Текст книги "Спокойной ночи, крошка"

Автор книги: Дороти Кумсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Я отстраняюсь первой. Мне трудно быть так близко к нему.

– Скажи это Корди, – смеюсь я. – Уверена, она тебя простит.

– Ага. – Он открывает дверцу машины, останавливается и поворачивается ко мне. – Я скучаю по тебе, Нова. Скоро увидимся.

– Ну да, – отвечаю я.

И когда его машина скрывается за поворотом, я понимаю, что нужно было признаться ему. Нужно было сказать, что я люблю его.

Я не плачу.

С тех пор как Лео попал в больницу, я не плачу. Думаю, Лео удивился бы этому. Он думает, что я все время плачу, причем по каким-то нелепым поводам. И это правда. И в то же время нет. Просто только Лео видит мои слезы. Только он может вывести меня из себя. Больше почти никому это не удается. А Лео даже не прикладывает к этому особых усилий.

Когда Лео было четыре года и он только пошел в детский садик, у нас произошел один забавный случай. На одном из занятий детей спросили: «Чем занимаются ваши мамы и папы?» Думаю, воспитательница имела в виду профессию. Лео сказал: «Мама плачет». Воспитательница повторила вопрос еще раз. «Мама плачет. Все время», – повторил Лео. В тот же день меня вызвали в садик. Кроме воспитательницы в кабинете сидела еще и нянечка. Мне пришлось затратить массу усилий, чтобы убедить их, что у меня все в порядке. Да, я мать-одиночка, но семья меня поддерживает. Нет, я не чувствую себя одинокой. Да, Лео преувеличивает, и я не плачу все время. Да, если мне станет грустно, я обращусь за помощью.

Воспитательница дала мне пару визиток отличных психологов – наверное, она не чувствовала в этом никакой иронии. Она взяла с меня слово, что я свяжусь с ней, если мне нужна будет помощь. В чем угодно.

Когда я спросила Лео, зачем он такое сказал, он удивленно повернулся ко мне: «Но это правда, мамочка. Ты все время плачешь».

Когда я рассказала об этом маме, та спросила, сказала ли я воспитательнице о своей профессии. Сказала ли я о своей диссертации по психологии.

Когда я покачала головой, мама хмыкнула: «Ну, значит, сама виновата». Мама полагает, что ученая степень может защитить меня от всех бед и я должна хвастаться этим всем подряд.

Корди так хохотала, что выронила трубку.

Мне кажется, где-то до сих пор хранится записка о том, что за мной нужно приглядывать, ведь я плачу. Плачу все время.

Мы с Кейтом договорились, что будем вести себя с Лео так, будто ничего не случилось. Будто все нормально. Будто все хорошо. А это значит, что плакать нельзя. Я не хочу, чтобы Лео беспокоился. Я уверена, что он слышит нас. Если бы я и не была уверена в этом, то плач все равно изменил бы энергетику комнаты. Ее аура сделалась бы тяжелой, серой. Туда не хотелось бы возвращаться.

Но даже уходя из палаты, я не плачу. Мне не хочется. Думаю, если бы я расплакалась, то признала бы, что мне страшно. Конечно, мне страшно. Но если я расплачусь, то этим покажу Кейту, покажу вселенной, покажу самой себе, что все вышло из-под контроля. Что я полагаю, будто возможно…

Нет, он проснется! Проснется!

А когда он проснется, все встанет на свои места. И Лео будет делать то, что умеет лучше всего. Он будет смешить меня, сводить с ума, выводить из себя. Доводить до слез.

Когда вы так близки с кем-то, как мы с Лео, именно этого и следует ожидать. Те, кого вы любите больше всего, могут и порадовать вас, и расстроить, даже не прилагая особых усилий.

Машина Мэла остановилась на парковке возле вокзала Кингс-Кросс. Я возвращалась в Оксфорд.

На самом деле его автомобильчик был просто грудой бесполезного металла, но Мэл приобрел эту машину на деньги, оставленные ему папой. Мэл обожал эту колымагу, будто папа сам подарил ее ему. Учитывая то, что Мэл ненавидел отца всю жизнь, ненавидел за то, что он сотворил с тетей Мер, всем показалось странным это увлечение новой машиной. Этот драндулет буквально разваливался на части, и Мэл так часто чинил его, что мне казалось, что от изначальной модели тут мало что осталось. Как бы то ни было, я знала, что критиковать эту машину нельзя. Как и говорить Мэлу о том, что на потраченные на ремонт деньги он вполне мог бы купить себе новую.

Мы выбрались из автомобиля, и Мэл вытащил с заднего сиденья мой рюкзак – по какой-то загадочной причине багажник не открывался – и забросил тяжеленную кладь себе на плечо. Я приехала сюда только с парой платьев, сменой белья, зубной щеткой и кремом для лица. И с двумя парами туфель. Теперь же мне предстояло тащить в Оксфорд три коробки с едой (плов, рагу и банановый десерт); пирог, завернутый в фольгу; одеяло; бутылку газировки и две фотографии в рамочке, которые подарила мне тетя Мер (она фотографировала меня, Мэла, маму, папу и Корди в тот день, когда я уезжала в университет после Рождества). Конечно, на обоих снимках Корди была в центре.

Прошлая Ночь тоже выбралась с нами из машины. Она преследовала нас всю дорогу, устроившись между нами на рычаге переключения передач. Теперь же она тащилась за нами к вокзалу. Нам с Мэлом редко приходилось испытывать такую неловкость.

Такого не было даже после того, как Мэл застукал меня голой в ванной. Я переодевалась у него дома на Рождество и уже сняла трусики и лифчик. Мэл посмотрел на меня, на мое обнаженное тело, быстро развернулся и захлопнул за собой дверь. Я думала, что заперлась там, но не до конца задвинула щеколду.

Такого не было после его визита три недели назад.

А теперь Прошлая Ночь обнимала нас за плечи.

Наверное, я еще никогда не делала такого, как вчера.

В пятницу вечером я приехала из Оксфорда – якобы для того, чтобы повидаться с семьей, на самом же деле я хотела поговорить с Мэлом. Я думала, что увижу его и тогда пойму, правильное ли я приняла решение. Собственно, я хотела сказать ему, что люблю его, но боялась, что и пробовать не стоит.

За последние три недели он звонил мне каждый день – а это было необычно даже для нас. Всякий раз он спрашивал, не познакомилась ли я с кем-нибудь, не приглашали ли меня на свидание, не собираюсь ли я начать встречаться с кем-то. И всякий раз, как я говорила «нет», я слышала облегчение в его голосе – пусть и тщательно скрываемое, но облегчение.

Я думала, что когда увижу его, то сразу пойму, что мне делать.

В субботу утром Мэл вытащил меня из постели в восемь утра, чтобы «прогуляться». И я поняла, что должна сказать ему.

Я пыталась сказать ему, когда мы гуляли по оледенелым полям в Уимблдон Коммон. Я пыталась сказать ему, когда мы, доказывая себе, что мы уже взрослые, стучали в чьи-то двери и убегали, а потом прятались за углом, запыхавшись от быстрого бега и смеха. Я пыталась сказать ему, когда мы купили мороженое на заправке по пути домой. Я пыталась сказать ему, когда мы стояли перед моим домом, болтая, как будто не собирались встретиться через часик, приняв душ и переодевшись для клуба.

Все было так просто. Так просто. Нужно было сказать: «Мэл, я влюбилась в тебя». «Мэл, я влюблена в тебя». «Мэл, я люблю тебя, но не так, как прежде». Но всякий раз, всякий раз, как я смотрела ему в глаза, разум отказывал мне. Теперь, когда я знала, каково это, я уже не могла смотреть на него и не думать о том, чего хочу. Что мы значим друг для друга. И я хотела насладиться предвкушением своего признания. Предвкушением первой настоящей любви.

Как бы то ни было, я ему сказала. Кто-то толкнул Мэла в клубе, куда мы пришли, его стакан опрокинулся мне на футболку, и та сразу же прилипла к черному лифчику. Мэл схватил салфетки с барной стойки и принялся вытирать меня, извиняясь столь многословно, будто я была какой-то незнакомкой, а вовсе не той самой девчонкой, в которую он швырял еду в детстве.

– Боже, прости! – Его рука вновь коснулась моей правой груди. – Пойдем домой, тебе нужно переодеться.

Я улыбнулась. Его прекрасные медвяно-русые волосы, темные глаза, восхитительный рот…

– Я так тебя люблю, – прошептала я.

Мэл зажмурился. Точно так же, как в тот день, когда увидел меня голой.

– Я тоже тебя люблю, – сказал он.

Мои губы растянулись в улыбке, на душе стало тепло от простоты его слов. Меня переполняло счастье.

– Ты мой лучший друг, – добавил Мэл. – Знаешь, перед Рождеством вышел один фильм… – Он говорил очень быстро, не давая мне и слова вставить. – О том, что невозможна дружба между мужчиной и женщиной. Все равно любые такие отношения приводят к сексу. Одна из девчонок в группе спорила со мной, говоря, что это правда. А я привел в пример тебя. Сказал ей, что мой лучший друг – женщина, и это никогда не было для нас проблемой. И не станет. Знаешь, лучший способ испортить отличную дружбу – это говорить или даже думать о сексе. Или о любви, о романтической любви, я имею в виду. – Он замолчал, пряча глаза и теребя мокрые салфетки.

Я не проронила ни слова, глядя на его опущенную голову и нервные движения рук.

– Ни один разумный человек так не поступит, – продолжил Мэл. – Я сказал той девчонке, ну, из моей группы, что я никогда бы так не поступил. Я не смог бы испытать влечение к девушке, которая стала моим другом. Я никогда бы не принял дружбу за любовь. Потому что друзья не должны быть любовниками. Тогда они были бы любзями. Или дружбовниками. Как думаешь?

Мне хотелось сбежать. Вырваться на улицу и не останавливаться, пока не окажусь достаточно далеко отсюда. Еще мне хотелось залезть под соседний столик. Спрятаться.

– Так, мне срочно нужно выбраться из этой футболки, а то еще умру от простуды. – Я заменила слово «клуб» на «футболка» и «унижение» на «простуда».

– Ну да. – Бросив салфетки на стойку, Мэл вытер руки о джинсы. – Постой тут, я схожу за куртками.

– Тебе вовсе не обязательно уходить, – возразила я. – Я сама прекрасно доберусь домой. В Оксфорде меня никто не провожает.

– Что же я за друг такой буду, если не провожу тебя?

– Друг, обладающий столь же нежным чувством такта, как кирпич, которым я размозжу тебе башку, – прошептала я, когда он скрылся в толпе.

Мы сели в ночной автобус и поехали домой.

Мы старались. Старались, как могли.

Мы так старались вести себя нормально. Как раньше. Но чары, наполнявшие наш день счастьем, радостью, смехом и надеждой на будущее, развеялись. На месте чар появился этот уродец, назвавшийся Прошлой Ночью.

– Ты же знаешь, что всегда будешь моей любимой девочкой, да? – сказал Мэл, когда мы стояли у автобуса.

Вокруг царила привычная для вокзала суматоха, люди сновали туда-сюда. Но вокруг нас словно сплелся прочный кокон неловкости.

Я встала на цыпочки, положила ладони на его щеки.

– А ты всегда будешь моим любимым щеночком, да? – Я помотала его головой, как будто Мэл был собакой.

Я делала так в детстве, после того как мама с папой не разрешили нам завести пса.

«Зачем тебе пес, если у нас есть Мальволио?» – сказала тогда Корди. И в то мгновение я подумала, что Мэл, должно быть, был в прошлой жизни собакой, – я живо представила его огромным веселым лабрадором. Если вы грустите, такой лабрадор готов облизать вас с головы до ног, чтобы подбодрить, или просто скорбно опустит уголки рта, чтобы показать вам, что ему тоже грустно, – это зависит от того, по какой причине вы хандрите.

Сейчас нужно было шутить. Я истолковала поведение Мэла неправильно, и теперь, если я не буду осторожна, Прошлая Ночь встанет между нами. Мэл не виноват в том, что не испытывает ко мне той любви, которая мне нужна. Не виноват в том, что я недостаточно хороша для него. Нас многое объединяет – история наших семей, годы, проведенные вместе… Это важнее каких-то романтических бредней. Как бы мы встречались эти два года, если живем в разных городах? Ну, допустим, у нас бы это получилось, а потом что? Жениться? В нашем возрасте? Нет, Мэл прав. Друзьям не следует становиться любовниками. Даже думать об этом не стоит.

Если я смогу рационально воспринимать свои чувства, все будет в порядке. Я буду в безопасности. По крайней мере, до тех пор, пока не вернусь в Лондон.

Если я хоть на мгновение задумаюсь об этом, передо мной разверзнется бездна боли и я провалюсь туда. Нужно держаться за разум. За логику. Нужно смотреть на происшедшее словно со стороны. И шутить.

– Вы едете на этом автобусе, милочка? – спросил меня водитель.

– Да.

Мэл снял мой рюкзак со спины и передал его водителю.

Водитель, мужчина средних лет в белой рубашке с короткими рукавами и при галстуке, осторожно, словно хрустальную вазу, принял ценный груз у Мэла из рук… и изо всех сил швырнул рюкзак в отделение для багажа, а потом, как ни в чем не бывало, направился к очередной парочке, спрашивая, садятся ли они в этот автобус.

Я покачала головой и отвернулась, не веря собственным глазам. Рамочки для фотографий разбились, как и стеклянные миски с едой, а сладкая газировка, которую мама положила на самый верх рюкзака, сейчас, несомненно, пропитывает мою одежду. Хорошенький подарочек я привезу в Оксфорд, ничего не скажешь. Прошлая Ночь смеялась надо мной.

– Ну что, щеночек хочет поиграть? Или, может, обнимемся? – просюсюкала я, поддразнивая Мэла.

Закатив глаза, он распахнул объятия. Я считала секунды, и каждая из них длилась вечность. Но нужно было рассчитать время до того, как можно будет прекратить эту пытку. Нужно подыграть Мэлу. Делать вид, что все нормально. Если я очень-очень постараюсь, то все будет нормально. Когда-нибудь будет. Когда-нибудь. Когда-нибудь мне не придется задумываться о том, обнять ли мне Мэла, прикоснуться ли к нему, посмотреть ли ему в глаза.

– Скоро увидимся, да? – спросил он.

– Нет.

Мэл ошарашенно уставился на меня.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – ухмыльнулась я. – И ты совершенно прав. Я не хочу, чтобы ты навещал меня, потому что тогда ко мне ни один парень не подойдет. Они будут думать, что я с тобой встречаюсь. Да еще и девчонки будут набиваться мне в подруги, полагая, что так смогут подобраться к тебе. Мне вся эта чепуха ни к чему. – Я рассмеялась. Не знаю, насколько убедительно все это прозвучало.

«Пожалуйста, отпусти меня, – мысленно молила я. – Пожалуйста, дай мне уехать и пережить это».

Его кадык дернулся – Мэл натужно сглотнул, поджал губы и кивнул.

– Я вернусь домой на лето, – сказала я. – Это уже скоро.

– Но через пару недель Пасха, – запротестовал Мэл.

– Мы с друзьями собирались остаться в Оксфорде. У одной из моих подружек освобождается квартира, и мы проведем пасхальные каникулы вместе. Будет весело. – Подумав, что Мэл может напроситься к нам, я добавила: – Но там мало места. Так что увидимся летом, хорошо?

– Слушай… – начал он.

– Хорошо? – с нажимом повторила я.

Мэл так сильно сжал губы, что они побелели. Его глаза сузились. Это вовсе не было хорошо. Он медленно-медленно кивнул. И еще раз. И еще.

– Хорошо.

– Вот и молодец! – Я потрепала его по голове. – Хороший щеночек. Хороший Мэл. Хороший.

– Гр-р-р! – Он стряхнул с себя мои руки. – Когда-нибудь укушу тебя, и придется делать уколы от бешенства. Вот тогда ты пожалеешь!

– А тебя посадят под замок, и ты сам пожалеешь о содеянном.

Внезапно – мы ведь уже обнялись на прощание – он подхватил меня на руки.

– Я скучаю по тебе, – прошептал Мэл нежным, точно у ангела, голосом. – Я скучаю по тебе до боли.

«Так почему же ты не любишь меня? – мысленно завопила я. – Почему ты меня не любишь?»

– Кто еще садится в автобус? – нетерпеливо крикнул водитель, ставя ногу на ступеньку.

Он обращался ко мне. Все места в автобусе уже были заняты, все готовы были уехать. Все, кроме меня.

– Да-да, я иду!

– Я так и знал, – проворчал водитель.

– Увидимся летом, – сказала я Мэлу на прощанье.

Я побежала к автобусу, а Мэл поднял правую руку, ту самую, которая три недели назад касалась волос на моем лобке. Он так и не помахал мне, когда я улыбнулась ему со ступенек.

В следующий раз, когда мы увидимся, все будет иначе, решила я. Я уже не буду девственницей, в этом я была уверена. Я найду кого-то, с кем можно переспать. И это не будет кто-то особенный. Тот, кого я хотела, не любил меня, а с ним никто не сравнится, поэтому подойдет любой.

Мне нужно завести побольше друзей, необходимо больше людей в моей жизни, потому что я не смогу так часто приезжать в Лондон.

А главное, в следующий раз, когда мы увидимся, я больше не буду влюблена в Мэла. Не знаю, как я добьюсь этого, но если Мэлу суждено остаться в моей жизни, если наша дружба переживет это, то мне необходимо будет разлюбить его. Или научиться скрывать свою любовь настолько хорошо, будто ее и нет вовсе.

Однажды я нашла листик с каракулями Лео. Не знаю, почему он написал это, но у меня подкосились ноги. Я перечитывала его слова вновь и вновь:

Наверное, он написал это довольно давно, потому что сейчас Лео делает намного меньше ошибок, но я не могла понять, откуда он все это знает. Да, Лео всегда знал, что Кейт не «настоящий» его отец, хотя и сам решил называть его папой. Я не догадывалась, что Лео задумывается о том, кто его «настоящий» папа. И откуда он знает, что этот папа не умер? Почему он решил, что я люблю этого «другого» папу?

Я не знала, что мне с этим делать. Лео никогда не задавал вопросов о своем отце, никогда не проявлял к этой теме никакого интереса. Но он явно думал об этом.

Я не хотела, чтобы так получилось. Я не планировала того, что мой сын будет расти, не зная отца. Когда я забеременела, планировалось, что у Лео будут мама и папа, которые будут любить его. Планировалось, что я не буду его мамой. Я должна была стать его тетей, крестной, биологической матерью, человеком, который помог ему появиться на свет. И Лео должен был знать своего отца.

А затем, когда я все-таки стала его матерью, Лео остался без отца. Он мог только размышлять об этом «другом папе», но ничего не говорил. Может, Лео считал, что от этого я расплачусь. Или не был уверен в том, что я ему скажу. Если бы он спросил меня, не знаю, что бы я ответила. Я никому об этом не рассказывала. Моя семья подозревала, но никто не спросил напрямую, вот я и не рассказала. Кроме того, не могла же я рассказать Лео о его папе и закончить эту историю словами: «Можешь повидаться с ним, если хочешь».

Я не знала, что делать, и поступила так, как поступала всегда, когда не знала, какой выбор будет правильным. Я положила листик туда, откуда его взяла, и постаралась выбросить мысли об этом из головы, отправившись готовить ужин.

Я стою на пороге комнаты Лео, думая о том, нет ли тут других таких записок.

Его самолет приземлился час назад.

Ну ладно, не час, но мне так казалось. Каждая минута тянулась, словно вечность, а Мэл проходил таможню, получал штамп в паспорте, ждал свой багаж (сколько сумок он взял с собой? Он ведь мальчишка, он всегда путешествовал налегке).

Я не видела Мэла восемь месяцев, три недели и четыре дня. Это должно было укротить мою нетерпеливость. Но это же Мэл. Мэл. Мой самый любимый человечек в мире. Человек, которого я знала дольше всех в жизни.

Я едва удержалась от того, чтобы перелезть через турникет, подбежать к двери, ведущей в зал прибытия, перекувыркнуться под ногами у (вооруженных, кстати) охранников и выкрикнуть его имя. Мне в голову навязчиво лезли мысли о том, что он пропустил свой самолет. Мэл звонил мне пару дней назад и еще раз уточнил, смогу ли я встретить его в аэропорту. Его приезд должен был стать сюрпризом для нашей семьи: остальные не думали, что он приедет раньше, чем через пять месяцев, так что я должна была его встретить, а потом мы поехали бы к его маме. Мэл, конечно, молодец, но его нельзя назвать самым пунктуальным человеком в мире, особенно если дело касается женщин. Я бы не удивилась, если бы он отправился попить пивка накануне отлета, разговорился бы с какой-нибудь красоткой-антиподкой и решил, что ему суждено жить в Австралии, поэтому и улетать-то никуда не стоит.

А через неделю он перезвонил бы мне и сказал, что передумал и все-таки возвращается домой. В этом-то и была проблема с нашим Мэлом: он влюблялся, как только чувствовал влечение к женщине, потом затрачивал множество усилий на то, чтобы отношения сложились – обычно оно того не стоило, – и в итоге отказывался от своей «любви» и расставался с женщиной, в которую якобы был так влюблен.

В последний раз я видела Мэла в этом самом аэропорту. Вернее, не то чтобы видела… Я и разглядеть-то его толком не могла, так сильно я плакала. Не думаю, что даже его мама так рыдала. Тетя Мер, Виктория, Корди, мама и папа тактично отошли в сторонку, чтобы дать нам попрощаться.

Тогда Мэл опустил свой рюкзак и подхватил меня на руки.

– Пожалуйста, не плачь, – шепнул он мне на ушко. – А то я тоже расплачусь.

Я кивнула, но слезы все текли и текли по лицу, несмотря на все мои попытки сдержаться. Я судорожно всхлипнула.

Мне не нравилась его идея о том, что нужно отправиться в долгое путешествие и повидать мир. Да кем он себя возомнил? Христофором Колумбом? Капитаном Куком? Капитаном Кирком? Что такого можно «повидать» в Австралии, чего не найдешь в Лондоне? Что такого интересного «по ту сторону океана»? Красивые пляжи, солнечная погода, потрясающие пейзажи, шанс переосмыслить свою жизнь и насладиться ею в полной мере – да, Австралия хороша для этого, но все же…

Створки двери разъехались, и я почувствовала, как внутри нарастает волнение. Впрочем, наверное, сейчас это же ощущали и другие встречающие. Всем хотелось увидеть то самое лицо, того самого человека. Словно в хореографической постановке, группа встречающих повернулась ко входу. Вначале мы увидели тележку, груженную чемоданами. Толкал ее высокий седой человек лет пятидесяти. Над толпой пронесся вздох разочарования.

Самое мерзкое в отъезде Мэла было то, что изначально мы планировали это путешествие вместе. Я никогда особо не хотела слетать в Австралию, но Мэл убедил меня, что нужно набраться опыта, прежде чем приниматься за написание диссертации.

– Тебе придется заботиться о маме, – сказал Мэл, вытирая мои слезы.

Вот почему я не могла поехать. Я скопила достаточно денег, но мы не могли уехать одновременно. Тогда тетя Мер осталась бы без присмотра, и у нас обоих было бы тяжело на сердце. Это Мэл мечтал повидать мир, это ему всегда приходилось заботиться о маме, это у него никогда не было возможности в полной мере насладиться свободой и приключениями. Я же пожила вдали от дома, когда училась в Оксфорде.

Я могла бы стать попутчиком Мэла, съездить с ним за компанию, но это не доставило бы мне такого удовольствия, как ему. Мэлу предстояло познать свободу, независимость. Узнать, что значит быть молодым.

Я понимала, что мысль о матери беспокоила его еще тогда, когда мы только начали планировать эту поездку, и поэтому сказала, что хочу поступить в аспирантуру еще в этом году, а раз мне предстояло учиться в Лондоне, то я смогу присмотреть за тетей Мер.

Конечно, основной груз забот ляжет на плечи моих родителей, как и всегда, но я буду им помогать. И сообщать Мэлу о том, что происходит.

– Обещаешь? – спросил он меня тогда.

Я сглотнула, стараясь справиться с комком в горле.

– Обещаю.

– Спасибо, – выдохнул Мэл, гладя меня по щеке.

Он прижался губами к моему лбу, а затем обнял меня. От него пахло так, как я представляла себе любовь. Истинную любовь. От него пахло ничем и всем одновременно. Когда я вдыхала его запах, на моих устах расцветала улыбка. Мэл напоминал мне обо всем хорошем, что было в моей жизни. Когда Мэл отстранился, я увидела, как блестят его глаза, и постаралась запомнить его таким.

Высокий, плотный, мускулистый. Он коротко подстриг волосы, и эта прическа немного старила его. Большие руки с четкими жилками вен и длинными пальцами. Овальное лицо с длинным носом. Огромные прекрасные глаза. Мэл не побрился, несмотря на уговоры матери, и теперь щетина покрывала его щеки и подбородок.

Прикосновение его руки напомнило мне, что значит чувство безопасности. Чувство, что, что бы ни случилось, всегда есть кто-то, на кого можно положиться. Всегда. Я прижала голову к его груди, слушая биение его сердца – знакомое до боли. Я слышала этот мерный ритм чаще, чем стук собственного сердца. Мне нужно хранить память об этом моменте все то время, пока Мэла не будет рядом. Он целый год пробудет в Австралии, а потом еще три месяца будет путешествовать по миру.

– Мне пора, – сказал он.

Ох, его голос… Нужно запомнить его голос. Я чуть не позабыла об этом.

Я обняла его покрепче.

– Черт побери, Нова, ты что, пытаешься сломать мне ребра? – охнул Мэл.

– Да, если это заставит тебя остаться.

– Время пролетит быстро. Я скоро вернусь, – ответил он. – Ты даже соскучиться не успеешь.

Мэл так спокойно говорил об этом, что я почти поверила.

Отступив, я увидела, что слезы блестят у него на глазах. Мэл с трудом сдерживался, чтобы не заплакать. Он сжал указательным и большим пальцем переносицу, вытер глаза и опустил голову.

– Скоро увидимся, – сказал он, поднимая рюкзак. – Очень скоро.

Он отошел, а я застонала. Вот и все. Он уходил от меня, и все, что он сказал, – это «Скоро увидимся».

В этот момент Мэл остановился, его лицо прояснилось, и он улыбнулся. Я улыбнулась в ответ, и он бросился ко мне, подхватил на руки, потом осторожно поставил на землю… и поцеловал в губы.

Впервые в жизни. Он поцеловал меня в губы. Его мягкие, нежные уста касались моих губ, наши языки переплелись в поцелуе… Казалось, это длилось вечно.

Это чувство полета, чувство, будто я переместилась в совершенно другую реальность, – переместилась вместе с человеком, которого любила больше всего на свете. Мы были друзьями, лучшими друзьями, и окружающие часто спрашивали: «Между вами что-то есть?» Но между нами ничего не было. После всей этой истории четыре года назад я сумела побороть свои чувства, убедив себя в том, что все это было лишь чепухой. Глупостями.

И все же Мэл поцеловал меня в губы посреди людного аэропорта, на глазах у нашей семьи.

Он отстранился. Как быстро, подумала я. Сколько же лет я ждала этого поцелуя! Ждала, зная, что этого не случится, – ведь Мэл сказал, что никогда не сможет испытать ко мне романтическую любовь.

– А теперь попробуй объяснить это нашей семье. Докажи им, что мы просто друзья и ты рыдала вовсе не потому, что расстаешься со своим возлюбленным.

– Ты… – Я наконец-то поняла, что он сделал. И почему. Теперь все они будут думать, что… – Ты…

– Пока, Нова. – Мэл широко улыбнулся (и я запомнила эту улыбку, добавила ее к остальным воспоминаниям о нем). – Удачи тебе в этом.

И он ушел.

Все больше людей выходили в зал ожидания. В аэропорту царил страшный шум: люди вскрикивали от радости, плакали, громко говорили, пытаясь поделиться всем тем, что произошло за время разлуки. Они хотели наверстать потерянное время. Я видела, как влюбленные бросались друг другу в объятия, целовались и плакали, целовались и повторяли, как соскучились друг без друга, целовались… Я видела родственников, пролетевших тысячи миль: они обнимали своих близких, обещая, что больше никогда не уедут надолго… Я видела друзей, прыгавших от радости, переполненных восторгом от встречи…

А потом я увидела Мэла, выходящего из дверей. На спине у него был огромный черный рюкзак с немыслимым количеством кармашков. Волосы отросли и топорщились во все стороны. На щеках торчала щетина. Сейчас он казался больше, чем прежде. Невзирая на загар, кожа у него была серой от долгого перелета, под глазами темные круги. Одежда – бриджи для серфинга и розовая футболка – измялась.

Мэл. Мэл.

Он тоже заметил меня и побежал к турникетам. Я протолкалась сквозь толпу, разгоняя людей, как надоедливых мух. Мэл сбросил рюкзак, выронил сумку и распахнул объятия, а я прыгнула на него. Будь на Олимпийских играх соревнование по обниманию, я заняла бы первое место.

Мэл поймал меня, и я обхватила ногами его талию, обвила руками его шею. Я не худышка, но Мэл был достаточно сильным, чтобы удержать меня. И достаточно надежным, чтобы не отпустить. Я словно вновь знакомилась с ним. От Мэла пахло солнцем и приключениями, он казался таким… незыблемым! Я прижалась ухом к его груди и услышала привычное биение сердца.

– Как ты хорошо пахнешь, – прошептал Мэл.

У него ничуть не было заметно австралийского акцента, Мэл говорил так же, как и до отъезда. Тот же голос, что я хранила в воспоминаниях.

– Так хорошо выглядишь. Как приятно вновь дотронуться до тебя. – Его губы коснулись моей шеи. – Я так рад, что вернулся.

Я лишилась дара речи. Меня переполняло счастье. Теперь Мэл дома. В безопасности. И пусть он выглядит по-дурацки, он в безопасности. Со времени его отъезда столько всего произошло. Того, о чем я не могла говорить по телефону. Того, с чем я едва справлялась сама. Но теперь все будет в порядке, ведь Мэл вернулся.

– Ты выглядишь совершенно по-идиотски, – сказала я, когда он опустил меня на землю.

Мэл внимательно осмотрелся. Он не замечал ничего странного, пока я не ткнула пальцем в его одежду.

– Я поехал в аэропорт прямо с пляжа. У нас была вечеринка, – объяснил он. – Самолет вылетал так рано, что не имело смысла ложиться спать.

– Ты тут в ледышку превратишься.

– Да, ты права. Пожалуй, мне лучше переодеться.

Я оглянулась в поисках уборной. Мужской туалет находился слева от турникетов, прямо за парковкой, где можно было арендовать машину. Я повернулась к Мэлу, чтобы сказать ему об этом, и с изумлением увидела, что он уже открыл рюкзак. Немного повозившись, он достал пару джинсов и толстый синий свитер, который связала тетя Мер, когда Мэлу исполнилось шестнадцать. Не обращая внимания на глазеющих на него людей, Мэл натянул джинсы, застегнулся и влез в свитер, который стал ему немного мал и теперь сидел в облипку. А ведь раньше этот свитер был ему велик. Это была единственная вещь, которую тетя Мер связала своими руками, и Мэл не хотел расставаться с ней. Он сбросил шлепанцы и достал из карманов рюкзака ботинки. В ботинках лежали носки. Полностью одевшись, Мэл выпрямился и торжественно вскинул руки.

– Вуаля! Так лучше?

– Лучше, – рассмеялась я.

– Вот и хорошо. – Улыбка не сходила с его лица.

Мэл шагнул вперед, не сводя с меня взгляда. У меня сладко засосало под ложечкой. «Он вернулся. Он и вправду вернулся».

– Ты не представляешь, как я рад вернуться. – Мэл поцеловал меня в губы. – Это потрясающе. Твой вкус напоминает мне о доме.

Я невольно коснулась своих губ кончиками пальцев. Воспоминания о том, как я мечтала о Мэле по ночам, как разрывалось мое сердце от любви… Все эти воспоминания вновь вспыхнули во мне. Все эти годы, когда я была уверена, что люблю его. Что он – моя родственная душа. Мое будущее. И мне не нужен никто другой. Я так и не поняла, почему он не захотел меня. Почему он мог любить меня как друга, но при этом не считал привлекательной как женщину. Почему никогда не хотел поцеловать меня. Кроме, впрочем, того прощания в аэропорту, когда Мэл хотел насолить мне, да теперешней встречи. Я всегда хотела, чтобы он смотрел на меня так, как сейчас. Но, наверное, Мэл просто рад вернуться домой. Это никак не связано с тем, что он вдруг захотел меня. К счастью, я это уже переросла. По большей части.