Текст книги "Тайна «Утеса»"

Автор книги: Дороти Макардл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Глава XIX

В ТУПИКЕ

Утро было прекрасное, но дул сильный ветер, и на западе громоздились пышные облака – на солнечный день рассчитывать не приходилось. Выйдя из дому, я увидел на самом краю обрыва Ингрема, он расхаживал по вереску, подставив лицо ветру, и явно упивался морским простором и соленым ветром. На этот раз передо мной был совсем другой Ингрем: смеющийся, веселый как мальчишка, ничуть не похожий на уважаемого адвоката и знатока потусторонних явлений.

– Поистине, вы живете на крыше мира! – приветствовал он меня. – Ну и берега здесь! Можно подумать, что вы в Ирландии. Поглядите-ка на море!

В бухте бушевали высоченные волны, они бросались вперед гребнями во все впадины и трещины в скалах и, побурлив там, выливались обратно блестевшими, как шелк, струями.

– Вашей сестре здесь нравится?

– Очень.

– Надо что-то делать с этими призраками.

– Вы считаете, что от них можно избавиться?

– Почему же нет? Должен вам сказать, что ваш дневник, вся эта история, – наши записки торчали у него из кармана, – просто поразили меня! Ни с чем подобным мне сталкиваться не приходилось. У вас здесь сущий рай для парапсихолога.

– Но, к сожалению, не для нас, – сухо ответил я. Меня начинали раздражать его восторги по поводу странной ситуации, в которой мы очутились.

Смутившись, Ингрем криво усмехнулся:

– Простите меня, – сказал он с обескураживающей искренностью, – но вы даже не представляете, какая удача для меня этот случай. Я тот, кто наживается на чужом несчастье.

Он сказал, что рано встал и прочел наш дневник от начала до конца, подкрепляясь кофе с бутербродами, которые доставила ему Лиззи, заявившая, что не может видеть, как ирландец пропадает без еды.

В десять у нас всегда подавался завтрак. Макс явился к столу минута в минуту, но видно было, что спал он плохо. Я чувствовал, как он встревожен. Когда в комнату вошла Памела, он посмотрел на нее испытующе. Но моя сестра, по-видимому, вполне хорошо выспалась, и ее нисколько не угнетало, что призрак на лестничной площадке оказался призраком Мери Меня же это открытие просто убило, поскольку все мои теории пошли прахом. Сестра объявила, что спала как сурок, хотя ей снова привиделось в спальне лицо Кармел.

– Привиделось в темноте? – впился в нее глазами Ингрем. – Какое лицо? Юное?

– Да, и видела я его в этот раз гораздо лучше.

– А страх и холод вы при этом ощутили?

– Нет, я тут же спокойно заснула.

– Очень любопытно.

Разговор был прерван появлением Лиззи с вафлями, но когда она убрала со стола посуду и ушла, мы засели за работу. Ингрем, так и излучавший энергию, взял на себя команду.

Не заглядывая в наши записки, он подробно, событие за событием, изложил историю семейства Мередитов, сравнивая разные свидетельства и расставляя все по местам. Макс слушал эту историю в первый раз и был изумлен.

– До чего же странная троица – художник, его жена и натурщица! – воскликнул он. – И Мери Мередит пустила к себе эту девицу снова – непостижимо!

Его глубоко возмутило, что Мередит мог так низко использовать свое искусство и так подло поступить с Кармел.

– Поделом этому мерзавцу, что утонул, – заявил Макс.

Ингрем, сосредоточенно сравнивавший обе картины, согласился:

– Безусловно! – и отложил альбом в сторону. – А теперь, если позволите, я хотел бы устроить вам перекрестный допрос.

Я сказал, что мы согласны. Ингрем оглядел всех и улыбнулся:

– И просил бы вас начисто отказаться от всякого политеса. Вы – представители враждующих сторон, никто из вас не знает истины, и я буду стараться подвергнуть сомнению все, что вы скажете.

– Хорошо.

Перед Ингремом лежали какие-то листки, и по ходу разговора он что-то в них вычеркивал или записывал.

Прежде всего он попросил каждого из нас подробно рассказать, что мы видели вчера на лестнице. Первым отвечал Макс. Он описал, как призрак постепенно обрел форму, как двигался, в какой позе остановился – все в точности соответствовало тому, что видел я; Макс тоже ощутил пронзительность взгляда этих голубых глаз, но, правда, черты лица показались ему расплывчатыми. Мы же с Памелой заявили, что различили их совершенно отчетливо и сразу узнали лицо – мы видели его на портрете, висящем в Уилмкоте.

– Ну а я, – сказал Ингрем, – хоть и остался под впечатлением, что лицо было красиво, величаво, дышало властностью и этим даже подавляло, утром уже не мог вспомнить, как оно выглядело, и вообще, мне оно показалось лишенным красок, словно мрамор. Даже цвета глаз я не заметил.

– Нет, глаза были голубые, – настаивала Памела.

Ингрем посмотрел на нее с лукавой улыбкой:

– Вот видите, в самом начале нашего эксперимента мы сталкиваемся с красноречивым примером самовнушения. Вы оба знакомы с портретом Мери Мередит, и вы одни сумели ясно разглядеть черты лица призрака и узнать в нем Мери. Мы же с мистером Хиллардом видели только нечто смутное. Поэтому будьте осторожны!

Макс покачал головой:

– Я не смог различить черты лица, но готов поклясться, что глаза были голубые. Того цвета, каким вспыхивает пламя, когда подбрасываешь в камин уголь.

– А вы не видели портрет? И не размышляли над внешностью Мери, над тем, какой она была? Ну тогда ваши показания можно считать свидетельством, – согласился Ингрем. – Как бы то ни было, давайте пока именовать этот призрак «ИКС».

– Значит, Кармел будет призрак «ИГРЕК»? – улыбнулась Памела.

Макс вмешался:

– Надо спрашивать по-другому: «А призрак „ИГРЕК“ – это Кармел?»

– Да, призрак, являющийся вам в вашей спальне, обозначим через «ИГРЕК», – согласился Ингрем. – Я так понял, что полностью лицо не материализовалось?

– С минуту я видела его совершенно ясно, – сказала Памела. – А потом оно расплылось, как будто у меня глаза затуманились. Я даже окликнула ее, позвала: «Кармел!» И лицо снова начало проявляться, но тут же снова расплылось.

– Вы внимательно разглядывали картину «Рассвет»?

– Да, очень.

– И она произвела на вас сильное впечатление?

– Чрезвычайное.

– Ну вот видите. – Ингрем улыбнулся, приглашая нас поддержать его. – Можем ли мы называть этот призрак иначе, чем «ИГРЕК»? Ведь не исключено, что это лицо – плод ваших раздумий.

– Очень может быть, – ответила Памела с несвойственной ей покорностью. – Однако, – настойчиво повторила она, – я уверена, что плачет «ИГРЕК».

– Что вы можете привести в качестве доказательства?

Вмешался я:

– Мы слышали плач в детской, в то время как Мери находилась на лестнице.

– Это ничего не доказывает, кроме того, что плачет не «ИКС».

– Может быть, плачет «ЛОЛА»? – предположил Макс.

– Плакать может любой, кто когда-то умер в этом доме, – продолжал Ингрем, явно наслаждаясь своей ролью, он одновременно был и судьей, и присяжными, и прокурором. – Я даже допускаю, что плачет вовсе не привидение. Может быть, в доме продолжают жить отзвуки страстей, кипевших в этих стенах, а может быть, какой-то дух все повторяет и повторяет последний акт своей трагедии или некое активное сознание настойчиво стремится к какой-то цели. Не исключено также, что действуют все эти факторы, вместе взятые.

– Туманно, – заметил Макс.

– Очень. Ничего не стоит сбиться с толку. Поэтому видите, как осторожно надо принимать решения. А теперь давайте подумаем, достаточно ли у нас причин считать, что наблюдаемые нами явления вообще связаны с семейством Мередит?

Нет, это было уж слишком, скептицизм Ингрема не имел предела.

– Господи Боже! – воскликнул я. – Более чем достаточно!

– А лицо Мери, лицо Кармел? – поддержала меня Памела.

– Не забывайте, вы видели портреты, в вас слишком сильно говорит элемент самовнушения.

– А сеанс? – напомнил я.

Ингрем испытующе поглядел на Памелу:

– Вы не обидитесь, если пока я не буду принимать в расчет сеанс?

– Родди! – скорбно улыбнулась Памела. – Нас тобой лишают доверия. Мы оба жулики!

– Нет, нет, – заторопился Ингрем. – Может быть, в конце концов мы согласимся с результатами сеанса. Но сначала мне хотелось бы убедиться, что мы опираемся на точные факты.

– Понимаю, – быстро согласилась с ним Памела. – Но, – не сдавалась она, – есть же доказательства, должны быть.

– Взять хотя бы то упадочное настроение, которое находит на всех в мастерской, – сказал Макс. – Вероятно, это – отзвуки горя, которое пережила Кармел из-за жестокости Мередита.

Ингрем кивнул:

– Да, это, я думаю, можно принять как доказательство – отчаяние Кармел, живущее в мастерской, перекликается с тем, что пережила Джудит – миссис Хиллард.

К счастью, он тактично удержался от ссылки на мой печальный опыт там же, хоть я и написал без утайки в дневнике о своих душевных муках в ту ночь.

– А свет в детской? – спросила Памела.

Ингрем покачал головой:

– Сами подумайте, сколько раз там зажигали свет с тех пор, как стоит «Утес»?

– А запах?

Наконец-то Ингрем кивнул в знак согласия:

– Да, это определенно связующее звено. У Стеллы есть духи с тем же запахом, для нее они сочетаются с воспоминаниями о матери, и нет оснований думать, что она ошибается. Это действительно ключ к отгадке. Если бы прошлой ночью мы услышали запах мимозы, я согласился бы, что мы видели Мери и что этот аромат – ее лейтмотив.

– При холоде запах мимозы никогда не ощущается, – сказал я.

– Вот это самое любопытное! – воскликнул Ингрем. – Хотя, мне кажется, я понимаю, в чем дело.

– Не забудьте еще и о коробке, – горячо вступила Памела. – Зачем Мери понадобилось направлять нас к коробке, принадлежавшей Кармел?

– Во-первых, – ответил он, – возможно – заметьте, я считаю это только одной из возможностей, – что Мери вполне сознательно хотела дать вам знать, что опасность грозит со стороны Кармел.

– Нам это и в голову не пришло, – удивилась Памела.

Ингрем добавил, как бы возражая сам себе:

– Да, это несколько притянуто за уши.

– А, по-моему, прекрасное объяснение, – сказал я. – Только как быть с пустым флаконом из-под духов?

– Он мог служить для Мери зацепкой. Ведь явление материализации, по-видимому, повинуется своим неуловимым, странным законам, – объяснил Ингрем. – Мы еще не в силах их постичь. Но можно себе представить, что, прежде чем направить вас по нужному пути, Мери необходимо было отыскать какую-то связь с вами и с Кармел. Этим звеном и стал флакон.

– Понятно, – с почтением протянула Памела, а Макс одобрительно кивал, слушая хитроумное объяснение, с таким видом, будто сам выдвинул эту теорию.

– Значит, вы все-таки признаете, что призраки связаны с семейством Мередит? – спросил я.

Ингрем решительно ответил:

– Да.

– И вы согласны предположить, что на лестнице мы видели Мери? – спросила Памела.

– Думаю, мы можем так считать, – подтвердил он.

– Ну спасибо! – несколько язвительно отозвалась Памела.

Ингрем рассмеялся:

– Уж такие мы, юристы, буквоеды! Чтобы продвинуться на милю, нам нужно обогнуть земной шар.

Макс, хмурясь, листал наш дневник.

– Вот что непонятно, – проговорил он. – Почему Мери Мередит, бывшая при жизни олицетворением безупречной доброты, распространяет вокруг себя такой зловещий холод?

– Вот именно, – поддержал его я. Макс точно сформулировал вопрос, в который всегда упирались наши с Памелой рассуждения, отчего мы и начинали как выражалась моя сестра, «выписывать восьмерки».

Ингрем быстро ответил:

– Могу объяснить.

Он наклонился вперед, с интересом наблюдая, как мы отнесемся к сказанному.

– Думаю, что во всех своих выводах вы допускаете принципиальную ошибку. Вы считаете, что ощущение холода и панического страха вызвано злонамеренностью призрака, а источник злонамеренности связываете с тем, как Мери Мередит умирала. Так ведь?

– Да, именно так, – подтвердил я.

– Но ведь это совсем необязательно! – Минуту он помолчал, желая убедиться, что мы его слушаем Разумеется, мы были – само внимание. – Вы не учитываете свойства эктоплазмы – наружного слоя протоплазмы клетки, – сказал он. – А ведь вы, наверно, знаете, что для того, чтобы призрак мог материализоваться, он должен извлечь определенное количество энергии из плоти присутствующих. Именно это и произошло прошлой ночью.

– У меня действительно было такое ощущение, будто из меня высасывают все жизненные соки, – сказал Макс.

– А это ощущение, – продолжал Ингрем, – вызывает физический страх, который передается мозгу, и человека охватывает паника. Думаю, вы согласитесь со мной? Так что не следует считать это проявлением злобных устремлений призрака.

– Да, что касается панического ужаса, его я испытал сполна, – подтвердил я.

Памела закивала головой:

– И я тоже, но, как хотите, мистер Ингрем, мне этот холод все равно кажется зловещим.

Я удивился ее упорству. Ингрем блестяще изложил свою точку зрения, разъяснил аномалию, о которую разбивались все наши представления.

– Смотрите! – воскликнул Ингрем. – Таким чувствам поддаваться опасно!

Памела молчала. Я видел, что идти на попятный она не собирается.

– А по-моему, вы великолепно во всем этом разобрались, – сказал я.

Макс продолжал упорно размышлять:

– Но скажите, пожалуйста, – обратился он к Ингрему, – почему же при других видениях чувство холода не возникает? Например, когда Мери была со Стеллой в детской?

– Боюсь, что свидетельства Стеллы лучше исключить, на ее подсознание слишком сильно воздействовала атмосфера комнаты.

– Лихо вы все исключаете! – пошутил я.

– Да пусть себе, – усмехнулся Макс. – Лишь бы ему удалось исключить и самих призраков!

Ингрем молчал. Уж не обиделся ли он? Но нет. Он вдруг озабоченно взглянул на Памелу и мягко проговорил:

– Надеюсь, вы понимаете, что этого я обещать не могу?

– Ну конечно! – горячо отозвалась сестра. – Но вы помогаете нам понять, что происходит, на это мы и рассчитывали. Остальное уж наше дело.

– Вернемся, однако, к моему вопросу: почему не ощущалось никакого холода, когда Мери вывела их на коробку Кармел?

– Подумайте сами! – вскинулся Ингрем. – Ведь в тот раз она не принимала видимых очертаний. Ее же не было видно! Это как раз подтверждает мою теорию! Пока Мери остается невидимой, ощущений холода и страха не возникает, но при попытке материализоваться она начинает внушать страх и кажется зловещей.

– Здорово! – Я был восхищен. Ингрем нашел замечательное объяснение, все сходилось, все становилось на свое место.

Мы заговорили в один голос.

– Вот вам и ученый-скептик, – восторгался довольный Макс. – До чего же хитроумно нашел на все ответ!

– Не слишком ли хитроумно? – тихо усомнилась Памела.

– Выходит, призраков не два, а один, – размышлял я. – Во всех случаях мы имеем дело с Мери. Значит, Кармел тоже исключаем? Да? Что-то у меня ум за разум заходит!

Ингрем расхохотался:

– «Ведь даже дух возвышенный порой снедаем недовольством и хандрой» ²⁴. Послушайте, я и сам для себя только сейчас сумел объяснить происхождение вашего неестественного холода. И пока как следует это не переварил. Если вы не возражаете, я хотел бы еще поломать голову.

Меня это обрадовало. Нам не мешало передохнуть.

– Давайте сейчас закончим, а вечером соберемся снова. Пойдемте пройдемся, солнце еще продержится часок-другой.

– Простите меня, – довольно робко проговорил Ингрем, когда мы поднялись. – Боюсь, я вас сильно разочаровал – и с сеансом, и с вашими дневниками. Вы проделали такую скрупулезную работу и пришли к таким интересным выводам! Просто неловко их опровергать.

– Да мы вовсе не держимся за ваши выводы, – уверяла его Памела, выходя в сад.

Мы с Ингремом и Максом около часа бродили по нашему лесочку, собирая сучья для костра, пока не захотели есть. За ленчем мы по молчаливому соглашению говорили не о призраках, а о войне в Испании, об Ирландии, причем Ингрем высказал непоколебимую уверенность, что ирландцев ожидает славное будущее. После ленча я предложил прогуляться или прокатиться на машине, но Памела сказала, что предпочитает побыть в саду, а Ингрем хотел кое-что записать.

– Пока не изложу свои мысли на бумаге, – объяснил он, – не могу в них толком разобраться.

Мы с Максом отправились взглянуть на «Вурдалаков». Солнце на наших глазах вело неравный бой с тремя батальонами туч, и порывистый ветер подгонял нас, дуя в спину. Нам предстояло пройти добрых три мили по вересковым полям и спуститься по узкой крутой тропке на покрытый галькой берег. Макс крепко держал слетающую с головы широкополую шляпу.

– Господи, как мне этого не хватает в городе! – воскликнул он. – Жизнь в Лондоне так несуразна! До чего обидно, что многими вещами можно заниматься только там! – И он рассказал, как пытается наладить устройство выставок для художников-экспериментаторов. И мешает ему отнюдь не «темная тупая обывательская масса», подозрительно смотрящая на все новое, объяснил Макс, а мерзкие, но весьма велеречивые невежды-снобы, готовые славословить любую посредственность, лишь бы картины были непонятны зрителю. Макс негодовал от души, но внезапно с легкостью свернул на другую тему.

– Между прочим, что слышно о вашем молодом друге Кэри? – с живым интересом спросил он.

Я ответил, что последнее время ничего о нем не слышал, но через пару дней они с Уэнди непременно должны позвонить, так как я замолвил словечко за их «Саломею» в своем театральном обзоре.

– Интересно, написал ли ему Пеннант? – сказал Макс. – Я говорил ему про Кэри.

– Самому Пеннанту? Господи помилуй!

– Дело в том, что Пеннант задумал показать целую серию пьес и рыщет в поисках декоратора, бахвалясь, какие он задумал чудеса с освещением, и суля художнику золотые горы. Звучит, конечно, заманчиво. Вот я и решил, что стиль Кэри может ему подойти – этакая смесь поэтичности с гротеском. Я рассказал Пеннанту о Кэри, Пеннант загорелся и собирался сам нагрянуть в Бристоль.

– Ну Макс! Кэри будет счастлив!

– Надеюсь, что дело выгорит.

Тогда я рассказал Максу о моей пьесе. Он искренно обрадовался и одобрил мой сюжет.

– Хотя сделать вашу Барбару достоверной будет трудно, – сказал он, – ведь мотивы ее поведения неясны?

– Мне как раз нравится копаться в неясных мотивах, – ответил я. – И я убежден, что странности Многих женщин порождены властолюбием, которое им приходится подавлять. Современный индивидуум едва ли сам отдает себе отчет в причинах своего поведения: слишком сложный механизм. А сквозь какие мрачные джунгли приходится сейчас продираться психологам!

– Значит, ваша пьеса тоже мрачная, в духе Стриндберга? – полюбопытствовал Макс, но я объяснил, что труды мои столь тяжки именно потому, что пьеса должна быть легкой.

– Да, обстоятельства против вас, – посочувствовал он.

Некоторое время мы шли молча. Я ломал себе голову, как лучше изобразить падение Барбары, а Макс – я был в этом уверен – размышлял над загадками нашего «Утеса».

Немного погодя он спросил, как чувствует себя Стелла после ее роковой попытки переночевать у нас, не слишком ли подействовало на нее случившееся?

– Надо же было этому ребенку вбить себе в голову столь несусветную чушь! Как надо было взвинтить себя, чтобы решиться одной явиться в пустой дом! Но до чего отважна! Лучше ей?

– Трудно сказать, – ответил я.

– Джудит просила меня узнать, не начала ли пробуждаться «Спящая красавица»? Она очень запомнилась нам обоим: этакий родник, искрящийся желанием жить и любить, но загнанный глубоко внутрь!

Я рассказал Максу кое-что о Стелле и не сомневался, что об остальном он догадался сам. Я не стал упоминать о худших опасениях доктора Скотта – язык не повернулся. Но и того, что я сообщил, оказалось достаточно. Макс разволновался.

– Чертовски затруднительное положение! – воскликнул он. – Но вы понимаете, конечно, что с этим надо кончать, как можно скорее? Неужели нельзя убедить Стеллу, что без экзорсизма не обойтись? Пусть отец Энсон попробует.

– Это слишком рискованно, – возразил я.

– Но почему, Родерик?

– Потому что Стелла может поддаться на уговоры, а потом до конца дней своих не найдет себе покоя. Будет считать, что я обрек душу ее матери на вечные скитания во мраке.

– Да, вы попали в западню.

– Хуже некуда.

Когда мы дошли до «Вурдалаков», тучи уже закрыли солнце и эти угрюмые скалы, возвышающиеся у самой воды, а кое-где и выступающие из моря, выглядели не самым выигрышным образом. Но Макс лазал среди причудливых каменных громад и был очень доволен.

– Воображаю, – выкрикивал он, – как выглядит это чудище, когда на востоке еще только брезжит свет! А этот уродец наверху! Как здорово здесь, наверно, на восходе, да еще в шторм! Хотелось бы мне взглянуть!

– Надеюсь, удастся, мы еще не уезжаем.

На обратном пути нам посчастливилось увидеть, как верхушка холма вдруг озарилась ярким светом, – это солнце, потерпевшее поражение в битве с тучами, отдавало земле прощальный салют, золотя вереск и дрок. Мы взобрались повыше и посмотрели оттуда вниз, на дом. Он тоже купался в последних лучах, но через минуту тень поглотила его, и дом как бы съежился и потускнел.

– Предположим, – опять обратился ко мне Макс, – предположим, случится худшее: вы ничего не добьетесь и вам останется только выбирать – прибегнуть к экзорсизму или отказаться от дома. Что вы сделаете?

– Откажусь от дома.

– Ясно, – протянул Макс. – Ну что ж, если бы речь шла о Джудит, и я бы решил так же.

Сверху нам было видно, как внизу, перед домом, от скалы к скале перебегает Ингрем, что-то говоря и оживленно жестикулируя. За ним по пятам следует явно заинтересованная Памела. Когда мы спустились, Памела отвела меня в сторону.

– Знаешь, мистер Ингрем считает, что мы могли бы развести здесь горечавки. И вообще он говорит, Можно все кругом засадить альпийскими растениями и устроить сад над морем. Пусть горечавки спускаются вниз по утесу. Одна приятельница его матери устроила у себя такое.

– Да, здесь можно создать нечто совершенно оригинальное, – вмешался Ингрем, – но работы потребуется уйма.

«Нашел же он время для подобных советов, – чертыхнулся я про себя, – ведь Памела еще больше привяжется к „Утесу“».

Памела объяснила, что сейчас мы устроим чай и основательно подкрепимся, а ужин будет поздний и убирать придется нам самим. Между этими двумя трапезами нам следует поспать, а после ужина устроить отложенное совещание. Никто не стал возражать, только Лиззи, услышав, что она может уйти раньше, посмотрела на нас с подозрением: «Интересно, чем это вы тут займетесь, когда избавитесь от меня?» – говорил ее взгляд.

Ингрем уже забыл об утренних покаянных речах. Он сетовал, что ему никак не удается разубедить Памелу в том, что у себя в спальне она видела Кармел. Памела приняла вызов, но не стала вдаваться в объяснения, почему она так упорствует.

– Боюсь, я просто вспомнила, что я – женщина, и посему опираюсь только на интуицию, – призналась она.

Ингрем заулыбался и процитировал:

– «Le coeur a ses raisons que la raison ne connait point» ²⁵.

Он был в великолепном настроении. За чаем царило веселье.

Макс поддразнивал меня и Ингрема:

– Вас с Родериком нельзя допускать к нашим исследованиям, – говорил он. – Вы же мелодрамы пописываете. Вот мы с Памелой – честные, простые души без склонности к драматизированию.

– Спасибо, Макс! – воскликнула Памела.

Ингрем живо обернулся ко мне:

– А я и не знал, что вы пишете пьесы! Вероятно, непростительное невежество с моей стороны?

И мы пустились в обсуждение трудностей, подстерегающих представителей нашего ремесла. О своих пьесах Ингрем заявил совершенно откровенно:

– Из того, что я задумываю, никогда ничего не получается! С диалогом все в порядке, ведь мы – ирландцы – всеми признанные мастера на этот счет, от рождения наделены талантом вести беседу, но какие бы серьезные темы я ни поднимал, под моим пером все превращается в фарс. А уж если роли достаются известным комикам… – Он рассмеялся. – Один режиссер как-то сказал мне, когда репетиции еще шли полным ходом: «Мы предпочитаем покойных авторов», на что я ему ответил: «К несчастью для вас, должен заметить, что от разочарования не умирают даже драматурги». Но играли они превосходно. Смотреть было одно удовольствие.

Мы посмеялись, позевали. У Памелы на лице проступила усталость, и она встала из-за стола, намереваясь подняться к себе.

– Если к семи я не появлюсь, барабаньте мне в дверь погромче, – попросила она. – Я буду немного одуревшей, решила напиться люминала. Кто-нибудь еще хочет? У меня небольшой тайный склад.

Мы все отказались, а Ингрем встревожился. Выходя из комнаты, я слышал, как он серьезно убеждал сестру:

– Пожалуйста, мисс Фицджералд, будьте крайне осторожны. Я очень не люблю, когда в ситуациях, где имеют место непонятные психические воздействия, прибегают к наркотическим средствам!

Наркотики! Я медленно поднимался по лестнице, захваченный этой новой многообещающей идеей. Наркоманка! Вот подходящий удел для моей Барбары! Итак, решено! А ее жертва – Дженифер – слепое орудие в ее руках… Да, да, Барбара – безнадежная наркоманка, лишенная наркотиков, она мечется, как в аду, – в аду, сотворенном ее собственными руками. Превосходная расплата за грехи! И Уэнди это здорово сыграет, я уже представлял ее себе: слабые, бессмысленные жесты, пустой взгляд, неясная речь, потом полный упадок сил и адские муки. Я повернулся поделиться своей находкой с Памелой – она легко взбегала за мной по лестнице, на губах ее играла улыбка.

– Послушай! Меня сейчас осенило насчет отмщения для Барбары. Вместо того конца, который тебе не нравился.

– В самом деле? – рассеянно сказала Памела.

– Да. Наркотики. Как тебе кажется?

– И ты о наркотиках! Меня только что долго по-отечески журили за них. Да, наверно, мысль неплохая.

Она прошла в свою комнату, а я к себе в кабинет. Моя пьеса ее нисколько не интересовала. «Оно и понятно, – утешал я себя, – ей предстоит этот сеанс и решиться на него нелегко». Но все же тут что-то не то. С чего это она так радостно и лукаво улыбается?

* * *

После ужина Лиззи приготовила нам на столике кофе и гору бутербродов, шоколад в кастрюльке и поднос с пирожными. Если даже она и подозревала нас в сношениях с нечистой силой, все равно не могла допустить, чтобы ирландцы голодали. Лиззи явно питала слабость к Ингрему, а Макс уже давно был ее любимцем.

Как только мы устроились у камина, Ингрем вынул свои записи и приготовился ознакомить нас с выводами, к которым пришел. Его недавнюю веселость как рукой сняло, я даже подумал, не была ли она напускной, он мог прикрывать так свои дурные предчувствия.

– Боюсь, я вынужден вас немного расстроить, – начал он, – когда я перечитал ваш дневник еще раз, мне бросилось в глаза одно обстоятельство, о котором вы не упоминаете. Это касается мисс Мередит – Стеллы, если вы позволите так ее называть. Вы заметили, что после каждого ее посещения потусторонние явления усиливаются?

– Мне кажется, мы это поняли, – сказала Памела, и, конечно, была права.

– Вы полагаете, что эти явления непосредственно связаны со Стеллой? – спросил Макс, и Ингрем очень серьезно ответил:

– По-моему, да.

Не знаю, на что я рассчитывал, глупо было надеяться, будто Ингрем мог как-то повлиять на эту связь или признать ее несуществующей, но у меня даже горло перехватило, я не мог произнести ни слова. Заговорил Макс, он спросил:

– Я вижу, вы нашли этому объяснение?

– Целых два, – ответил Ингрем.

– Два? – удивилась Памела.

– Да, к сожалению. Это значит, что пока ни одно из них меня полностью не удовлетворяет. Но в обоих я принимаю за основу то, на чем вы оба так настаиваете, а именно, что мы видели Мери Мередит.

– Спасибо, что вы решили с нами согласиться, – съязвил я.

– В обеих моих теориях я исключаю вариант с «Лолой» – это, видимо, бессознательное потустороннее вмешательство, либо просто случайное движение стакана.

Мне показалось, что Памела хочет возразить ему, но она сдержалась.

– Я полагаю, – продолжал Ингрем, – нам необходимо представить себе, как страдала Мери в этом доме, но нельзя забывать и о том, какое безоблачное счастье и покой она здесь вкусила. Я склонен думать, что женщина, изведавшая такие противоположные ощущения, стала особенно чуткой к другим, боясь, как бы им тоже не пришлось пережить тяжкие муки, и страстно желала, чтобы они все были счастливы. Кроме того, надо учитывать, что Мери преклонялась перед отцом и потому идеализировала мужчин. Вполне вероятно, что относительно Мередита у нее были какие-то романтические иллюзии. Он же не только уничтожил эти иллюзии, но, более того, он и нарушил покой ее дома – осквернил ее очаг. В обоих вариантах моей теории об этом необходимо помнить. – Ингрем говорил тихо, задумчиво, не отрывая глаз от огня. – Мой первый вариант идет вразрез с результатами нашего сеанса. В данном случае я придерживаюсь мнения, что в доме обитает только один призрак Собственно, я уже говорил вам об этом. Я представляю себе, что Мери, и умирая, оставалась такой же доброй, как при жизни. Ее призрак исполнен нежности. Она горюет о Стелле, страдает оттого, что ее дочери одиноко, старается ее утешить. Она приходит к Стелле в детскую, окружает ее теплом и любовью, зажигает призрачный свет; она приносит с собой сладкий цветочный аромат, она выводит вас к коробке Кармел; ей хочется, чтобы вы нашли пустой флакон и поняли, что она здесь, с вами, что она – разумное существо, и хочет, чтобы вы рассказали об этом Стелле. Мери надеется, что Стелла помнит запах. Она чувствует, как Стелла хочет ее увидеть, и жаждет установить связь со своей дочкой. Когда Стелла приходит сюда, сразу появляется и Мери, а потом она бродит по дому, ищет дочь и, не находя ее, плачет. Но трагедия Мери в том… – Ингрем поднял глаза на Памелу, лицо ее все еще выражало некоторое недоверие. Макс старался не пропустить ни слова, а что до меня, то я был и растроган и полностью убежден. Ингрем продолжал страстным тоном: – Судьба Мери трагична и после смерти, она превращается в устрашающую фигуру, и Стелла при встрече с ней пугается до потери сознания, чуть не лишается жизни. И так будет всегда – став видимой, Мери всегда будет внушать ужас. – Он кончил; все молчали, потом я сказал:

– По-моему, вы совершенно правы.

– Потрясающе убедительно, – поддержал меня Макс.

– Ну а каково же второе объяснение? – спросила Памела.

– Можно я сначала выпью еще чашечку кофе? – улыбнулся Ингрем.

Он устал, так как вкладывал в свои разъяснения слишком много душевных сил. Я не понимал его до конца, в чем-то он был искренен, в чем-то поддавался искушению драматизировать события. Я был уверен только в одном – он действительно хотел нам помочь.

– Второе мое объяснение, – начал он через несколько минут, – ничуть не противоречит первому, а только дополняет его. Но в этом случае я считаю, что сеанс удался, в мастерской мы вели разговор с Мери, нам пытались помешать какие-то другие силы, неважно какие, но разумными были только слова Мери. Она охраняет Стеллу и прощает Кармел, убившую ее. Она хочет уберечь от вреда всех, живущих в «Утесе». А опасность им грозит со стороны Кармел.