Текст книги "Тайна «Утеса»"

Автор книги: Дороти Макардл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Глава XII

ДЕРЕВО

– Ужас, как я устала, – вздохнула Памела, когда мы, петляя, спускались с холма. – Хоть ложись и умирай.

Утомился и я. Хорошо срежиссированный спектакль, разыгранный мисс Холлоуэй, ее железная хватка и фанатичные страсти, которым она давала выплеснуться наружу, когда находила это уместным, притупили все мои чувства. У меня было такое ощущение, словно меня долго били по голове. Только когда мы с Памелой, добравшись до гостиницы, выпили по мартини и принялись за еду, к нам вернулись силы, и мы начали разговаривать.

А и гостинице нас ждали красные гвоздики с запиской от Питера. Они с Уэнди были «до смерти рады», что скоро с нами увидятся, и звали нас после спектакля к себе за кулисы, где мы сможем отпраздновать встречу. Я сразу воодушевился, представив себе, как буду рассказывать этой парочке о моей пьесе.

– Ну как? Тебе получше? – спросил я Памелу.

– Немного, Родди! Что ей надо? Я имею в виду Кармел. Чего она добивается? Разве что, – ядовито добавила она, – чтобы эту Холлоуэй повесили?

– Тут я целиком на ее стороне, – объявил я.

Памела рассмеялась:

– Ага, ты ее уже невзлюбил?

– Кошмарная женщина!

Кошмарным оказался и поданный нам холодный бифштекс – жесткий и жирный, ни один из соусов, стоявших на столе в липких бутылочках, не смог сделать его съедобным. Напрасно мы позволили себе презреть роскошные отели и остановились в какой-то неизвестной гостинице. Больше этого допускать нельзя.

– Все, что она рассказала, чудовищно! Правда? – воскликнула Памела.

Я согласился:

– Да уж! Ну и компания: Мередит – циник, Кармел – скандалистка, мисс Холлоуэй – лицемерный деспот, а Мери…

– Ханжа? – подхватила Памела.

– Нет, я скорее сказал бы:

«Чертополох нам слаще и милей

Прекрасных роз и праведных лилей

²¹

».

– Да, в Мери и я разочаровалась. Подумать только, доверить свою маленькую Стеллу этой замороженной особе! Бедная запуганная крошка!

– А может быть, ханжа – сама Холлоуэй? – задумался я. – Мы же видим Мери ее глазами, а это, наверно, весьма кривое зеркало.

– Ты прав, – согласилась Памела. – Ведь у нас в детской, когда ей привиделась мать, Стелла ощущала только тепло и ласку! Ничего не понять! Жаль, что вечером надо тащиться в театр, совсем не хочется, – посетовала она.

– Все еще не опомнилась? От такой еды, правда, трудно взбодриться. Хочешь, закажем драчену со сливовым джемом?

– Нет, давай просто выпьем кофе.

– Может быть, ты не пойдешь на «Саломею», а приляжешь? Мне неудобно разочаровывать Питера и Уэнди, а то и я остался бы.

– Да нет, проводить вечер здесь нет смысла, – с отвращением сказала Памела. – И к тому же мне хочется посмотреть спектакль. До чего же эта Холлоуэй ненавидит Кармел! Скорей всего, она ее и придушила.

– При воспалении легких в этом даже и нужды не было. Могла просто слегка пренебречь уходом и дело в шляпе.

Памела содрогнулась.

– Неужели мы изо всех сил старались быть любезными с убийцей!

– Не удивлюсь! Если бы можно было вызвать привидение в суд в качестве свидетеля, я бы взялся доказать эту версию.

Перед нами поставили кофейные чашки с какой-то черноватой бурдой. Медленно размешивая сахар, Памела сказала:

– Если рыдает призрак Кармел, не знаю, что мы можем предпринять.

– Я тоже не представляю. Но мне не верится, что это Кармел. Мне вообще кажется, что это – эхо кипевших в «Утесе» страстей, и тут уж ничего нельзя поделать. Остается ждать, когда все замрет само по себе.

Подавленные, мы сидели и курили, пока не спохватились, что пора в театр и мы не успеваем даже переодеться.

Уже отъехав от гостиницы, я сообразил, что забыл взять рукопись, которую хотел прочесть Питеру и Уэнди. Пришлось возвращаться. Когда мы приехали в театр как раз поднимали занавес.

Слава Богу, наш с Памелой разговор в гостинице никоим образом не был прелюдией к «Саломее». Спектакль оказался блестящим и совершенно нас захватил. Декорации Питера были восхитительны – современные по форме и варварские в выборе цвета. Контраст черного с ослепительно яркими мазками как нельзя более соответствовал пьесе. Костюм Уэнди произвел фурор, по залу пробежал шепот. Мне понравилась ее игра. Уэнди была яркой и коварной, как язык пламени. Гибкая и вкрадчивая, словно сиамская кошка, она так же молниеносно переходила в нападение. Оба они – и Питер, и Уэнди – сделали бы честь моей «Барбаре». Мне не терпелось попасть к ним на ужин и рассказать о своих новостях Мое плохое настроение начало проходить. Когда занавес опустился, я обернулся к Памеле:

– Кажется, я снова становлюсь человеком. А как ты?

– Гораздо лучше, – откликнулась она. – Только давай сначала выпьем кофе, а уж потом пойдем за кулисы. Что скажешь про Уэнди? Мне нравится. Я уже вижу, какой она будет Барбарой. Вот они обрадуются!

И вдруг, в фойе, где яркий свет заливал искрящиеся красками эскизы Питера и сюрреалистический фриз, – в фойе, где меня со всех сторон обступала легкомысленная, смеющаяся толпа, мною овладела страшная тревога, и я почувствовал, что должен немедленно бежать вниз к машине и как можно скорее возвращаться в «Утес».

Что-то грозило Стелле, на нее надвигалась какая-то опасность, а я был за сотню миль от нее.

На какую-то минуту зловещее предчувствие словно парализовало меня, а потом я начал, расталкивая публику, прокладывать себе дорогу, попросил продавщицу программок передать Питеру, что срочно уезжаю, извлек из толпы Памелу и вместе с ней устремился к машине.

– Извини, но нам срочно нужно домой, – объяснил я ей. – Я чувствую, там что-то стряслось.

Я думал, что Памела будет спорить, ведь раньше со мной подобного не случалось. Но сестра только взглянула на меня и покорилась. Мы сразу же выехали из города.

– Ты взял рукопись? – вот единственное, о чем спросила меня Памела.

– Да, да… Господи! Я же забыл про гостиницу!

– Неважно, ничего ценного там не осталось. Завтра позвоним им.

Обычно я езжу осмотрительно. Но в тот вечер гнал машину, не соблюдая никаких правил. Когда мы достигли Эксмура, нам навстречу задул сильный ветер. Хорошо, что верх машины был поднят и фары не подводили. Мы почти не разговаривали. Раз Памела бросила мне:

– Наверное, на нас подействовали рассказы этой Холлоуэй.

Но я ответил:

– Нет.

– Ты что-нибудь сделал со входом в детскую из сада? – спросила Памела.

– Я велел Лиззи запереть дверь, которая выходит из детской в холл.

– А сам ты представляешь себе, чего боишься? Ведь в «Утесе» можно ждать чего угодно.

– Вот именно, чего угодно.

Конечно, бояться можно было всего – воров, пожара. Но меня беспокоил не дом.

Луна, напоминая полоумного беглеца, летела по небу, напрасно ища укрытия за рваными облаками Ночь казалась пронизанной страхом, но ветер наконец переменился и подгонял машину вперед. Вскоре после полуночи до нас уже донесся гул моря.

Я срезал расстояние на перекрестке и свернул по дорожке.

– Скорей, – твердила Памела, заразившись моей тревогой. – Скорей!

Я сам не понимал, почему не свернул к Уилмкоту хотя чувствовал, что опасность угрожает Стелле. Не задумываясь, почему поступаю так, а не иначе я слепо подчинялся инстинкту. Быть может, я начинал сходить с ума.

А вот и наш дом – надежный и основательный. А вот уродливое дерево – его ветви метались на ветру, словно оно исступленно хлестало само себя.

Я пронесся мимо гаража и остановился у оранжереи. Не успел щелкнуть ручной тормоз, как Памела выскочила из машины и бегом бросилась за угол дома. Ночной воздух содрогался от сокрушительных ударов роли о скалы. Я вышел из машины, и ветер сразу набросился на меня, будто стая цепных псов. И тут раздался чей-то крик.

Я обернулся и увидел что окно-фонарь в детской залито голубоватым светом. Вдруг створки его распахнулись, и кто-то выскочил из окна, выскочил и стремглав понесся к обрыву.

Если бы не дерево – трагедии не миновать: я бы не успел помочь. Бегущая уцепилась за ветку и повисла, раскачиваясь, над пропастью, словно ребенок на качелях. Это была Стелла. Она громко, испуганно кричала. Я тоже закричал:

– Держитесь! – и взял такой разбег, что не мог остановиться и сам сорвался бы с обрыва, но я метнулся в сторону и тоже ухватился за ветку. Она больно хлестнула меня по лицу, и я почти ослеп, так что дальше мне пришлось действовать на ощупь. Правой рукой я обхватил Стеллу и вместе с ней прижался к стволу.

До меня донесся голос Памелы:

– Родди! Родди! Где ты?

Я отозвался и увидел, что она бежит к обрыву. Стараясь перекричать вой ветра, я умолял ее не спешить, заверяя, что мы удержимся, но Памела бегом спустилась вниз на гладкий уступ скалы рядом с деревом и, утвердившись на нем, подтащила туда Стеллу. Один прыжок – и я приземлился бок о бок с ними, а потом мы все побрели к дому.

Когда наконец мы закрыли за собой дверь и очутились в освещенном холле, я в смятении прислонился к стене. Голова у меня кружилась, из раны на лбу, застилая глаза, текла кровь, а я сознавал только одно: опасность миновала! Стелла цела и невредима. Я слышал, как Памела причитает:

– Родди, Родди, что у тебя с глазами?

Я успокоил ее, что глаза не пострадали. Памела накинула на Стеллу свое пальто, поднялась по лестнице и зажгла свет на площадке. Стелла, полуодетая, дрожащая и смертельно бледная, сидела на сундуке.

– Веди Стеллу сюда, – позвала Памела.

Стелла не могла говорить – она всеми силами старалась побороть подступавшие рыдания. Я подвел ее к лестнице и почувствовал, что она еле держится на ногах, но она превозмогла себя и начала подниматься. Только оказавшись в комнате Памелы, она опустилась на кушетку, закрыла лицо руками и разрыдалась. Памела стала успокаивать ее, но Стелла ничего не видела и не слышала, она была во власти своего горя. Памела посмотрела на меня, вынула из шкафчика вату и бинт и пошла за теплой водой, чтобы промыть мне рану на лбу.

Я стоял, держась за каминную полку, а Стелла жалобно всхлипывала. Вдруг она отвела руки от лица, взглянула на меня темными расширенными от страха глазами и ахнула:

– Вы же могли погибнуть! – и зарывшись лицом в подушки, снова затряслась в беззвучных рыданиях.

Надо было ее успокоить, но я сумел только хрипло проговорить:

– Не только я, вы тоже.

Я был совершенно без сил и вконец расстроен. Одержимая своей нелепой идеей, Стелла чуть не разбилась насмерть.

Не заботясь ни обо мне, ни о собственной жизни, вопреки здравому смыслу, она с головой ушла в свои выдумки. Я для нее не существовал вовсе, ну разве что как друг, как невольный союзник в ее безумной затее. Такую Стеллу я отказывался понимать. Моя отчаянная ночная гонка, неистовая тревога, ужас при виде ее на краю обрыва – все слилось, и между нами возник барьер – горечь, которую я не мог преодолеть.

Мне нечего было сказать ей в утешение, я не мог бороться с ее манией – придется спрятать мою любовь за семью замками, пока Стелла снова не станет.

Вернулась Памела, забинтовала мне голову и попросила принести из кабинета керосиновую печку. Я принес и затопил ее. В комнате было холодно. Я сходил вниз за бренди и вином. Пробило уже половину второго. Опустившись на диван, я закурил трубку. Памела заставила Стеллу выпить бренди с водой. На Стелле лица не было, она осунулась и стала неузнаваемой.

– Наверно, вы должны меня ненавидеть, – проговорила она.

– Ничего подобного, – ответила Памела, – Мы все понимаем.

– Меня никто не может понять. – Голос Стеллы звучал безнадежно.

– Почему же? – возразила ей Памела. – я прекрасно знаю, что вы испытали. – И рассказала все, что случилось с ней в ночь на субботу.

Стелла жадно слушала, но когда Памела замолчала, прошептала:

– Вы ее не видели. А я видела.

– Видели? – ужаснулся я.

Губы у Стеллы задрожали, она сказала с отчаянием:

– Увидела и убежала, себя не помня.

– Еще бы! Такое никто не выдержит! – воскликнул я в волнении. Я не мог усидеть на месте и ходил взад-вперед по комнате. – Вполне естественно, что вы бросились бежать.

– И правильно сделали, – подхватила Памела.

– Но ведь это моя мать! Поймите, Памела! Это моя мать, и она ищет меня. Я пришла сюда, в детскую, потому что знала, как я ей нужна, а когда увидела ее – струсила! – Стелла сидела на кушетке, сжавшись от горя и стиснув руки.

Я склонился над ней и снова стал убеждать, что нервная система человека отторгает все сверхъестественное, и вполне понятно, что она убежала, – ничего другого ей не оставалось.

Но Стелла не слушала, ее обуревало раскаяние и презрение к себе.

– Пятнадцать лет, – сокрушалась она. – Только подумайте! Пятнадцать лет моя мать бродит одна по пустому дому и ждет, чтобы кто-то ее увидел и выслушал.

Стелла все больше растравляла себя, ее трясло, и нам никак не удавалось ее успокоить, мы не могли заставить ее замолчать.

– Представьте, вы пытаетесь дать знать, что вы здесь, но никто, никто вас не видит и не слышит. Никто даже не думает о вас! А когда наконец…

Она просто убивала себя этими покаянными речами, но все наши возражения были напрасны. Сострадание и боль захлестывали Стеллу.

– Ее собственная дочь! Которую она так любила! Я же знаю. – Голос Стеллы вдруг смягчился и она устало объяснила: – Теперь я знаю, что моя мать любила меня. Понимаете, – она умоляюще посмотрела на Памелу, словно не надеясь, что ей поверят, – я была из тех детей, кого любить трудно. Мисс Холлоуэй говорит, что я была упрямая, ужасно некрасивая, все время капризничала, поэтому я всегда считала, что мать любила меня только по обязанности, ведь она была очень добрая. Но все оказалось не так! Она любила меня по-настоящему; наверно, я доставляла ей радость; наверно, и моя любовь была ей необходима. Прошлой ночью я в первый раз ощутила это и дала себе слово, что не струшу. Я подумала – наконец-то я ее увижу, и мы поговорим. И вдруг что-то случилось Словно часы шли, шли и неожиданно остановились Наверно, сегодня в детской я заснула. Внезапно я очнулась от того, что у меня колотится сердце и мне ужасно холодно, такого смертельного холода я никогда не испытывала, а потом, – у Стеллы перехватило дыхание, – потом в комнате появилась она. Дверь была заперта, и прямо через запертую дверь вдруг начал проникать туман. И вот он уже заклубился возле кровати и превратился в облако – большое, светящееся облако, оно напоминало высокую женщину Оно двигалось, оно смотрело на меня – и… я бросилась бежать.

Стелла покачнулась, словно ей стало дурно, и чуть не упала. Памела едва успела подхватить ее.

– Господи, Родди! – ахнула Памела. – Что делать? Она же сойдет с ума!

– Я отвезу ее домой, – решил я.

Стелла уже лежала на кушетке – бледная, измученная, она была не в силах даже плакать.

– Нет, Родди, в таком состоянии ехать ей нельзя Надо напоить ее чем-нибудь горячим, – убеждала меня Памела. – Приготовь гоголь-моголь или что-нибудь в этом роде. Я дам ей аспирин.

Обрадовавшись, что есть повод отлучиться, я спустился в кухню Огонь в плите уже не горел, поэтому я поставил кастрюльку с молоком на спиртовку. У меня тряслись руки, и, когда, отыскав яйца, я разбил одно, оно пролилось мимо стакана и растеклось по полу липкой лужицей. Кое-как я поставил все, что было нужно, на железный поднос. Дом представлялся мне адом, и, казалось, сам дьявол, резвясь, перебирает мои нервы, как струны.

Ну чем можно помочь девушке, которая, несмотря на запрет, пробралась в пустой дом, где обитают привидения, и, столкнувшись с призраком, испугалась до потери рассудка? Дать ей аспирина? Я услышал свой собственный идиотский смех.

– Уверена, что у мисс Фицджералд найдется аспирин, – прозвучали вдруг у меня в ушах слова Стеллы. Я вспомнил, как она это говорила: мы стояли тогда на базарной площади среди цветов, и голос у нее был живой, веселый. А с какой трогательной серьезностью она советовалась со мной в кафе, что ей делать! И послушалась моего совета, ведь это я сказал, что она должна прийти к нам. Я застонал и схватился за голову. Рана на лбу горела. Я снова увидел Стеллу, как она висела над бездной, вцепившись в качающуюся на ветру ветку.

Я приготовил горячее питье, и вдруг настроение у меня резко изменилось. Ведь Стелла не погибла – она здесь, у меня в доме, там, где ей и надлежит быть. Дороже ее у меня никого нет, я люблю ее, и все еще будет хорошо!

Когда я доставил дребезжащий поднос наверх, Памела только взглянула на него и возмутилась:

– А где сахар? Где ложки? – и побежала в кухню.

Стелла лежала, укрытая одеялом, откинувшись на подушки. Она устала изводить сама себя. Я остановился у камина и, когда она взглянула в мою сторону, понял, что она меня боится.

Мне стало стыдно, что я был с ней так резок, и я спросил, как можно ласковей:

– Ну как, вам получше?

– Да, спасибо, – тихо ответила она и добавила: – Вы меня презираете, да, Родди? Я сама себя презираю.

– Напротив! – воскликнул я. – Я считаю, что вы вели себя геройски. Только мне не хочется, чтобы вы и дальше геройствовали, мне хочется, чтобы вы были в безопасности.

На похудевшем лице глаза Стеллы казались огромными. Ресницы были мокрые от слез. Напряженное, вызывающее выражение сменилось детским, мягким, губы приоткрылись. Она жалобно вздохнула.

– Как бы я хотела что-нибудь сделать, чтобы загладить мою выходку.

– Перестаньте нас пугать, Стелла, – ответил я. – Мы с Памелой уже много чего натерпелись. С привидениями мы как-нибудь справимся, но как нам справиться с вами? Неужели вы опять нас ослушаетесь?

Стелла покачала головой.

– Нет, нет! Обещаю! Без вашего разрешения я ничего не буду делать. Ведь вы же могли погибнуть! – Она отвернулась и снова заплакала.

Я сказал:

– Что-то очень уж долго Памела ищет ложки.

Стелла оглянулась на меня и улыбнулась через силу:

– Вы спасли мне жизнь, – прошептала она.

– Да знаете, почему-то жалко было бы, если бы вы с ней расстались!

Стелла улыбнулась еще шире, щеки порозовели, черты лица смягчились, и вышколенная, сдержанная воспитанница мисс Холлоуэй исчезла. Наши взгляды встретились, и Стелла вспыхнула. Застеснявшись, она больше не произнесла ни слова, пока не вернулась Памела.

Держа в руке гоголь-моголь, Стелла улыбнулась Памеле:

– Я залезла к вам в дом, как воришка, а вы на меня не сердитесь.

– А вдруг капитан вас хватится? – воскликнул я, только тут о нем вспомнив.

Стелла тихо призналась:

– Он считает, что я сплю у себя в комнате.

– Лучше мне поскорее вас отвезти.

Но Памела воспротивилась:

– Ей нужно немного отдохнуть. Пусть поспит часа два, это все равно ничего не изменит. Вам не будет страшно в моей широкой постели? – обратилась она к Стелле.

– Конечно, нет, вместе ничего не страшно.

– Хорошо, значит, я жду вас через два часа, – согласился я и спустился вниз.

По-видимому, Памела отперла в детскую дверь и зажгла там свет. Окно и дверь в сад были широко распахнуты, створка окна громко хлопала на ветру, а занавески развевались, как бешеные. Я осмотрел проволочную ограду. На калитке болтался ржавый засов. На нем висел запертый замок. В свое время я легкомысленно вбил этот засов прямо в крошащуюся известковую стену. Стелле не составило труда вырвать засов и войти в детскую. Я старался представить себе весь ход событий вчерашнего вечера. Как Стелле удалось обмануть деда? Ах да, ведь вчера была пятница, а по пятницам он уходит в гости. И угораздило же нас именно в пятницу оставить дом без присмотра! Но как Стелла узнала, что мы уехали? Разве мы строили свои планы при ней? Что это? Какая-то дьявольщина или просто случайность? И что заставило меня броситься из Бристоля домой?

На спинке стула висели пальто и платье Стеллы, тут же лежал ее берет, под стулом стояли туфли Я собрал ее вещи. Держа в руках эту легкую ношу, я вдруг ощутил себя счастливым. Стелла спасена! А ведь могла лежать под скалой, бездыханная. Я отнес ее одежду к себе в кабинет, закурил и уселся у окна, откуда была видна дверь в комнату Памелы.

Несмотря на сильный ветер, было тепло. Сейчас ветер уже не завывал, здесь на просторе он носился свободно и буйно. Затуманившуюся луну окружало золотистое кольцо. Маяк на южной оконечности мыса освещал своими лучами расходившуюся стихию. Я понаблюдал за вспышками луча, уяснив в конце концов, с какой регулярностью он работает. Время от времени его свет падал на пенистую гриву буруна. И тогда из морских глубин взмывало серебристое чудовище. На секунду луна показалась во всем своем блеске и осветила сражение воды и ветра – ревущую мятежную стихию. Хоть злые силы и разбушевались, ночь была великолепна.

Дверь Памелы открылась. Сестра вышла, прикрыла дверь за собой и, нервно поглядывая вправо, быстро перебежала площадку.

– Родди, – спросила она, – что, внезапно похолодало?

– Нет, – вскинулся я, – а в чем дело?

– В мою комнату опять пополз этот леденящий холод.

Я сунул ей в руки одежду Стеллы.

– Выводи ее из дома! Быстро! Оденетесь потом!

Стоя на площадке лестницы, я ждал их и наблюдал за дверью мастерской. Не знаю, может быть, на ее белой поверхности отражался горевший на лестнице свет, но только я видел какую-то светящуюся туманную дымку, и дымка эта шевелилась! Она расползалась, растекалась по двери. Меня сковал холод, к горлу подступила тошнота, и я крикнул Памелу. Они со Стеллой появились тотчас же, и мы бегом спустились в холл. Стелла была в пальто, а Памела в одном халате.

– Возьми пальто, – сказал я сестре, и она побежала к стенному шкафу.

Вдруг Стелла ахнула и прижалась ко мне. Я пригнул ее голову, чтобы она не увидела того, что видел я.

– Выходи через заднюю дверь! – крикнул я Памеле, но она уже устремилась к парадному входу, открыла его и захлопнула двери, когда мы все очутились во дворе. Мы стояли на лужайке под порывами ветра, крепко держась друг за друга. Даже и здесь я никак не мог справиться с охватившим меня ужасом. Еще секунда, и туман на лестничной площадке превратился бы в женскую фигуру – в высокую женщину с ледяным взором.

Сидя между нами в машине и все еще дрожа, Стелла созналась:

– Я снова испугалась.

Никто из нас не ответил ей. Что было сил я гнал машину вниз по дороге. Только когда мы достигли перекрестка я пришел в себя и поехал медленнее. Отсюда уже видны были дома Биддлкоума, и, въехав под сень дубов мы с Памелой закурили.

– Что вы видели? – со страхом спросила Стелла.

– Струйку беловатого тумана, – ответил я и спросил в свою очередь, как она предполагает, что ждет ее дома.

– Я надеюсь, что попаду к себе в комнату, не разбудив дедушку, – сказала она и сконфуженно, но решительно объяснила нам, как она обставила свой побег.

– Я солгала ему. Сказала, что у меня болит голова и лучше я лягу. Попросила не будить меня, когда он вернется из гостей. Он даже чуть не остался дома, так его встревожила моя головная боль. Да и сам он чувствовал себя неважно, но его другу – капитану Паско всегда становится скверно во время шторма, он страдает от одиночества – ведь его корабль погиб. Вот дедушка и решил все-таки поехать к нему. А я вела себя ужасно – как предательница. Поделом мне, если ко мне никто никогда больше не будет хорошо относиться.

Она замолчала, и мы поехали дальше. Памела посоветовала мне остановиться, не доезжая до Уилмкота.

– А вдруг капитан сторожит! – сказала она.

Я остановился, и она вышла из машины. Стелла опять принялась плакать, очень тихо.

– Родерик, – проговорила она, – вы меня правда простили? Я обещаю, что никогда больше не причиню вам с Памелой хлопот. Как только дедушке станет лучше, я уеду.

– Нет, Стелла, нет! Не уезжайте! Бог знает, когда мы еще встретимся.

– А я думала, вы хотите, чтобы я уехала, – В голосе ее прозвучало удивление, смешанное, как мне почудилось с радостью.

Как это у меня вырвалось? Вот уж совершенно напрасно! Я попытался исправить дело.

– Стелла, я не так выразился, вам, конечно, необходимо ненадолго уехать, только не болейте и не рискуйте больше, я этого не вынесу. Обещаете?

– Обещаю, Родерик, – сказала Стелла.

Памела вернулась и сказала, что возле дома никого нет.

Стелла на цыпочках прошла через сад и осторожно вставила ключ в замочную скважину. Мне живо вспомнилось, как пять месяцев назад она открыла нам эту дверь. Перед тем, как войти в дом, она обернулась, улыбнулась и тихо закрыла за собой дверь.