Текст книги "Тайна «Утеса»"

Автор книги: Дороти Макардл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Сейчас я уже в состоянии вспомнить это происшествие, но тогда, проснувшись утром, сомневался, не сон ли все. Стоя у окна, я глядел, как разгорается утро, перебирал в уме то, что испытал ночью, и сам себе не верил. Сегодняшний день слился со вчерашним, и разделявшая их ночь казалась всего лишь сном. Мне хотелось думать только о наших друзьях, о том, сколько удовольствий нам предстоит здесь, о работе, которую я непременно осуществлю. Мы хорошо начали нашу жизнь в «Утесе». Новоселье удалось на славу. Жаль, что Стелла не могла остаться до конца. Ей понравился бы спектакль, разыгранный Уэнди. А Уэнди просто маленькая ведьма.

Пока я принимал ванну, меня осенила идея, настолько увлекательная, что я и не заметил, как вода в ванне постепенно совсем остыла. Из вчерашней шутки Уэнди о том, что в какой-то ее прежней жизни она была разбойницей – можно сделать пьесу, и напишу эту пьесу я! Конечно, не о перевоплощениях, нет! Боже упаси! О наследственной склонности, об одержимости, о неуправляемой, ненасытной потребности наблюдать, как люди слепо устремляются навстречу гибели, о страстях поистине мужского размаха, снедающих хрупкую нервную девушку Пьеса будет не про Лорелею, не про Сирену – в ней впервые движущей и влекущей силой окажется совсем не секс. Это будет рассказ об игре ради самой игры. Пьеса о психологии преступления, мелодрама, основанная на свойствах характера; закрученный, захватывающий сюжет из реальной жизни. Такую пьесу ждут в Бристоле, да и в Лондоне тоже. Впервые Питер высказал разумное суждение. Видно, и Макс говорил о том же, когда предсказал, что я должен заняться чем-то «творческим». Ведь к этому меня влекло все: и жадное «глотание» рецензируемых пьес, и мои критические статьи о них, и мое страстное, с самого детства, увлечение театром. А книга о цензуре подождет.

Я отправился на кухню и потребовал незамедлительно подать мне обильный завтрак; Лиззи была в отличном настроении и сразу же принялась жарить картошку с беконом и сосисками.

– Вот это новоселье, так новоселье, – сказала она удовлетворенно. – Вы когда-нибудь видели такой беспорядок в гостиной? Я в кухне с семи прибираю. Завтракайте здесь, в чистоте, а я пока пойду там разгребать. К тому времени, как все встанут, я уже наведу порядок. Может, – продолжала она вкрадчиво, – когда вы позавтракаете, вы и мисс Памеле завтрак отнесете?

– Могу, но она сама сойдет вниз, ведь у нас гости.

Я понимал, что Памела обязательно спустится, чтобы скрыть от Лиззи перестановки, которые мы произвели наверху.

– Может, и спустится, – настаивала Лиззи, – но ей бы надо отдохнуть.

– Слушаюсь, мадам, так и быть, отнесу, идите, спокойно наводите блеск в гостиной.

Позавтракав, я покорно сварил за четыре минуты яйцо, приготовил чай и гренки и пошел с подносом наверх, а по пятам за мной следовал Виски. Красноречиво помахивая хвостом, он выражал свое неудовольствие. По утрам он привык навещать Памелу, чтобы выпросить у нее верхушку яйца, и считал, что относить поднос должна Лиззи, к тому же его возмущало, что поднос был доставлен не в комнату Памелы, а в мою.

Памела плескалась в ванне, я поставил поднос на столик возле кровати и пошел к себе в кабинет, чтобы застелить диван. Когда Памела вернулась в комнату, она испуганно вскрикнула:

– Лиззи подымалась сюда!

– Все в порядке. «Я это совершил один» ¹³, – сообщил я ей через дверь.

– Зайди, пожалуйста, поговорить.

Памела снова легла, возле нее, мурлыча, пристроился Виски, на коленях у нее стоял поднос.

– Хочешь закурить? Яйцо превосходно сварено Спасибо тебе. Я прекрасно спала. А ты?

– Часть ночи. – Я уселся на подоконник, зажег трубку, затянулся и задумался. Нет, скрывать я не имею права. И я сказал: – Считаю своим долгом сообщить тебе, что сегодня меня «беспокоили».

– Родди!

– Да. Я слышал стоны и видел свет.

Памела слегка побледнела, но глаза у нее загорелись:

– Свет? Где?

– В детской.

Она медленно проговорила:

– Ты помнишь, что Стелла рассказывала про свой сон?

– Помню. Я спустился вниз. Там ничего не было.

– А как ты себя чувствовал?

– Немного взволновался.

Она пристально посмотрела на меня.

– Ты что-то скрываешь.

– Мне было ужасно холодно, до дурноты – признался я.

– Холодно? И все?

– Больше ничего.

– Ну я страшно рада, что ты тоже слышал.

– Могу тебя понять.

– Только теперь мне делается жутко.

– А ты не пугайся. Мы к этому привыкнем, ко всему привыкают. Сегодня роскошное утро. Давай плюнем на все это. До середины дня будет отлив, а Макс и Джудит раньше двух не уедут. Что, если устроить ранний ленч на пляже?

* * *

Разглядывая остатки вчерашнего пира, в изобилии разложенные перед нами на песке – салаты, бисквиты, сливки, пирожные и сандвичи, – Макс с громким вздохом посетовал, что ему не девять лет. Он уже прогулялся и принес нам добрую весть: пожалуй, он приедет сюда осенью, будет писать окрестности.

– Великолепно! – сказала Памела. – Надеюсь, – добавила она, – к тому времени мы сможем предложить вам комнату, в которой вас ничто не будет беспокоить.

Но Макс сказал, что ему лучше остановиться в «Золотой лани».

– Когда я работаю, я плохой гость, – добавил он.

– А я не успокоюсь, – тихо сказала Джудит, – пока не переночую в мастерской.

Наступило молчание. Здесь, в бухте, под прикрытием скал было очень жарко. Море блестело, в воздухе дрожало марево. Макс в белой фланели, ярко-зеленый халат Джудит, небесно-голубой купальник Памелы, тарелки и стаканы, расставленные на цветочной скатерти, – все это составляло удивительно живописную картину. Мне хотелось рассказать, что произошло со мной перед рассветом, но сейчас, здесь, ночные события казались невероятными. Довольно осторожно я сообщил им обо всем, что слышал и видел, но ничего не сказал о том, как себя чувствовал. Джудит и Макс встревожились и расстроились. Я даже пожалел, что заговорил об этом. Наступило напряженное, тягостное молчание, потом Макс озабоченно сказал:

– Хотел бы я знать, что можно сделать?

– Запереть мастерскую и выкинуть это все из головы, – ответил я.

Памела возразила:

– Я не могу.

– Ты ведь уже начинаешь привыкать. Ты же научилась спать под потусторонние вздохи, – напомнил я ей.

– Но этот плач может повториться в любую ночь, Родди, а он такой безутешный!

– Хорошо, – сказал я. – Что ты предлагаешь?

– Я бы хотела дознаться, в чем дело, кто плачет и почему. Почему чья-то душа горюет и не может успокоиться?

Откровенно говоря, меня не интересовал этот разговор, мысленно я уже весь ушел в свою пьесу, а частица моей души негодовала, что с нами нет Стеллы. Я ответил, не задумываясь:

– Жаждет отмщения – вот классическая причина.

Макс с сомнением посмотрел на меня.

– То, как действует атмосфера в мастерской, не дает оснований думать о мести.

Памела наморщила лоб, она старательно счищала песок с завитой розовой раковины:

– Если бы можно было узнать, чем эту душу успокоить…

Макс спросил:

– А вы догадываетесь, кто бы это мог быть? Мы с Памелой переглянулись, но не ответили.

Наверно, мы подумали об одном и том же, и нам обоим не захотелось называть имена.

До этого момента Джудит молчала, теперь она задумчиво произнесла:

– Обязательно ли считать, что вас беспокоит неприкаянный призрак? Может быть, все дело в прошлом этого дома? Ведь есть какая-то теория, что сильные чувства могут пропитать собой материю, внедриться в полы и стены, а затем воздействовать на чувствительного, восприимчивого человека. Нельзя ли этим объяснить то, что произошло со мной, да и с Родериком тоже?

– Но нам-то что прикажете делать с этими прошлыми бедами? – спросил я.

Джудит улыбнулась:

– Просто жить в доме, как вы живете.

Я согласился:

– Ладно, попробуем!

А Макс одновременно со мной сказал:

– Ты права!

Но Памела, видно, сомневалась.

– Боюсь, что все не так просто, – вздохнула она. Потом засмеялась и продекламировала – она обожала переиначивать цитаты:

И молвил Морж: пришла пора

Подумать о делах,

О том, что кончился уик-энд,

О сборах и гостях.

И почему так скоро все

Умчатся в поездах?

¹⁴

Смеясь, мы собрали вещи и стали карабкаться по скалистой дорожке. Наверху бесчинствовал ветер, сразу раздувший наши полотенца.

«Джудит права, – подумал я. – Жизнь в „Утесе“ деятельна, разнообразна и свободна; странно будет, если энергия и спокойствие живых не смогут заглушить печали умерших».

Глава VII

ОТЕЦ ЭНСОН

Работа над пьесой неслась во весь опор, и за три дня я вчерне набросал три акта. Мрачные страсти моей героини Барбары влекли действие все дальше, увлекая за собой и меня. Даже прискорбный факт, что в доме обитают привидения, который уже нельзя было отрицать, не мог оторвать меня от работы.

Снова до меня несколько раз доносились стенания, снова я лежал и прислушивался. Я убеждал себя, что это – отзвуки прошлого, и о современных, сиюминутных горестях они свидетельствуют Не больше, чем граммофонная пластинка. Не стану утверждать, что сам я верил этим уговорам, но все же они помогали. Я снова засыпал и в полузабытьи впитывал трагическое настроение, владевшее домом, чтобы использовать его в своей пьесе. К моему облегчению, Памела сказала, что ничего не слышала по ночам ни во вторник, ни в среду.

В четверг мне удалось ее порадовать. В тот вечер я окончательно уверовал в добротность моего замысла придумал конец и решил, что работу над пьесой стоит продолжать. Спустившись в гостиную, где Памела накрывала стол к обеду, я рассказал, над чем трудился все эти дни. Изложил содержание, но предварительно строго-настрого запретил ей давать волю воображению, ведь иначе она, того и гляди, похитит мой сюжет, расцветит его и выдаст за свой.

Памела обрадовалась сверх всякой меры.

– Я так и знала, что ты занялся чем-то другим ты же просто ожил! – воскликнула она. – Эта книга о цензуре висит на тебе мертвым грузом. Превосходно придумал! Ты только представь, что будет значить для тебя успех этой пьесы.

Я спросил, как она относится к тому, чтобы провести вечер в Бристоле. Пока у меня вырисовывались только характер главной героини и сама интрига, но остальные персонажи все еще были довольно туманны. На роль Барбары я имел в виду Уэнди, поэтому мне показалось, что уместно познакомиться со спектаклями их труппы и уж тогда заниматься другими действующими лицами. Ведь личность актера, без сомнения, может чрезвычайно помочь драматургу в создании характера. На этой неделе театр как раз дает «Смерть уходит в отпуск», а нам обоим хотелось посмотреть эту пьесу.

– Я бы поехала! Давай завтра и отправимся, – предложила Памела.

– К завтрашнему дню мне нужно закончить две статьи. Как насчет субботы?

– У меня теннис с доктором Скоттом! Приглашает уже в третий раз, но я ему откажу.

– А Стелла придет к чаю в понедельник, так ведь?

– Да.

– Если мы выедем в субботу пораньше, я успею посмотреть представление дважды. Ладно, так и сделаем. А, кстати, как быть с Лиззи? Она согласится остаться здесь на ночь одна?

Когда мы изложили Лиззи свои планы, она посмотрела на нас с сомнением. Поджав губы, она с необыкновенной тщательностью расставляла на столе кофейные чашки.

– Вы ведь собирались в воскресенье ужинать на ферме? – спросила Памела. – Может быть, вы переночуете там в субботу?

– Чтобы они вообразили, будто запугали меня своими привидениями?

Ясно было, что в душе у Лиззи происходит борьба. Ей ужасно хотелось похвастаться за столом у Джессепов, что она ночевала в доме одна; а если еще при этом будет что рассказать. Однако Лиззи колебалась.

– Что ж, – сказала она наконец, – если бы в доме водились привидения, мы бы их уже увидели. Ладно, останусь. Уезжайте и развлекайтесь, хотя вы здесь так недавно, рановато вам рваться прочь.

– Дела, Лиззи. Серьезные, важные дела, – заверил я ее.

– Уж куда там, – сухо ответила она. – У вас же не работа, а одно баловство.

Я вздохнул.

– Рабочий люд не желает признавать писателей, – пожаловался я Памеле, когда Лиззи удалилась. – В один прекрасный день нас заставят взяться за метлу.

Но Памела была озабочена.

– Мы обманули ее, Родди. Я думаю, ей и впрямь лучше переночевать на ферме.

– По-моему, пусть решает сама. Держу пари, с ней ничего не случится, – ответил я уверенно.

Моя работа настолько заслонила от меня все остальное, что я совершенно выпустил из виду недавнее потрясение, которое пережил ночью на лестнице.

* * *

Долгая дорога в Бристоль была сплошным удовольствием; туда мы ехали через Эксмур, а вернуться решили по берегу моря. Мы на самом деле поселились в красивейшем краю. Снова попав в большой деловой город, мы ощутили приятное волнение. Нам понравился Бристоль с его крутыми улицами, просторной долиной, внезапно открывающейся взору, с гаванью, заходящей далеко в город, с кранами, взметнувшимися над старыми домами, и с пароходами, прокладывающими путь чуть ли не среди трамваев. Памела собиралась сделать бесконечное множество покупок для дома, а я занялся книгами и открыл счет в магазине. У цветочника с неподобающей фамилией Увяллоу мы оставили распоряжение в вечер первого спектакля «Саломеи» послать Уэнди пунцовые розы, потом быстро позавтракали и отправились в театр, где мне приготовили места и передали записку от Милроя, он убедительно просил нас после представления прийти за кулисы.

Интересно было наблюдать за игрой актеров в этом Легком изящном спектакле и прикидывать, кого бы они могли сыграть в моей приближенной к жизни пьесе. К счастью, Уэнди нам понравилась, очень удачной показалась и постановка, осуществленная Питером, так что, пройдя за кулисы, мы вполне искренне могли сказать каждому что-то приятное.

Радушие, с каким за кулисами театра встречают доброжелательного критика, всегда кружит голову. Но может быть, не следует принимать это радушие за чистую монету? Может быть, эта бурная радость – всего лишь политика? Думаю, что нет: ведь актеры дольше, чем кто-либо из нас, сохраняют юношескую пылкость. Я был менее откровенен: никому из них я ни словом не обмолвился о своей работе, хотя Милрой поддержал Питера и горячо просил меня написать для них пьесу. За чаем в кафе я вовлек Уэнди и Питера в пространный разговор о членах труппы, об их лучших ролях и слабостях. Остроты так и сыпались.

День прошел плодотворно, нам с Памелой понравилось вечернее представление, оно оказалось удачнее по темпу и лучше передавало атмосферу, чем утренний спектакль, так что, когда в воскресенье мы отправились домой, я вез с собой целую кучу заметок.

Мы не смогли противостоять соблазну подняться на Порлок-хилл. Машина взлетела на этот высокий холм, словно птица. Восторженный возглас, вырвавшийся у Памелы, когда она посмотрела назад на раскинувшиеся внизу вересковые поляны, заставил меня неосторожно повернуть голову, и машина пошла по самой кромке обрыва, но все обошлось. Какие места!

Огромные зеленоватые мысы были заштрихованы полосами проходившего вдалеке дождя, по ним бежали лиловые тени облаков, невысокие холмы поднимались, как волны. Безудержная, беспричинная радость овладела мной: я выбрал Девоншир, и теперь он принадлежит мне. Даже когда мы добрались домой, меня не покидала мысль о моих новых владениях.

Подходя к дверям, мы увидели миссис Джессеп и Чарли, короткой дорогой они возвращались на ферму.

– Ну, Лиззи недолго томилась в одиночестве, – засмеялась Памела.

Она повернула ключ в замке и сразу направилась в кухню; через минуту я услышал, что она зовет меня. Памела и Лиззи сидели за столом, обе белые как мел.

– Родди, – сказала Памела, – Лиззи видела привидение.

Я так и сел. Это уже не сплетни. Лиззи было не узнать, она тяжело опиралась локтями на стол, обвиснув, словно мешок, лицо от потрясения и испуга казалось опухшим и пошло пятнами. Она подняла на меня глаза, в них было глубокое страдание.

– Ох, мистер Родди! Подумать страшно! Вы столько вложили в этот дом, все так удобно устроили! Но вам и мисс Памеле жить здесь больше нельзя, никак нельзя, послушайте меня!

– Лиззи, милая, – прервала ее Памела, – постарайтесь все вспомнить; расскажите нам как можно точнее, что именно вы видели.

– Чего уж там стараться, мисс Памела, ведь это врезалось мне в сердце, я до самого моего смертного часа этого не забуду. В холле это случилось, я как раз запирала дверь. Верхний засов высоковат для меня, пришлось встать на стул. Свет горел только внизу, наверху было темным-темно. Сперва я услышала Виски. Вдруг он как завоет и – да защитит нас Господь! – в ту же минуту, смотрю, он уже под сундук забился, распластался на полу от ужаса, глаза горят, будто две лампы, зубы оскалил. Это была леди, мисс Памела. Я завизжала, как сумасшедшая, уж очень я испугалась, увидев ее, ведь я знала, что я одна в доме. Сначала-то я подумала, она такая же настоящая, как вы. Стоит наверху, перегнулась через перила и смотрит вниз, в холл. Вся в белом и волосы длинные, светлые, но милостивый Боже! Какой же страшный был у нее взгляд!

– Ну чем он был страшный? – спросила Памела.

Лиззи заплакала.

– Не спрашивайте, мне бы только хоть когда-нибудь забыть его. Глаза голубые, жуткие, будто она прямо в ад уставилась. Меня как ледяным ветром пронзило. А потом, я и моргнуть не успела, она исчезла. Я чуть Не упала, чуть сознание не потеряла. Сердце так колотилось, будто вот-вот из груди выскочит. Еле добралась до своей комнаты.

– Бедная Лиззи, – сказал я машинально. – У вас был шок.

– Я и заснуть не могла, не спала ни минутки, поверьте мне, мистер Родди. Думала, утром не встану, но лежать тоже не лежалось. Встала, пошла к ранней мессе, а потом уж так душевно поговорила со священником! Очень он хороший, этот наш отец Энсон, мудрый человек. Он велел мне тут одной не оставаться.

– Да мы вас больше и не оставим, Лиззи, – сказала Памела.

Так, значит, теперь священнику все известно!

– А что говорит миссис Джессеп? – поинтересовался я.

– Она зовет меня, когда в следующий раз я останусь одна, ночевать на ферме. А еще говорит, нет сомнений, что Паркинсоны видели то же самое. Она сказала, что если у призрака голубые глаза, так это та леди, что разбилась на скалах.

Мы оставили бедную Лиззи за работой – пусть успокаивает нервы, а сами пошли пройтись по холмам. Было жарко. Небо и море сверкали на солнце. Тревога, с которой я слушал рассказ Лиззи, рассеялась.

– Я не склонен принимать ее слова на веру, – сказал я Памеле. – Очень уж похоже на то, как обычно описывают привидения, – леди в белом с длинными светлыми волосами. И ведь Лиззи самой хотелось увидеть призрак; без него ей было никак не обойтись, раз уж она здесь живет. Да она бы уронила себя в собственных глазах, если бы ничего не увидела! Одна-одинешенька ночью в доме с привидениями!

Памела покачала головой.

– Ты посмотри, в каком она состоянии, Родди! Только игрой воображения этого не объяснишь.

– Самовнушение еще и не до того может довести.

– Призрак по ее описанию очень напоминает портрет Мери Мередит.

– Вот именно! Лиззи просто наслушалась рассказов про нее.

– Не знаю, почему ты настроен так скептически, Родди. Скепсис нам не поможет.

– А если дать волю истерике, это поможет? Я не отметаю все твои доводы, я согласен: в доме что-то творится, на нашу психику действуют какие-то флюиды.

– Но разве ты не видишь – это «что-то» проявляется только в тех случаях, когда рядом есть восприимчивая душа? Чем больше чего-то ждешь, тем сильней настраиваешься, тем скорее подпадаешь под власть навязчивой идеи. Надо перестать об этом говорить.

– Нет, Родди, ничего не выйдет.

– А что еще можно сделать?

Памела некоторое время шла молча, потом закурила сигарету и по рассеянности бросила спичку на землю. Вереск был сухой и вспыхнул, как порох. Мне пришлось затоптать разгоревшийся маленький пожар. Я тут же извлек из этого мораль.

– Вот видишь, как вредно сосредоточиваться на этой теме!

Вскоре мы повернули назад, надеясь, что Лиззи напоит нас чаем.

– Знаешь, Родди, – серьезно сказала Памела. – А я верю, что Лиззи на самом деле видела Мери, и я рада – ведь теперь мы знаем самое главное: мы знаем, кто бродит по дому. Теперь остается узнать почему. У меня предчувствие, что, если нам удастся узнать причину, мы сможем положить конец нашим неприятностям.

Ее слова произвели на меня впечатление.

– Пожалуй, ты права.

– Давай разматывать клубок с этого конца, Родди. Такая задача как раз для тебя – у тебя подходящий склад ума, ты можешь и вообразить, и проанализировать. А я сразу начну придумывать лишнее. Надо начать расспрашивать, узнаем все, что можно, про семью Мередитов и попробуем разгадать эту загадку.

– А с чего начнем?

– В том-то вся трудность! Я понимаю, конечно, прежде всего надо было бы поговорить с капитаном.

– И ты бы ему поверила?

– Нет, он будет скрытничать.

– Миссис Джессеп рассказала все, что знает, и даже более того, в этом я уверен. Не ходить же мне по округе и собирать сплетни про Мередитов.

– Я знаю, Родди, это нелегко. Но обещай мне, что ты попробуешь.

– Надо подумать. – Больше мне нечего было сказать.

Но за весь день я вряд ли хоть раз вспомнил о своем обещании. Мои мысли занимала компания бойких персонажей будущей пьесы. Погода стояла прекрасная, работа над пьесой захватила меня полностью и вдобавок ко всему – завтра к чаю должна была приехать Стелла!

Эта мысль повергала меня в радостное волнение, а между тем волноваться не хотелось. Я уехал из Лондона и поселился в этом глухом углу в поисках покоя. Я обрел работу по душе и намеревался ее продолжать. Это «занятное дитя», как назвала Стеллу Джудит, была очаровательной подругой для Памелы… Очаровательной-то да, но мне не следует терять душевное равновесие.

Так говорил я себе, но от равновесия и следа не осталось, когда в понедельник во время ленча пришла телеграмма: «Безутешна прийти не могу».

– Почему телеграмма? – возмутился я. – Почему нельзя было позвонить?

– Видимо, есть что-то, чего Стелла не хочет обсуждать по телефону, – медленно сказала Памела.

Она сидела, комкая в руках телеграмму, голос у нее был расстроенный.

– Ты думаешь, капитан старается отдалить ее от нас? И не позволит больше приходить?

Я сразу понял, что так оно и есть.

– Ну конечно, до него дошли слухи, что по дому бродит призрак его дочери.

– Ох, Родди, Родди! – Глаза Памелы наполнились слезами.

Я ушел в оранжерею и поднял там страшный грохот, ремонтируя полки: пилил, строгал, стучал молотком. Я испытывал потребность в реальном деле, в реальном шуме, мне хотелось самому что-то устраивать и с чем-то справляться. Я не желал поддаваться мертвым.

* * *

Однако в тот день гость у нас все-таки был.

Около трех часов Лиззи доложила, что пришел отец Энсон. Вид у нее был одновременно и гордый, и смущенный, будто она его пригласила и теперь не знает, какой ему окажут прием.

Священник вошел немного неуверенно, но быстро освоился. Он сидел, живо оглядывая комнату, и с пониманием рассуждал о том, как приятно поселиться в таком красивом доме. Он и сам только что переехал, но в новый, совсем новый дом.

– Удобный, но я предпочитаю старые дома, в которых уже жили, в них как-то уютнее, – сказал он.

Он приглядывался к нам, старался определить дух, царящий в доме, и одобрял то, что видел. Нам он сразу понравился, и Памеле, и мне. Как и мы, он был наполовину ирландец.

– Вам повезло больше, чем мне, – заметил он. – Вам посчастливилось носить имя, поистине благородное во всех отношениях.

– Да, и я не хочу его менять, – сказала Памела.

На лице священника появилась добрая улыбка.

– И тем не менее придется, дитя мое.

Ему было около семидесяти, хотя выглядел он еще крепким. Роста он был невысокого, но осанка и громкий рассудительный голос придавали ему властный вид. Его лицо, которое не пощадило время, бороздили морщины, говорившие об опыте и чувстве юмора. Улыбка была добрая, понимающая. Глубоко посаженные голубые глаза смотрели открыто и пристально.

По его словам, он обрадовался, узнав, что молодые честолюбивые люди решились уехать из Лондона – на такой поступок действительно нужно мужество.

– В городе значительную часть вашей жизни проживают за вас другие, вам остается осваивать совсем небольшое жизненное пространство. Здесь же, как выясняется, душе есть где разгуляться, и поэтому чем дух богаче и сильнее, тем лучше. – Он улыбнулся мне. – Меня заинтересовали ваши критические статьи, вы требовательны, но великодушны, вы хорошо знаете подспудные течения нашего времени. Но смею сказать, что здесь, при открывшихся вам горизонтах, вы скоро убедитесь, что одних занятий критикой вам мало.

То же самое говорил мне Макс! Удивительно! Меня подмывало рассказать отцу Энсону про пьесу, но я удержался – котел кипит лучше, если он под крышкой.

Когда Лиззи принесла чай, священник улыбнулся ей и спросил, не зайдет ли она к нему, чтобы научить его домоправительницу делать тесто на соде.

– Только боюсь, чтобы такое тесто удалось, нужен ирландский воздух, на здешних берегах у него не тот вкус, – добавил он.

– Попробуйте мое печенье, отец, – ответила польщенная Лиззи, – если понравится, скажите, я приду.

Отец Энсон похвалил печенье на соде и выпил довольно много чая. Я полагал, что ему сразу придется уйти, ведь он занятой человек.

– Я живу в Биддлкоуме вот уже двадцать пять лет, – сказал отец Энсон и замолчал.

Сам он не хотел заговаривать о том, что пережила Лиззи, но ждал, что заговорим мы.

– Лиззи ведь рассказывала вам про привидение, отец Энсон? – спросила Памела.

Он кивнул:

– Очень вам сочувствую, мисс Фицджералд, это печально для всех вас.

Я сказал, что если он располагает временем, мы с удовольствием посоветовались бы с ним, и он посмотрел на меня с улыбкой.

– Буду благодарен вам за доверие.

Мы рассказали ему про все – больше, чем говорили друг другу. Памела впервые услышала о том тошнотворном ощущении холода и страха, которое охватило меня на лестнице, а я не знал до сих пор, что, когда они с Лиззи жили в доме одни, без меня, чьи-то вздохи часто будили сестру по ночам, и она отправлялась осматривать дом. Мы рассказали священнику о предостережении, которое получили от капитана, сказали, что видели портрет Мери Мередит и что по описанию Лиззи явившийся ей призрак очень его напоминает.

Я с удовольствием отметил, что у священника были такие же сомнения, как у меня: он дотошно расспрашивал нас о подробностях и очень многое сразу отверг; однако в конце концов он медленно покачал головой, и в голосе его прозвучало сочувствие:

– Какие-то проявления прошлой жизни, несомненно, существуют, особенно проявления чего-то необъяснимого. Боюсь, вы убедитесь, что в этом доме жить нельзя.

Я очень огорчился и промолчал, а Памела спросила дрогнувшим голосом:

– Неужели ничего нельзя сделать, отец?

– У всех у нас есть возможность молиться, дочь.

– Но может быть, – настаивала она, – нам следует попробовать разобраться, попробовать что-то предпринять.

– Прежде всего, вам самой не надо тревожиться. – Он помолчал. – Ну и, на крайний случай, существует экзорсизм ¹⁵.

Я почувствовал, что все во мне противится этому совету. Одна мысль об изгнании злых духов вызывала у меня отвращение, она припахивала суеверием, дьяволом и адским пламенем.

– А вы не думаете, отец, – снова обратилась к священнику Памела, – что можно что-то сделать, чтобы мятущийся дух обрел покой.

Он улыбнулся:

– Можно, если здесь действительно обитает этот дух и если у вас хватит веры и мужества…

– А кроме того, знаний, – добавил я. – Мы очень мало знаем о Мередитах. Похоже, капитан не желает иметь с нами ничего общего, он даже не разрешает своей внучке приходить к нам, а на сплетни, которые распускают в деревне, полагаться нельзя.

– Спрашивайте меня обо всем, что вам хотелось бы узнать, – ответил священник, – может быть, мои ответы будут несколько сдержанны, но вы же понимаете, я не все имею право рассказывать.

Памела сразу спросила напрямик:

– Мери Мередит умерла в результате несчастного случая?

– Насколько я знаю, да, – ответил отец Энсон, – насколько я знаю.

– А были сомнения? – продолжала Памела.

– У мисс Холлоуэй, как мне кажется, сомнения в причине происшествия были.

– А как вы считаете, могла ли эта девушка – Кармел – толкнуть Мери?

– Это маловероятно, но поскольку она была в страхе и отчаянии, все могло случиться.

Я спросил его, знал ли он Кармел. Он склонил голову.

– Она была одной из моих прихожанок. Значит, Кармел была католичка. Это удивило меня: я считал эту девушку цыганкой, язычницей.

Когда я спросил, была ли она привлекательной, отец Энсон помедлил, а потом ответил:

– Наверно, многих восхищает такой тип: яркие глаза, яркий цвет лица, пленительная улыбка.

– Правда ли, что она была натурщицей у Мередита?

– Да. Говорили, что она была танцовщица, но много позировала ему в Испании.

– Это, разумеется, было до его женитьбы? Вам ничего не известно об их интимных отношениях? – спросил я.

Он ответил на первую часть моего вопроса:

– Как раз перед свадьбой. Именно в это время он встретил Мери Мередит. Из-за слабого здоровья она проводила зиму в Севилье и изучала искусство. После свадьбы она настояла на том, чтобы вернуться в Англию. Мери была очень привязана к отцу и не хотела оставлять его одного. Капитан подарил им «Утес».

– И они привезли с собой Кармел? Это кажется странным! – воскликнул я.

– Да, по-моему, Мередит утверждал, что не может остаться без натурщицы, а Мери, – священник покачал головой, – знаете, большая душевная щедрость редко сочетается с житейской мудростью, а Мери любила поступать великодушно.

– Я все думаю, была ли она счастлива? – спросила Памела.

– Мередита, во всяком случае, эта мысль мало занимала, – ответил священник.

– Понятно.

Памела задумалась. Я был расстроен. Неужели в доме не затихают страдания женщины, знавшей, что ей изменяют? Если это так, что нам делать?

– А Кармел? Она жила тут долго?

– Она приезжала дважды. В первый раз месяцев на шесть, потом зимой они все уехали за границу. У Мери было плохо со здоровьем, а зимы здесь суровые. Весной они вернулись, то есть вернулся Мередит с Мери и с дочкой, она родилась во Франции.

– Стелла?

– Да, маленькая Стелла. Мне говорили, что Мередит был привязан к ней, хоть это с ним в какой-то мере примиряет. Других детей у них не было.

– А что сталось с Кармел? – спросил я.

– Мери нашла ей место в Париже – по-моему, она стала манекенщицей. Насколько я знаю, ей платили хорошо и фирма была солидная. Мери придавала таким вещам большое значение. Протестантам, – добавил он, – обычно свойственно чувство ответственности за их подчиненных, этому не мешало бы поучиться кое-кому из исповедующих нашу веру. Кармел оставалась во Франции два года или меньше, а потом все бросила.

– Наверно, ей надоело это ремесло, – предположила Памела.

– Возможно, – ответил отец Энсон. – Но для нее начались трудные времена. Она была бедна, боюсь, даже нищенствовала. Бедное дитя, она проявила похвальное сопротивление многим соблазнам, за что я благодарю Господа. Потом она заболела. Когда она вернулась сюда, я был потрясен. Она ужасно изменилась.