Текст книги "Карьера"

Автор книги: Дуглас Кеннеди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– «Джи-Би-Эс».

– Тед Петерсон?

Хеллман, не отводя взгляда от пресс-папье, медленно кивнул.

– И вы поддались шантажу?

– Я попробовал спорить, но Петерсон был непреклонен.

– И вы без лишних слов вышвырнули Айвана?!

– Я вас умоляю, это же «Джи-Би-Эс»… Мы же у них в руках…

– А от вас зависела жизнь Айвана Долински! Хеллман взмок, по холеному лицу струятся два крупных ручейка.

– Послушайте, если бы я знал…

– Он просил его оставить?

– Поверьте, у меня нет слов, чтобы выразить всю глубину…

– Айван просил вас?..

– Решение зависело не от меня…

– БЛЯДЬ, ОН ПРОСИЛ ТЕБЯ, СУКА, НЕ УВОЛЬНЯТЬ?!!

Я ору, нависнув над столом Хеллмана. Детектив Кастер бережно, но сильно стискивает мою правую руку и отводит меня назад, к креслу. Хеллман прикрывает голову обеими руками, точно ожидает нападения с моей стороны.

Раздаются рыдания.

– Да, – хнычет Дьюэйн, – просил…

Воцаряется долгое молчание. Пока я не говорю:

– Убийца.

Глава шестая

Возвращаться в Манхэттен той же ночью не было смысла. Да и после сцены в кабинете Дьюэйна Хеллмана мне требовалось несколько рюмок чего-нибудь покрепче. Кастер, официально закончившая рабочий день, с готовностью согласилась составить компанию.

Десять вечера. Обессиленно плюхнувшись на кровать, прослушиваю записи домашнего автоответчика. От Лиззи – ни слова. Пришлось звонить в офис в Лос-Анджелес.

Секретарша жены, Джуллиет, работала допоздна.

– Мистер Аллен, я передала ваше сообщение, оставленное в пятницу. Но вчера Лиззи так и не вернулась в город – сегодня ей прямо из «Кармеля» пришлось отправиться в Сан-Франциско, чтобы решить срочный вопрос. Там ваша супруга осталась на ужин, так что до завтра мы ее даже не ждем. Передать еще что-нибудь?

– Да нет, спасибо.

Позвонил в «Мондриан» и попросил соединить с голосовой почтой Лиззи. Оставил короткое и ясное сообщение: Айван покончил с собой, мне пришлось ехать на опознание и организовывать похороны, не смогу вернуться в Нью-Йорк раньше, чем ночью во вторник. Никаких эмоций. Не оставил своего номера в Хартфорде. Не опустился до мольбы.

На следующий день, в половине четвертого, когда я дымил сигаретой в компании детектива Кастер у входа в крематорий, к воротам подъехало такси. Дверь распахнулась, наружу вышла Дебби в компании Фила Сирио. Захотелось броситься навстречу и обнять обоих.

Приехавших отчасти удивило, что я располнел и опять курю.

– Спасибо, – произнес я, – большое спасибо. Думал, придется все делать самому.

– Не стоит благодарности, шеф, – откликнулся Фил. – Я теперь работаю в закупках для ресторана, которым заправляет брат, так что могу приезжать и уезжать, когда заблагорассудится.

– Ага, и мистер Занусси легко согласился дать мне отгул на первую половину дня, – вмешалась Дебби.

– Как Чак встретил новость?

– Притих. Надеюсь, от стыда. С вами всё в порядке?

– Могло быть и лучше.

– А чего курите? – поинтересовалась Суарес.

– Временный срыв.

– Мистер Эй, вы спятили? Так и помереть недолго…

– Только если как следует постараться, – подала голос приближающаяся детектив.

Я представил новую знакомую. Нам помешал юркий похоронный распорядитель в черном костюме, державший в руках планшетку для записей и то и дело поглядывавший на часы, точно контролируя время.

– Полагаю, пора начинать, – заметил он.

Кастер вполголоса съязвила:

– Еще бы. Через полчаса появится следующий клиент.

Часовня представляла простую, скромную комнату. Белые кирпичные стены, пол из песчаника, лакированные скамьи из сосны, на катафалке из искусственного мрамора – непритязательный деревянный гроб, выбранный мною для Айвана.

Войдя, Дебби и Фил отреагировали на гроб с запоздалым удивлением. Не то чтобы вид деревянного ящика оказался неожиданностью, но вид похоронного аксессуара неизменно нагнетает тревогу. Потому что понимаешь: там, внутри – кто-то, кто еще вчера жил, совсем как ты сейчас. А еще – из-за знания: тебя тоже ждет ящик.

Садимся в первом ряду. Входит раввин. Он встает справа от гроба, нараспев молится на иврите, глаза закрыты, тело медленно покачивается взад-вперед, будто ветка на ветру Затем священнослужитель по-английски сообщает, что теперь он зачитает во имя ушедшего брата по вере, Айвана, кадиш – поминальную молитву.

Сперва голос еле слышен. Но вскоре нарастает, и вот уже раздается глубокий, обволакивающий баритон – страстный, мощный, исполненный трагизма. И хотя никто из присутствующих не понимает ни слова, сила молитв говорит сама за себя. Умер человек. Оборвалась жизнь.

Событие, заслуживающее внимания.

Дебби прикрыла лицо ладонью и тихо плачет. Фил стоит возле гроба с каменным лицом, изо всех сил стараясь сохранять беспристрастность под шквалом иудейского красноречия. Пожалуй, даже детектива Кастер странным образом тронуло ужасающее одиночество обряда.

А я? Просто… плыву по течению. Для меня мир перевернулся. Непостижимо: честные, вроде Айвана, ломаются, в то время как беспринципные теды петерсоны – процветают Поразительно, как просто, оказывается, слететь с катушек…

Кадиш обрывается, последние произнесенные баритоном слова еще отскакивают от стен часовни. Затем, после мгновенной тишины, – машинный гул: гроб плавно скрывается из вида. Раввин подходит и пожимает каждому руку. Заискивающий смотритель крематория торопливо выдворяет нас на свет. Смотрю на часы. Вся служба заняла не более десяти минут.

Директор похоронного бюро деликатно осведомляется насчет кредитки («Принимаем оплату любой системы, кроме «Америкен Экспресс» и «Дайнерс»»). От предложения подождать такси в «семейном павильоне» мы отказываемся.

Солнце еще светит, мартовский холод вполне терпим. Под укоризненными взорами Дебби и Фила зажигаю сигарету.

Но бывшие коллеги молчат. Похороны нас всех лишили дара речи. И каждый смотрит на трубу, откуда вьется дым.

Менеджер возвращается и приносит счет и бланк на оплату кредиткой, который я должен подписать. Мельком бросаю взгляд на сумму: три тысячи сто долларов, включая первичное бальзамирование, стоимость гроба, перевозки, поминальную службу и кремацию. Смерть – дорогое удовольствие. Бросается в глаза и то, что бланк оплаты распечатан на старомодной пишущей машинке. Слава богу!

Окажись в бюро новый аппарат с системой мгновенной проверки – моя «Мастер Кард» немедленно была бы отклонена. Хотя и неясно, что бы предпринял в этом случае скользкий сотрудник. Ну, разве что приостановил бы похороны до окончательной оплаты.

В четыре двадцать садимся в экспресс-поезд, идущий на Пенн-Стейшн. Едем в вагоне-ресторане. Фил заказал пиво, я залпом проглатываю порцию виски со льдом, Дебби стремительно осушила стакан рома с кока-колой и разревелась. В голос.

Пьем всю дорогу до Нью-Йорка. Фил подливает мне бурбон, а я, не в силах замолчать, выплескиваю всю богомерзкую историю последних двух с половиной месяцев.

Я чувствовал себя точь в точь как в исповедальне. И хотя Фил и Дебби и не могли отпустить грехи, но по крайней мере слушали сочувственно.

– Боже, да о чем только ваша жена думает, раз удрала в такой период? – поражается Дебби.

– Ну, в случившемся, в общем, нет ее вины, – защищаю я Лиззи, – короче, если брак рухнул, виноваты оба, верно? Да и со мной в последнее время непросто.

К счастью, мою личную жизнь обсуждают недолго: Фил решил дать выход накопившемуся негодованию на мистера Теда Петерсона.

– Зажравшийся, подлый говнюк! – возмущается Сирио, – крутится в самых верхах, с самой что ни на есть гребаной элитой, но душонка – как у мстительной сявки. Да у некоторых налетчиков – и то больше совести, чем у урода! Неудобно говорить вам, босс, но лучше бы вы…

– Согласен. Но хотел как лучше.

– Ну, что я вам твердил? Нельзя поступать честно и благородно с позорным козлом. Дали бы мне позвонить…

Поезд приближается к центральному вокзалу, Фил уговаривает нас посетить бар расположенного поблизости «Гранд-Хъятт отеля» и выпить на прощание.

Четыре часа спустя, когда рука Дебби под столом принимается наглаживать мое бедро, решаю закругляться.

Встаю и объявляю:

– Знаете, ребята, мне пора. Готов повторить: не знаю, как и благодарить за то, что приехали в Хартфорд…

Встает и Дебби:

– Я с вами! Мне пора домой, к Раулю.

Достаю бумажник:

– Фил, с твоего позволения, я восполню урон…

– Спрячь свой лопатник, – отказывается Сирио, после чего, нацарапав на бумажной салфетке два номера, говорит: – Мой номер в офисе у брата. Понадоблюсь – знаешь, где искать.

Фил встает, обнимаемся на прощание, Сирио запихивает мне салфетку в нагрудный карман.

Выйдя из отеля, машу такси. Открываю перед Дебби дверцу, девушка хватает меня за руку и пьяновато улыбается.

– Поехали в город? – предлагает Суарес.

– Дебби, у меня нет денег. Я разорен.

– Проводите меня домой, вам же по пути, а потом можно проехаться по городу на такси. Нужно кое-что сказать…

Скрепя сердце, усаживаюсь в такси следом, полный решимости убрать руку, если она снова начнет оглаживать мне бедро. И без того проблем хватает.

Дебби сообщает водителю адрес, едем на юг. Девушка достает из сумочки лист бумаги:

– Это – вам.

Разворачиваю листок. Чек. На мое имя, сумма – четыре тысячи пятьсот долларов.

– Дебби, что это такое, черт подери?!

– Вы и сами знаете.

Чек расплывается перед глазами: опьянел.

– Нет, действительно, я не…

– Деньги, которые вы выложили «Фейбер Академии» за обучение Рауля…

– Я не платил! Это всё «Компу-Уорлд»…

– Мистер Аллен…

– Слушай, ты можешь называть меня…

– Ну ладно, Нед.Пару дней тому назад заглянула в школу. Ну, по родительским делам. Поговорила с казначеем – тот вообще-то ничего мужик оказался. Ну, и говорит он мне, в общем: позвонили ему месяца два тому назад из «Спенсера-Рудмана», подняли хай насчет письма за вашей подписью, где говорится, что «Компу-Уорлд» обязуется выплатить школе всё, что я задолжала. А он им: обязательства надо выполнять, те поддакивают, дескать, выполним, но вы всё равно не имели права письмо подписывать. И заплатите из своего кармана. Вам же из-за всей этой хрени пришлось выложить сорок пять сотен, верно?

– Дебби…

– Я же знаю, что так и было! От новой подруги, Паулы, она в бухгалтерии работает. Вчера утром, ещё до вашего звонка, попросила ее заглянуть в ваше дело, и вот что я вам скажу, мистер Аллен… ой, я хотела сказать, Нед: я читала их письмо к тебе – и плакала.

Смотрю на чек:

– В общем-то, я не особенно рвался на роль доброго дядюшки, Дебби. Меня назначили на роль самаритянина.

– Ну да… но ты же не стал отказываться. И меня не стал расстраивать, не рассказал…

– Не в моих правилах.

Суарес осторожно накрывает мою ладонь своей:

– Мне нравятся ваши правила…

Осторожно отодвигаю руку девушки и рву чек пополам.

– Знала же, что так и поступишь! – смеется Суарес. – Вот только не для того я чек выписывала…

Молчим. Первой заговаривает Дебби:

– Спасибо.

Таксист остановился, где просили – на углу Девятнадцатой и Первой. Как раз напротив темного входа в похожий на собранный из конструктора «Лего» лабиринт дворов среднего класса образца пятидесятых называют Стайвезант-Таун. На улице ошивалась пара зловещего вида типов.

Спрашиваю у Дебби:

– Твой дом далеко?

– На полпути к реке, – отвечает Суарес.

Решено. Протягиваю водителю деньги:

– Дебби, я провожу тебя до дверей.

Идем в Стайвезант-Таун молча. У дверей Суарес приглашает:

– Зайди, познакомишься с Раулем…

– Я просто выжат…

Девушка роется в портмоне, достает ключ и открывает входную дверь:

– Всего на минутку. И разве не интересно узнать, на что деньги пошли?

– Ну хорошо, минуту, не больше, – соглашаюсь я, но меня уже не слушают.

Квартира находится на первом этаже. Тесная, экономная обстановка. Старая, потрепанная мебель, точно перенесенная из витрины магазина, где идет благотворительная распродажа. Натянутые веревки прогибаются под тяжестью свежевыстиранного белья.

Старенький телевизор и видеомагнитофон. На стенах – приклеенные скотчем школьные рисунки Рауля.

В гостиной – крошечная ниша, огороженная спинкой двуспальной кровати. Наверху храпит мать Дебби. Рауль посапывает на нижней койке. Длинные, вьющиеся черные волосы, идеально гладкая кожа, легкая полуулыбка во сне. Ангельская невинность.

– Он просто прелесть, – шепчу я. Суарес согласно кивает.

– Мне пора, – заявляю я.

Выходим из углубления в стене. Собираюсь на прощание поцеловать девушку в щеку. Но внезапно мы оказываемся рядом, вплотную, мои руки погружаются в ее волосы, касаются грудей, задирают юбку, спотыкаясь, ковыляем к выходу, заваливаемся на кровать, мозг посылает последний предупредительный сигнал, но тот затухает, женские руки мнут рубаху, напоследок в голове звучат последние осуждающие слова: «Это безумие!»… Я окунаюсь в черноту.

Дневной свет. Вернее, полоска дневного света, пробивающаяся сквозь крошечную щёлочку в жалюзи. Открываю один глаз. Серьезная ошибка. Свет бьет по зрительному нерву, посылая в глубины черепа электрические судороги боли. Открываю второй глаз…

Вам! Бух! Трах!

Голова – точно расколота пополам ледяной верхушкой. Во рту – сухо, точно в Сахаре. Глаза опухли, лицо – расплывшееся, сальное. Примерно пару секунд пытаюсь осознать: где, черт подери, произошла авария?

И тут замечаю: лежу голым, рядом с обнаженной Дебби Суарес. Девушка – в коматозном состоянии, громко храпит. Меня окатывает волна всепоглощающего ужаса, знакомого всякому или всякой, кто на следующее утро просыпается рядом не с тем, с кем нужно. Хотя я и стараюсь во всем винить выпивку, поздний час, эмоциональную встряску, вызванную смертью Айвана, минутной страстью и искать любые другие, знакомые всякому, предлоги, факт остается фактом: виноват.

Быстро смотрю на часы. 7:12. Пора уходить. И побыстрей.

В зеркале вижу – с правой стороны шеи красовался мелкий, но заметный засос, а возле горла – несколько ярких царапин. Слава богу, Лиззи еще не вернулась из Лос-Анджелеса, останется на неделю. Ведь без труда можно догадаться, откуда взялись следы на коже…

Одежда лежит у кровати кучей. Подбираю и крадусь в ванную. Костюм выглядит так, словно его скомкали и, за неимением лучших вариантов, использовали вместо баскетбольного мяча.

Быстро одеваюсь, выдавливаю на указательный палец дюйм пасты, натираю десны, стараясь избавиться от отвратительного похмельного вкуса во рту. Затем пробираюсь обратно в спальню. Дебби еще не очнулась, и я успокаиваюсь. Если честно, не представляю, что ей сказать.

Ну, разве что «ой».

Незаметно крадусь к двери спальни, осторожно прикрываю ее за собой. До выхода из квартиры – только десять шагов.

И тут раздается голос:

– Пожалуйста, скажи мне, как пишется «открытие»?

Оборачиваюсь. В квартирном закутке, предназначенном для завтраков, устроился Рауль. Перед мальчиком – открытый учебник, огрызком карандаша ученик делает уроки. Крупный парень для шестилетки. Прижав палец к губам, приближаюсь.

– Какое слово? – переспрашиваю я.

– Открытие! – громко повторяет Рауль.

– Давай не будить бабушку, хорошо?

– Открытие, – шепчет ребенок. – Нужно дописать предложение: «Томас сделал интересное. …»

– О-Т-К-Р-Ы-Т-И-Е.

Каждая буква старательно повторяется и точно выводится в тетрадке. Уточняю:

– И что же открыл Томас?

Рауль вновь смотрит на страницы и зачитывает:

– «Томас отправился в…». А как пишется «поездка»?

– А ты сам как думаешь?

– П-О-Е-З-Д-К-У…

– Молодец, – хвалю мальчика и треплю его по плечу. – Ну, мне пора…

– Ты – мамин друг?

– Ну да, приятель….

– И ты отправляешься в П-О-Е-З-Д-К-У?

– На работу. Передашь маме, что я свяжусь с ней, ладно?

– Меня зовут Рауль. Пишется Эр-А-У-Эль и мягкий знак. А как пишут твое имя?

– Эн-Э-Де.

Ученик робко улыбается:

– До скорого, Нед.

– Пока, Рауль.

Вскакиваю в такси и еду на другой конец города. К дому подъезжаю в 7.48. Быстро в душ, потом наскоро побриться, переодеться, чашку кофе, пригоршню витаминов – и вприпрыжку по городу, чтобы успеть в «Пи-Си Солюшенс» к половине девятого.

Даже страшно вообразить, какую встречу устроит Медуза. Наказание за прогул во вторник – восемнадцать продаж (не говоря уже о том, что и за второй день вычтут из зарплаты). Чтобы не уволили на следующей неделе, придется провернуть к пятнице немало сделок…

Поворачивая ключ в замке, с удивлением замечаю: закрыто только на один оборот. С порога слышу шум воды на кухне. С растущей тревогой замечаю сумочку, оставленную справа, у входа… Лиззи вернулась.

Первое побуждение – убежать, тихо прикрыть дверную створку, броситься вприпрыжку по пожарной лестнице и не показываться жене на глаза, пока не пропадут следы страсти. Но я запаниковал, сделал шаг в сторону, и дверь захлопнулась. Внезапно на кухне воцаряется тишина.

– Нед? – кричит Лиззи из своей комнаты. Направляюсь к выходу, но не успеваю скрыться: передо мной стоит любимая. На ней – деловой костюм, наверняка только что прилетела из Лос-Анджелеса сквозь часовые пояса. Явно озадачена причиной, вынудившей меня стиснуть дверную ручку сразу же после возвращения.

Оборачиваюсь и вижу, как меняется выражение милого лица: сперва – потрясение, затем – злость и наконец – обреченная горечь.

Вижу, что Лиззи заметила царапины и засос на шее, размером с десятицентовик. Самое главное, жена обратила внимание на мое невыразимое чувство вины.

Закрывает глаза, трясется мелкой дрожью. Снова смотрит – и во взгляде абсолютное отчаяние. Чуть слышно выдыхает:

– Ах ты гад.

– Лиззи, не надо…

– Да пошел ты, – бросает жена и быстрым шагом уходит в спальню. Бегу следом, но дверь захлопывается прямо перед носом. Заперто.

Дергаю ручку, барабаню в дверь кулаком, прошу открыть, обещаю всё объяснить… хотя и понимаю: сделанное оправдать невозможно. Ну, разве что полной и абсолютной глупостью.

Примерно через три минуты стука и уговоров обессиленно оседаю на пол. Меня охватывает искренний, неподдельный страх.

Внезапно Лиззи выходит из спальни, я вскакиваю на ноги:

– Дорогая, дай мне еще один шанс и…

И тут замечаю: в каждой руке у нее – по чемодану.

– Милая, – упрашиваю жену, – останься…

Чемоданы брошены к моим ногам.

– Уйду не я, – резко отвечает жена, – а ты.

– Постой-ка…

– Теперь квартиру оплачиваю я, все счета приходят ко мне, так что если брак распадается, то с какой стати мне покидать жилище?!

– Разрыва нет….

– Верно, я неточно выразилась. Между нами всё кончено.

– Любимая, – делаю робкую попытку прикоснуться к плечу. Лиззи отмахивается, словно от насекомого.

– Не смей ко мне прикасаться!

– Ну ладно, хорошо, – стараюсь снизить накал страстей.

– Тогда, быть может, стоит присесть и всё обговорить…

– Обговорить?! ОБГОВОРИТЬ?!! – вопит жена. – Ты трахаешься с другой и хочешь, чтобы я с тобой разговаривала?!

Лиззи пулей вылетает в гостиную. Я – следом.

– Ты не права, ничего же не было…

– Не было?! И ты способен глядеть мне в глаза, когда сам весь в засосах, и нагло врать, будто мне показалось?! Вон из моей жизни!

Я начинаю рыдать:

– Я был пьян, сглупил, после гибели Айвана ходил сам не свой, я не хотел…

– Нед, я не желаю выслушивать вымученные оправдания!

– Ну тогда хотя бы дай мне шанс…

– Это тебе-то?! Когда я услышала про Айвана, то бросила все дела, летела к тебе через всю страну, потому что решила: «Ну хорошо, дам ему последнюю возможность… у нас осталась надежда…» И что вижу? Говнюк-муженек даже не соизволил попросить свою зазнобушку не кусать его в шею!

– Она мне не «зазнобушка»…

– Да плевать мне, кто она такая и чем занимается! Наши отношения кончены.

– Ты не можешь просто так…

– Не могу? Да кто ты такой, чтобы мне запретить?!

– Я ошибся. Допустил чудовищную ошибку…

Обессиленно опускаюсь на диван и обхватываю голову руками. Лиззи, стоя, наблюдает, как я плачу. Рыдания усиливаются, но она даже не шевелится, не добреет, по-прежнему смотрит с равнодушным презрением. Когда успокаиваюсь, произносит:

– И я ошибалась. Когда поверила, будто старое удастся вернуть… – Голос её дрожит, глаза застилают слезы: – Как ты мог? Подлец, как ты…

– Я не хотел…

– Да кому какое дело, чего ты хотел?! Сделанного не переделаешь, Нед. Зная, что брак под угрозой, ты всё равно мне изменил! Такое простить невозможно.

Лиззи отирает глаза обратной стороной ладони. Затем берет чемоданы, подходит к выходу, открывает дверь и выставляет сумки в коридор:

– Убирайся немедленно.

– А если я не уйду?

– Тогда адвокат заставит. В судебном порядке. Хочешь неприятной сцены? Могу устроить.

Положение хуже некуда. Сам всё испортил, как ни спорь, как ни упрашивай – не поможет. Встаю и направляюсь к выходу. Рука – на дверной ручке. Поворачиваю её и пытаюсь в последний раз уговорить жену, но меня обрывают на полуслове:

– Мне плевать.

Уходит в спальню, захлопывает дверь. Тишина. И раздается плач.

Подхожу к закрытой комнате. Мягко начинаю:

– Лиззи…

Неожиданно рыдания обрываются:

– Отвали на хрен, чтоб ты сдох!

В полнейшем потрясении обвожу взглядом квартиру. И, как приказано, – ухожу. Медлю на пороге. Значит, вот так завершается женитьба? Закрыть за собой дверь?.. И конец?

Дверная створка закрывается. С глухим стуком.