Текст книги "Тайна «Утеса»"

Автор книги: Дороти Макардл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

– Значит, миссис Мередит погибла?

– А вы этого не знали? – В темных глазах стояло удивление, она покачала головой. – Сломала себе спину, бедная леди; а на ее красивом лице даже царапины не было, только синяк, так рассказывали. Синяк сбоку на голове.

– Какая ужасная трагедия!

– Ее отцу это разбило сердце.

– А девушка, которую она хотела спасти, эта Кармел? Она осталась невредимой?

– Да, но ненадолго; через неделю умерла у себя в постели в «Утесе». А в ту ночь, в бурю, убежала неизвестно куда. Через два дня ее нашел мой дядя Джекоб, больную, в бреду, она оказалась в хлеву у Хартли. Старая миссис Хартли побоялась взять ее в дом, так что ее положили на повозку и отвезли в «Утес». И она умерла на руках у мисс Холлоуэй.

– А Мередит? Что стало с ним?

– С ним? – То, как миссис Джессеп ударила лопаточкой по маслу, было красноречивее всяких слов. – У этого человека не было сердца, так что и разбиваться было нечему! Закончил свою картину и уехал за границу. Года три мы его не видели и ничего о нем не слышали, а потом пришло известие, что он где-то утонул в море. В Биддлкоуме по нему не пролилось ни слезинки.

Она уложила продукты в корзину и, хотя заставила меня дожидаться их, сказала, что Чарли придет к нам после обеда и все принесет.

– Дайте мне, пожалуйста, шесть яиц, они нужны к ленчу, – попросил я. – Ну а что касается этой грустной истории, о которой вы рассказали, выходит, с того времени прошло лет пятнадцать, но за такими уединенными местами дурная слава держится долго.

– Ох, да! Долго! – ответила она, и ее голос прозвучал как-то зловеще и мрачно. Он вынула из корзины яйца и положила их в бумажный пакет. – Ну ничего, – заключила она со вздохом. – Миссис Флинн говорит, в доме теперь все тихо-спокойно. Она добрая душа. Нам с Чарли повезло, что она тут поблизости поселилась. До свидания, сэр, и надеюсь, все у вас будет хорошо.

Стоя в дверях, она смотрела мне вслед. Сбитый с толку и заинтригованный, я шагал через пастбище и представлял себе, как в ее душе доброе расположение к нам стремится побороть дурные предчувствия.

Слухи опутали «Утес», селение и ферму, словно сеть. Интересно, насколько серьезно к тому, что я услышал, относится капитан Брук? Что из этих слухов дошло до Стеллы? И почему, почему Памела – такая общительная и любящая поделиться – оставила их при себе? Вряд ли Лиззи не слышала эти сплетни и давным-давно не передала все Памеле слово в слово.

Пройдя через пустошь, по которой вилась разбитая колея, я свернул к дому. Подходить к нему с этой стороны было одно удовольствие: справа внизу у подножия холма билось о скалы море, впереди виднелся фронтон нашего дома, под ногами пружинил вереск. Я не заметил ни забора, ни изгороди и не понял, где кончается земля Джессепов и начинается наша. Памела изучала это по карте, надо будет вместе с ней протоптать границу.

Через просвет в наших рододендронах тропка привела меня к подъездной аллее, как раз напротив ворот Памела высунулась из детской, забрала яйца, отдала их Лиззи и вышла на лужайку.

– Приятно там делать покупки, правда? – спросила она. – Все купил?

– Все. И еще наслушался всяких сплетен.

– Я так и знала, – кивнула сестра.

– И чего только не плетут, – сказал я. – Тут и попытка самоубийства, и подозрение не убийство ли это, и привидения, и Бог знает, что еще. Мы оказались в самом центре здешних легенд. Теперь понятно, почему капитан так себя вел. Эти сплетни многое объясняют. Но Боже мой, почему ты отправила меня к местным болтунам в полном неведении, чтобы я узнал все от них?

Памела взяла меня за руку, и мы подошли к скрюченному дереву. Это была давно засохшая лиственница, все ее ветви изогнулись в одну сторону, а корни непрочно оплели край скалы, местами торф отвалился и корни обнажились.

– Вот где она упала, – показала Памела.

– И наверно, зацепилась вон за тот выступ?

– Так говорит Чарли, там она и лежала, умирающая…

– Странная ты какая-то. Почему ты ни разу об этом не заговорила?

– Знаешь, Родди, это такая ужасная история, не просто романтическая, а настоящая трагедия. Сначала я никак не могла от нее отделаться, мне почему-то казалось, что все это произошло только что.

– Но послушай, ты ведь сама говорила, что Стеллу увезли отсюда, когда она была ребенком. Значит, все это случилось пятнадцать лет назад. Какое же только что?

– Знаю. Это было глупо с моей стороны. Сейчас я с этим справилась. Мне не хотелось портить твой первый день здесь и обрушивать все это на тебя. Я и Лиззи предупредила.

– Господи, не думаешь же ты, что я примусь оплакивать женщину, которую совершенно не знаю! Что мне Гекуба?

Памела вздохнула и рассмеялась:

– Ах, Родди! Как хорошо, что ты приехал!

– Я вижу, тебе здесь было одиноко.

– Да нет, во всяком случае мне так не кажется.

– Кстати, эти «беспокойства», – сказал я ей, – очевидно, придуманы Паркинсонами как предлог, чтобы разорвать контракт; они уехали, не заплатив долги.

– Теория удобная. Скажу об этом Лиззи.

– А она как ко всему этому относится?

– Ей нравится быть в центре событий, и она обожает рассказывать подобные истории. Но если в доме действительно водятся привидения, это не для нее. Католики такие вещи не выносят.

Мы прошли к детской. На калитке так и висел сломанный замок, и я мысленно взял на заметку починить его. Облокотившись на нижнюю половину двери, я заглянул в комнату и увидел, что там ничего нет, кроме садовых стульев и походной кровати, на которой спал Виски.

– Виски нравится эта комната, – заметила Памела.

– Кошки знают толк в комфорте, они просто помешаны на нем. Помнишь Миннегагу, как она обожала устраиваться в мамином меховом пальто?

– Да, – улыбнулась Памела, но лицо ее все еще было грустным – видно, история Мередитов не шла у нее из головы.

– Подумать только, – проговорила она, – каково ребенку потерять такую мать и остаться с убитым горем стариком. Интересно, представляет ли себе Стелла, что такое счастье?

Вот, значит, что мучает Памелу! Ее девичество было омрачено капризами старика отца, она так страдала и жила в таком нервном напряжении, что теперь все в ней восставало при мысли, что Стелла испытывает то же самое.

– Ну что ж, – сказал я, – не исключено, что тут можно чем-то помочь.

Она сухо ответила:

– Но мы, вероятно, встретим препятствия.

Я усмехнулся, вспомнив спортивные игры нашего детства.

– Ну, положим, в беге с препятствиями ты ведь Всегда выигрывала!

– «Детская» звучит нелепо, – сказала вдруг сестра. – Придется называть ее «желтая комната».

– Попробуем.

Но сам я был готов держать пари, что комната так останется «детской».

Лиззи шествовала по коридору, неся дымящееся блюдо. Я принюхался и ощутил аромат, знакомый по давно ушедшим в прошлое праздникам, когда она нас баловала.

– Сырное суфле! – воскликнул я.

– Оно самое, – радостно отозвалась Лиззи. – И быстренько беритесь за него, не то я опрокину его на себя.

Завтракали в гостиной. Занавески были подняты Лиззи вся лучилась, когда мы уселись за стол, залитый солнцем. Театрально взмахнув рукой, она открыла крышку.

– Вот теперь, – заявила она, – можно сказать, что мистер и мисс Фицджералд у себя дома.

Глава IV

СТЕЛЛА

Для каждого писателя любое занятие, не связанное с его иссушающей мозг профессией, представляется приятным бездельем. Я устроил себе праздник, превратил оранжерею в столярную мастерскую и трудился там, как каторжный, орудуя пилой, рубанком, стеклорезом, кистями и красками, я отрывался, только чтобы поесть, выспаться и искупаться. В детской стрекотала швейная машинка Памелы. В альковах и в углах вставали шкафы и появлялись полки. Мы еще никогда так не наслаждались жизнью. На десятый день после моего приезда «Утес» внезапно превратился в жилой дом. Переходный период закончился, когда мы укрепили на лестнице последний прут. Чтобы полностью насладиться достигнутым, мы вышли из дома и снова вошли в парадную дверь. Это был самый очаровательный на свете холл. Синий ковер, ажурные, мерцающие, словно сапфиры, соцветия дельфиниумов, отливающие то синим, то розовато-лиловым, и просвечивающая сквозь них слоновая кость стен и лестницы. Солнце, заливавшее холл через полукруглое, как веер, окно над входной дверью, играло на старинных часах, на медных шарах и на металлической грелке, оставшейся нам от прежних хозяев.

– Как могло случиться, что такой дом столько лет пустовал? – спросила Памела, ни к кому не обращаясь.

– Если когда-нибудь мы захотим с ним расстаться, – ответил я, – то из-за Джессепов и им подобных не сможем ни продать его, ни сдать в аренду.

Памела постучала по дереву.

– Родди! Не говори так!

– Влюбилась? – спросил я.

– Безнадежно. Не завидую тем, кто захочет меня отсюда вырвать! Буду вопить нечеловеческим голосом!

Вечером стало прохладно, и мы с полным основанием впервые разожгли в гостиной камин. В нем пылали поленья из нашего собственного леса, и комната наполнилась приятным сельским запахом. Расставив книги по местам, задернув наши старые шторы из золотистого бархата и включив все лампы, мы предались праздности. Как всегда, рабочий стол Памелы оказался завален вырезками из газет и журналов, их предстояло наклеить для ее картотеки. Это хобби Памелы я всячески поддерживал, полагая, что оно весьма полезно для сестры журналиста. Мне же предстояло написать рецензию для рассказа Де Ла Мэра ⁵. В комнате не хватало только кота, но мы уже знали, что вечером Виски не выманить из кухни; даже если Лиззи «паслась у Джессепов», как называла Памела ее частые визиты на ферму, в ее цитадели все равно оставался родной для кота запах.

Примерно через полчаса, когда я ненадолго оторвался от книги, чтобы снова зажечь свою трубку, Памела с каким-то отсутствующим видом произнесла:

– В конце будущей недели, как ты считаешь?

– Что такое? О чем ты?

– Я же тебе говорила. Устроим новоселье.

– Разве говорила? Ну ладно. Но кого ты собираешься пригласить?

– Ну, скажем, Уэнди.

– Уэнди Флауэр? А где она?

– Играет в Бристоле.

– И Кэри?

– Ну конечно! Я получила открытку от Уэнди. Пишет, что они проводят смотр всех гостиниц и собираются провести конец недели в нашей «Золотой лани». По понедельникам у них свободные вечера. Она спрашивает, не пригласим ли мы их пообедать. Хорошо, если они окажутся здесь.

– Хорошо! А может быть…

Идея была заманчивая – заполучить их обоих в «Утес»! Я так и не научился думать о них как об обычных смертных – они оставались для меня Пьеро и Пьереттой, такими, какими я увидел их в первый раз. Тогда эти двое – совсем молодые люди – поразили меня. Они внесли в свою работу столько поэзии, столько пылкости и так подыгрывали друг другу, что никого не оставили равнодушными. Я написал об этом в своей заметке, и она принесла им удачу – оба получили ангажемент. Они прислали мне письмо, полное восторгов и благодарностей, и у нас завязалась своеобразная дружба. В Лондоне они часто приходили к нам. Памела вообразила, что они плохо питаются, и время от времени приглашала их поужинать. И вот теперь Питер сменил танцы на профессию декоратора и костюмера – поступок весьма рискованный.

– А еще кого?

– Макса и Джудит, – сказала она.

Ответ Памелы поразил меня, на что она и рассчитывала.

– Господи, ты берешь быка за рога!

– Но ведь ты будешь доволен, правда?

– Еще бы! А ты знаешь, где они? Не можем же мы тащить их за сотню миль.

– Наверно, все еще в Чиппинге. Но Макс легок на подъем. Они приедут.

– Я тоже думаю, что приедут. Но не слишком ли ты спешишь? Мастерская еще не готова.

– Осталось наклеить обои. Чарли поможет. Если мы сразу не закончим, все затянется на месяцы.

– Ладно, это твое дело.

– Прекрасно. Максу напишешь ты. Предложи им приехать в следующую субботу и остаться на несколько дней.

– Да, вот уж это будет настоящее новоселье! Молодец! А как насчет аборигенов? Кого-нибудь позовешь?

– Доктора Скотта, – ответила Памела. – По-моему, он здесь тоже недавно. Он все просит меня поиграть с ним в теннис в клубе, но каждый раз мне удается отвертеться. Я просто не в состоянии одеваться для тенниса, ходить по клубам и пока не могу принимать посетителей. Но он был очень добр, когда Лиззи ошпарила руку, и так старался не показать, что его интересует дом! Вот я и пообещала когда-нибудь его пригласить.

– Очень хорошо… А еще?

– А еще Стеллу, разумеется.

Разумеется, Стеллу. Значит, новоселье станет первым шагом в задуманной Памелой кампании. Забавная Стелла! Как запылают ее щеки, как загорятся темные глаза, когда она получит приглашение! А что последует за этим? «Боюсь, мне не удастся выкроить для вас этот вечер»?

– По-моему, ты напрасно считаешь, что Стелла, само собой разумеется, примет приглашение.

– Поймаю. Надо написать очень осторожно, но мне кажется, я знаю как.

– Не сомневаюсь, на это ты мастер.

Я написал Максу и пошел на почту отправить письмо. Почтовый ящик был возле Джессепов, но в темноте трудно было найти короткую тропинку, и я пошел в обход, по дороге, ведущей на ферму, – двадцать минут хорошего хода. Моросил дождик, воздух был свежий, глухо и сонно плескалось море.

Я надеялся, что Макс приедет. Ему здесь понравится. Какое наслаждение будет показывать ему дом, болтать, гулять и плавать. К тому же мне не терпелось узнать, чем обернулся его брак с Джудит. Его первая женитьба дорого ему обошлась. После нее его работы в значительной мере утратили тот задор и дерзость, которые в них привлекали больше всего. Как ему пришло в голову соединить свою жизнь с такой ломакой, как Митци, для его друзей навсегда осталось загадкой. Впервые я встретился с ним перед самым их разрывом у Лоретты. Не знаю, что побудило Макса проявить ко мне необыкновенное расположение, – я ведь был мало кому известен и гораздо моложе его. После этого мы часто встречались. Макс слыл человеком неразговорчивым и редко кому давал советы, но со мной он поделился кое-какими своими проблемами, отчего мои собственные осветились словно прожектором. Я сумел вовремя остановиться. Услышав, что я решил уехать из Лондона, он с большим чувством ответил, что очень рад, но не объяснил почему приятно будет повидаться с Максом.

Когда я вернулся, Памела уже легла спать. Я допоздна засиделся за статьей о книге Де Ла Мэра и написал едва ли не самую удачную и, уж во всяком случае, самую хвалебную рецензию из всех, какие выходили из-под моего пера с давних времен ученичества. Ночной час соответствовал духу рецензируемой книги. Дождь кончился; последнее дотлевавшее в камине полено рассыпалось и превратилось в белый пепел. В доме стояла странная, словно живая тишина. В ней ощущалось чье-то дыхание и трепет – как раз та атмосфера, которую так умело создает в своих рассказах Де Ла Мэр. Шум моря напоминал дыхание спящей природы; моя освещенная комната одиноко плыла в пространстве. Я поежился, потом рассмеялся ведь сам же позволил своим нервам разойтись, начитавшись этих своеобразных рассказов. И пошел спать.

Через два дня утром от Макса пришла телеграмма «Оба восторге». До чего же характерна для Макса такая краткость, точность и теплота! Мы сразу воспряли духом. Мы с Памелой – существа стадные, и по-моему, тайный страх оказаться в изоляции мучил мою сестру так же, как меня. Замечательно, что удастся собрать друзей. Я позвонил в Бристоль в театр, а Памела принялась писать приглашения Стелле и доктору Скотту.

– Мистер Кэри репетирует, – услышал я приятный женский голос. – Может быть, позвать миссис Кэри?

Вот это неожиданность!

– Подождите минуточку, – попросил я и, поманив Памелу, прикрыл трубку рукой. – Ты знаешь, что Питер женился?

– Не может быть! У него же за душой ни пенса!

– Тем не менее. Можно предположить, что миссис Кэри – это Уэнди. Как ты считаешь?

– Кто же еще? Спроси.

Похоже, ничего другого не оставалось.

– Вы слушаете? Простите, а кто это миссис Кэри? Я хочу сказать, как ее звали раньше? Ну да, конечно. Будьте добры, пригласите ее к телефону.

Веселый голос Уэнди дрожал от смеха.

– Да, дорогой, наконец-то мы решились. Мы ведь давно друг по другу сходили с ума. Ах, ты не знал? Только нам мешало одно ужасное препятствие. Ну просто жуткое! Что ты говоришь? Деньги? Нет, Бог с тобой! Деньги нас не волнуют! Нет! Вся загвоздка в наших именах. У нас обоих такие мерзкие, бездарные имена! Но представляешь, они уже чуточку прославились! Ну самую капельку! Так что Питеру не хотелось менять свое, а мне свое. Но нельзя же всю жизнь звать друг друга так вульгарно: Питер и Уэнди? Это же невыносимо, правда? Вот в конце концов я и дала честное слово, что никогда не буду называть Питера по имени, и мы поженились! И мы просто мечтаем приехать! Нам до смерти хочется пожить в «Золотой лани»!

Я, как мог точно, пересказал все это Памеле. Новость обрадовала ее не меньше, чем меня. Эти двое являли собой веселую и живописную пару. Только бы им удалось регулярно получать ангажементы, тогда все будет хорошо, ведь, кроме таланта и экзотической внешности, у них нет ничего.

– Дай им Бог удачи! – сказала Памела. – Вот уж кто создан друг для друга – истинные сиамские близнецы! А теперь внеси поправки в мое письмо.

«И вносить нечего», – подумал я, прочитав его. Памеле очень мило удалось в равной степени потрафить и строгим взглядам деда, и свободолюбивым устремлениям восемнадцатилетней внучки: «Из Бристоля приедут наши молодые друзья, а кроме того, мы приглашаем доктора Скотта; не сможет ли приехать и мисс Мередит? Мы будем счастливы, если капитан Брук доверит нам ее на вечер, а потом мы доставим ее домой на машине в назначенный им час, хотя надеемся, что это будет не раньше двенадцати. Мы не можем нарадоваться, как хорошо и спокойно нам живется в „Утесе“, и шлем капитану наилучшие пожелания».

Я одобрил письмо, мы запечатали его, наклеили марку, и я положил его в карман, чтобы отправить после чая.

В мастерской начался ремонт. Чарли устроил помост и, размахивая кистью, щедро мазал обои клеем, его курносое усатое лицо раскраснелось, он был преисполнен важности. Когда здесь будет постелен красноватый ковер, повешены мои любимые старые шторы с тропическими птицами на светло-коричневом фоне и поставлены две новые кровати, комната утратит свой нежилой унылый вид.

– Во всяком случае, ее можно сделать более уютной, так что хоть спать здесь будет приятно, – заметила Памела, когда мы снова принялись за работу.

– Слишком она большая для гладких обоев, – возразил я.

Памела согласилась, но сказала, что любителям трудно было бы подгонять полосы или узор при наклейке. Наш эксперт оглянулся на нас. Он улыбнулся и ловко спас свое достоинство:

– Правильно, мисс, вы ведь не знали, что здесь есть такой мастер, как Чарли Джессеп!

– Что бы мы делали без вас, Чарли, ума, не приложу, – откликнулась Памела, поднимаясь на стремянку, и осторожно приложила к стене смазанный клеем кусок обоев.

Но гордыня одолевала Чарли. Он выступил вперед и аккуратно содрал полосу.

– Края нашли друг на друга, – объяснил он. – Так не годится.

Господи! До чего медлителен был этот Чарли! Как быстро я управился со своим участком стены! Неужели мы осуждены провести в этой мрачной комнате весь сегодняшний роскошный день? Мне до смерти хотелось Искупаться. Но Памела явно не намеревалась устраивать перерыв, так что и я упорно продолжал работу.

– В этой пещере, – ворчал я, – трудно поверить, что на дворе июль и прекрасная погода. Когда-нибудь повыкидываю все эти кирпичи и открою восточное окно.

– Скала слишком близко, – ответила Памела, – так что окно не поможет. Нет, эту мастерскую не изменишь, днем она радовать глаз никогда не будет.

– А Паркинсоны всегда держали эту комнату запертой, – объявил Чарли.

Я увидел, как Памела на секунду испуганно замерла. Потом весело ответила:

– Да уж! Даже рухлядь из шкафов не вытащили. Просто закрыли их и заклеили обоями, лентяи несчастные!

Чарли промолчал.

– А может быть, – поддразнила его Памела, – это вы закрыли шкафы со всем хламом вместе и заклеили, когда готовили дом к приезду Паркинсонов?

– Нет, заперли они и больше сюда ни ногой, – последовал ответ.

Опять эти сплетни! Оттого, что перемалывалась вся эта чепуха, оттого, что мне осточертела работа и раздражала медлительность Чарли, я готов был взорваться по любому поводу.

– Наверно, у них были свои причины не пользоваться этой комнатой, – сказал я.

Чарли не отступал. Он мрачно ответил:

– Еще бы, ясное дело, были.

Я не собирался поддерживать этот разговор и заметил:

– Мне кажется, вы мажете слишком много клея.

Он оскорбился и демонстративно молчал, пока мы не предложили ему спуститься к Лиззи и пообедать, тут он бросил кисть и удалился, улыбаясь и чуть ли не приплясывая.

– Странный тип, – сказал я, работая на помосте. – Сколько ему, ты говорила? Физиономия, как у гнома, так что можно дать и двадцать, и пятьдесят.

Памела не ответила. Она стояла у окна, бросив работу, и наблюдала за мной. Лицо у нее было озабоченное. Потом она как-то многозначительно спросила:

– Ты здесь хорошо спишь?

– Как сурок, – ответил я. – А ты?

Прямого ответа я не получил. Она замялась.

– Я не хотела тебя беспокоить. Надеялась, что это не повторится, но оно повторилось опять, Родди, все-таки в доме по ночам что-то происходит.

Я обернулся к ней, брови у нее нахмурились глаза смотрели на меня горестно.

– Что происходит? Что ты хочешь сказать? – Мой голос прозвучал резко.

– А сам ты разве ничего не слышал?

– Конечно, нет.

– Ни прошлой ночью, ни позапрошлой, когда ты так поздно лег? Ни в ту ночь, когда мы топили камин?

– Слышал шум моря, больше ничего. А в доме было абсолютно тихо.

– В том-то и дело, что нет, Родди. Я слышала какие-то странные звуки как раз перед тем, как ты стал подниматься по лестнице.

– Что за звуки?

– Вздохи. Нет, скорее резкое прерывистое дыхание. Как будто кто-то от испуга сдерживает рыдания.

– Это ветер, Памела; между домом и холмами он всегда завывает как-то странно.

– В те ночи ветра не было.

– Ты права. А до этого ты тоже слышала такие вздохи?

– Да.

– И всегда по ночам?

– Да. Но последние две ночи слышно было особенно отчетливо. Рыдания были вполне реальные. Знаешь, Родди, когда их слышишь, просто сердце разрывается.

Голос Памелы дрогнул. Я не двигался с места и ничего ей не ответил, меня охватила тревога. Правда это или фантазия, все равно душевный покой Памелы нарушен. Черт бы побрал этих суеверных болтунов! Что я мог ей сказать, чем успокоить? Памела – натура трезвая, просто пренебречь тем, что она говорит, нельзя.

– Ты ведь понимаешь, правда, – начал я медленно, – что все это можно объяснить самовнушением? После всех здешних россказней… А их ты наслушалась достаточно.

– Да, я тоже себя сначала в этом убеждала. Но это не так.

– Как ты считаешь, откуда доносятся эти звуки?

– Понять не могу.

– Тебе кажется, из этой комнаты?

– Возможно.

– Почему ты не позвала меня?

– Я хотела, Родди. Я бы и позвала. Прошлой ночью я попыталась встать, но… не могла даже пошевелиться.

– Ты просто спала, – заявил я. – Такой парализующий страх часто бывает во сне. Уверен, что наяву с тобой ничего подобного не случилось бы.

Памела покачала головой.

– Я вовсе не спала. Мне бы очень хотелось, чтобы ты тоже это услышал.

– Имей совесть, Памела, зачем? Хочешь увериться что здесь и впрямь что-то не так?

– Нет, Родди, хочу знать, что, когда раздаются непонятные звуки, я не одна.

Я промолчал, уж очень серьезно она это сказала а потом спросил:

– И долго это продолжается?

– Всего несколько минут.

– Знаешь, Памела, наверно, это – птицы в дымоходе или мыши, может быть, летучие мыши.

– Может быть.

Ободренный ее согласием, я весело сказал:

– Напустим на них Виски! Запрем его здесь. Он все твои призраки мигом распугает.

– Виски в этой комнате не останется.

– Мудрый кот. Мне бы тоже не хотелось.

Она ухватилась за эти слова.

– Родди, Чарли прекрасно справляется с работой что, если оставить его тут, пусть заканчивает, а мы устроим себе чай на пляже.

Теперь была моя очередь подать пример трудолюбия.

– Ты же говоришь, он ничего не доводит до конца, лучше проследить за ним, – ответил я, но нисколько не огорчился, когда через несколько минут услышал что звонит Лиззи, приглашая нас на ленч.

Когда Памела решает покончить с плохим настроением, она не останавливается на полпути, а сразу становится веселой и разговорчивой. За ленчем она с таким увлечением принялась строить планы предстоящего новоселья, что я почувствовал себя спокойнее, какие бы странные звуки ни раздавались по ночам, говорил я себе, нечего их бояться, раз Памела так легко стряхивает с себя удрученность.

– Прибыли занавески от «Либерти», – говорила она. – Прелестные! В детской я устрою гардеробную для дам; поставлю там туалетный стол, накрою его скатертью с оборкой. Ты ведь пожертвуешь туда свое длинное зеркало, правда? А мой красивый трельяж мне придется отдать Джудит, она ведь красится вовсю. И, надо сказать, мастерски. Выглядит на тридцать, правда, Родди? А ведь она старше Макса не меньше чем на шесть лет.

– Это не имеет никакого значения, – ответил я. – Макс кажется старше своих лет, да и слишком долго он водил компанию с легкомысленными юнцами и девицами. Хватит с него. А Джудит… Я, как только увидел ее, сразу подумал: «Какая красавица!» Хотелось бы мне знать, как она поладит с Уэнди.

Было интересно представить себе, что это будет, когда соберутся наши гости, ведь они такие разные! Понравятся ли они друг другу? Максу Стелла должна понравиться. Вот будет досадно, если она не приедет!

После обеда Чарли поднялся в мастерскую в прекрасном настроении. Мы с Памелой смиренно заняли отведенные нам места подмастерьев, и работа закипела, но, по мере того как время шло, я все больше и больше злился на себя, что отверг предложение Памелы устроить чай на пляже. Меня раздражала каждая минута, проведенная в этой комнате, голова моя уже начинала трещать. Поэтому, когда ровно в четыре в мастерской появилась Лиззи, мы с Памелой в один голос ликующе воскликнули: «Чай!»

– Тсс! – шикнула на нас Лиззи, делая какие-то знаки.

Она запыхалась и сообщила взволнованно:

– Приехала мисс Мередит.

– Девонширские сливки! – распорядилась Памела, стаскивая с себя комбинезон.

Когда через десять минут я присоединился к ним внизу, то увидел, что Памела сидит на диване у окна. Стелла – в обитом пестрой тканью кресле с высокой спинкой, рядом на столике на колесах – чайник, а стол между ними ломится от всякой снеди.

Проговорив «Здравствуйте!», Стелла протянула мне руку, в голосе ее я не услышал никакого интереса, но лицо осветилось веселой улыбкой. На голове у Стеллы красовалось нечто мягкое из коричневого шелка – не то жокейская шапочка, не то капор, с лихо заломленным полем. Стелла, наверно, и сама не подозревала, какой шик придавал ее шляпе этот изгиб. На ней было шелковое платье, напоминавшее школьное, но она приколола к нему розу, точь-в-точь того же цвета, что ее порозовевшие от удовольствия щеки. Она деликатно намазывала на пышку сливки.

– Кто так мажет? Берите пример с меня! – сказала Памела, горой накладывая сливки на свою булочку. – Только из-за девонширских сливок мы и перебрались сюда, – продолжала она с самым серьезным видом. – Но вы, может быть, их не любите? Туземцев никогда не поймешь.

Стелла рассмеялась и взяла полную ложку сливок.

– Нет, я люблю эти сливки. Дедушка всегда присылал мне их ко дню рождения, когда я училась в Брюсселе.

– Вам нравилась ваша брюссельская школа? – спросил я.

– Школа очень хорошая, но разве кому-нибудь когда-нибудь нравится в школе? – ответила она.

Чувствовалось, что она подыскивает подобающую тему для разговора, вероятно намеченную заранее. Но вот лицо ее прояснилось.

– Вы уверены, что вам понравится жить в глуши? – спросила она.

– Уверены! – ласково сказала Памела. – И надеемся, вы не очень жалеете, что перестали быть владелицей этого чудесного дома?

Если. Памела считает, что нужно сломать лед, она обычно просто прыгает на него с разбега. На сей раз этот прием сработал. Стелла горела желанием поговорить об «Утесе».

– Наверно, купи его кто-то другой, мне было бы досадно, но сейчас я рада.

Ее застенчивую улыбку можно было принять за комплимент нам.

– Только мне здесь как-то непривычно, – продолжала она задумчиво. – Я ведь никогда не относилась к этому дому, как к жилому, я хочу сказать, я не думала, что здесь можно просто есть, спать; я считала, здесь только память о прошлом и каменные стены.

– Неужели вы действительно сейчас здесь впервые после того, как уехали? – спросил я.

Стелла кивнула.

– Дедушка… – Она помедлила. – Видите ли, это вполне естественно, он понять не мог, как это мне может хотеться побывать здесь.

– Да, конечно.

Стелла доела пышку и, не дожидаясь, когда ленч кончится, не спросив разрешения, встала из-за стола и принялась осматривать комнату. Подошла к окну, поглядела, какой вид открывается из него, вошла в оранжерею. Потом вдруг вернулась в гостиную и села за стол.

– Простите меня, пожалуйста, – извинилась она.

– Ничего. Но не хотите ли еще чаю? Скажите, – продолжала Памела, наливая Стелле вторую чашку, – вам здесь что-нибудь вспоминается?

– Да нет, – ответила Стелла, сложив руки на коленях. – Я всегда помню только одно, потому что много раз видела это во сне. Знаете, мне ведь и трех лет не было, когда я… когда я стала жить с дедушкой.

– Мне было бы интересно узнать, что именно вы помните, если это вас не расстроит, – сказал я.

– Да, кое от чего расстроиться можно; мне помнится, будто я одна в комнате, в темноте. Снаружи Ко мне тянется что-то черное, наверно вот это дерево. Мне страшно впотьмах, и я плачу. Плачу долго, и вдруг кто-то входит, склоняется надо мной и шепчет какие-то ласковые слова – не знаю, что именно, Потом зажигает свет. Все снова хорошо, я счастлива, Но тут входит кто-то еще и тушит свет.

– И вы снова плачете? – спросила Памела.

– Тогда уже мне так страшно, что я не плачу.

– Пожалуйста, когда вам снова все это приснится, вспомните, что после всех приду я и снова зажгу свет, – твердо сказала Памела.

Стелла очень серьезно посмотрела на нее.

– Спасибо, – поблагодарила она.

Мы стали говорить о снах, и я заметил, что гораздо вразумительней, чем прежде, излагаю теорию о том, что сны представляют собой отражение скрытых конфликтов и отображают в символах то, что происходит днем. Стелла завороженно слушала, но не так, как обычно слушают девушки, – мне всегда кажется, что им просто хочется сделать приятное рассказчику. А Стелла напоминала маленького мальчика, которому показывают, как работает часовой механизм. Когда я заговорил о такой общеизвестной вещи, как полеты во сне, она воскликнула:

– А мне всегда снится, что я летаю!

– И под вами толпа восхищенных зрителей, правда? Лично я летаю во сне только таким образом! – вступила в разговор Памела.