Текст книги "Тайна «Утеса»"

Автор книги: Дороти Макардл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Ингрем замолчал. Наше внимание подстегивало его, и вольно или невольно он прибегал к эффектным паузам.

– Кармел, – заговорил он снова, – если верить рассказам, была девушкой буйной, невыдержанной. Она без памяти любила Мередита. В Испании они жили вместе и были любовниками. С ним Кармел была счастлива, но вот появилась Мери, и Мередит бросил Кармел. А Кармел – не парижская кокотка. Она южанка и, если любит, то без оглядки. Она коварна. Она задумывает расстроить этот брак. Она сыграла на любви Мери к благородным жестам и постаралась закрепить свои позиции в семье Мередитов, сделалась горничной Мери. Приехав с ними сюда, она добилась своего – Мередит опять стал ее любовником, а Мери, обнаружив это, заболела. Но когда семья начала распадаться, Кармел снова проявила находчивость – она начала льнуть к Мери, ведь она еще не разделалась с ней. Родилась Стелла, и Кармел распространила свое влияние на ребенка. Но тут наконец Мери проявила твердость. Она увезла Стеллу из Франции домой, а Кармел оставила в Париже. Ну, что произошло дальше, мы знаем: Кармел вернулась сюда – то ли она скучала по возлюбленному, то ли хотела чего-то потребовать, то ли собиралась шантажировать – сказать трудно. Зато мы знаем, как обошелся с ней Мередит. Любая женщина после этого возненавидела бы его. А у Кармел жажда мести превратилась в манию: она рыдала, неистовствовала, искала смерти. Но смерть нужна была ей, чтобы отплатить обоим: Мери и Мередиту. Она пыталась погубить их дочь. Это ей не удалось: Мери застала ее на месте преступления, тогда она убила Мери. Умирая, Кармел терзалась, что не сумела отомстить Мередиту. Возможно, дух ее и сейчас бродит здесь, пытаясь покончить со Стеллой.

Памела побелела и, словно внезапно ослабев, откинулась на спинку стула.

– Родди, – едва слышно выговорила она, – ты звонил доктору Скотту?

– Да, – ответил я, – но его нет дома.

Наступило молчание. Макс налил всем виски. Я снова позвонил Скотту, его все еще не было.

– Я позвоню в Уилмкот, – сказала Памела.

– Не нужно, – остановил ее я. – Может подойти Стелла. Вспомни, что говорил Скотт. Ты же сама понимаешь, что этого делать нельзя.

– Понимаю, но мне не выдержать.

– Скотт дал бы нам знать, если бы Стелле стало хуже.

Я думал, Памела вот-вот расплачется. Но тут она случайно взглянула на Ингрема. Он был крайне расстроен:

– Не знаю, как и просить у вас прощения, – сказал он.

Памела заставила себя улыбнуться:

– Мы сами виноваты, – ответила она. – Мы должны были довериться вам полностью, а мы посвятили вас только в часть этой истории. После той ночи, которую Стелла провела здесь во второй раз, она страдает от бессонницы. Но вчера ей стало гораздо лучше, так что беспокоиться не о чем. На меня просто что-то нашло. Вот и все.

– Простить себе не могу, – отозвался Ингрем.

Макс попытался вернуть наш разговор в прежнее русло.

– Послушайте, Ингрем, – сказал он, – из обеих ваших теорий следует, что в доме жить нельзя. И никакого выхода вы не предлагаете.

– Совершенно верно, это-то меня и огорчает, – ответил Ингрем. – Если призрак, обитающий в доме, это – Кармел, то намерения у нее недобрые. А если это Мери, то, желая охранить и защитить, она может оказаться опасной. Боюсь, что мы зашли в тупик.

– И вы решительно не видите возможности сделать то, чего мы хотели, – найти способ успокоить привидение? – спросил я.

– Я уже на это не надеюсь, – печально сказала Памела. – Разве что поможет сегодняшний сеанс.

Ингрем с жаром проговорил:

– Есть один способ, он отвратителен, но я знаю случаи, когда он помогал, – отслужить здесь службу по изгнанию духов.

– Нет, это невозможно, – ответил я. – Если только сегодняшний сеанс не принесет ничего нового, Стелла ни за что на это не пойдет. Вы понимаете, она боготворит свою мать.

Ингрем помрачнел:

– Но тогда действительно выхода нет. Вы ничего не сможете сделать.

– Мы можем отказаться от «Утеса», – сказала Памела.

Наступило молчание. Казалось, Памела совсем пала духом. Вид у нее был потерянный, совсем ей не свойственный.

– Уже поздно, – проговорила она. – Давайте начинать.

Глава XX

ИСПАНСКИЕ СЛОВА

Мне было крайне досадно, что сеанс приходится проводить в детской и нарушать очарование этой комнаты с ее желтыми, как нарциссы, занавесками, зелеными ковриками и абажурами, с белыми и желтыми фарфоровыми безделушками. Казалось, вот сейчас маленькая Стелла и ее гости усядутся на низкие стулья за круглый стол пить чай.

В маленьком камине ярко пылал огонь, в комнате было тепло. Мне почудилось, будто я улавливаю слабый аромат мимозы, но я ничего не сказал Ингрему. При одном только взгляде на детскую у меня сжалось сердце.

Карточки с буквами были разложены на столе. Я счел необходимым предупредить Ингрема, что мы с Памелой слишком много ждем от сеанса и жаждем получить ответ на самый важный для нас вопрос. Поэтому кому-то из нас – либо ей, либо мне – лучше остаться в стороне, и, если можно, я предпочел бы наблюдать и делать заметки. Ингрем согласился. Все, кроме меня, положили пальцы на донышко стакана. Долгое время он оставался неподвижным, но потом вдруг заскользил по столу.

Обойдя все буквы, стакан, как и в прошлый раз, остановился и закачался, тогда Ингрем кивнул Памеле, что можно начинать.

– Кто вы? – спросила Памела.

– МЕРИ, – сразу же написал стакан.

– Это вас мы видели прошлой ночью?

– ДА.

– Вы хотели нас напугать?

Стакан двинулся к букве «Н», потом к «Е» и написал: «НЕ ВАС».

– Вы хотели напугать кого-то другого?

– Кого же?

– КАРМЕЛ.

Стакан двигался ровно и неторопливо, ни разу не заколебался, не остановился в нерешительности перед какой-либо из букв. Памела продолжала:

– Вы хотите, чтобы ее не было в «Утесе»?

– Мы можем что-то сделать для этого?

Памела посмотрела на меня, лицо ее напряглось, и она задала решающий вопрос:

– Следует ли нам прибегнуть к экзорсизму?

Стакан немедленно написал: «НЕТ».

Вот мы и получили долгожданный ответ! Пораженный и разочарованный, я словно на секунду погрузился под воду, но тут же испытал облегчение. Теперь все ясно. Все решено. Не надо больше сомневаться, терзаться, избегать правды, сопоставлять, что для меня важнее – Стелла или дом. Все это длилось слишком долго, а теперь кончилось. И слава Богу.

Я посмотрел на Памелу, она ответила мне твердым взглядом, чуть улыбаясь.

Ингрем удивился. Он спросил сестру:

– Это не тот ответ, на который вы надеялись?

– Не тот, – ответила она. – Но лучше такой, чем никакого.

– Это значит, что… – Он осекся, но Памела сразу ответила:

– Да, это значит, что мы уедем из «Утеса».

– Такой чудесный дом! – Ингрем был расстроен и сразу растерял всю свою выдержку и деловитость.

– Нет, нет! – запротестовал Макс. – Нельзя так легко сдаваться! Давайте спросим еще раз.

– Бесполезно, – бросил я, но Макс настаивал.

Памела вздохнула, она устала.

– Тогда попробуем без Памелы, – сказал я, чтобы сделать Максу приятное, и положил пальцы на стакан, а Памела откинулась на спинку кресла. По-видимому, сеанс больше не интересовал ее, она положила голову на подушку, и у нее на лице появилось отсутствующее выражение, как у меломанов, когда они всем своим существом уходят в музыку.

Долгое время стакан не двигался. Когда же он слегка качнулся, Макс поспешил спросить:

– Мери, не намекнете ли вы нам, что мы должны сделать?

Последовал ответ:

– УЙТИ.

Я спросил:

– Вы хотите сказать, уйти из «Утеса»?

Стакан трижды написал: «УЙТИ», «УЙТИ», «УЙТИ».

– Но почему?

– «ОПАСНОСТЬ», – написал стакан.

– От кого она исходит? Какая опасность?

Стакан быстро обежал буквы «КАРМ», но перед «Е» замешкался и упал набок. Когда мы начали снова, стакан заметался, как на предыдущем сеансе между буквами «Л» и «О» и опять опрокинулся. Макс воскликнул:

– Это неспроста!

Ингрем, нахмурясь, поддержал его:

– Да, вряд ли можно считать это совпадением.

Макс снова поставил стакан и снова задал вопрос:

– Не следует ли нам пригласить священника?

Стакан пришел в смятение. Он крутился среди карточек с буквами, скидывал их со стола налево и направо, потом свалился на пол и разбился.

– Священник явно не пользуется признанием, – заметил Макс, наклоняясь поднять с полу карточки, пока мы с Ингремом при свете карманного фонарика подбирали осколки. Памела не обратила на переполох никакого внимания. Поднявшись из-под стола с осколками в руках, я увидел, что она откинулась в кресле и спит.

– Памела! – резко окликнул я ее. – Проснись!

Ингрем быстро схватил меня за руку.

– Не надо! – предостерег он.

Макс обнял Памелу за плечи и попытался ее приподнять. Голова сестры упала на грудь, но она не проснулась. Макс со страхом посмотрел на Ингрема. Меня била дрожь.

– Ингрем, Бога ради! – взмолился я. – Разбудите ее.

Ингрем побледнел, но твердо ответил:

– Лучше не дотрагиваться до нее. Мы можем ей повредить. Она в трансе. Это пройдет.

– Памела, – опять громко позвал я.

Макс снова опустил ее на подушку.

– По-моему, надо послушаться Ингрема, – сказал он.

Я видел, в каком состоянии Ингрем, хотя он изо всех сил старался сохранять спокойствие.

– Мне часто случалось наблюдать, как люди впадают в транс. Это проходит бесследно.

– Надо разбудить ее! – настаивал я.

– Умоляю вас…

Памела застонала, она дышала медленно и тяжело, как в беспокойном сне, но лицо ее было не бледнее, чем всегда. Макс сел рядом с ней и пощупал пульс. Он кивнул мне:

– С ней все в порядке.

Дыхание Памелы сделалось глубже, губы раздвинулись, казалось, она улыбается. Немного погодя она приоткрыла глаза. Сердце у меня замерло, но я не двинулся с места. Вдруг Памела заговорила.

Произносимые ею слова были мне так же незнакомы, как и голос – высокий, ласковый, игривый, ничуть не похожий на голос сестры.

– Не понимаю, какой это язык, – прошептал Ингрем. – А вы?

Он выхватил у меня записную книжку и начал что-то быстро записывать. Макс покачал головой:

– Не латынь и не итальянский.

– Должно быть, испанский.

Я услышал тихое воркованье. Памела улыбалась.

«Да это же Кармел! – подумал я. – Кармел воркует с Мередитом. Заново переживает свою юность. Но вдруг она завладеет душой Памелы навсегда?»

Я повернулся к Ингрему:

– Это невыносимо! Разбудите ее сейчас же! Я не допущу, чтобы вы использовали мою сестру для своих несчастных исследований. Вы что, забыли? Кармел ведь маньячка, убийца!

Памела вскрикнула. От ее крика мы похолодели, а потом начала стонать, стоны сменились отчаянными рыданиями. Сердце у меня упало – этот безутешный плач мы так часто слышали в доме! Страх и холод сковывали меня, и тот же страх я прочел на лице Ингрема.

Внезапно Макс приоткрыл дверь. Он выглянул в холл и сейчас же плотно захлопнул дверь снова.

– Скорей, – заторопил он нас, – надо вынести отсюда Памелу через сад.

Однако снять засов на двери, открыть ее, а потом отпереть наружную ограду сразу не удалось. Пока я с этим возился, Макс и Ингрем подняли Памелу, вынесли ее в сад, через оранжерею внесли в гостиную и положили на диван. Памела перестала стонать и открыла глаза.

– Как вы себя чувствуете? Все благополучно? – спросил Ингрем, голос его дрогнул.

– Разумеется, – ответила Памела и тут же воскликнула: – Родди! Что с тобой? Ты бледный как смерть! Что случилось? Неужели у меня был обморок? Не может быть.

Теперь это был ее голос. Памела снова стала сама собой. У меня отлегло от души, но ноги меня не держали, и я упал в кресло. Ингрем проговорил:

– Слава Богу! – и вышел.

Памеле ответил Макс:

– Нет, у вас был не обморок, вы впали в транс. Памелу это сообщение чрезвычайно заинтересовало.

Макс принялся объяснять ей, что произошло. Она сразу воскликнула:

– Значит, я превратилась в Кармел?

– Но и Мери уже приближалась. Мы едва успели унести ноги из детской, – сказал я.

Памела схватила меня за руку:

– А где мистер Ингрем? Макс, посмотрите, пожалуйста!

Макс вышел в холл и вернулся с Ингремом. У обоих в лице не было ни кровинки, и Ингрем дрожал от холода, он сел поближе к камину, но даже говорить не мог, так окоченел.

Макс объяснил:

– Мери скрылась в детской, как дымка или клочок облака. Сейчас в холле туман и дикий холод.

– Все это чрезвычайно опасно, – сказал Ингрем. Из нас четверых самой спокойной оставалась Памела. Она ничего не помнила с того момента, когда стакан снова стал выписывать «ЛО».

– Я действительно была в трансе? – спросила она Ингрема.

– Да, – ответил он, – в глубоком трансе, такой бывает у медиумов. Как у вас голова? Не болит?

– Немного, но это неважно. Расскажите, что я говорила.

Ингрем достал записи и стал зачитывать непонятные слова, стараясь подражать интонациям, с которыми они произносились.

– Наверно, это испанский! Правда, я не понимаю ни единого слова, – воскликнула Памела. – При мне никто никогда не говорил по-испански. Но это, безусловно, Кармел.

Мы не понимали записанного, а испанского словаря доме не было. Ингрем сказал:

– У меня не создалось впечатления, что Кармел пыталась установить связь с нами.

Я согласился и рассказал, какое чувство было у меня: будто Кармел вспоминает дни, проведенные с излюбленным.

– Да, голос был счастливый, – подтвердил он. – Но ведь это никоим образом не затрагивает одну из ваших теорий, правда, Ингрем?

– Интересно… – Памела задумалась о чем-то, глядя в записи Ингрема.

Никто из нас не отозвался. Мы молча курили прихлебывая виски, изрядно потрясенные только что пережитым и обессилев от сознания, что счастливо бежали опасности.

– Разрешите, я возьму ваши заметки и перепишу в себе в дневник? – попросила Памела Ингрема. Потом улыбнулась: – Ну что ж, вот наши исследования и окончены. Я рада. Правду мы, вероятно, так никогда и не узнали бы, но теперь нам хотя бы ясно, что делать.

– Поехали завтра вместе в Лондон, Родерик, – предложил Макс. – Здесь ночевать никому из вас нельзя, ни вам, ни Памеле.

– В Лондон я не поеду, – сказал я. – Мне надо в Бристоль. Как только все здесь закончим, так сразу туда и отправимся. Я же связан с пьесой, Макс, – пояснил я.

– Ах да! Я и забыл о пьесе.

– Но совершенно ясно, что ты ночуешь в «Утесе» последний раз, – обратился я к Памеле.

– Хорошо, Родди, – согласилась она. – Не беспокойся, ведь «Золотая лань» близко.

Она встала, собираясь идти спать.

– Подождите минуточку, – проговорил Ингрем и вышел осмотреть холл и лестницу. Потом его голос раздался с площадки второго этажа:

– Все в порядке!

– Знаете, для мистера Ингрема все это обернулось, наверно, довольно неприятно, – сказала, прощаясь с нами, Памела. – Постарайтесь подбодрить его.

Сама она, видимо, нашла для него какие-то утешительные слова, потому что в гостиную он вернулся уже повеселевший. Покаянно посмотрел на меня и сказал:

– У вас есть все основания быть мной недовольным.

– Не вами, – отозвался я. – Я должен быть недоволен самим собой. И простите, что я на вас набросился. Я вел себя по-дурацки.

Он покачал головой:

– Я обязан был предупредить мисс Фицджералд.

– Мы оба были предупреждены. Памела знала, на что идет.

– Да, она тоже так говорит. Утверждает, что все это ей очень интересно. Таких бесстрашных женщин я… – Он осекся, впервые не найдя нужных слов.

Макс решительно вмешался:

– Ну о чем беспокоиться? С Памелой все обошлось.

Но Ингрем продолжал:

– Я и не представлял, как много это значит для вас обоих. Ведь с этими ужасами связана столь неприятным образом ваша приятельница, мисс Мередит, от них зависит судьба вашего прелестного дома! И как близка была опасность, что злой дух завладеет душой мисс Фицджералд! А я отнесся к этому совершенно бессердечно, будто к некой абстрактной проблеме, не могу выразить, как я каюсь…

Только я собрался ему ответить, как начал поносить себя Макс.

– Нет, Ингрем, во всем виноват я. Я обманывал вас, водил вас за нос. Родерик и Памела совсем растерялись здесь, среди привидений, и я понимал, что вы со своим свежим, бодрым взглядом явитесь для них спасительным лекарством. Знай вы, что у них серьезные неприятности, вы не смогли бы так живительно на них подействовать. Правда, Родерик?

– Конечно. – Я только сейчас оценил, как воодушевляла нас эксцентричность Ингрема, и подумал, что если бы он стал сочувствовать и соболезновать, я вышел бы из себя. Я попытался убедить его в этом.

– А главное, вы достигли того, в чем мы больше всего нуждались, – помогли принять решение, – заключил я.

Ингрем, опершись на каминную полку, смотрел в огонь. Он вздохнул:

– Как бы я хотел, чтобы вы могли решить по-другому! – Он пожелал нам спокойной ночи и вышел, крайне расстроенный.

– Мне даже жаль его, – сказал я Максу.

– Напрасно, – ответил тот. – Он очаровательный человек, но до сих пор резвился на мелководье и все давалось ему шутя. А тут пришлось погрузиться в глубину. Думаю, что такая душевная встряска ему только полезна. Вообще он мне очень симпатичен.

– И мне.

– А Памеле?

– Трудно сказать.

Мы посидели еще, пока Макс не докурил трубку и разошлись по своим комнатам.

* * *

Я спал как убитый. Когда же нехотя проснулся, то увидел, что в окно заглядывает солнце, а надо мной, как грозное изваяние, возвышается Лиззи, устремив на меня укоризненный взор.

– Мисс Памеле нехорошо, – изрекла она.

Мои мыслительные способности постепенно восстанавливались. Я вспомнил, что сегодня – суббота, – день отъезда Стеллы в Бристоль, день, когда мы должны будем покинуть «Утес».

– Что с ней, Лиззи?

– Говорю вам, ей нехорошо.

– Но в чем дело? – резко спросил я. Меня охватил страх.

– Велела сказать, что у нее просто голова болит и ей придется полежать, а вы чтобы сказали джентльменам, что ей очень неловко, но ко вчерашнему вечеру это отношения не имеет.

Да! Сомневаться не приходилось – это слова Памелы, и никого другого. Я засмеялся от радости. Лиззи многозначительно добавила:

– Так она говорит.

– А у Элизабет, я вижу, свои соображения. Это была наша детская уловка – называть Лиззи Элизабет, когда требовалось ее задобрить. Но на сей раз растопить ее сердце не удалось. Встревоженная, с укором глядя на меня, она потребовала отчета.

– Чем вы занимались вчера в детской?

– Господи милостивый! Неужели мы за собой не убрали? – простонал я.

– Небось столы вертели, – продолжала Лиззи. – Разве это христианам пристало? Да от такой гнусности все дьяволы из ада повылазят. Я знаю, как священник смотрит на такие дела! Что же он подумает обо мне, когда узнает, что я осталась жить в этом доме, где люди занимаются колдовством да якшаются с привидениями.

– Клянусь честью, Лиззи, что никаких дьяволов здесь и близко не было, – заверил я ее.

– Все равно, что-то вы видели, иначе с чего бы это у мисс Памелы глаза, как плошки, да еще и провалились совсем? Нет, мистер Родерик, я сразу учуяла что-то недоброе, так оно и оказалось. Я этого не потерплю. Вот вам мой ультиматум, – выпалила она.

– И что же вы хотите сказать, Лиззи?

– Хочу сказать, что я… что я… – Она повернулась ко мне спиной и без всякой нужды дернула занавеску. – Мистер Родди, – проговорила она глухо, – вам должно быть стыдно.

– Не исключено, что я и впрямь стыжусь.

Она повернула ко мне нахмуренное лицо, расстроенное и встревоженное.

– Позвали бы вы отца Энсона.

– Об этом и речи быть не может, Лиззи.

– А он согласен.

– Зато я – нет. Послушайте, Лиззи, – начал увещевать ее я, – вы зря беспокоитесь. Мы задумали большие перемены. Не будь вы такой неисправимой старой сплетницей, я бы вам кое-что рассказал. Но вы и так скоро все узнаете.

Она ушла, с сомнением покачав головой.

Утро начало хмуриться. Никто еще не вставал. Я подошел к Чарли, наводившему последний лоск на изгородь у края обрыва. Он стал объяснять мне, что хочет посадить вдоль нее красивый кустарник, лучше терновник. Я не люблю терновник и сказал, что предпочитаю дрок, но тут же вспомнил, что никакой изгороди больше не требуется.

– Бросьте это дело, – сказал я Чарли, – пойдите лучше помогите Лиззи.

Чарли был удивлен и озадачен, но послушался.

На севере, над вересковым полем, в небе вспыхивали отблески света – это плыли в воздушном море сияющие острова Тир-на-ног – острова Блаженства. В здешних местах только в середине лета да в зимнюю тьму можно наблюдать одну и ту же картину, а так и два дня подряд пейзаж не бывает одинаков бесконечно меняются и небо, и море, и суша, все зависит от погоды, от времени года, от часа, ветра и приливов. Эта беспрерывно, с утра до ночи, меняющаяся красота природы волнует и трогает. Я подумал, что скорее соглашусь жить в заброшенной среди вересковых пустошей хижине пастуха, чем видеть вокруг себя городские стены.

Стая чаек, наперегонки с ветром летевшая с моря, вдруг свернула в сторону и с пронзительными криками устремилась вниз, к подножию утеса. Слушая, как они оглушительно бранятся, я вспомнил рассказ Стеллы о чайках на восходе солнца: «Волшебное зрелище!» – сказала она тогда.

Каково будет Стелле в стерильно чистой спальне заведения мисс Холлоуэй? Каково будет ей оказаться в окружении унылых невзрачных женщин, под неусыпным оком своей бывшей гувернантки? Не покажется ли ей, что она в тюрьме, покинутая друзьями?

А почему бы не напомнить ей сразу, что друзья у нее есть? Как называлась та цветочная лавка в Бристоле, где мы заказывали розы для Уэнди? Ведь если Стелле пришлют цветы, причем неизвестно от кого, вряд ли это причинит ей неприятности. Она, конечно, догадается, но не сможет написать нам. И все же это утешит ее, не даст впасть в отчаяние. А вдруг, наоборот, нарушит с трудом обретенный покой? Неизвестно, как лучше поступить.

Войдя снова в дом, я позвонил доктору Скотту. Его хозяйка, которой я уже, наверно, надоел, ответила, что доктора опять нет. Но, если звонит мистер Фицджералд, то велено передать, что его другу лучше и после обеда он уезжает.

А на что, интересно, я рассчитывал? Стелле лучше – это замечательно. Однако дурные предчувствия меня не оставляли. В каком смысле лучше? Более бодрая или более смиренная? По крайней мере, решил я, наверно, Стелла больше не кажется то безумной, то святой, а значит, ей уже не грозит страшный жребий.

«Увяллоу» – вот фамилия хозяина цветочного магазина. Я нашел номер в бристольской телефонной книге и позвонил. Мне ответил приветливый женский голос. Моя собеседница записала заказ, с интересом выслушала мои пожелания и обещала послать розы, не указывая, от кого они, и ничего к ним не прилагая.

Макс спустился вниз, и мы вышли на крыльцо. Я рассказал ему про цветы. Беспокойство так терзало меня, что я не сумел скрыть своих страхов насчет будущего Стеллы в лечебнице мисс Холлоуэй. Макс слушал с большим вниманием.

– Она не сможет с этим долго мириться, – сказал он. – У Стеллы слишком сильный характер, она восстанет.

– Даже если так, что она сможет сделать?

– Напишет Памеле.

– Письмо перехватят.

– Не тюрьма же это, в конце концов!

– Предлогом послужит необходимость полного отдыха.

– Но деду-то ей позволят писать?

– Ему она жаловаться не станет, он болен.

– Ну что-нибудь она придумает! Убежит!

– Куда? Мы запретили ей появляться в «Утесе», а деда она волновать не захочет.

– Родерик! Девушке восемнадцать! Существуют гостиницы, я пошлю ей наш адрес.

– Ей его не передадут.

– Ну есть же у нее какие-то друзья?

– Очень сомневаюсь. К тому же там, в этой лечебнице, у нее отберут деньги.

Макс был поражен:

– Вы уверены?

– Эта Холлоуэй на все способна. Я подозреваю, что она убила Кармел, – ответил я.

Словом, у меня был классический приступ пессимизма. Мне сделалось стыдно. Макс и так сокрушался, что мы вынуждены отказаться от «Утеса», видно было, как ему это неприятно.

– Да, положение неважнецкое, – заключил он.

Оба мы обрадовались, когда к нам присоединился Ингрем. Он сбежал с лестницы, бодрый и свежий, как само утро, с веселым блеском в глазах. Узнав, что Памела сегодня решила остаться в постели, он заметно поскучнел, но утешился сообщением, что это никак не связано со спиритическим сеансом. За завтраком он поделился с нами новой идеей.

– Может быть, ваша сестра захочет уехать к своей кузине в Дублин? Это прекрасно помогло бы ей отвлечься, не правда ли? Не согласится ли она туда лететь? От Бристоля до Дублина самолетом два часа. Я давно ищу предлог совершить такой перелет, а дела у меня в Дублине всегда найдутся. Я был бы счастлив составить вашей сестре компанию! Как вы на это смотрите? Правда, при условии, что это будет не раньше чем через восемь дней.

Он был в восторге от своей выдумки, и мне даже стало жаль его, когда я объяснил, что Памела пока ни в какую Ирландию не собирается.

Чтобы прервать наступившее тяжелое молчание, Макс стал заверять меня, что сразу по приезде вышлет мне испанский словарь. Он попросил у Ингрема его записи, но оказалось, что они остались у Памелы.

Лиззи, которая пришла убрать со стола, сообщила, что Памела все еще спит. Я попросил Лиззи, когда сестра проснется, сразу рассказать ей, что передал доктор Скотт насчет Стеллы. В одиннадцать, когда настала пора везти Ингрема к поезду, Памела все еще спала.

Утреннего хорошего настроения Ингрему уже не удалось вернуть. Он сидел в машине, жалобно глядя на дом, словно мальчишка, которого отправляют в школу после каникул. Макс тоже был угрюм.

Поезд Ингрема уходил в Бристоль в тридцать пять двенадцатого. Макс, которому предстояло вернуться в Лондон, заявил, что не собирается терять утро в вагоне, а предпочитает пройтись до станции пешком, позавтракать в каком-нибудь пабе и уехать поездом в три пятнадцать. Он поставил в машину свой чемодан. И тут зазвонил телефон. Это оказался Питер Кэри, вне себя от восторга после встречи с Пеннантом. Я объяснил ему, что спешу, говорить не могу, и позвал к телефону Макса.

– Счастливо, Родерик! – попрощался Макс со мной. – Может, мы с Джуди еще составим вам компанию в «Золотой лани».

Тут я сообразил, что, уезжая, он может встретиться на станции со Стеллой. Что, если передать ей с ним записку? Соблазн был велик, хотя я и понимал, что лучше сейчас не тревожить Стеллу. В конце концов я так ничего и не сказал Максу. Когда я выходил из дома, он с довольной улыбкой слушал Питера.

Пока мы ехали, Ингрем больше молчал, а если и заговаривал, то только о нашем «Утесе».

– Чаще всего в домах, где обитают привидения, никаких неприятностей не бывает. Ну испугают разок-другой кого-нибудь из детей или слуг. А ваш случай очень сложный, к тому же мисс Фицджералд так впечатлительна. Уверен, вы приняли единственно правильное решение.

Когда мы въехали на вершину горы Тор, перед нами открылся такой вид, что на минуту я даже притормозил. Ветер рябил свинцовое море, и по нему бежали серебряные полосы, а остров Ланди как бы выглядывал из-под серебристой челки. Солнце было закрыто огромной иссиня-черной тучей с ослепительно белыми подпалинами, из-под нее веером выбивались плоские лучи, и над вересковыми полянами, куда они падали, стояло призрачное лиловое сияние.

– Здорово! – воскликнул я. – Вот будет подарок Максу, когда он пойдет здесь.

Ингрем помолчал, а потом сказал:

– Я согласен с мистером Хиллардом – среди зимы в ваших местах, наверно, настоящее великолепие.

– С удовольствием пригласил бы вас в «Утес» на Рождество, – сказал я, – но увы!

Ингрем бросил на меня благодарный взгляд:

– Я был бы счастлив, если бы вы пригласили меня куда угодно, где бы вы ни оказались. Если, конечно, мы не встретимся в Ирландии.

Прося о встрече, он впервые на моей памяти проявил застенчивость, и я смог, не кривя душой, пообещать ему гостеприимство.

Оставшиеся несколько минут он самым оживленным тоном толковал о разных интересных местах и людях, с которыми ему приходилось сталкиваться во время его исследований.

– Но я никогда не предполагал, – заключил он, – что благодаря призракам мне выпадет счастье познакомиться с вами обоими. Пожалуйста, передайте мои самые искренние приветы и пожелания вашей сестре. Она обещала известить меня о развитии событий. Поблагодарите ее за меня и скажите, что я готов оступаться снова и снова, лишь бы еще раз заслужить ее великодушное прощение.

Когда его поезд тронулся, я почувствовал, что мне будет не хватать Ингрема, очень уж заразительной была его жизнерадостность. «И Макса я уже не застану, когда вернусь в „Утес“, – подумал я, – а на ночь нам с Памелой предстоит перебраться в „Золотую лань“. К тому времени Стелла будет уже в сотне миль от меня».

Я изучил висевшее на станции расписание. Вечерний поезд уходил в пять пятьдесят. Появиться на станции я не имел права. Даже проехать сейчас на обратном пути мимо Уилмкота и взглянуть на него нельзя. И я поехал домой. Проезжая мимо «Золотой лани», я заколебался – не заказать ли сразу комнаты на ночь? Но это можно сделать и по телефону, вдруг Памела чувствует себя плохо и никуда не двинется.

Однако Памеле было гораздо лучше. Она лежала в полутьме, уютно устроившись в подушках, и сказала, что голова у нее почти прошла.

– А ночью просто раскалывалась. Я не спала до пяти утра. Очень жалко, что мне не удалось попрощаться с мистером Ингремом. Родди! Я хочу просить у тебя отсрочки на одну ночь.

– Просьба будет удовлетворена, но при одном условии – ни шагу из этой комнаты.

– Да мне и некогда разгуливать. Мне надо думать и думать. Знаешь, оказывается, мы непростительно и глупо заблуждались…

– Нет, Памела, я даже слушать не хочу об этом! Не вздумай начинать все сначала.

– Но, Родди, именно этим я и занимаюсь! И можно надеяться…

– Памела! Не забивай себе голову! Все равно ничего не придумаешь, а нас изведешь!

– Хорошо, пока не буду уверена, ничего не скажу. Расскажи ты, что новенького? Да, Макс поднимался проститься и сказал про Питера. Все-таки Макс просто необыкновенный!

Пустив в ход все свое красноречие, я передал ей приветы и пожелания Ингрема, добавив, что, пока ехал обратно, мог забыть самые элегантные его комплименты. Памела слушала, чуть улыбаясь.

– А что это за намеки на проступки и прощение? – спросил я.

– Ну, наверно, он вспоминает о вчерашнем вечере, когда он был так расстроен. Ему действительно не повезло с нашим сеансом, а тут еще и ты повел себя не слишком деликатно.

– Это мне нравится! Да меня просто разрывало от возмущения. Я сдерживался из последних сил.

– Но не сдержался! Он столько для нас сделал, а ты обошелся с ним, как… как…

– Да как я с ним обошелся?

Она рассмеялась:

– Как с игрушечным чертиком на пружинке. Стоило ему поднять голову, ты его бац по лбу!

– Ничего подобного! К тому же он только и делал, то поднимал голову.

– Ладно, Родди! Иди. У меня опять начинается головная боль.

– Слушаюсь! Вызовешь меня, когда тебе понадобится поточить коготки.

Памела посмотрела на меня со значительным видом.

– Когда я тебя вызову, знай – я сообщу тебе нечто крайне важное.