Текст книги "Тайна «Утеса»"

Автор книги: Дороти Макардл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Значит, она вернулась?

– Да, она пришла в этот дом, можно сказать, почти как попрошайка. Мери приняла ее. Она заботилась о ней, одела ее, всячески старалась исцелить ее тело и душу.

– Кармел была неуравновешенной? – спросила Памела.

– Излишне нервной. С больными людьми это бывает. – Он немного помолчал, потом сказал: – Боюсь, это все, что я могу вам рассказать. Чем дело кончилось, вы знаете.

– Нет, отец, мы не знаем, – возразила Памела. – И разве не от этого зависит разрешение нашей проблемы? Чему нам верить? Была ли Мери убита? Может быть, это – классическая ситуация, когда дух убитой жаждет мести, «неистощимой злобою кипя» ¹⁶?

Священник был шокирован.

– Что вы, дочь моя! Мери Мередит – не героиня мелодрамы. Она была только что не святая. Ни о каком отмщении в связи с ней и речи быть не может.

– А если предположить самоубийство? – заметил я. – Вы ведь учите, что самоубийство – грех, не так ли?

– Мери не была католичкой, – ответил отец Энсон серьезно. – Но я уверен, что и она разделяла эту точку зрения. Самоубийства не было.

Памела озабоченно смотрела на него:

– Значит, либо это был несчастный случай, – сказала она, – и тогда у привидения нет причин бродить по дому. Либо ее столкнули со скалы. Но и в этом случае мотивы остаются неизвестными, тем более что месть вы отвергаете.

Отец Энсон очень серьезно сказал:

– Не требуйте от меня, чтобы я поверил, будто душа Мери Мередит не находит себе покоя.

Памела спокойно встретила его укоризненный взгляд.

– Простите, отец Энсон, но я в этом почти уверена. И хочу знать, почему она не находит себе покоя. В чем причина?

– Думаю, что вы ошибаетесь, дитя мое, но если от этого вам будет спокойнее, я постараюсь все вспомнить и подумать.

– Вы очень добры, отец; я чувствую, что если… если бы мы узнали, о чем она тогда думала, узнали бы подробнее об этой последней сцене с Кармел…

– Может быть, – вмешался я, – вы были с Кармел, когда она умирала?

Лицо священника сделалось суровым, в глазах блеснул гнев:

– К несчастью, – сказал он низким, прерывающимся голосом, – к несчастью, когда она умирала, меня при ней не было!

– Но как ее духовник, – быстро начала Памела, однако остановилась, вспыхнув под испытующим взглядом священника. – Вы не говорили об этом, отец, я просто подумала, что вы им были.

– Как ее духовник, – согласился он, – я обязан был быть с ней. Но за мной не послали. Я видел ее дважды, когда она была в бреду, но умерла она без меня.

Чувствовалось, как сильно он до сих пор возмущен этим. «Не хотел бы я навлечь на себя такой непримиримый гнев», – подумал я и спросил, не виноват ли врач, что отца Энсона не вызвали к умирающей.

– Врача тоже не было, когда она умирала.

Памела спросила:

– А кто за ней ухаживал? Эта мисс Холлоуэй?

– Кармел умерла от воспаления легких, при ней была сиделка Холлоуэй.

– Вот как! – отозвалась Памела. – Она ведь жила с ними. Как по-вашему, мы сможем разыскать ее? Хорошо бы нам с ней поговорить.

Отец Энсон заколебался, строго сжав губы, потом ответил:

– Теперь мисс Холлоуэй живет в Бристоле. Боюсь, она не из тех, с кем легко иметь дело, но если вы решите попытаться, я могу достать ее адрес.

Мне вспомнилось, как рассказывала про Кармел миссис Джессеп – про ее простуду, приведшую к смерти, про то, как на деревенской повозке ее отвозили в «Утес».

– Видимо, здесь, в деревне, были предубеждены против Кармел?

– По-моему, ее считали грешницей, – добавила Памела.

Священник встал.

– Все мы беспомощные грешные создания, и чем мудрее становимся, тем труднее нам избегать прегрешений. Иногда я завидую простым душам. – Он улыбнулся Памеле и пожал ей руку. – Постарайтесь не волноваться, дитя мое! Может быть, вы привыкнете к этим маленьким неприятностям, а может быть, они прекратятся сами. Я буду молиться за вас. Если понадобится моя помощь, пошлите за мной. Я приду в любое время – и днем и ночью. И помните, церковь обладает давним опытом в устранении подобных осложнений. А теперь, если позволите, я поговорю с Лиззи.

Мы поблагодарили его, хотя вряд ли так, как того заслуживал его визит; и я поднялся к себе в кабинет поработать. Через час я увидел, как отец Энсон идет через поле, наклонив голову под порывами ветра.

Глава VIII

БАЗАРНЫЙ ДЕНЬ

– Вот увидите, теперь в доме будет спокойно, – уверенно заявила Лиззи после того, как нас посетил отец Энсон, и была права – проходила ночь за ночью, и никаких неприятностей не наблюдалось.

– Знаешь, Родди, кажется, твоя правда, у Лиззи была галлюцинация. А может быть, права Джудит, и все дело в прошлом, в том, что дом пропитан чувствами умерших? Как бы то ни было, я готова признать поражение!

– Жаль, нельзя оповестить об этом других!

Больше всего мне хотелось сообщить, что у нас все спокойно, капитану, потому что из Уилмкота не поступало никаких известий. Через несколько дней после того, как мы получили от Стеллы телеграмму, Памела написала ей записку, но ответа не последовало; наверно, эгоистичный старый тиран запретил Стелле писать нам. Все это мне очень не нравилось, и, как я убеждал себя, главным образом из-за Памелы: я-то работал, как каторжный, а она проводила все дни в саду в полном одиночестве.

Мы решили, что садом пренебрегать нельзя. Земля, какой бы бедной и песчаной она ни была, принадлежала нам, а ею, на наших глазах, полностью завладели сорняки. Однажды утром я наткнулся на Лиззи, она стояла посреди небольшой бывшей грядки, окаймленной кусочками кирпича, напоминая собой одну из скорбных статуй, созданных Эпштейном ¹⁷.

– Год сажаешь, семь лет пропалываешь, – бормотала она, рассматривая крестовник и одуванчики, которые испускали дух под порывами ветра и разбрасывали вокруг свое крылатое потомство.

Той ночью шел дождь, я наклонился и вырвал два пучка крестовника, корни поддались с приятной легкостью. Я встал на колени и прополол небольшой участок вокруг себя, так началось мое возвращение к земле. Я дал волю атавистической страсти: при виде собственной невозделанной земли нельзя удержаться от сладостных представлений о том, какой она может принести урожай. Лиззи, например, грезила о рядах фасоли, грядках салата, запасенном на зиму горохе и банках с консервированными фруктами. Памела воображала, какие разведет цветы, а я в мечтах лакомился малиной и молодым горошком.

– Наша судьба была предрешена еще в детстве, когда мы гостили на каникулах у тети Кэтлин, – торжественно провозгласила Памела. – Помнишь, она говорила: «уж если с детства привык в саду возиться, и в старости эту привычку не забудешь».

Памела написала нашей кузине Несте, которая весьма успешно руководила питомником близ Дублина, и попросила ее дать нам профессиональные советы.

Что до меня, то сад отрывал меня от пьесы, поэтому я лишь изредка позволял себе покопать час-другой, а Памела трудилась там целыми днями. Она соорудила себе красные рабочие брюки и почти не вылезала из них.

– Прежде всего, – заявляла она, – они отпугивают «гусынь». – Так она окрестила местных дам, которые наносили нам визиты, сгорая от желания посмотреть дом, где разгуливают привидения. Одна из этих дам даже приняла Памелу за мальчишку-садовника, ее ввели в заблуждение загорелые руки и коротко остриженные кудри сестры, а главное – ловкость, с какой та орудовала лопатой. Памела была в восторге. Я не помогал ей принимать этих посетительниц и взял себе за правило пить чай в кабинете.

Меня захватила «Барбара» – так условно называл я свою пьесу. Скорость, с какой я работал, даже тревожила меня. Произведение, набросанное так быстро и легко, вряд ли могло заслуживать внимания. К тому же было опасно, забывая обо всем, с головой погружаться в вымышленный мир, ведь в реальной жизни од носом у меня, в моем собственном доме могло произойти что угодно, а я бы и не заметил. Но хоть и не мог оторваться от «Барбары», в дальнем уголке моего сознания постоянно билась мысль, что я должен заняться чем-то неотложным.

И вот в одно прекрасное ветреное утро я вдруг помнился и понял, что сижу за письменным столом, а передо мной моя пьеса – всего-навсего кипа бумаги снова вернулся к реальности, и мной овладела преодолимая жажда взяться за дело. Я вышел из дома.

До этого мне почему-то казалось, что раз я устранился от всего неделю или две назад, все так и ждет моего возвращения, ничуть не меняясь. А сейчас я почувствовал легкую тревогу. Я отправился к Памеле – она возилась в той части сада, которую мы нарекли «городом», надеясь, что название скоро будет соответствовать действительности.

– Слушай, – сказал я Памеле, – что-то эта тишь да благодать начинает казаться мне подозрительной. Ты ничего от меня не скрываешь?

– Клянусь, нет, – ответила сестра. – Такого бы я от тебя скрывать не стала, Родди. Ведь если в доме обитают привидения, с ними надо бороться. С тех пор как мы вернулись из Бристоля, я ни разу не слышала ни звука. Одиннадцать спокойных ночей!

– Прекрасно! Может быть, пройдемся в деревню? – спросил я.

Сестра покачала головой:

– Не хочется бросать работу. Ах да, – добавила она, – сегодня ведь четверг – базарный день может быть, ты купишь сливочный сыр у Корни?

Я отправился в Биддлкоум короткой дорогой. Дул сильный ветер, вот здесь Стелла запретила мне идти с ней дальше. В тот день я обращался с ней, как с ребенком, и с каким милым достоинством она поставила меня на место! Ее теперешнее молчание было невыносимо, каким-то образом нужно положить этому конец. Пройду через деревню, решил я, поднимусь на противоположную сторону долины, а там поверну к сосновому лесу – за ним площадка для игры в шары, где совершают свой моцион старые джентльмены. Вдруг встречу среди них капитана.

Базар в Биддлкоуме – дело нешуточное, об этом свидетельствовало множество повозок, спускавшихся с холмов. Груженные доверху, они запрудили дороги, дожидаясь своей очереди внести плату за проезд. На вымощенной булыжниками площади возле пристани были устроены ларьки, от их навесов на залитую солнцем толпу падали пятна тени. На площади яблоку негде было упасть, заглушая крики чаек, кудахтали куры, болтали женщины, сновали дети с леденцами на палочках, рыбаки трясли связками сверкающей макрели и обменивались сплетнями со своими сухопутными друзьями. Надо всем витал запах креветок. Я нашел Корни, запасся сыром и задержался возле цветочного ларька. Лицо старика хозяина показалось мне знакомым. Он тоже узнал меня, вынул изо рта глиняную трубку усмехнулся, глаза его блеснули:

– Ну кто был прав, мистер? И кто болтал зря? А? Уж ясное дело, не Паркинсоны! И кухарка их правду говорила! А как вашей кухарке нравится в «Утесе», мистер? А?

Он продолжал хихикать беззубым ртом, а я предпочел незаметно ретироваться к соседнему ларьку. Его почти не видно было под горой маргариток и флоксов. Я не люблю расхаживать с цветами в руках, но они украшали наш дом и я обязан был сделать Памеле приятное. Однако выставленные в ларьке цветы уже успели привять.

Разглядывая флоксы, я услышал тихий, взволнованный голос:

– Мистер Фицджералд!

И обернувшись, увидел Стеллу, она раскраснелась и смотрела на меня с беспокойством.

– Посоветуйте мне, – попросил я, – имеет ли смысл покупать эти цветы? Сколько они простоят?

Стелла стала внимательно разглядывать срезанные концы стеблей.

– Когда поставите их в поду, они выживут, – сказала она, – но, может быть, понадобится аспирин.

Она засмеялась, увидев, что я удивился. Я купил цветы.

– А теперь, значит, нужно идти в аптеку за аспирином? Чего доброго, этим цветам еще какие-нибудь лекарства понадобятся?

– Уверена, что у мисс Фицджералд аспирин найдется.

– Откуда? У нас с ней головной боли не бывает.

– Уверяю вас, аспирин у нее есть, – повторила Стелла, улыбаясь.

– А ведь верно, – пришлось согласиться мне. – Она же давала аспирин Джудит. Ну, вы, женщины, всегда друг о друге все знаете.

Я болтал о чем попало, стараясь не дать Стелле снова исчезнуть. Мне было ясно, что она не склонна пускаться в извинения или объяснения среди базарной площади.

И меня осенило.

– Мне жарко и хочется пить, – сказал я. – Вам, наверное, тоже. Как вы относитесь к мороженому в кафе «Лаванда»?

Она поколебалась, потом кивнула:

– Благодарю вас. С удовольствием.

По крутым ступеням мы спустились в маленький темный зал, щеголяющий выставленными напоказ дубовыми балками. Стелла аккуратно сложила свои свертки и устроилась за столиком в углу. Я молчал, пока она обдумывала, что можно сказать, а чего нельзя, и все ее сомнения отражались у нее на лице.

– Вы огорчили нас, – наконец начал я.

Она кивнула:

– Простите. Я вела себя невежливо. А ведь вы пригласили меня к себе, познакомили со своими лучшими друзьями…

– Это как раз неважно. Но… Вы любите такое мороженое? Может быть, хотите к нему вафли?

– Мне следовало написать вам и все объяснить, Но я не могла придумать, что сказать… И телеграмма получилась ужасно невежливая… А мисс Фицджералд прислала мне такую дружескую записку… По правде говоря, я все-таки сочинила письмо с объяснением, Даже очень основательным: знаете, у меня часто бывают простуды, вот я и написала, что сильно простудилась, но я… я просто не смогла отправить это письмо, тем более вашей сестре.

– Не беспокойтесь, не надо объяснений, они ни к чему, когда вы придете?

Она вспыхнула до корней волос.

– Вот почему я и расстраиваюсь, дедушка не хочет, чтобы я ходила к вам.

– Вы хотите сказать, он вообще запретил вам бывать у нас?

Стелла кивнула и склонилась над мороженым. Она пыталась попробовать его, но слезы ей мешали.

– Почему вы не хотите сказать мне, в чем дело, вы ведь знаете, правда?

Она прошептала.

– Да… – Потом очень серьезно посмотрела на меня и продолжала: – Даю вам честное слово, это не потому, что дедушка недружелюбно относится к вам или к мисс Фицджералд. Это вообще не имеет к вам никакого отношения.

– Конечно, – ответил я. – Я понимаю, что все дело в доме.

Она посмотрела на меня с облегчением, но ничего не сказала.

– Вы не хотели нам об этом говорить, чтобы не беспокоить нас, – догадался я.

– Да. – Она жадно ждала, что я скажу дальше.

– Кто-то сообщил капитану, что в доме появляются привидения, и он в это поверил, так?

– Вот именно! Ах, как я благодарна вам за то, что вы понимаете! Но, видите ли, я подумала: а если это все неправда, и вы, узнав, что говорят люди, начнете зря тревожиться. Я все-таки очень надеюсь, – добавила она поспешно, – что это неправда.

Я уклонился от ответа.

– Расскажите, какие ходят слухи, а я вам скажу, что правда, а что нет.

– Я не очень-то много слышала, – ответила Стелла. – Потому что едва Сузи заикнулась об этих случаях, дедушка тут же ее уволил. Она вернулась в кухню ужасно сердитая и заявила, что ему следовало бы сказать ей спасибо, ведь она передала ему, что у вас по лестнице ходит белая монахиня, ломая руки. Будто бы ее видела ваша служанка и упала в обморок, и вы нашли ее без чувств на полу.

Я усмехнулся. Что ж, могло быть и похуже.

– Поверьте мне что никто никакой белой монахини у нас не видел. О, как я рада!

– А дедушка с вами об этом говорил?

– Да потому что к слову пришлось. Я ему как-то сказала, что вы не будете очень уж сильно волноваться, если в доме действительно обнаружатся привидения. Потому что мисс Фицджералд их не боится. И предположила, что, может быть, «Утес» навещает призрак моей прапрабабки. Ведь дом строили для нее, и она его очень любила.

– Ваша прапрабабка нас тоже не навещала. И что же дедушка вам ответил?

– Он рассердился. Он сказал, что все это отвратительные, вредные сплетни и он запрещает мне их упоминать при нем, запрещает бывать в «Утесе», и – лицо у нее напряглось, – он заставил меня отправить ту ужасную телеграмму.

– Пожалуйста, забудьте об этой телеграмме! Лучше послушайте: я хочу рассказать вам о вещах действительно важных, о чем никто в Биддлкоуме не знает. В «Утесе» и правда происходит что-то странное, и мы считаем, в этом повинна какая-то особая атмосфера, хотя я думаю, что призраков в доме все-таки нет.

Стелла слушала с жадным интересом, а я рассуждал об эманациях и субъективном восприятии, о том, как эмоции впитываются в материю, и о прочих подобных феноменах. Но всю правду я ей не сказал. Я объяснил, что у Лиззи было что-то вроде галлюцинации, но не упомянул о белой фигуре, которую она будто бы видела. Я умолчал и о свете в детской; словом, в основном я распространялся о вздохах и о том, что в мастерской на всех находит мрачное настроение.

Некоторое время Стелла сидела, погруженная в невеселые думы.

– Мне ужасно жаль, – сказала она наконец, – выходит, одна комната в доме для вас пропадет. Видно, в ней обитает не очень счастливый дух знаете, – продолжала она, слегка покраснев, – говорят какой-то из моих двоюродных дедов слишком много пил: может в доме остались мучившие его кошмары.

Я засмеялся. «Только призрака, страдающего белой горячкой, нам и не хватало, – подумал я, – нет уж, спасибо!»

– Лично я предпочел бы вашу прапрабабку, – сказал я. – Но, как бы то ни было, мне кажется, сейчас уже все прекратилось, – поспешил я добавить, – и мне бы хотелось, чтобы вы сказали об этом вашему дедушке.

Стелла покачала головой:

– Я очень рада, что вам так кажется, но боюсь, говорить об этом с дедушкой бесполезно.

– Очень жаль.

– Очень!

Она сидела, поникнув, – печальная маленькая фигурка, олицетворение попираемой юности. Я задумался: позиция, занятая ее дедом, была нелепой, возмутительной, и я решил проявить настойчивость:

– Скажите, – спросил я ее, – а вы сами боитесь ходить к нам?

– О нет!

Я заколебался.

– Но вы считаете себя обязанной уважать желания деда, не так ли?

Стелла вспыхнула.

– Понимаете, я и так, мне кажется, довольно часто делаю то, что дедушке, наверно, не понравилось бы. Но если уж он что-то запрещает мне, я подчиняюсь.

– Понятно. А вам не кажется, что в этот раз вы могли бы сделать исключение?

– Я… я пытаюсь в этом разобраться и решить.

– Надеюсь, решение будет в нашу пользу.

От какой-то тревожной мысли на ее гладком лбу проступили морщинки.

– Но ведь с моей стороны это был бы чистейший эгоизм, правда? И к тому же это было бы неблагородно. Ведь дедушка всегда справедлив. Я не могу сказать, что он категорически запретил мне ходить к вам. Так было сначала, но позавчера, когда пришло письмо от мисс Фицджералд – подумать только! – я была так невежлива, а она написала мне письмо, выразив надежду, что я приду, когда смогу, – так вот, когда я получила это письмо, я сказала деду, что действительно, очень, очень хочу пойти к вам, и он долго ничего не говорил; вид у него был ужасно расстроенный. А потом сказал: «Если ты туда пойдешь, это будет против моей воли и против моих убеждений». И добавил, что я должна решать сама: «Тебе уже восемнадцать, а я, по-моему, никогда тираном не был». Я ответила, что подумаю. Вот с тех пор и думаю.

Стелла явно ждала, что я дам ей какой-то совет. Но что я мог сказать? Конечно, независимо от моих собственных соображений, казалось жестоким лишать Стеллу дружбы и удовольствий из-за болезненных страхов старика. Но мог ли я советовать ей пойти по пути, который испортит их отношения друг с другом?

– Видите ли, – объяснил я, – мне нельзя давать вам советы, ведь я заинтересованная сторона. Но мы очень хотим видеть вас почаще – и моя сестра, и я.

Она просияла:

– Правда? – спросила она.

– Правда. Неужели вас это удивляет?

– Немного. Знаете, ваша сестра… Она такая savoir faire, а я, по-моему, совсем нет. В школе говорили, что я farouche ¹⁸. – Она засмеялась. – Я не обижалась, что меня так называли. Мне нравилось это слово, оно казалось таким звучным.

– По-моему, эта ваша школа была довольно пуританской. Вы, наверно, радовались, когда уехали оттуда.

– Радовалась. Особенно вначале.

– А потом вам стало казаться, что Биддлкоум слишком далек от всего мира?

– Да, да! И разве это не глупо? Ведь, собственно говоря, что такое мир? Когда мы были у вас на новоселье, разве он был далек от нас? Наверно, мы носим мир с собой, куда бы ни поехали.

– Послушайте, – спросил я ее, – вы очень хотите прийти к нам в «Утес»?

Она подавила желание ответить сразу и помолчала, вопрос не отличался особым благородством. Ее ответ был весьма краток:

– Очень.

– А вы не думаете, что можно прийти, ничего не сказав капитану?

Она покачала головой.

– Это очень соблазнительно. Но боюсь, что тогда я начну дедушке лгать. Знаете, это ужасно, но я и так, когда волнуюсь, помимо воли вру ему, да еще как! Я просто не понимаю, откуда это берется, ведь моя мать была абсолютно правдива, кристально честна. Она ни разу в жизни не солгала.

– Я лично всегда предпочитаю вранью открытый спор.

– Значит, по-вашему, я должна сказать ему что иду к вам?

– По-моему, да.

Она сидела, устремив взгляд в пространство, большие глаза с длинными темными ресницами были печальны, выразительное лицо застыло. Я вдруг понял, что Стелла и в старости будет красивой. И еще понял, как легко эта кротость может перейти в смирение. Но Стелла подняла голову и сказала:

– Я тоже так думаю.

– Великолепно.

– Сегодня вечером я решу.

– Отлично. И если решение будет благоприятным, может быть, завтра вы придете к чаю?

– Но тогда ведь вы с мисс Фицджералд не будете знать заранее, приду я или нет.

– Если вы не боитесь застать Памелу в рабочих брюках и вас не пугает, что придется немного повозиться в саду, то это не имеет значения.

Она улыбнулась:

– Ах, как мне хочется прийти! А теперь мне пора домой. Спасибо за мороженое и вообще за все.

После ее ухода я еще несколько минут посидел в кафе, а потом по крутой тропинке пошел домой.

Когда я рассказал о нашей беседе Памеле, она вскипела:

– Какое свинство так портить девочке жизнь! Этот капитан просто самодур, вот и все!

Она вырвала глубоко укоренившийся подорожник и с такой гадливостью отшвырнула его в кучу сорняков, как будто это был ее злейший враг. Меня подмывало ей возразить. Не исключено, что я хотел выступить против самого себя, надеясь, что мои доводы опровергнут.

– Послушай, но если капитан, допустим, верит в то, что по дому бродит призрак его дочери, разве его беспокойство насчет Стеллы нельзя считать естественным? Родители должны смирять свои беспокойства и не мешать детям жить.

Я заметил, что если Стелла когда-нибудь услышит, будто в нашем доме видели ее обожаемую мать, это ее сильно огорчит.

Памела огрызнулась.

– Зачем тогда ты уговаривал ее прийти?

– Просто представилась возможность, и я ею воспользовался. Это было довольно непорядочно с моей стороны, – ответил я.

– Нет, – твердо сказала Памела, – не было. Нельзя же нам теперь жить с постоянной оглядкой бояться каждого шага, и все потому, что в нашем доме, видите ли, обитает привидение. По-моему, надо рискнуть ради самой Стеллы. Если сейчас она уступит капитану, она окончательно сдаст свои позиции и просто погибнет.

– Не знаю.

Убежденность Памелы заражала меня. Я уже готов был подстрекать Стеллу к мятежу.

– Подумай, Родди, ведь так легко представить ее себе через десять лет – лицо ласковое и печальное, как у ее матери, шагает рядом с инвалидной коляской, а в ней капитан, и никакой надежды на счастье.

Я живо представил себе эту картину, и сердце мое сжалось.

– Все равно, – упорствовал я, – мне жалко старика. По-видимому, он обожал свою Мери, а теперь Стелла – единственное, что у него осталось.

– Да, и он старается изменить Стеллу по образу и подобию ее матери, калечит ее, пытаясь сделать из нее то, чем она стать не может – только бы рядом с ним в старости снова была Мери. Но ведь, в конце концов, Стелла – дочь своего отца, художника. А капитан напоминает мне этих средневековых королей, которые превращали своих детей в карликов.

– Как ты любишь преувеличивать, Памела.

Она выпрямилась и откинула голову, держа вилы, словно жезл. Нечего было и думать, что она сменит гнев на милость. Я начинал сердиться.

– Ну почему ты так придирчива? – воскликнул я. – Подумай только, чего бы ты могла добиться, если бы подружилась с капитаном! Слушай, Памела, если ты когда-нибудь случайно встретишься со стариком, постарайся быть с ним поласковей. У тебя это прекрасно получается, стоит только захотеть.

С минуту еще она постояла в позе Давида, готового сразиться с Голиафом, потом смягчилась, проникновенно посмотрела на меня и ответила:

– Хорошо, Родди, я сделаю все, что смогу.