Текст книги "Тайна «Утеса»"
Автор книги: Дороти Макардл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Глава XV
НАТУРЩИЦА
– Вот я сижу и думаю, – начала Памела.
– Это я заметил.
Памела погрузилась в размышления, как только села завтракать. Между тем именно за ленчем мы обычно встречались в первый раз после ночи, и Памела всегда была рада поболтать.
– Тебе не кажется, что не грех бы и едой заняться? – посоветовал я.
Без всякого интереса она прикончила свое пирожное и обратила взгляд на меня. Ее лицо выражало изумление и страх.
– Помнишь, вчера ты сказал, что запах мимозы – это как бы лейтмотив Мери?
– Помню.
– А ты не думаешь, что она могла тебя услышать?
– Кто? Мери? Господи помилуй!
– Ну да. Вдруг она либо услышала, либо каким-то образом прочла твои мысли? И потому прошлой ночью постаралась, чтобы мы почувствовали запах, хотела дать нам понять, что она здесь. Разве не может так быть, а, Родди? По-моему, это не слишком невероятно. Как ты считаешь?
– Ну, я-то теперь раз и навсегда усвоил, что ничего невероятного нет ни в чем.
– Я уверена, что на конфетную коробку нас вывела она.
По правде говоря, я и сам так полагал, хотя и не ощущал уверенности, ведь при творящихся вокруг чудесах уверенным нельзя было быть ни в чем. Я тоже проснулся с мыслью, что ночные события кем-то направлялись. Однако я был готов к тому, что мое ночное легковерие, как уже часто случалось, улетучится при холодном трезвом свете дня. Но этого пока не произошло.
– Да, – согласился я, – Мери тут наверняка замешана.
– Но, Родди! Это же замечательно! – Памела воодушевилась, глаза у нее сияли, вчерашнего уныния как не бывало.
– Да, возникают кое-какие возможности, – подтвердил я.
Я решил не торопиться с выводами, но тем не менее загорелся надеждой – ведь если Памела права, мы имеем дело с разумной, активной силой, готовой нам помочь, а не с какой-то неопределенной эманацией.
– Тогда все в наших руках! – радостно поддержала меня Памела. – Во-первых, тогда ясно, что это на самом деле Мери, и она хочет объяснить нам, в чем мы ошибаемся; ясно, что она может поддерживать с нами связь, – мы уже общаемся! И вчера ничего устрашающего в этом не было! Родди! Как хорошо!
– Не забудь о втором призраке, – предостерег я.
Глаза Памелы расширились.
– Ты думаешь, второй призрак попробует вмешаться?
– Ты же сама говорила, что они боролись за Стеллу. Боюсь, это вполне вероятно.
Памела поежилась:
– Я как раз сейчас думала, – медленно проговорила она, – зачем Кармел в тот последний их вечер в истерике бросилась из мастерской прямо в детскую?
– Хотела похитить ребенка, – предположил я, – может, даже и убить из чувства мести.
– Это ужасно, Родди! Потому что потому что, раз у нее было такое на уме и если она умирала с этой мыслью… Ты меня понимаешь, Родди?
– Хочешь сказать, что она до сих пор вынашивает это намерение?
– Вот именно.
– Боюсь, что ты права. И очень боюсь, что в пятницу Стелла была на волосок от смерти…
Мы оба замолчали. Краска отлила от лица Памелы, но потом она бодро сказала:
– Ничего, если Мери на нашей стороне, нам нечего бояться! Она будет охранять Стеллу, в этом можно не сомневаться. Надо только внимательно улавливать все ее знаки и следовать ее подсказкам.
– Надо уметь еще их разгадать, что не так-то просто, – заключил я.
– Конечно. Зачем, например, ей понадобилось, чтобы мы открыли коробку Кармел?
– А в ней действительно больше ничего не было? Ни писем, ни бумаг?
– Нет! Я же все пересмотрела не один раз. Не могу даже вообразить, зачем ей это было нужно.
– Воображать не стоит, нам это не поможет.
– Но, наверное, мы могли бы что-то сделать.
Да, могли, но я не хотел, чтобы Памеле пришло в голову, чем мы можем помочь делу. Посему я переменил тему и в первый раз рассказал ей о разговоре с Лиззи.
– Ну, все ясно! – объявила Памела, выслушав меня. – Лиззи должна ночевать на ферме. У нее и так больное сердце, а здесь ее в любой момент что-нибудь может напугать до полусмерти.
Я согласился с сестрой. Во всяком случае, Лиззи лучше не оставаться дома в те вечера, когда у нас будет гостить Макс. Если призрак действительно пытается снестись с нами, мы можем провести спиритический сеанс. Мысль о спиритизме была мне тягостна. Я с детства помню, к какому трагическому воздействию приводят подобные опыты, и я понимал, что ни в коем случае не следует подвергать такому риску Памелу – натуру чересчур чувствительную и одаренную пылким воображением. Стоит ли заводить с ней разговор о сеансе? Этот вопрос крутился У меня в мозгу, омрачая утреннее радужное настроение и мешая работать. В конце концов я решил ничего не говорить Памеле, пока не посоветуюсь с Максом.
Совершенно зря я просидел остаток дня за письменным столом – только испортил свою пьесу, – а после обеда полчаса бился над статьей о спектакле для радио – тоже напрасно. Вдобавок и Памела болтала, не закрывая рта. Обычно, когда я работаю, она старается мне не мешать. Я понимал, что она тоже никак не может отвлечься от вчерашнего: держа на коленях коробку Кармел, она, хмурясь, безостановочно перебирала одну за другой лежащие там вещицы.
– Эти духи, наверно, подарил Мери муж, – Говорила Памела, – «Мимоза» – редкие духи. Вероятно, он купил их в Париже. Интересно, Мери отдала их Кармел или та их стащила? А может быть, Мередит подарил их Мери, когда они были в Испании? Но откуда они у Стеллы? Неужели Мередит когда-то потом послал их дочери? Надо бы узнать у Стеллы.
– Странная идея посылать шестилетней девочке такой подарок, – усомнился я. – Ведь когда Мередит погиб, ей было не больше шести.
– Ничего другого придумать не могу.
– Ну так перестань придумывать или, по крайней мере, перестань болтать, – резко осадил я Памелу.
– Прости. – Она обиженно смолкла.
А я набросал убийственный отзыв на премьеру радиопьесы, Написанной в стихах, утверждая, что спектакль был бы значительно интереснее, если бы актеры имели хотя бы отдаленное представление, как читать стихи, и к тому же умели правильно произносить, ну скажем, две-три гласные. Перечитав отзыв, я понял, что вымещаю на спектакле собственное раздражение, все вычеркнул и начал сначала.
Мне было стыдно, что я резко оборвал Памелу. Нервы сестры и так были напряжены до предела из-за всех этих волнений с призраками, и расстраивать ее еще больше никуда не годилось. Я отложил бумаги и улыбнулся ей.
– Ни черта не получается, – признался я. – Придется нам, видно, нищенствовать, а я-то так люблю, чтобы хлеб был намазан маслом! Ну что с тобой? Утром ты была беззаботна, как канарейка. Что изменилось?
– Ох, Родди, все! – вздохнула она. – Мы со своими теориями выписываем восьмерки, как конькобежцы на льду, и ни взад, ни вперед. А Мери тщится что-то дать нам понять, и ничего не получается! Это невыносимо! Ну скажи, зачем ей понадобилось, чтобы мы нашли коробку Кармел? Впрочем, тебе нужно закончить отзыв. А я иду спать. У меня сейчас мелькнула одна мысль… Я, кажется, представляю, что могло бы нам действительно помочь, но с этим можно подождать до завтра. По-моему, у меня в голове мысли крутятся с таким скрипом, как мельничные жернова, всем их слышно. Ладно, оставлю наконец тебя в покое, доброй ночи.
Она ушла, но о покое нечего было и думать. Слишком хорошо я понимал, о чем собирается поговорить со мной Памела. Она предложит устроить спиритический сеанс.
Наутро я, впервые за эту неделю, выкупался. Вода была холодная, море бурное, но я наплавался всласть. Я проспал всю ночь напролет и теперь снова чувствовал себя самим собой, а не марионеткой в руках призраков. После завтрака я составил компанию Чарли – он пришел вместе с Лиззи с фермы и взялся ставить забор. Разговаривая с ним, я мог наблюдать, не покажется ли почтальон.
Был уже вторник. Я убедил себя, что во вторник придет письмо от Стеллы. Ей давно пора было написать нам, что с ней происходит, и что ее ждет. Не могла же она уехать, не попрощавшись.
На Чарли нашел какой-то стих, он заупрямился – здесь, мол, нужна проволочная сетка, да натянуть ее надо пониже, упорствовал он, иначе кролики все пожрут.
Убеждать его, что забор нужен не для защиты наших урожаев, а для того, чтобы никто не сорвался с обрыва, было бесполезно. Чарли свое дело знал. Уговаривая его ставить какие-то жалкие загородки, я унижал его достоинство.
– Уж за такое я и не знаю, как взяться, – возмущенно возражал он мне.
По холму медленно поднимался почтальон. «Не мешало бы ему обзавестись велосипедом, – подумал я. – Ведь здесь все дома далеко друг от друга».
– Делайте, как я вам говорю. Натяните три ряда проволоки, и хватит. Кроликам здесь взяться неоткуда – не из моря же они выскочат, – строго распорядился я и оставил Чарли одного.
Письма от Стеллы не было. Пришла только бандероль от Макса. Сердце у меня упало, сбывались наихудшие предчувствия, которые я гнал от себя. Стелла в Уилмкоте одна с дедом. Как-то он с ней обходится? Ведь он был разъярен ее поступком. Неспроста, наверно, он упоминал об ее «горьком раскаянии». До чего он сумел довести ее своими попреками? Неужели капитан разрушит все, что могло расцвести в ее душе, превратившись в любовь? Неужели он сломил ее и она не захочет даже вспомнить обо мне? Какая мука быть отрезанным от нее!
Я так и стоял на крыльце, забыв вскрыть бандероль от Макса, когда из дома вышла Памела.
– Ну как ты спал? Я – прекрасно! – воскликнула она.
Я ответил, что тоже не жалуюсь, и вскрыл пакет. В бандероли лежало два толстых тома, и в каждом была закладка. Один том взяла Памела, я открыл второй и остолбенел.
Неужели это Кармел? Даже в юности она не могла так выглядеть – у нее должно было быть темное, дерзкое, наглое лицо. Однако под картиной стояла подпись «Левелин Мередит». Разумеется, он рисовал и других натурщиц, но девушка, запечатленная на картине, была укутана в шаль с бахромой, в волосах ее торчал высокий черепаховый гребень, а к груди она прижимала гвоздику. Картина называлась «Рассвет» Юная девушка на картине была веселой, с ямочками на щеках, на полуоткрытых губах играла смущенная наивная улыбка, в глазах светилась нежность. Картина изображала рассвет любви.
Отец Эпсон говорил, что Кармел была привлекательной, это я помнил, что у нее были блестящие глаза и веселая улыбка. Девушка же на картине была красавицей. И все-таки это Кармел, убеждал я себя ее гвоздика, ее шаль, гребень. Выходит, она превратилась в злобную ведьму из-за Мередита. Как же он этого достиг?
Памела молча склонилась над своим томом, и на лице ее было написано отвращение. Она протянула мне альбом со словами:
– Этот Мередит был сущий дьявол!
Фотография занимала целую страницу. Картина называлась «Натурщица». «Рассвет» был воспроизведен на ней в виде портрета, висящего на стене. Это было ловко придумано: юное лицо излучало красоту и счастье. А отвернувшись от портрета, на переднем плане в позе, исполненной отчаяния, сидела женщина – ее плечи и голова занимали почти весь холст. С первого взгляда зрителя поражал только контраст между беззаботной юностью и усталостью от жизни – оба лица, и девушки и женщины, были изображены в одном ракурсе, – а потом становилось понятно, что это одно и то же лицо. То же самое лицо, и оно вовсе не было старым! Лицо женщины все еще оставалось молодым, но какое же оно было изможденное, голодное, осунувшееся! Серая кожа обтягивала скулы – не лицо, а страшная карикатура. Убитая горем женщина была в том же наряде, что и девушка на картине, и рука ее так же лежала на груди – художник безжалостно изобразил крайнюю степень увядания.
Памела тихо сказала:
– Она безумно любила его, потому и вернулась сюда. Жить без него не могла, и вот как он обошелся с ней!
– Ну да, Мередит же сказал Мери: «Пусть она останется», – вспомнил я. – «Мне она нужна. Я кое-что придумал».
– Он писал эту картину, когда Кармел была тяжело больна. – Голос Памелы дрожал от негодования. – Разглядывал ее за столом и бегом бежал в мастерскую писать свою картину. Помнишь, мисс Холлоуэй слышала, как он насвистывает за работой. А потом, в тот последний вечер, вызвал Кармел и показал ей картину. Небось следил за ее лицом, пока себя рассматривала. Может, и закончить-то картину смог, только когда увидел, какое у нее было выражение. Он кончал писать, а она умирала.
– Он выставил, когда ее уже не было в живых, – заключил я.
Памела съежилась, она была подавлена. Я и сам чувствовал, что у меня тошнота подступает к горлу.
– Ничего удивительного, – с горечью сказала Памела, – что она решила броситься в пропасть! Ничего удивительного, что она замахнулась на Мери – его жену. И конечно, раз она умирала, ненавидя их обоих и мечтая о мести, ее душа не находит покоя.
– Теперь я понимаю, почему он сказал Мери: «Обещаю, что она сюда больше не вернется».
– И ошибся, – отозвалась Памела. – А как ты считаешь, что увидела тогда в зеркале Джудит? Она сказала: «Старуху, мертвую голову». Она решила, что видит себя в старости. А может, она видела Кармел, вот такую?
– Не знаю, что она видела, но думаю, в ту минуту она испытала то же самое, что испытала когда-то в этой же комнате Кармел, – ужас от сознания, что это – конец. Наверно, именно ощущение ужаса так и живет в мастерской.
– Кошмар!
Не отрываясь от картины, Памела тихо проговорила:
– «Смотрела вниз, будто в ад уставилась», как сказала Лиззи про женщину, которую увидела на площадке. Я подозреваю, что она видела не Мери, а Кармел, только у Кармел и глаза, и волосы темные.
Я задумался.
– Знаешь, вероятно, призрак полностью не материализовался, и Лиззи видела то же, что и я – туманное облако. Остальное дорисовало ее воображение.
Глядя на измученное лицо, изображенное на картине, Памела медленно произнесла:
– Ну тогда Лиззи еще повезло – увидев это лицо, можно умереть от страха.
– Не забудь, что лицо Кармел должно быть искажено ненавистью, гореть жаждой мести!
Памела тоже изменилась в лице от испуга, и я пожалел, что позволил себе размышлять вслух.
– Хорошо, что Стелла ее не видела, – сказал я.
– Да уж.
В голову мне пришла мысль, настолько неприятная, что я не сразу решился высказать ее Памеле.
– Можно избавиться от Кармел, прибегнув к экзорсизму.
– О, я совсем забыла об этом, ты прав, – поразмыслив, проговорила Памела. – Если бы нам удалось снестись с Мери, спросить, согласна ли она на экзорсизм! Ведь если она скажет «да», наверно, и Стелла согласится.
Я возразил:
– Тогда Мери должна подать нам знак, а на это вряд ли можно надеяться.
– Если бы она могла как-нибудь дать нам знать…
– Боюсь, этого не случится.
– Родди! Мы должны ее вынудить! Спросить ее.
– Вынудить привидение?
– Да, Родди! Надо устроить спиритический сеанс.
Я встал. Сама мысль о подобных мерах была мне отвратительна. Ничего не ответив Памеле, я пересек лужайку и принялся помогать Чарли с изгородью. Работая, я напряженно думал. Спиритический сеанс – единственное, что мы можем предпринять сами, по своей воле, в нужное нам время. Но если мы отвергнем этот способ, нам останется только ждать и ждать – возможно, безрезультатно – каких-то случайных сигналов, которые еще неизвестно, сможем ли истолковать. А ведь я поклялся Стелле сделать все, чтобы в «Утесе» воцарился покой. К тому же Памела сама захотела прибегнуть к спиритизму. Что ж, если только она не раздумает, узнав, с каким риском это связано, устроим спиритический сеанс.
Я крикнул сестру. Мы прошлись по аллее и свернули на тропинку между лиственницами, укрывшими нас от ветра. Памеле уже не терпелось скорее взяться за дело, но я не мог допустить, чтобы она решалась на такой эксперимент, не зная, как это опасно.
– Ты помнишь миссис Лайм? – спросил я.
– Смутно, – удивилась она моему вопросу. – Такая унылая женщина, всегда в черном. Она приводила к маме, вся сияя от радости, а потом разражалась слезами. У нее кажется, дети погибли, да? Я знала, что с ней нужно вести себя поласковей, но мне всегда при ней становилось жутко.
– А ты не помнишь, какой она была прежде, когда дети были живы и она устраивала детские праздники? Да нет, ты была тогда еще маленькая. Но я-то помню, какая она была обаятельная, живая, веселая. Я ее обожал.
– Это гибель детей ее сломила?
– Не только. Сначала, когда они утонули, она держалась молодцом. А потом кто-то свел ее на спиритический сеанс. Мама нарочно рассказала мне об этом, чтобы предостеречь, а тебе не велела говорить. Миссис Лайм воображала, что она разговаривает с Томом и Ритой, и была вне себя от счастья. А потом оказалось, что медиум плутует. Несчастная бросилась к другому, и начались муки. То она оказывалась на седьмом небе, то падала в бездну, терзаемая подозрениями, что ее обманывают. В конце концов она сошла с ума.
– Ты рассказал это, чтобы меня напугать?
– Да.
– Я не боюсь. Мы же не собираемся вызывать тех, кого любим. Наши чувства не будут затронуты.
– Ты права, но все равно – это опасные забавы.
– Однако придется попробовать. Иначе над Стеллой нависнет страшная угроза и, может быть, даже за пределами этого дома.
Памела знала, чем меня убедить. Я согласился:
– Ну хорошо.
Однако никто из нас не представлял, что делать дальше. Ничем подобным мы никогда не занимались, хотя одно время и развлекались с друзьями из Челси легкомысленным верчением столов. Специально нанимать медиума нам не хотелось. А кого еще мы могли бы пригласить участвовать в эксперименте? Вряд ли доктора Скотта. Кончилось, разумеется, тем, что мы решили обратиться за помощью к Максу. Мы сочинили длинную телеграмму, в которой просили его найти кого-нибудь, кто может провести спиритический сеанс, но только не медиума-профессионала. Чтобы отправить телеграмму, мне пришлось уехать за шесть миль от Биддлкоума – не хотелось давать пищу для слухов о какой-то чертовщине в «Утесе».
Интересно, как Макс отнесется к нашей просьбе, гадал я. Наверно, глядя на репродукции картин Мередита, он уже сообразил, что видение, испугавшее Джудит у нас в мастерской, связано с Кармел. Недаром он сказал по телефону: «Вам будет интересно!» Еще бы! Скорее всего, ему так же, как и мне, претит мысль о спиритическом сеансе, но он поймет, что это – наша последняя надежда.
Я заглянул и к доктору Скотту. Хотелось выяснить, как обстоят дела в Уилмкоте, а он, несомненно, это знал. Спрашивать его напрямую по телефону было бесполезно: боясь нарушить врачебную этику, он выпустил бы иголки, как дикобраз. Но если я его застану, поговорить будет легче. Однако его хозяйка сказала, что доктора срочно куда-то вызвали, телефон тех, кто вызывал, – три-семь, но она очень занята, готовит обед, и сама позвонить туда не может. Если же буду звонить я, то не надо признаваться, что я узнал этот номер от нее. Когда я попросил передать доктору, чтобы он сам позвонил мне в «Утес», у нее сразу обнаружилась куча времени, и она охотно скоротала бы его за болтовней, но я предпочел ретироваться.
Три-семь – это номер телефона в Уилмкоте. Мы с Памелой наперебой старались уверить друг друга, что внезапно заболел капитан, но оба с тревогой и нетерпением ждали, когда позвонит Скотт. Он не позвонил, а часов в девять явился сам, на этот раз в автомобиле.
– Мы беспокоимся за Стеллу, – сразу объявила ему сестра. – Надеемся, вы можете сказать нам, здорова ли она?
– Увы, со Стеллой дело неважно, – ответил он.
Я предложил ему бренди – видно было, что ему следует выпить, но он долго раздумывал, вертя стакан в руках, а я изо всех сил старался сдержаться и не лезть с расспросами.
– За мной послал капитан, – нахмурившись, сказал наконец Скотт, – и, конечно, он не похвалит меня за то, что я говорю вам об этом. Однако Стелла просила заехать к вам. В конце концов, моя пациентка – она, и она уже не ребенок. Я не допущу, чтобы капитан мне диктовал.
«Черт побери этого Скотта с его этикой и этикетом!» – рвал и метал я про себя.
А Памела спокойно спросила:
– Что же со Стеллой?
– У нее бессонница.
– О, это серьезно, – сказал я. – Сильная?
– Сегодня вторник, – начал считать доктор, – значит, с пятницы она спала всего четыре часа – два в субботу утром и два в ночь на воскресенье. А сегодня ночью вообще не спала.
– И чем вы ее лечите?
– Снотворным.
– Господи!
– А что прикажете делать?
– Надо увезти ее от деда, – сердито вскричала Памела. – При нем она все время в страшном напряжении, только и думает, что он скажет, не осудит ли ее. Бог знает, в чем только он ее не упрекает!
– Ну, это как раз решено. Она уезжает.
– Когда? Куда? – изумились мы оба.
– В субботу. За ней приедет не то сиделка, не то директриса какой-то бристольской лечебницы. Раньше она приехать не может, а капитан, ясное дело, сам отвезти Стеллу не в состоянии.
– Уж не мисс ли Холлоуэй? – насторожилась Памела.
– Вот-вот. Эта дама была когда-то гувернанткой Стеллы или чем-то в этом роде.
Пораженные, мы молчали. Скотт был явно удивлен, почему мы так огорчились. Я объяснил ему:
– Мисс Холлоуэй – та самая сиделка, которая ухаживала за умирающей Кармел.
Скотт присвистнул:
– Не хотите ли вы сказать, что капитан знает об этом и все же…
– Он ей доверяет, ведь она – близкий друг его дочери.
– А Стелле нравится эта женщина?
– Нет.
Памела взволнованно прервала нас:
– В лечебнице Стелле будет только хуже Может быть, мисс Холлоуэй и не уморила Кармел, но все равно, она отвратительная особа – холодная как лед! Она изувечит Стеллу.
– Значит, вы с ней виделись?
Я коротко подтвердил:
– Виделись.
– Доктор Скотт, – взмолилась Памела, – а вы не могли бы воспрепятствовать отъезду Стеллы?
Скотт с несчастным видом покачал головой – чего бы он не сделал ради Памелы!
– Невозможно! Капитан находит этот план самым разумным и ни на что другое не согласится… – Он замолчал. Во всем, что касалось капитана, Скотт обязан был хранить врачебную тайну. – Сейчас его нельзя волновать, – только и добавил он.
– Что же Стелла хотела нам передать? – спросил я.
– Очень странную просьбу. Я не вижу в ней никакого смысла, но она настаивала, чтобы я сказал вам: она хочет переночевать в «Утесе». Говорит, что только здесь она сможет уснуть.
– Нет! – вскочив, закричал я и рассердился сам на себя за такую невыдержанность. – Неужели то, что случилось, не послужило ей уроком? Что она, – с ума сошла? Забыла ночь на субботу?
– Сюда ей никак нельзя, – подтвердила Памела Скотт, ничего не понимая, переводил глаза с одного из нас на другого. Потом взгляд его задержался на Памеле.
– Вы и сами плохо спите.
– Разве в этом доме заснешь? – вознегодовал я. – Вы же знаете, что здесь творится! Почему вы вами не объяснили Стелле, чтобы она выкинула эту блажь из головы?
– Я пробовал, – ответил доктор, – но тогда с ней Бог знает что началось. Я прямо остолбенел. В жизни бы не поверил, что Стелла способна на такое.
– Чем же она вас столь сильно удивила? – совершенно несправедливо рассердился я на Скотта.
– С ней творилось что-то невероятное, – сказал Скотт. – Вы же знаете, какая она сдержанная, вежливая и воспитанная маленькая леди. И когда я пришел утром, она была именно такая – аккуратная, подтянутая. Это после трех-то бессонных ночей. Другие на ее месте уже бились бы в истерике. Она приняла меня в своей чисто прибранной комнатке, и вид у нее был больной, будто болеет она уже с месяц, но вела себя безукоризненно, само послушание, само внимание, была готова следовать всем моим советам и за деда беспокоилась больше, чем за себя.
– Он тоже болен? – спросил я.
– Он очень расстроен из-за нее, – ответил Скотт. – И не говорит почему. Только одно и сказал: «Она попала под дурное влияние», и больше ничего. Мне-то кажется, между ними разразился большой скандал, и теперь она раскаивается, хочет загладить те, что было. Грустно на них смотреть – такие одинокие в этом большом доме, только какая-то женщина наведывается за ними присматривать.
– Стелла сказала вам, почему не спит? – спросила Памела.
– Нет, этого я от нее не смог добиться. Твердит одно: «У всех свои заботы». Смешно! Уклоняется от ответов, так что я бессилен. Нельзя лечить больного, который вам не доверяет, особенно если болезнь связана с психикой, как в данном случае. Ничего не поделаешь, пришлось дать ей снотворное.
– Но вы сказали, она устроила какую-то сцену? – нетерпеливо напомнил я.
– Да, это было уже днем, когда она проснулась. Я поднялся к ней еще раз, чтобы посмотреть, как она после снотворного. Она очнулась около половины пятого. Видно, во сне ее мучили кошмары, она была в каком-то странном состоянии, по-моему, не понимала, что я в комнате, стонала и все твердила исступленно: «Он мог погибнуть!»
– А потом? – поторопил я его. Голосом я владел лучше, чем сердцем.
– А потом она заметила меня и залилась слезами, причитала, как ей одиноко, какая она несчастная, как она не может тут больше оставаться. Просила помочь ей отсюда выбраться. Так и говорила: «Больше мне тут не выдержать». А дальше вот и сказала, что мечтает переночевать в «Утесе». Когда я ответил, что капитан и слышать об этом не захочет, она заплакала еще сильней и принялась настаивать на своем. Я просто ушам своим не верил, неужели это Стелла! Пришлось мне в конце концов пообещать ей, что я с вами поговорю, и, уходя, я закатил ей изрядную дозу снотворного, больше, чем следовало.
– Выходит, Стелла напичкана снотворным! Какой ужас! – возмутился я.
– Ну а что я могу поделать? Если бы вы согласились мне рассказать, что у нее на уме, я бы смог ей помочь. Ведь неспроста же она впала в такое состояние Она уже не ребенок.
Памела посмотрела на меня.
– Лучше рассказать обо всем доктору Скотту. Правда?
– Конечно, – согласился я. – Тем более что мы и есть то самое «дурное влияние». – Под натиском одолевавших меня чувств и мыслей я отошел к окну, предоставив Памеле рассказывать доктору, что с нами происходит.
«Он мог погибнуть!» – вот о чем больше всего сокрушалась Стелла, хотя у нее были и другие горести. «Вы же могли погибнуть!» – сказала она мне, когда пообещала, что не будет больше тайно пробираться к нам в дом. Тогда я даже не подозревал, как тяжко ей было давать это обещание. Оказывается, несмотря на пережитый испуг, она все так же рвется увидеть мать, а из-за меня старается подавить это стремление у теперь, когда она страдает от бессонницы и просит нас о помощи, я вынужден отказать ей в том единственном, что, по ее мнению, даст ей возможность заснуть. Она нуждалась во мне, а я и сам не мог пойти к ней и пустить ее к нам не решался. Я был близок к отчаянию, но несмотря на это, находился наверху блаженства.
Ничего! Мы уже боремся! И скоро все дурное останется позади.
Скотт слушал Памелу, как зачарованный.
– Клянусь Юпитером! – выдохнул он. – Чего же удивляться, что она не спит. Удивляться надо тому, как она это выдерживает, да еще таит все в себе.
Памела рассказала доктору о своих страхах: она боится, что призрак Кармел движим жаждой мести. А может даже, ее дух обречен скитаться, пока не разделается со Стеллой. Доктор разволновался и понес нечто бессвязное.
– Вот уж вам не повезло, так не повезло! Неудивительно, что вы плохо выглядите. Теперь-то ясно, почему пес не захотел тут оставаться.
От такого неожиданного заключения Памела не выдержала и фыркнула.
– Очень рад, – сварливо сказал Скотт, – что вы в состоянии смеяться.
– А мы не теряем надежды справиться со всеми осложнениями, – заявила Памела. – Вы сможете передать Стелле мое письмо?
Скотт забеспокоился:
– Это, пожалуй, уж слишком. Лучше на словах. Я перескажу ей все, что вы захотите.
– Передайте, что у нас наконец-то затеплилась надежда, – попросила Памела, – и что я напишу ей в Бристоль. Передайте, пусть она еще потерпит и Постарается представить себе, почему мы не можем пустить ее сюда. И скажите, что мы ее любим, пусть она нам верит. – Памела была расстроена, ей нелегко было посылать больной Стелле столь неутешительный ответ.
Скотт засобирался обратно в Уилмкот. Я проводил его до машины, прошел через сад и поднялся на вершину холма. Сентябрьский вечер был прохладен с моря веял сырой душистый бриз. Расщелина, в которой расположился Биддлкоум, тонула в голубоватом тумане, сквозь него искрились освещенные окна, на полях тут и там виднелись огоньки одиноких ферм, а вдоль берега, будто маленькие созвездия, блестели огни деревень. Холмы по ту сторону деревни казались темными на фоне заката. Долина была узкой. Не верилось, что я отделен от Стеллы непреодолимой пропастью. Спит ли она сейчас? Думает ли обо мне? В голове у меня звучали обрывки ее короткой незатейливой песенки:
Пусть светлый ангел тебя бережет
Ночь напролет,
Пусть охраняет от бед и забот
Ночь напролет
И пусть назло жестокой судьбе
Любовь и счастье придут к тебе.
Когда я спускался к «Утесу», передо мной уютно светились окна нижнего этажа. Как любит этот дом Стелла! Да и я не меньше. Я представить себе не мог, что мне придется искать какое-то другое пристанище!
