключением.

По обилию» легенд, окружавших это событие, можно было подумать, будто появление на свет Стоуни Кроуфорда не что иное, как второе пришествие Христа. Приблизительно так высказывалась об этом престарелая Тамара Карри – хозяйка двадцати кошек и обладательница потрясающих грудей, которые она задрапировывала так, что под многочисленными шарфиками они походили на гигантские тыквы. При каждой встрече она шлепала Стоуни и часто, протирая стойку своего кафе-мороженицы, повторяла, что, родись этот негодный мальчишка на секунду раньше, он непременно ударился бы головой о мостовую и вышиб себе мозги и это было бы к лучшему, потому что тогда, паршивец, не воровал бы ириски прямо у нее из-под носа «Знаешь, – говорила она, – меня там не было, но я достаточно наслышана. Ты был страшный, словно демон, вышедший из ада, и весь волосатый. Прискорбно, что милым женщинам вроде твоей матери приходится давать жизнь таким, как ты, Стоуни Кроуфорд».

Его настоящее имя было Стивен – в честь деда по материнской линии, но уже при рождении его прозвали Стоуни, потому что свой первый в жизни крик он издал прямо на улице, лежа на вымощенной камнями дорожке. Жители маленького, практически изолированного от остального побережья Коннектикута городишки Новой Англии, в большинстве своем моряки, редко посвящали кого-то в свои проблемы и делились переживаниями: темы их бесед ограничивались погодой, работой и скандалами. Их прошлое тонуло во мраке безмолвия. Так повелось с тысяча шестьсот девяносто восьмого года, когда городок был официально основан небольшой группой поселенцев, куда входили Крауниншильды, Рэндаллы, Клементсы и Гластонбери. В то время Стоунхейвен был для них буквально каменным приютом[12]12
  Stonehaven (англ.) – букв, «каменный приют, гавань».


[Закрыть] простиравшимся от скалистого мыса до их гранитных карьеров.

Только много позже городок начал потихоньку раскрывать свои тайны. Пока Стоуни подрастал, никто ни разу не упомянул, что он родился в тот день, когда Дэниел Мэдиган бросился вниз с вершины маяка на Аэндс-Энд из-за неразделенной любви к Дженни Ли Бейкер, дочери хозяина хлебопекарни. И о том, что семейство Краунов в тот год раньше обычного приехало в свой роскошный летний дом на мысе, как раз накануне его рождения, ночью, и их пятилетняя дочь вся была в синяках, о происхождении которых никто не посмел спросить. Летние курортники сильно отличались от местных. Они придерживались иного жизненного уклада, да и нравы у них были другие. Так что когда Крауны проезжали через городок, направляясь к своему особняку на мысе, мало кто обратил внимание на маленькую девочку из семейства чужаков и тем более на ее синяки. Никто не упоминал, что ближе к концу того же дня, едва только закончился дождь, магазинчик под названием «Книги и открытки» охватил огонь, потому что Александра Шоул уронила сигарету в мусорную корзину, которую чуть позднее опрокинул ее коккер-спаниель. По прошествии времени поговаривали, будто Александра всего лишь хотела получить страховку, но были и такие, кто считал, что это был верный способ одним махом освободиться от лежалого товара. И о крике сотен птиц, когда все лебеди в бухте разом взмыли в воздух, а потом вдруг так же разом умолкли, словно то было чудесное вознесение, тоже никто не рассказывал.

Все позабылось со временем.

Даже мать Стоуни, Энджи Кроуфорд, никогда не рассказывала о странных событиях, случившихся в день его рождения.

Дед его лишь однажды коснулся этой темы: «День и вправду был особенный. Накануне ночью я видел дюжину падающих звезд и потому не сомневался, что ты будешь таким человеком, с которым мне непременно стоит познакомиться».

В воспоминаниях о дне рождения Стоуни всегда фигурировали шторм, пивовар, Джонни Миракл, и священник.

Энджи Кроуфорд шла по Уотер-стрит к магазину, торгующему спиртным навынос, чтобы купить пива на выходные, когда почувствовала толчок в животе.

– Накануне вечером я смотрела по девятому каналу «Святую общину», – рассказывала она – Они там без конца твердили о пришествии Антихриста, а я, глядя на свое огромное брюхо, думала «Господи, ну зачем приносить в мир еще одно дитя, когда скоро все провалится в тартарары?» И вот, не прошло и десяти часов, как я почувствовала, что ты брыкаешься, рвешься наружу. На мне был медицинский халат, потому что я все еще работала, хоть и была уже на восьмом месяце.

Энджи уронила сумку на ступеньки магазина, вцепилась в дверной косяк и пыталась позвать кого-нибудь на помощь, но быстро ослабела от боли. Маленький Вэн смотрел на мать во все глаза и испуганно спрашивал, что с ней случилось. Свободной рукой она отстранила от себя сына, как могла успокоила его и велела помолчать, потому что его маленький братик готов появиться на свет. Впрочем, может, это будет сестричка Потом оглядела улицу и увидела людей, беседующих за столиками кафе на другой стороне улицы. Моросил мелкий дождик, хотя все небо было обложено темными тучами.

Я надеялась, что мне удастся еще на некоторое время отсрочить твое появление на свет, – не однажды потом рассказывала сыну Энджи, – поскольку знала, что внутри меня ты был счастлив. Ты никогда не пинал меня, как твой брат. Кроме того, я опасалась, что возникнут такие же проблемы, как с твоим братом Вэном, ведь он был весь синенький, когда родился. Ох, что с ним только не делали! Вот я и подумала: «Надо бы мне попасть в больницу, и как можно скорее!»

Отец Стоуни все еще был в море на своем траулере – проверял садки для ловли омаров у Авалонских островов, а дед еще не пришел в себя после принятого накануне лекарства, так что мать оказалась без всякой поддержки.

Отхлебнув еще разок из банки «Будвайзера», она оставила малыша Вэна в магазине у Марты Уайт. Как выяснилось, отвезти ее в больницу, находившуюся в Нью-Лондоне, было некому, кроме Джонни Миракла.

– Этот идиот искал себе пристанище в жизни и, разумеется, нашел его в Стоунхейвене, – смеялась она, вспоминая тот день.

Джонни не отличался здравостью рассудка, его вообще считали полоумным Все, что он умел, это водить машину и цитировать Писание, а также имел склонность к поджиганию городских мусорных ящиков. Как бы то ни было, его воспринимали как хотя и досадный, но необходимый атрибут городской жизни. Поскольку никто не рисковал доверить Мираклу свою машину, его реальные водительские способности оставались неизвестными, но зато стоило Джонни хорошенько набраться, слова Писания звенели у всех в ушах. И каждому жителю хотя бы раз в жизни доводилось тушить очередной устроенный им пожар. В свободное время Джонни иногда подметал улицы, но и в этом деле он был мастер так себе. В общем, Джонни Миракл никак не оправдывал свою фамилию. Обычно если он дотрагивался до какого-либо прибора, тот после этого наотрез отказывался работать.

– Он Анти-Миракл, – смеялась Энджи Кроуфорд. Так что, ей следовало крепко подумать, прежде чем полагаться на помощь Джонни.

Как только Джонни оказался за рулем ее фургона, машина отказалась заводиться. «Было больно, но я все равно плотно сжимала колени. Ты хотел выйти, а я старалась удержать тебя внутри хотя бы еще на полчаса». И вот тут начался шторм, который пришел, как казалось, прямо из ниоткуда (во всяком случае, так рассказывала об этом его мать), дождь полил как из ведра, и Джонни понятия не имел, что делать. Поэтому он вылез из машины и принялся громко звать на помощь. Только разве дозовешься кого-нибудь посреди Стоунхейвена весной, когда половина лавок еще не открылась для сезонной летней торговли, а половина народа уехали на заработки в соседние города Бездельники были, бездельники всегда везде есть, но они занимались тем, что у бездельников получается лучше всего, то есть просто бездельничали, пока женщина на заднем сиденье зеленого семейного фургона не начала заходиться криком.

И один человек пришел на помощь. С другой стороны городской площади отец Джим Лафлинг услышал призывы Джонни и крики Энджи Кроуфорд. Кто-то потом говорил, что единственный раз в жизни довелось видеть католического священника несущимся через площадь со сбившимся набок белым воротничком и в одном ботинке.

«Он был очень приятным молодым человеком, – сказала как-то Стоуни Марта Уайт, – Двадцать три года, густая темная шевелюра, мускулистое тело – он постоянно бегал трусцой, а летом еще и тренировал баскетбольную команду нашего прихода Я как-то раз видела его на пляже, когда он снял рубашку Боже мой, Стоуни, не будь я доброй баптисткой, а он добрым католиком и священником, я бы пустилась во все тяжкие!»

Отец Джим сумел успокоить Энджи Кроуфорд за несколько минут до появления на свет ребенка, испачканного кровью, утомленною прохождением по родовым каналам. Энджи пропускала по паре глотков пива каждый раз, когда боль немного стихала, и потом рассказывала сыну, что это были самые легкие роды в ее жизни. «Ничего удивительного, ведь к тому моменту, когда все завершилось, мы с тобой оба были пьяны в стельку», – смеялась она Взяв младенца на руки, молодой священник заплакал А Джонни Миракл, как говорят, задрал голову к небесам, навстречу льющимся потокам дождя, и прокричал: «Это самый кровавый ребенок, какого я когда-либо видел! Это самый кровавый чертов ребенок, какого я когда-либо видел! Я в жизни не видел столько чертовой кровищи!»

Поскольку Стоуни рос в маленьком городишке, он не раз слышал подробности этой истории от многих горожан, которые утверждали, будто видели все из своих окон или из чайной «Синяя собака» на другой стороне улицы. «Джонни Миракл такой счастливчик, потому что Господь печется о пьяницах, младенцах и идиотах, а там как раз собрались все трое», – говорили они. Еще Стоуни с детства знал, что его мать пьяница Однако лишь много позже стал ему известен другой факт: халат медсестры, который был тогда на матери, насквозь пропитался кровью и после рождения сына она четыре месяца провела в больнице.

Стоуни еще только начинал дышать воздухом жестокого нового мира, в который пришел. Тело Энджи было так истерзано и измучено, что ее муж целый год отказывался прикасаться к ребенку, считая его повинным в этих страданиях. Но и к жене отец Стоуни с тех пор тоже больше не прикасался.

Впрочем, вопящий младенец ничего этого не знал, и, естественно, никто не стал посвящать его в такие подробности.

В тот день свидетелем рождения Стоуни Кроуфорда был и кое-кто еще.

Женщина Она не видела его – во всяком случае, не видела в обычном понимании этого слова, – но явственно ощущала его появление, почувствовала нечто, исходящее от только что появившегося на свет ребенка Она сидела на маленькой скамеечке под гранитными сводами публичной библиотеки Стоунхейвена. Дождь поливал во всю мочь. Однако чувства ее были настолько обострены, что даже сквозь рев шторма она услышала первые крики младенца, пришедшего в этот мир.

– Больно слышать, как кричит этот ребенок, правда? – прошептала она, повернувшись к своей старшей сестре. – Слушая его вопли, ощущаешь всю боль бытия. Кажется, он знает, что явился сюда из лучшего мира и теперь застрял надолго, но ничего не может с этим поделать.

Сестра, сидевшая рядом, взяла ее за руку.

– Нора, – сказала она, – Пойдем домой, нам уже пора.

– Нет, – возразила Нора, подняла руку к лицу и сняла темные очки. – Я хочу послушать его. Мне нравится, как он кричит. Похоже на песню – правда? Он рассказывает нам что-то о том путешествии, к а кое ему пришлось проделать. Он говорит, что знает, где был, и вот теперь пришел к нам, чтобы поделиться новостями.

Позже, когда они познакомились, она рассказала Стоуни о том, как прислушивалась к его крику в момент рождения.

Мало того, она заставила Стоуни почувствовать, будто одним своим появлением на свет он сделал для мира нечто значительное.

И только в пятнадцать лет, впервые в жизни влюбившись, он ощутил, что и мир сделал нечто значительное для него.

5

Первые пятнадцать лет жизни Стоуни походили на калейдоскоп теней. Его самые ранние отчетливые воспоминания о доме относятся к трехлетнему возрасту. Вэн схватил его за руку, проволок через коридор и затащил в ванную.

– Тс-с. – Вэн зажал рот брата рукой.

Затем Стоуни ощутил, как задрожала дверь, словно какая-то могучая сила сотрясала весь дом.

Грохот шагов великана.

Потом крик, голос его отца в коридоре:

– Черт бы тебя побрал, Энджи! Мне до смерти все это надоело! До смерти надоело! Я знаю, что этот ублюдок не мой!

– Прекрати! Он тебя слышит. – Голос матери звучал успокаивающе. – Просто помолчи!

– Мне осточертело! Все время тянешь лямку, потом приходишь домой, а дома бардак, Вэн гоняет на велосипеде по проезжей часта, ты с каждым днем все толще и неряшливее, а этот ублюдок жрет пищу, которую я добываю в поте лица, носит одежду, купленную на мои деньги! Разве об этом я мечтал, Энджи? Разве такие планы строил, когда познакомился с тобой, когда все только начиналось? Ты, чертова…

И тут голос матери сорвался на крик:

– Джеральд Кроуфорд, заткни свою грязную пасть, ты, чертов пьянчуга! Я тоже работаю не покладая рук, а он такой же твой сын, как и мой, и если он не похож на всю вашу поганую семейку, это не значит, что он не от тебя, ты, паршивый сукин сын!

Стоуни в свои три года, скорее всего, не знал всех этих слов, но по тону прекрасно понимал, что родители сердятся, и знал, что дверь ванной дрожит каждый раз, когда отец начинает орать.

Он посмотрел на Вэна.

– Лучше бы ты вообще не родился! – прошептал тот.

6

К другим ранним воспоминаниям относился случай, когда во время очередной ссоры родителей – на этот раз по поводу выплаты по закладной – Стоуни забрался под их кровать, прислушивался к их воплям и дрожал от страха, стараясь забиться как можно дальше…

Вдруг он нащупал небольшую металлическую коробочку. Она легко открылась, и внутри Стоуни увидел много-много денег. Ему было почти четыре, и он прекрасно знал, что можно купить за деньги (конфеты и игрушки). Он сидел под кроватью, глядя на толстые пачки бумажек, перетянутые резинками, и никак не мог понять, почему родители ссорятся из-за платы за дом, если прямо здесь, в этой колшате, полно денег.

Он хотел было вытащить коробочку из-под кровати. Тогда родители сразу же перестали бы ссориться. Коробочка, похоже, принадлежала матери, потому что на крышке было нацарапано ее имя. Возможно, мать просто позабыла, куда положила деньги.

Но голос отца грохотал по всей спальне. Потом послышался звук: пощечин и мать неожиданно умолкла. Стоуни перепугался.

Даже после того, как отец вылетел из дома, мальчик еще долго сидел под кроватью.

Однако случались в его жизни и счастливые моменты. Иногда отец вел себя спокойно и был очень добр со всеми. А дедушка, когда хорошо себя чувствовал, гулял со Стоуни до маяка и рассказывал ему старые истории о море и о жизни в поселении. Все они были интересными, но полными грусти, оттого что мир стал другим и люди уже не те, что раньше.

– Здесь все изменилось, городок совсем не похож на тот, что был во времена моего детства, – часто повторял дедушка. – Он никогда не был райским уголком, Стоуни, нет – но в нем царили мир и покой. – Он поднимал руку и грозил кулаком домам курортников. – Ох уж эти мне отдыхающие! Понаехали со своими деньгами и городскими замашками. Мне плевать, кто владеет этой деревней. Мне все равно. Она губит сама себя. Но ты, мой мальчик, однажды уедешь отсюда. Обязательно! Ты должен сделать то, на что моей дочери, твоей матери, не хватило ума Когда станешь постарше, беги прочь, посмотри мир, не позволяй этой дыре засосать тебя.

– А папа говорит… – начал было однажды Стоуни.

– Даже не слушай его, – перебил дед, – Не обращай внимания. Он озлобленный, несчастный человек, он любит тебя, но не умеет показать это. И он, и твоя мать уже много лет назад утонули в бутылке и не желают вылезать обратно. Оставь их там, где они есть. Сохрани в себе искру, Стоуни, пусть твой огонек горит внутри тебя и освещает все вокруг, а они свои уже давно затушили. – Голос деда посерьезнел. – Ты слишком мал, чтобы знать некоторые вещи, Стоуни. Но когда подрастешь и станешь мужчиной, ты узнаешь кое-что о своих родителях, и, поверь, то, что узнаешь, тебе не понравится. Ты поймешь, ради чего существует вся эта деревня. Будь у меня получше со здоровьем, я уехал бы отсюда и забрал тебя с собой – хотя мне следовало сделать это давным-давно, пока твоя мать не пустила здесь корни. Мы сами привязываем себя к месту, Стоуни, и это плохо. Однажды ты узнаешь причину злости твоего отца и почему твоя мать стала такой, какая она есть. Ну а пока верь, что когда-нибудь все это благополучно завершится. Обещаешь?