Текст книги "Тайна «Утеса»"

Автор книги: Дороти Макардл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Глава III

ДЕРЕВНЯ

Вырваться из Лондона оказалось отчаянно трудно – будто сражаешься с осьминогом: только освободился от одного щупальца, тут же тебя обхватывает другое. Началось с главного редактора Мэрриетта. Он всегда был так мил со мной, я просто не мог его подвести. Его отправили за границу лечиться на водах, и мне пришлось замещать его весь май. Потом Клемент Форстер, который должен был сменить меня на посту литературного редактора, настоял на том, что сначала ему нужен длительный отпуск. Мне необходимо было сделать кучу выписок для моей книги в Британском музее, а работать там я мог только по вечерам Так все и цеплялось одно за другое.

С девятнадцатого апреля «Утес» перешел в наши руки – в совместное владение в равных долях, без всякой арендной платы. «Он достался нам целиком, – добавляла Памела, – от недр до небес».

Насчет небес в наш век воздухоплавания я не был так уж уверен.

Как это ни выводило меня из себя, я не видел возможности окончательно освободиться раньше июля. Памела же, как она выразилась, просто «плюнула на Лондон» и уехала. Она поселилась в «Золотой лани», я выкроил несколько дней и провел их там с ней нанял рабочих и оставил ее за всем присматривать. Ее донесения отличались излишней восторженностью. Но даже сделав скидку на ее темперамент я испытывал удовлетворение оттого, что ремонт идет хорошо. Я ездил к ней три раза на уик-энд и нашел, что она справляется со всем превосходно и счастлива безмерно. Меня бесило, что я лишаюсь такого удовольствия. Капитан не предлагал помощи и не проявлял какого-либо интереса, но это меня не удивляло и не беспокоило. У старика трудный характер, говорил я себе, и лучше оставить его в покое; я ничуть не сомневался, что рано или поздно Памела подружится с его внучкой.

Странное дитя. Она напоминала мне начинающий распускаться нарцисс.

Когда Форстер уехал, я перебрался в его квартиру и отправил в «Утес» нашу мебель; еще через неделю я проводил туда с Паддингтонского вокзала Лиззи, увозившую целую коллекцию корзин и кота.

– Мой Виски! – давясь от смеха, сообщила она носильщику, когда тот внес корзину с котом в купе. – Я без Виски никуда, ни днем ни ночью. Куда бы ни поехала, Виски всегда со мной.

Эта шутка ей все еще не надоела. Носильщик оказался ей под стать.

– И правильно, мадам! – подмигнул он. – А иначе пропадешь!

Как смеялась Лиззи! А смеющаяся Лиззи, доложу вам, это зрелище! Все ее пухлое тело сотрясается, из глаз катятся слезы, щеки делаются пунцовые, и, глядя на нее, нельзя сдержать улыбку. Теперь нам суждено было еще долго слушать рассказы про шутника-носильщика.

– Виски и сплетни – вот ваши самые страшные пороки, Лиззи, – сказал я ей, когда поезд тронулся.

Давясь от смеха, она успела прокричать мне:

– До свидания, мистер Родерик! Берегите себя!

С тех пор как мне исполнился двадцать один год, Лиззи неизменно величала меня не иначе как «мистер Фицджералд», лишь вокзальная суета и расставание заставили ее забыться. Приятно будет снова ввериться ее заботам. Но как тошно было думать о предстоящих неделях – не дома и не в поездках! И Макса, как назло, нет в Лондоне. Но июль оказался на диво приятный – в парках царила прохлада, на улицах вас встречали солнце и ветер. Понемногу Лондон, в котором остались одни только честные труженики вроде меня, начал представляться мне родным домом, и я уже не знал, хочу ли расставаться с ним. К тому же я понимал, что мне будет не хватать газеты – перипетий в редакции, торопливых завтраков в разных пабах с нашими многочисленными, часто весьма забавными корреспондентами.

Мэрриетт пригласил меня на прощальную беседу за чашкой чая. Он сказал, что мое решение явилось для него ударом, форменным ударом!

– Ваше имя – «Р. Д. Ф.» – много значит для наших читателей, очень много. Вы должны присылать нам материал, не бросайте нас. Надумаете – и шлите, я буду только рад, можно что-нибудь вроде серии очерков, не слишком глубокомысленных. Ну, скажем э… «Сельская жизнь», как вам нравится? «Труженик пера в Девоншире», что-нибудь вроде этого.

Я напомнил, что пока еще не превратился в настоящего сельского жителя. Именно от такой низкопробной поспешной писанины я и хотел избавиться, но, надеюсь, этот факт мне удалось от Мэрриетта скрыть.

– А как насчет «Кое-что о запомнившихся мне премьерах»? – снова предложил Мэрриетт.

Эта тема скорее подходила удалившемуся от дел семидесятилетнему старцу, но я согласился Театра мне будет не хватать больше всего остального, вместе взятого. О Господи, неужели я совершаю роковую ошибку?

Сомнения мои разрешила Лоретта. Я благодарил небо, что ее нет в городе, но она позвонила из Суссекса и начала мурлыкать, хныкать и жаловаться, а я представлял себе выражение ее лица – этакий сонный котенок – и чувствовал, как в меня впиваются маленькие цепкие лапки Джонни недобр к ней, он просто невыносим, что ей делать. Ей необходимо излить мне душу, так что она едет в Лондон. Вероятно, я слишком равнодушно сообщил ей, что к тому времени меня здесь уже не будет, потому что она перешла к оскорблениям и бросила трубку.

Ну что ж! Наступило исцеление! Я рвался к ветру, к морю, к девонширским утесам. Я мечтал о людях, которые умеют держать слово и знают, чего хотят.

Само название «Большая западная дорога» воодушевляет. Я мало о чем сожалел, когда выезжал из города в конце изнуряюще жаркого дня. Оставив позади поникшие от зноя пригороды, я увеличил скорость, устремляясь навстречу сумеркам. И уж решительно забыл обо всех сожалениях, когда наутро проснулся в гостинице у самых дюн, под пение птиц и журчание воды. Всю ночь я проспал глубоким сном и выехал поздно. Утро было жаркое, ослепительно сияло солнце, но на холмах дул ветерок, а к середине дня я почувствовал бодрящее дыхание моря. Всем своим существом я жаждал его увидеть. Дорога же только и делала, что обманывала меня, она то сбегала в заросшие лесом долины, то вилась вдоль высокого берега, скрывавшего залив, но вот наконец моим глазам открылась водная гладь; я возликовал и, погнав машину с бешеной скоростью, остановился только перед «Утесом».

Какое-то время у меня рябило в глазах, потом все прояснилось и предстало передо мной в чистых и ярких красках, как видишь только в детстве, словно прорвалась вуаль, туманящая мир для взрослых глаз. Дом ожил, блестела свежая краска, сверкали вымытые окна, в верхнем этаже развевались белые занавески, я услышал громкий радостный крик увидевшей меня Лиззи.

Из дома вылетела Памела, лицо ее покрывал загар, серые глаза сияли. На ней были брюки, белый свитер, и она выглядела не старше восемнадцати.

– Да ты прямо девчонка! – воскликнул я.

Памела вгляделась в меня, смеясь и неодобрительно покачивая головой. Лиззи, чуть не сломав мне руку в горячем приветствии, тоже скорбно вздохнула.

– Да поможет нам Бог, вы выглядите отвратительно, – с удовлетворением заметила она.

– Несчастный, ты словно тень отца Гамлета, – приговаривала Памела, – мы заполучили тебя как раз вовремя Лиззи, быстро, чай! Мы все еще едим в кухне, Родди. Я знаю, тебе не терпится искупаться, но сейчас нельзя, слишком большой прилив.

– Ладно, сначала чай. Господи, Памела, ты выглядишь прекрасно.

– И вообще все прекрасно.

Она заставила меня начать осмотр комнат верхнего этажа, и все время болтала, не закрывая рта.

– Боюсь, тебе покажется, что мы успели не так уж много. А сколько всяких дел ждет мастера! Еще не постелены ковры, не повешены занавески. Но свет горит, кипятильник греется, плита печет, и твой вожделенный телефон тоже наконец заработал.

К моему удивлению, комнаты теперь, когда в них уже стояла мебель, казались больше, чем раньше. Почти все они были выкрашены в светло-зеленый цвет, а холл и коридоры – под слоновую кость. Мне это понравилось. Дедушкина мебель, выглядевшая в Лондоне громоздкой, здесь оказалась как раз на месте. У себя в спальне Памела поставила кровать с балдахином, диван, полукруглый комод и гардероб, который, как и положено старинному гардеробу, в ширину был больше, чем в высоту. Комната сразу стала уютной и обжитой, а контраст между одной ее частью – сумрачной, и другой – залитой светом из окон, придавал ей особое очарование. У себя в спальне между окнами я увидел высокий комод. Удивительная это была комната – она одновременно навевала покой и веселила душу. Мне пришло в голову переставить кровать, просыпаясь, я хотел любоваться видом из окна. В примыкающей к спальне комнате стоял мой письменный стол. На его плоской поверхности играл солнечный луч; воздух был напоен ароматом гвоздик, стоявших в кувшине; на столе громоздились пакеты с моими бумагами, на каждой была наклейка с номером соответствующего ящика. Десять минут работы – и я почувствую себя дома.

– Ты славно потрудилась, – похвалил я Памелу.

– Мастерская еще не оклеена обоями, – сказала Памела. – Штукатурка плохо принимает краску. И на время нам пришлось запереть столовую. Столовая – комната надменная, она не потерпит полумер. Придется ей подождать, пока мы разбогатеем.

Прелестная гостиная благородно приняла на себя роль общей комнаты. Светлый буфет из березы, обеденный стол, стулья, кресла и большой диван с обивкой цвета увядшей розы, мои книжные полки, выкрашенные в зеленый цвет, – все это прекрасно сочеталось друг с другом. Диван у окна был завален подушками В другом конце комнаты, возле камина, был готов уголок для меня, где я мог писать свои рецензии, – там стояло глубокое кресло, торшер, низкий столик, удобная лампа и радиоприемник, до которого ничего не стоило дотянуться рукой. По другую сторону камина расположился под лампой стол для шитья, правда шила. Памела довольно редко, если не считать случайных швейных оргий, длившихся с утра до вечера. Для гостиной мы ничего не покупали, и, когда я увидел всю нашу старую обстановку, у меня на минуту закружилась голова, как будто здесь столкнулись прошлое и будущее; потом я успокоился, и будущее стало настоящим. На каминной полке клонили тяжелые головки махровые розы, а в разрушенной оранжерее пламенела роскошная азалия, словно давая понять, какой изысканной, полной цветов и красиво обставленной должна стать гостиная в будущем.

– Сколько придется на нее потратить, когда выйдет твоя книга! – заметила Памела.

Я не стал говорить ей, что книга, подобная моей, никогда не принесет автору богатства и что эта комната только дразнит меня, намекая на неиспользованные возможности.

– Кто-нибудь заходил? – спросил я.

– Нет, слава Богу! Лиззи говорит, мы в безопасности, пока не повесим занавески.

– От капитана что-нибудь слышно?

– Ничего.

– И никаких «беспокойств»?

Памела помедлила:

– Мне ведь нетрудно вообразить себе что угодно.

– Да уж, насколько я знаю, в этом у тебя никогда затруднений не было, – откликнулся я и увидел, что вошла Лиззи звать нас к чаю.

На клетчатой скатерти красовались роскошные яства. Лиззи, еще более щедро, чем в школьные годы, сдобрила пудинг джемом и, не скупясь, украсила его сверху взбитыми сливками. Времена наших с Памелой аскетических трапез уходили в прошлое.

– Завтра, – сказала Памела, – мы повесим занавески в гостиной, поставим на место книги и повесим люстры. Днем придет помочь Чарли Джессеп. Очень полезный сосед. Берется за все. То заявляет: «Я немного разбираюсь, как растить помидоры», то «Знаете, а я ведь немного кузнец». Только вот беда: не закончит одно, а уже со страстью хватается за другое. Предполагалось, что он и его тетушка присмотрят за домом и приберут его к нашему приезду, но мы застали тут все в полном беспорядке.

Это меня удивило; я полагал, что капитан Брук щепетилен в делах подобного рода.

– Как бы то ни было, – продолжала Памела, – Чарли обожает слоняться поблизости, и по-моему, его не волнует, заплатят ему за работу или нет. Я думаю, он влюбился в Лиззи.

– В мое ирландское рагу он влюбился! – фыркнула Лиззи.

– И я его понимаю, – сказал я, вспомнив это блюдо – горячее, ароматное, с большим количеством мяса, приправленного разными специями; правда, в июле оно мало привлекало.

Я спросил Памелу, неужели капитан ни разу не предложил им помощь.

– Один раз прислал официальную записку, – ответила она. – Просил дать ему знать, все ли в порядке. К ней он приложил перечень адресов, о котором я его просила. И больше ни слова.

– А от его внучки тоже ничего? – Никаких признаков жизни.

– Я-то думал, она будет бегать сюда под любым предлогом.

– Она бы и бегала, я уверена. Все портит этот старый сквалыга.

Я почувствовал некоторое разочарование. Я уже размечтался, что Стелла составит моей сестре компанию, я собирался катать ее на машине, возить на пикники, вместе плавать, короче говоря, всячески развлекать это милое дитя.

– Да, – сказала Памела со своей обескураживающей манерой читать мои мысли вслух, – этой внучке капитана требуется верный рыцарь.

– Не наше дело! – отрезал я.

Лиззи обошла нас с большим коричневым чайником, она наполнила мою чашку, налила сливок и положила сахар, два больших куска.

– Ну и дурак! – машинально отозвалась Памела, передавая мне имбирный пряник.

Тут же вмешалась Лиззи:

– Что за выражения! – пожурила она сестру.

Я почувствовал, как у меня екнуло под ложечкой. Сколько мне лет? Семнадцать?

Памела не улыбнулась. Она думала о своем. Когда она так сдвигает свои прямые темные брови над серыми глазами, крепко сжимает губы и расправляет плечи, вид у нее становится грозный.

– Я не намерена это терпеть, – заявила она.

– Ты что, собираешься стравить меня с капитаном? – спросил я. – Я на это не пойду. Он старик опасный.

– Я собираюсь подружиться со Стеллой. – В голосе Памелы прозвучала непоколебимая решимость. – Лиззи, – добавила она, – учится делать девонширские сливки ².

Последнее сообщение вовсе не свидетельствовало об обычной для Памелы непоследовательности, нет, речь шла о составной части намечаемой кампании. Я расхохотался и подавился куском торта; хорошо рассчитав удар, Лиззи стукнула меня по спине. Смех Памелы смешался со смехом Лиззи – скрипка с фаготом. Придя в себя, я сбегал к машине за пакетом, в котором привез купальный костюм и новый просторный халат. Мне потребовалось две минуты, чтобы подняться наверх и переодеться, но я чертыхнулся, вспомнив про камни, – я забыл купить пляжные туфли. В гостиной Памела завела граммофон и поставила пластинку – старую, полную неудержимой веселости: «Sous les Docts de Paris» ³.

– Пошли купаться! – крикнул я.

– У тебя в шкафу сандалии, – прокричала Памела и побежала к себе в комнату.

Сандалии пригодились мне как нельзя лучше, когда я зигзагами спускался по покрытой острыми камнями дорожке, которая вела с вершины холма к пляжу. Песок еще был залит водой, небольшие волны лениво перекатывались через скользкий плоский валун, служивший нам мостками. Мы оба прекрасно плаваем. Памела поплыла за скалы, а я направился в залив. Устав плыть кролем, я перевернулся и поплыл на спине, глядя на скалы и небо. Прохладная, чистая бодрящая вода несла меня к берегу. Наконец-то я был там, где мне хотелось быть.

Мне показалось, что прошло совсем немного времени, когда я услышал, что Памела зовет меня, и я увидел, что она повелительно машет мне со скалы. Я подплыл к берегу и следом за ней стал подниматься по тропинке; нас ждала работа.

И вскоре, расположившись на каменном полу сарая, мы уже распаковывали книги.

* * *

После ужина у Памелы, продолжавшей неумолчно болтать, стал заплетаться язык, и она начала зевать. Подобно многим людям с живым воображением и любящим мечтать, она обожала поваляться в постели по утрам и обычно завтракала у себя в комнате. Меня это вполне устраивало, я предпочитаю завтракать без сестры, в обществе блокнота, куда записываю глубокие мысли, посещающие меня, когда я принимаю ванну. Но, как оказалось, сегодня утром Памела с Лиззи поднялись в семь, «чтобы навести порядок в доме к приезду хозяина». Пришлось отправить их обеих спать.

Я тоже клевал носом, но продолжал сидеть за столом, хотелось произвести кое-какие расчеты. Меня мучило подозрение, что мы безумно расточительны. Несмотря на все дотошные вычисления, я не в силах был поверить, что мы можем себе позволить жить так, как живем, поэтому я достал наши бухгалтерские книги и, сидя за кухонным столом, принялся снова проверять расходы.

Стояла абсолютная тишина, после грохота, царившего в Блумсбери, она чуть ли не оглушала. Даже моря не было слышно. Словно обеспокоенный этим безмолвием, Виски привстал в своей корзине, потянулся, неуверенно направился к моему стулу, потом вспрыгнул мне на колени и, мурлыкая, улегся, тяжелый и теплый. Виски был славный кот; примесь персидской крови, разбавившей кровь его рыжих предков, наделила его гибким телом и длинной мягкой шерстью. Ему нравился его новый дом.

Мне тоже, Виски; но вдруг мы обанкротимся?

Памела знала толк в ремонте и осуществляла его экономно. Расходы лежали на мне, а Памела оплачивала все перевозки, поскольку предполагалось, что если в свое время один из нас захочет выкупить свою долю у другого, то скорее это буду я. Что касается ведения хозяйства, то тут платил я, Памела вносила не деньги, а свой труд. Расходы на жизнь были примерно такие же, как в Лондоне, и Лиззи клялась, что они еще сократятся, едва она разживется несколькими курами. Мы экономили на гараже и, по крайней мере в это лето, не собирались путешествовать. Что же до приемов, то гостям предстояло довольствоваться коктейлями. Да, решил я, как ни трудно в это поверить, мы можем позволить себе такой дом, причин беспокоиться нет, мы можем продолжать в том же духе, жить так, как привыкли; можем даже застелить ковром лестницу! Правда, до тех пор пока моя книга не начнет приносить доход, гостиной придется оставаться в ее теперешнем, слегка обшарпанном виде, мы не сумеем восстановить оранжерею и заняться садом, да и столовой предстоит пребывать запертой.

Однако так будет недолго. В этом я не сомневался. Я чувствовал, как меня уже охватывает плодотворное возбуждение, которое при наличии благословенной тишины нисходит на писателя откуда-то с небес. Грохот лондонского уличного движения зверски убивает нарождающиеся мысли и днем и ночью! Зато здесь идеи будут возникать сами и пробьют себе путь к свету фантазии дадут ростки и не встретят ни препятствий ни помех. Здесь царят свобода и покой.

Кот заснул. Слышно было только, как тикают часы да дотлевают угли в камине. Я не стал будить Виски, перенес его в корзинку и обошел весь свой дом, запирая двери. Грабителю не составило бы труда проникнуть внутрь через детскую или через оранжерею которую соединяла с гостиной наполовину застекленная покоробившаяся дверь, но в «Утесе» не было ничего, что могло бы привлечь грабителей. Я повернул ключ в замке внутренней двери, накинул цепочку на парадную дверь и, удовлетворенный, пошел наверх спать.

Проснулся я под крики чаек, вдохнул полной грудью лившийся в окна морской воздух и встал чувствуя себя повелителем дарованных мне неба и земли.

Я выбежал в купальном костюме, спугнув кролика, который грыз покрытую росой траву на лужайке, и заставив его юркнуть в вереск. На солнце благоухали лиственницы и папоротник. Вода была холодная. Я плавал, пока не проголодался, и когда вернулся, даже Лиззи была довольна тем, как я расправился с завтра ком. Я разбирал бумаги у себя в кабинете, когда из своей комнаты вышла Памела.

Она просунула голову в дверь.

– Ну как? Больше не чувствуешь себя блумсберийцем? Уже начинаешь походить на человека!

– Лучше уж не походить на человека чем превратиться в портрет с обложки журнала «Джолли Холлидей» ⁴. А вот ты точь-в-точь такой ходячий портрет. Тебе ничего не нужно в деревне. Я хочу пройтись.

– Мужчины такие альтруисты! Лично я собираюсь вешать занавески. Кстати, Биддлкоум вовсе не считает себя деревней; пожалуйста, имей это в виду, это город, маленький городок, здесь бывают базары.

Памела составила мне список покупок и милостиво добавила, что все может дожидаться доставки, кроме полдюжины яиц, которые нужны к ленчу. Мне предстояло получить их вместе с маслом и сливками у миссис Джессеп на ферме.

Как выяснилось, ферма Джессепов не только поставляла нам молоко, масло, сливки, яйца и Чарли, но обеспечивала «Утес» кратчайшей дорогой в деревню. Там, где тропинка раздваивалась, можно было свернуть налево и, пройдя по буграм и впадинам пастбища Джессепов, мимо деревенской школы, по крутой извилистой тропинке спуститься к причалу. Я сказал, что пойду в деревню по шоссе мимо «Золотой лани», а вернусь через ферму. Это привело к тому, что пришлось зайти в гостиницу, чтобы передать миссис Роббинс путеводитель, который ей обещала Памела, что, в свою очередь, естественно, привело к беседе.

Увидев меня, миссис Роббинс испустила вздох облегчения и предложила выпить с ней стаканчик сидра, оказалось, она беспокоится о Памеле, «ведь там, на холме, она совсем одна, ни души рядом, кроме этой миссис Флинн, – никого не увидишь, никого не дозовешься».

– Наверно, ваша сестра ужасно храбрая леди, – продолжала миссис Роббинс. – Надеюсь, ей не пришлось столкнуться ни с какими неприятностями?

– Да ну, какие там неприятности? – удивился я. – Более спокойного места я в жизни не видел.

– От души бы хотела, чтобы там и вправду было спокойно, – заметила миссис Роббинс, поджав губы. – Такая жизнерадостная добрая молодая леди!

Я гадал, отчего может исходить опасность, от цыган? Или от привидений? Но решил что достойнее не расспрашивать поблагодарил за сидр и отправился дальше.

На почте я купил конверты, специи и уксус по списку Памелы. Цикория не оказалось. В табачной лавке на подносе лежали цветные почтовые открытки с видами здешних окрестностей, плохо сфотографированные и плохо напечатанные. На одной из них я разглядел крышу и печные трубы, которые, по моему разумению, принадлежали «Утесу»: как раз то, что нужно, чтобы разослать друзьям с уведомлением о перемене адреса.

– Это ведь «Утес», не так ли? – спросил я владельца лавки – старика, скрюченного ревматизмом.

– Он самый, загляденье, а не дом, – ответил тот, старательно заворачивая мои сигареты. – Рад был узнать, что там снова живут люди.

– У вас наберется дюжина таких открыток?

– Наверно, наберется.

Он стал выдвигать ящики, снимать коробки и в конце концов нашел с десяток открыток, не переставая при этом говорить:

– Может, вы и есть новый хозяин? Ну что ж, надеюсь, вы и молодая леди снова вернете дом к жизни. Последние владельцы были люди нехорошие. Убрались отсюда, задолжав деревне восемь фунтов Непутевые какие-то. Стали распускать дурные слухи про дом – видно, хотели оправдаться, что нарушают договор.

– Так вот, значит, откуда пошли все разговоры! Капитану Бруку, наверно, неприятно, – заметил я.

– И я так думаю! А кое-кто считает по-другому. Но я-то уверен.

Он говорил запальчиво. Шорох бумаги на прилавке заставил меня обернуться.

– Ну а вы, мистер, не будьте так уверены! – сердито вмешался стоявший позади меня старик в допотопных гетрах и заляпанных грязью плисовых штанах, его кирпично-красное лицо исказилось от ярости. – Не слушайте его! А ты, Уилл Харди никакого права не имеешь оговаривать других, и я тебе об этом уже давно толкую. Постыдился бы, несешь про людей всякий вздор, а их тут нет, они за себя постоять не могут.

– Разве это вздор, – возразил Харди – что они сбежали из Биддлкоума, задолжав тут в каждой лавке!

– Не так уж много и задолжали, – парировал защитник Паркинсонов. Оба так и наскакивали друг на друга – хорошо, что их разделял прилавок. – И можно ли их винить, мистер? – воззвал ко мне сердитый старик. – Если они остались без копейки, отдав деньги за год вперед за дом, в котором добрым христианам житья не было?

– Видно они тебе хорошо заплатили, вот ты и веришь в их россказни, – ехидно вставил Харди. – Сам поверил и другим рассказываешь.

– Брехня! – чумазый кулак стукнул по стойке. – Они заплатили мне за работу в саду, да за изгородь И заплатили, как положено, а в придачу еще днем давали хорошие харчи. Кроме заработанного, я ни одного пенни от них не получил.

– Да им просто надоел их дом! Никто из благородных к ним не ходил, вот им и было тошно одним, сидели там у себя на холме, как сычи, поневоле придумаешь причину, чтобы удрать. Только и всего, – невозмутимо объявил Харди с уверенностью, которая могла довести до белого каления.

Сердитый старик даже подпрыгнул от возмущения:

– Если они надумали сбежать, зачем было разделывать сад? Замыслили разбить сад всем на удивление, с цветущими кустами – чистый рай! Она-то – миссис Паркинсон любила этот дом без памяти. А капитан? Разве он не вернул им половину того, что они заплатили? И разве это не доказывает, что там дело нечисто?

– Это доказывает, что он честный человек, а они жулики, раз не постыдились взять деньги обратно.

– «Не место здесь для христиан», мне так еще их кухарка говорила. Слышите, мистер? Эта кухарка там в обморок упала, грохнулась, когда увидела белое лицо на лестнице, да и чего удивляться! Там же умерла миссис Мередит, вот ее жалко!

– Так ты берешь «Садовода-любителя»? Или не берешь? – решительно спросил Харди, все еще усмехаясь.

– Беру, хоть мне не слишком-то нужны эти любительские газетенки, – посчитал нужным объяснить мне садовник. – Вот тебе два пенса и прощай! А вы, мистер, не будьте так уверены. – С этими словами старик вышел из лавки.

– Ну что может поделать капитан с такими людьми, я вас спрашиваю? – обратился ко мне Харди.

– От таких историй хорошего ждать нечего! – ответил я довольно уныло, но моя точка зрения его не интересовала.

– Бедный капитан, – продолжал он. – Все нынче для него изменилось. Когда он жил здесь с дочкой, было чем гордиться. Имели все самое лучшее. Я, помню, выписывал ему табак из Лондона. Теперь обходится простым.

При мысли о таком падении старик, казалось, готов был зарыдать.

– Ну что ж, – заметил я, – наверно, вы правы насчет Паркинсонов и их вымыслов; будем, во всяком случае, на это надеяться.

Я оставил распоряжение насчет газет и направился к причалу.

Кухарка Паркинсонов с ее обмороками произвела на меня не больше впечатления, чем намеки миссис Роббинс, но и удовольствия не доставила. Когда-нибудь мы захотим сдать «Утес» на лето и отправиться в Ирландию или за границу; а из-за этих легенд арендная плата снизится. С другой стороны, подобные разговоры привели и к снижению цены для нас. И может быть, нам следует благодарить этих сплетников. Во всяком случае, Лиззи пока не пугается, а Памеле ничего не мерещится… Странно, но сестра почему-то ни разу не обмолвилась об этих историях. И что за разговоры о смерти миссис Мередит? Господи, да если несчастный старый капитан верит в эти слухи, тогда понятно отчего он так неохотно продавал дом.

Возле кафе громко переговаривались туристы На небольшой, вымощенной камнем базарной площади какой-то художник расставил мольберт и делал ничем не примечательные наброски с покосившихся домиков, пристани и лодок.

На маленькой площади все были заняты каждый своим делом, резко пахло чем-то соленым, слышались громкие возгласы. Внизу виднелось несколько очень старых домов. Цепями на столбиках площадь была отделена от порта и пристани, где выстроились мелкие суденышки всех видов. Воспользовавшись жарким днем, рыбаки растянули сети на просушку, и женщины из соседних домов принялись их чинить. До меня доносились громкие шутки, сливавшиеся в общий гул. Проходя мимо собравшихся, я ловил на себе любопытные взгляды, но тут же со мной поспешно раскланивались. Интересно, не захочет ли Макс Хиллард написать эту площадь? Было бы здорово заполучить сюда Макса. Конечно, в порту можно было слоняться часами, но день стоял жаркий, торопиться потом не хотелось, к тому же мне предстоял крутой подъем.

Подниматься пришлось по камням, и я обрадовался когда вышел на вересковую поляну, где гулял ветер, а добравшись до фермы, с удовольствием принял приглашение «зайти и отведать пахты в холодке».

Миссис Джессеп, маленькая, в морщинках, которых и столетней старушке было бы многовато, но подвижная и быстрая, как молодая женщина, внимательно посматривая на меня своими темными глазами, сновала между гостиной и кладовкой и упаковывала все, за чем я пришел Возрождение «Утеса» было настоящим событием для фермы, началом новой эры, и миссис Джессеп хотелось поговорить.

– Как хорошо снова иметь соседей, – с чувством сказала она, – да еще такую добрую, деликатную леди, как мисс Фицджералд. Расплачивается со мной регулярно каждую субботу, всегда вспомнит про каждую пинту, о которой я, бывает, и забуду. Не то что эти Паркинсоны, они позволяли своим огромным псам гонять овец и ни пенни не платили за наших овечек, когда те с перепугу падали со скалы. Может, оно и не по-христиански, но я благословляла тот день и час когда они уехали из «Утеса». А теперь молю Бога чтобы вы и мисс Фицджералд жили тут спокойно.

– Спасибо вам, уверен что так и будет.

– Иначе и быть не должно. Чего ради кому-то вздумается пугать вашу сестру – милую славную леди? Уж конечно, не той доброй душе, которая отлетела.

– Вы имеете в виду дочь капитана?

– Ну да. Его единственное дитя – Мери Мередит. Она бы даже своему заклятому врагу зла не сделала. Пожертвовала собой, спасая эту дикую кошку, эту Кармел, все так считают.

Вот как я впервые услышал про Кармел. Удивительно, что ни Памела, ни Лиззи ни разу не упомянули об этой местной легенде. Ну что ж, видно, я напал на прекрасный источник информации; миссис Джессеп до смерти хотелось тут же изложить мне всю историю.

– А кто это Кармел? – спросил я.

– Кто? Один Бог ведает. Говорили, она позировала художнику, мужу миссис Мередит. Они привезли ее из какой-то чужой страны. Будто бы она была чем-то вроде горничной при миссис Мередит, только странная это была горничная, скажу я вам, вела себя как цыганка. Нарядится, бывало, в шали да ленты и пляшет на лужайке, а то вдруг что-то на нее найдет, начинает рыдать, сыпать проклятиями на своем языке и угрожает что бросится со скалы.

– Так и случилось?

Миссис Джессеп задумчиво посмотрела на меня ей ужасно хотелось продолжить рассказ, но она сомневалась, не скажет ли чего лишнего. Она снова удалилась в кладовку и вернулась, неся на тарелке масло Стоя у стола и придавая маслу форму деревянными лопаточками, она наконец ответила мне.

– Ни одна живая душа не знает, что там случилось, мистер Фицджералд, и никогда не узнает. Если только, – она понизила голос и не отрывала глаз от работы, – если только сиделка их не знает больше чем говорит.

Чтобы выслушать всю историю до конца, мне следовало не забывать вовремя подавать реплики.

– А что говорит сиделка?

– Она говорит что видела их там на краю скалы Кармел бежала впереди, а миссис Мередит за ней. Уже темная ночь наступила и с юго-запада шел шторм. И как будто порыв ветра подхватил Кармел и бросил ее на дерево. Мисс Холлоуэй говорит, что видела, как Кармел в черном платье цеплялась за ветку. А миссис Мередит не смогла остановиться на склоне, там очень круто; она бросилась в сторону, схватилась было за дерево, но упала и полетела вниз. Так рассказывает мисс Холлоуэй, только я считаю, что она может рассказать больше.