Текст книги "Спокойной ночи, крошка"

Автор книги: Дороти Кумсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

– Да, – ответила я. – Я понимаю.

Вернувшись, Стефани вновь взяла меня под руку.

– Спасибо тебе огромное, Арабелла, – сказала она и повернулась ко мне. – Пойдем скажем Мэлу. – И вдруг радость в ее глазах сменилась страхом и отчаянием. – Или ты ему уже сказала?

Я покачала головой. Конечно, вначале мне захотелось взять трубку и рассказать ему, потому что я всегда в первую очередь сообщала новости ему и Корди. Но, уже набрав его номер, я поняла, что первой нужно сказать Стефани. Из нас троих это она пока что не имела никакого отношения к ребенку. Ее тянуло к этому малышу, как мотылька тянет к огню, но сама она не была частью пламени. Если я расскажу ей первой, это успокоит ее. Даст ей понять, что она в этом тоже участвует.

– Ты первый человек, который узнал об этом после меня.

– Правда? – Стефани прикусила нижнюю губу. У нее на глазах опять выступили слезы. – Спасибо. – Она снова обняла меня. – Спасибо, что ты сделала это для меня. Не знаю, чем я смогу отблагодарить тебя.

Глава 22

Розовая, голубая или белая?

Я поднимала то одну распашонку, то вторую, то третью, решая, какую же купить. Главное – распашонки не будут желтыми. Никто не должен носить желтый. Правда, мне иногда приходится ходить в желтом на работе. Так розовую, голубую или белую купить? Белый цвет, конечно, самый приемлемый, но он какой-то неопределенный. Если я куплю голубую или розовую распашонку, это будет означать, что я полностью уверена. Хотя мы беременны только десять недель, и, покупая вещи для малыша, я могу сглазить свое счастье, я не могла удержаться. В каждый обеденный перерыв, а иногда и по дороге домой с работы я заходила в магазины детской одежды. Мое сердце пело от радости, а в животе приятно щекотало, когда я притрагивалась к распашонкам. И мне нравилось внимание. То, как другие женщины предполагали, что я такая же, как они. Что скоро у меня увеличится животик, начнут отекать лодыжки, а обручальное кольцо придется носить на цепочке, потому что на палец оно уже не налезет. Никто не спрашивал у меня, когда родится ребенок. Я замечала, как они украдкой поглядывают на мой живот, потом на лицо, а затем отворачиваются, решив, что я беременна. Я принадлежала к их обществу.

Я решила купить все три распашонки. Я всегда могла расшить голубую распашонку розовым или сделать на розовой аппликацию в виде футбольного мяча.

– Я думаю, если родится мальчик, назовем его Мальволио, а если девочка, то Кармелита, – сказал как-то Мэл.

Мы лежали на кровати, он забросил на меня ногу, и она казалась удивительно легкой. Прикроватные лампы заливали нас светом, вокруг кровати лежали груды книг о детях. Мы друг друга стоили. Я покупала распашонки, Мэл покупал книги о детях. Правда, он ничего не знал об одежде. Я прятала ее в комнате, которая когда-то станет детской. Мы обсуждали, в какой цвет перекрасить комнату.

На груди у Мэла лежал календарик беременности. Он нежно поглаживал мой животик, говоря о детях.

– Зачем?! – опешила я.

Я знала, как Мэл на самом деле относится к своему имени, а Кармелита… Какого…

– Мальволио – потому что мы можем сделать это семейной традицией, а Кармелита… Мне нравится звук этого имени. Кармелита, Карми… «Ну же, Карми, доедай фасоль».

– Традицией? С каких это пор ты сделался традиционалистом? Мужчины такие нахалы, всегда стремятся назвать сына в свою честь! А вот женщины так не делают. Тебе ведь даже в голову не пришло, что нашу дочь могут звать Стефани Вакен-младшая, например.

– Ну, мы должны передать детям свое имя.

– Тебе недостаточно того, что передается фамилия? Если уж на то пошло, то это женщины должны давать детям свои имена. Наши фамилии меняются, когда мы выходим замуж, а значит, нужно убедиться, что ребенок получит и наше имя тоже. Для этого стоит называть старшую дочь своим именем.

Мэл прижал кончик пальца к моему носу и легонько чмокнул меня в подбородок.

– Глупышка! Такая традиция точно не приживется.

– К сожалению, думаю, ты прав.

– Кроме того, Кармелита – отличное имя.

– Может быть, но не для нашей доченьки… Ты можешь в это поверить? У нас родится дочка.

– Нет, это будет мальчик.

Он сказал это настолько уверенно, что я вскинула голову и посмотрела на него. Глаза Мэла затуманились, на его губах играла счастливая улыбка.

– Да? Ты знаешь что-то, чего я не знаю?

– Не совсем. Мне Нова сказала. Ей кажется, что родится мальчик.

У меня сердце упало. Ладно, это всего лишь мелочь. Ничего страшного. Только мимолетная боль, развеявшаяся уже через мгновение. Почему она мне ничего не сказала?

– Когда она сказала тебе об этом?

– Вчера. Я спросил, не собирается ли она выяснить пол ребенка, а она заявила, что и так знает, что это будет мальчик.

– Но мы ведь договорились, что не будем узнавать пол ребенка во время обследования, – напомнила я.

– Я знаю. Но то, что мы этого не хотим, еще не означает, что этого не захочет Нова.

Я отодвинулась от Мэла и посмотрела на него. Милые черты, волевой подбородок. Лицо, озаренное счастьем.

Я нахмурилась.

– Неважно, чего она хочет. Это ее не касается, Мэл.

Теперь и он нахмурился.

– Она вынашивает ребенка.

– Для нас. Это наш ребенок. Мы принимаем решение, выяснять ли пол во время сканирования. Она лишь вынашивает его. Он растет в ее теле. А родителями будем мы. Значит, мы и должны принимать все решения, важные и не очень.

Он нахмурился еще больше.

– Это звучит так… Не знаю… Хладнокровно.

Боль вернулась, и на этот раз задержалась на более долгий срок. Лишь на мгновение дольше. Ничего страшного. Не о чем беспокоиться.

– Это она должна относиться к беременности хладнокровно, Мэл. Ты что, не понимаешь? Если она начнет принимать такие решения, как, например, определение пола ребенка, то как она сумеет отдать нам малыша после родов? Чем бóльшую связь с ребенком она чувствует, тем сложнее ей будет.

Мэл поерзал на кровати, осторожно отодвигая меня в сторону, чтобы сесть. Я заметила это движение. Он едва-едва, но все же оттолкнул меня. Впрочем, он отталкивал не меня, а ту мысль, которая раньше не приходила ему в голову. Мысль, которую он не хотел принимать во внимание. Мысль о том, как все это повлияет на Нову.

Он предполагал, что ей будет легко, ведь она делала это для нас. Ведь Нова – это Нова. Она делала это для людей, которых она любит. Значит, не будет никаких проблем.

– Я не подумал об этом, – признался он.

– Если Нова начнет думать о ребенке иначе, чем о плоде, который она выращивает внутри себя, она не сможет отдать нам малыша.

– Ты так говоришь, словно в ее теле растет опухоль и она должна избавиться от этой напасти.

– Нет, это она так думает. Не знаю, как кто-то вообще может быть способен на то, что делает она. Я никогда не смогу в полной мере отблагодарить ее за этот поступок, но сама ни за что не отказалась бы от ребенка.

Мимолетный взгляд, мимолетная мысль. Я видела, как эта мысль проскользнула на лице Мэла. Мысль о ребенке, от которого я отказалась. О ребенке, которого я так и не выносила. О ребенке, который никогда так и не появился на свет.

– Тогда все было иначе, Мэл. – Я подтянула колени к груди. Одна из книжек свалилась с кровати и громко шлепнулась на ковер. – Я даже не знала, кто отец ребенка. Это мог быть любой из тех трех мужчин, и я не помню, как это случилось. – Я говорила громко, быстро, будто оправдывалась. Я хотела напомнить ему о безысходности той ситуации. – Мне было пятнадцать. Я была больна. Я не могла ухаживать за ребенком. И у меня не было выбора. Они заставили меня поступить так.

– Я знаю. – Мэл потянулся ко мне.

Но я отодвинулась. Я не хотела, чтобы он думал, будто может успокоить меня после того, что только что подумал.

– Нет, не знаешь, – ответила я. – Ты только что подумал о том, что я отказалась от ребенка. Будто сейчас у нас та же ситуация. Но тогда все было иначе.

– Да, я знаю, прости. Я вовсе не думал, что ты отказалась от ребенка. Просто мысль промелькнула в голове, вот и все. Дурацкая мысль. Прости меня.

– Я никогда не смогла бы сделать то, что делает Нова. Я восхищаюсь ею, ее честностью. Я восхищаюсь любой женщиной, которая готова пойти на такое ради близких. Я просто сама не такая.

Мэл кивнул и почесал затылок. Он был обеспокоен. Он волновался за Нову. Волновался из-за того, какую боль это может причинить ей. Она тоже не была одной из женщин, которые могут просто абстрагироваться от ситуации.

Я смотрела на божественно прекрасное лицо своего мужа, и каждая его черта, каждая морщинка напоминала мне о том, за что я люблю его.

Ему раньше не приходило это в голову. Даже когда он помирился с Новой, заставил ее вновь стать нашим другом, он не подумал, что это может навредить ей. А я всегда знала, что любовь к Мэлу уничтожит ее.

– Мы должны позаботиться о ней, – сказала я Мэлу. – Вот почему я беру на себя ее заботы. Мы должны убедиться в том, что с ней все в порядке. И не только ради здоровья нашего будущего ребенка, но и ради нее самой. Чтобы она могла примириться с этим. Мы должны позаботиться о том, чтобы она не начала думать о себе как о матери этого малыша, потому что это уничтожит ее.

Я прильнула к Мэлу, позволила ему обнять меня.

И вдруг я испугалась. Испугалась, что он может передумать. Может решить, что Нова важнее ребенка. Хотя она уже беременна, Мэл все еще может предоставить ей выбор. Может предложить ей передумать.

– Впрочем, мне кажется, что сейчас с ней все в порядке, – заметила я.

– Да, это правда, – согласился Мэл.

– Она расцвела. Правда, токсикоз уже появился, но в целом она выглядит прекрасно.

– Да, – выдохнул он. – Странно, что, несмотря на токсикоз, она все еще выглядит великолепно.

– И мы можем позаботиться о том, чтобы она и чувствовала себя великолепно.

– Ага.

– Ну ладно. Итак, как я уже говорила, если будет девочка, назовем ее Стефани. А если мальчик, то Энджел…

Мэл улыбнулся. Я старалась унять боль оттого, что Мэл сказал, будто Нова выглядит великолепно. Дело было не в его словах. Дело было в тоске, промелькнувшей в это мгновение на его лице.

Глава 23

Я лежу на диване, слушая, как Мэл возится в кухне. Он готовит мне ужин. В последнее время он постоянно заезжает ко мне после работы, чтобы приготовить ужин.

Недавно заходила Стефани, она посидела со мной немного. Она всегда звонила перед приходом, спрашивала, не против ли я, если она зайдет. Мэл никогда не звонил. Он просто приходил и все. Как и до беременности. Беременности их ребенком.

Стефани приносила цветы, конфеты, книги, эфирные масла, которые, как она думала, мне понравятся. Она спрашивала, можно ли ей положить руку на мой живот, и я видела, как она расцветает от счастья, как ее лицо озаряет улыбка.

Мэл целовал меня в щеку, когда я открывала дверь, и сразу же касался моего живота. Он говорил «Привет» два раза – мне и ребенку. Остаток вечера его рука почти все время лежала на моем животе.

Я не знаю, что они чувствовали. Сама я старалась не прикасаться к животу. Да, мне хотелось опустить туда руку, проверить, стала ли кожа грубее (она казалась грубее) и теплее (мне кажется, все мое тело стало теплее, меня часто бросало в жар, и я уже не надевала второй свитер, как обычно). Джинсы стали мне малы, а моя грудь… За последний месяц я купила шесть новых лифчиков. Моя грудь увеличилась на три размера, и я уже подумывала о том, чтобы купить бюстгальтер еще на размер больше. Я не то чтобы располнела, только грудь и бедра увеличились.

Как бы то ни было, я старалась не касаться своего живота, каждый раз заводя руки за голову, когда мне хотелось сделать это. Я не могла коснуться живота! Даже утром, когда я натирала тело кремом после душа, я не касалась живота. Не хотела касаться. Мне нельзя было проникаться духом того, что я делаю. Мне приходилось постоянно напоминать себе о том, что я рожаю ребенка для Мэла и Стефани. Если бы я позволила себе думать о малыше… Не уверена, что справилась бы с этим.

Почти на всех сайтах писали, что суррогатные матери уже должны иметь детей. Они должны «покончить» с темой материнства, должны чувствовать, что у них уже есть своя семья. Если суррогатная мать рожает своего первого ребенка, рожает его для того, чтобы отдать, могут возникнуть проблемы. Неврозы. Тяжелая послеродовая депрессия. Могут возникнуть проблемы с тем, чтобы отдать ребенка.

И, конечно, вдруг что-то пойдет не так, и ты уже не сможешь завести детей после этого? Это может уничтожить тебя.

Я не могу представить себе, как тут обойтись без проблем, без чувства утраты, и неважно, есть у меня семья или нет. Но я делаю это для двух близких мне людей, и на этом я должна сосредоточиться.

А чтобы сделать это, я должна чувствовать себя отстраненной от ребенка. Отчужденной.

Не касаться живота, не становиться перед зеркалом в спальне, наблюдая, как меняется мое тело.

Когда я проходила обследование на двенадцатой неделе беременности, Стефани, державшая меня за руку, охнула, глядя на экран. А я не смотрела. Я смотрела в потолок, закусив нижнюю губу. Я изо всех сил сдерживалась, чтобы не посмотреть на снимок УЗИ, где видны были ручки и ножки ребенка, его голова, позвоночник, сердце.

Врач спросила меня, все ли в порядке. Спросила, почему я не смотрю на экран. Я пробормотала что-то о том, что мне нужно сосредоточиться, чтобы не выпустить содержимое переполненного мочевого пузыря. Мол, я потому и привела с собой подругу. Она запомнит все подробности вместо меня.

Стефани была так счастлива, что обнимала меня три минуты после того, как я сходила-таки в туалет. Она спросила, не хочу ли я посмотреть на снимок, но я отказалась, сказав, что он принадлежит ей.

Я не могла посмотреть на него. Это создало бы связь между мной и ребенком. Ментальную связь, эмоциональную связь. Связь, которую я не могла себе позволить.

Если я позволю себе такое, то утрачу себя. Потеряюсь в мире фантазий, в которых после родов ребенка отдадут мне. В которых мы с отцом ребенка будем жить вместе долго и счастливо. В которых я получу то, о чем мечтала пару лет назад.

В последние три недели Мэл стал необычайно внимателен ко мне. Он готовил мне ужин, приносил чай, заставлял укладываться в кровать. Он делал такое и раньше, но теперь что-то изменилось. Я не уверена, что именно, но теперь Мэл обеспокоен больше, чем раньше.

Может, он догадался, что я планирую уехать примерно на год после того, как ребенок родится. Только так я смогу отдать им малыша. Я сяду в самолет и облечу весь мир. Мне нужно будет свободное пространство. Мне нужно будет находиться подальше отсюда. Далеко-далеко.

Когда я вернусь, надеюсь, я смогу воспринимать этого ребенка как их дитя и ничье больше. Я смогу отринуть мысли о том, что я поспособствовала его появлению на свет. Наверное, Мэл догадался об этом и теперь не хочет, чтобы я уезжала. Поэтому он и готовит для меня, поэтому так открыто выражает свою благодарность, поэтому и напоминает мне о том, как много я для него значу.

Мэл накормил меня превосходным ужином: тушеная брокколи, гренки с бобовым соусом и сыром, молодая картошка, сбрызнутая оливковым маслом, йогурт с персиком.

А потом он спросил, можно ли ему послушать ребенка.

– Конечно, – ответила я.

Мэл встал на четвереньки на диване, поднял мою футболку и осторожно приложил ухо к животу. Я смотрела на его голову, на светлые завитки на затылке. Мне хотелось коснуться их, погладить его по голове. Я испытывала это желание в те годы, когда была влюблена в него. Мне хотелось, чтобы Мэл поднял голову и наши взгляды встретились. Я хотела, чтобы он потянулся ко мне, чтобы его пальцы срывали мою одежду. Мне хотелось раздеть его. Мне хотелось…

Я запрокинула голову, стараясь дышать ровнее. Мне нельзя думать об этом. Это все гормоны. Они вызывают такие желания. А теперь, как я и боялась, гормоны вызвали во мне скрытые на задворках души чувства. Эти чувства не умерли, они лишь были спрятаны, погребены в самой глубине моего сознания. Когда я испытывала их в юности, они были безответными, а теперь и вовсе запретными, ведь мы оба были счастливы, сделав свой выбор. Правда, Кейт бросил меня из-за того, что я согласилась стать суррогатной матерью, но до этого я была счастлива с ним. А Мэл нашел любовь всей своей жизни.

Я сделала еще один вдох, задержав воздух, чтобы очистить мысли.

Я заставила себя подумать о Стефани. Моей подруге. Его жене. Женщине, ради которой я пошла на это. Женщине, которая отдала бы все, что угодно, чтобы суметь родить ребенка самой. Я не могла предать ее. Не могла влюбиться в ее мужа.

Обычно мыслей о ней, воспоминаний о ней было достаточно, чтобы пресечь подобные нежеланные эмоции и устранить похоть.

Мэл отодвинулся, и я подумала, что сейчас уже безопасно будет посмотреть на него.

Мэл улыбался, словно ребенок только что рассказал ему что-то поразительно прекрасное. Мне нравилось, как улыбка смягчает его черты, озаряет лицо. «Унаследует ли ребенок его улыбку? Его глаза? Его нос?» Я думала об этом и никак не могла остановиться.

– Я люблю тебя, малыш, – прошептал Мэл, нагнулся и нежно поцеловал меня в живот.

Мое сердце замерло. Все вокруг замерло.

Стефани часто говорила с ребенком, говорила ему, как любит его. Но она никогда не целовала мой живот. И я надеялась, что такого не случится. Я не хотела бы настолько сблизиться с ней.

Мэл тоже такого раньше не делал, и я не хотела сближаться и с ним. Мне и так приходилось нелегко. Я не справлюсь, если Мэл захочет большей близости.

Я могла все время напоминать себе, что рожаю этого ребенка для другой семьи, и могла справляться со своими проблемами, думая, что делаю это для кого-то особенного. Я могла бы сделать такое только для двух человек в мире – для Корди и Мэла. Больше ни для кого. Но я не могла пойти на это, если Мэл перестанет быть моим другом. Я постоянно боролась со своими чувствами к нему, списывала их на гормоны… Но если он будет вести себя вот так, я сойду с ума. Я поверю, что… может быть… возможно…

И когда эта мысль начнет расти внутри меня, я сойду с ума.

Я вновь начала ровно дышать, ровно и медленно, стараясь не обращать внимания на боль в груди – мое сердце забилось вновь, и его ритм все ускорялся. Нужно было сказать Мэлу, что ему нельзя прикасаться ко мне вот так. Только как сказать ему об этом, не показав, что для меня это трудно?

Я не хотела, чтобы он что-то сказал Стефани. Она могла бы понять это неправильно и снова начала бы смотреть на меня искоса, следить за каждым моим движением, подозревать меня, считать соперницей. Когда Стефани вела себя так, казалось, она не понимала, что я никогда не стояла у нее на пути. Не понимала, что Мэл будто очнулся от глубокого сна, когда встретил ее. Не понимала, что он никогда не полюбит меня или кого-то еще так, как любил ее.

– Знаешь, о чем я жалею иногда? – Мэл все еще смотрел на мой живот.

– Нет, Мэл, не знаю, но уверена, что ты мне сейчас скажешь. – Я думала о том, когда уже можно будет попросить его еще отодвинуться.

Он сидел слишком близко, и я не могла побороть свои чувства. Мэл словно душил меня. А ведь он просто сидел рядом. Я будто скользила по склону холма навстречу тихой, нежной беседе, навстречу близости… Если я не оттолкну Мэла, не заставлю его уйти, я соскользну вниз. Я останусь у подножия холма и позволю чувствам поглотить меня. Я позабуду о Стефани, я не запрещу Мэлу касаться меня, я буду потакать ему… Я боялась того, куда это может меня завести. И дело не том, что я буду испытывать влечение к Мэлу. Дело в том, что так я не смогу ощущать отчуждение по отношению к ребенку.

Мэл посмотрел мне в глаза, наши взгляды встретились – прямо как в моих мечтах. Он улыбнулся, на его лице сияло счастье.

– Что? Ты почему так смотришь? И о чем жалеешь?

– Мне хотелось бы, чтобы это был наш ребенок. И все это было по-настоящему.

Меня словно ударили в грудь. Мне казалось, что мое сердце разорвалось. Я прижала руку к груди, чтобы ослабить боль, чувствуя, как от ужаса кровь стынет в жилах.

Мэл тут же понял, что натворил. Он испуганно отодвинулся на край дивана – сейчас он был похож на глазастую напуганную горгулью на краю церковной крыши.

– Я не это имел в виду. Я… Ты не должна говорить об этом Стеф. Никогда. – Мэл говорил очень быстро, и я слышала страх в его голосе. – Это не имеет к ней никакого отношения. Честно. Просто… Просто когда-то я думал, что мы с тобой заведем ребенка, вот и все… И я не должен был этого говорить, я знаю. Но мне больше некому это сказать. Прости меня. Давай сделаем вид, будто я ничего не говорил.

Я медленно и осторожно опустила ноги на пол, поднялась, постояла пару секунд, чтобы убедиться, что не упаду, и повернулась к нему.

– Убирайся вон, – прошептала я.

Мэл, качая головой, виновато закрыл глаза.

– Нова, я не…

– Я серьезно. Убирайся вон! – Я дрожала, но в моем голосе сквозила уверенность. – Убирайся вон и больше никогда не приходи сюда без жены!

Мэл встал. Я видела, как дрожат его руки, когда он застегивал рукава рубашки. Мэл нагнулся, поднял пиджак и сунул руки в рукава, кусая губы. Я вывела его из гостиной, проводила до двери. Все это время мои ногти впивались в ладони. Только так я могла скрыть, насколько меня трясет.

Я протянула руку к двери и только тогда поняла, что не смогу отпустить его вот так. Я из кожи вон лезла, чтобы отстраниться от него, а он…

Я развернулась к нему. Мэл отпрянул, увидев выражение моего лица.

– Ты никогда… никогда не хотел меня. Ты ясно дал мне понять, что ты не хочешь меня, не воспринимаешь меня как женщину. И это при том, что ты знал о моих чувствах к тебе. Как ты можешь?! Как ты можешь быть настолько жестоким?! Как ты можешь говорить мне такое? Я вынашиваю для тебя ребенка, а ты считаешь, что можешь такое мне сказать? И что мне ответить? Что мне делать, если вы со Стефани счастливы вместе, если вы хотите завести ребенка? Что я должна чувствовать? Ты представляешь себе, насколько это для меня трудно? Ты понимаешь, что мне приходится постоянно напоминать себе, что это не мой ребенок? – Я покачала головой. – Я не понимаю, зачем ты сказал мне такое, Мэл. Почему ты подумал, что можно сказать что-то настолько жестокое. Я больше не могу видеться с тобой без Стефани. Я не хочу, чтобы ты еще когда-то сказал мне что-то подобное. – Я смотрела на него, стараясь позабыть, за что я люблю его.

Мэл молчал.

– Не приходи сюда без Стефани, ладно?

Мэл, не глядя на меня, кивнул. Его глаза остекленели.

В тот день на вокзале, утром после Последней Ночи, когда Мэл отверг меня, я попросила его дать мне возможность пережить это. Успокоиться.

Сейчас я вспоминала тот момент. Он будто стоял у меня перед глазами.

Его лицо, когда Мэл согласился. Его печаль. Мое облегчение. Я была рада, что он отпустил меня. Освободил меня.

Я открыла дверь и ушла в гостиную. Мне не хотелось смотреть, как он уходит.

Я остановилась перед диваном, вспоминая.

Приехав в общежитие, я зашла в свою комнату и закрыла дверь. Я даже не успела снять плащ. Отчаяние и боль нарастали во мне, подступали к горлу, и мне пришлось, заламывая руки, подбежать к умывальнику, чтобы вырвать. Меня тошнило от боли. У меня подогнулись колени, я упала перед кроватью, спрятала лицо в колючем пледе и разрыдалась. Я плакала от унижения. От понимания того, что я больше никогда не испытаю такой любви. От мыслей о том, что было бы со мной, если мой суженый, тот, кто должен был полюбить меня, полюбил бы. Но он меня не любил. Не мог полюбить меня.

Теперь я вновь заламывала руки, чувствуя, как боль и отчаяние распускаются во мне, будто цветок. Я не думала, что мне может быть настолько больно. Но эти его слова… Он произнес их так, будто это совершенно неважно. Будто их в любой момент можно взять обратно. Отменить.

Как кто-то, кто хоть чуть-чуть заботится обо мне, мог сказать такое? Мог сказать такое, зная, что мне и так нелегко? Не нужно быть гением, чтобы понять, насколько мне сейчас нелегко. Так почему же Мэл этого не видел?

Я услышала, как хлопнула входная дверь, и похолодела. Я не хотела сейчас видеть Мэла. Хоть со Стефани, хоть без нее. Как и любой друг, он иногда злил меня и знал об этом. Но сейчас речь шла о чем-то большем. Он не пытался меня разозлить. Он пытался разбить мне сердце.

И я больше не хотела его видеть.

– Почему ты решила, что я никогда тебя не хотел?

Я вздрогнула от удивления. Во-первых, Мэл все еще был здесь. Во-вторых, он был очень зол.

Я повернулась к нему.

Он и вправду был зол. Злость исказила его черты, плескалась в глазах.

– Почему ты решила, что я никогда тебя не хотел? – повторил он.

– Ты сам мне сказал.

– Я тебе сказал?! – Мэл опешил. По его лицу было видно, что он напряженно пытается вспомнить этот момент. Эти слова. – Когда я тебе сказал?

Я огорошенно смотрела на него. Я что, все выдумала? Любой, кто увидел бы выражение изумления на его лице, решил бы, что я все придумала.

– Я приехала навестить тебя. Тогда я училась в Оксфорде, на первом курсе, помнишь? Мы пошли гулять, и я попыталась признаться тебе в своих чувствах. Сказать, что люблю тебя. А ты остановил меня. Ты сказал, что не смог бы испытывать влечение к девушке, которая стала твоим другом. Потому что друзья не должны быть любовниками. Друзьям нельзя говорить или даже думать о сексе. Или о любви. Помнишь? Это было через три недели после того, как ты приехал ко мне в гости, и мы почти… Ты впервые начал ласкать меня, а потом… Ты передумал. Не захотел. А потом сказал… мол, не смог бы испытывать влечение к девушке, которая стала твоим другом. Да, так все и было. Это ты, ты заставил меня считать, что ты меня не хочешь.

– Но это же было так давно! Господи, мне же было восемнадцать! Я только начал заниматься сексом. Меня окружали девчонки, которые считали меня привлекательным. Я экспериментировал. И я не хотел экспериментировать с тобой, когда столь многое было поставлено на кон. – Мэл всплеснул руками. – Это же безумие какое-то! Все, что я делал, я делал именно потому, что хотел тебя. Всякий раз, занимаясь любовью с очередной девушкой, я думал о том, не было бы мне лучше с тобой. Это сводило меня с ума. Сразу после секса я начинал думать о тебе. Хотя ты была моим другом. Я не понимал, что происходит, я ведь никогда не… А в те выходные… Я хотел тебя, видит Бог, хотел! Потому-то я и приехал к тебе без Корди. Когда я увидел тебя голой в ванной, у меня в голове будто что-то щелкнуло. Как тумблер какой-то. И я начал воспринимать тебя как девушку. Как женщину. В какой-то момент я понял, что происходит. И тогда моя одержимость тобой начала проявляться в полной мере. Я даже иногда в порыве страсти называл девушек, с которыми спал, Новой. И я приехал к тебе, чтобы избавиться от этой одержимости. Чтобы понять, хочешь ли ты меня. Ну и понять… действительно ли я хочу тебя. Но мне пришлось остановиться. Я знал, что это не будет секс на одну ночь. Если бы мы тогда переспали, то после этого всегда были бы вместе, а я был к этому еще не готов. И я не мог позволить тебе сказать, что ты любишь меня. Я не смог бы солгать. Я ответил бы, что тоже люблю тебя. Но я не хотел это говорить. Не тогда. Но все это не означает, что я никогда тебя не хотел. Да и кто знает, чего хочет, когда ему восемнадцать? Кто может принять решение на всю жизнь в таком возрасте?

– Ладно, Мэл, тогда нам было восемнадцать. А потом? Ты никогда не показывал, что хочешь меня. Никогда! Ни разу за эти десять лет. Ни одного намека на то, что я интересую тебя как женщина. И ни одна из девушек, с которыми ты встречался, не была похожа на меня. Ни одна! Каждая из них была худее или толще, выше или ниже, были среди них и красавицы, и уродины, но ни одна из них не походила на меня. Мне приходилось мириться со всеми ими, не говоря уже о том, что каждая, каждая из них меня ненавидела. И все они напоминали мне о том, почему ты не любишь меня. А потом ты женился на женщине, которая является полной моей противоположностью. Она не стала бы похожа на меня, даже если бы постаралась. Ты словно выбрал ее, чтобы доказать мне, что никогда не будешь с той, что похожа на меня. Так что не надо переписывать историю. По твоим поступкам было вполне понятно, как ты ко мне относишься.

– У Марии была твоя улыбка, но не глаза. У Анджелы – твои глаза, но не твой нос. У Джулии – твоя манера говорить, но не твое остроумие. У Клэр – твоя воля, но не твое обаяние. Элис пахла в точности как ты, но у нее не было твоего смеха. У Джейн были твои кисти, но не твои руки. Мне продолжать? Я могу назвать каждую женщину, с которой спал из-за того, что она была и похожа на тебя, и не похожа. И да, я женился на Стеф, потому что она – не ты. Это прекратило мои мучения. Наконец-то. Наконец-то появилась женщина, которая не напоминала мне тебя. Я мог начать с ней новую жизнь. Мог полюбить ее, позабыв о тебе.

Я ничего не ответила. Я была поражена и в то же время не верила Мэлу. Все казалось логичным, однако… Мы ведь разговаривали каждый день, как же он мог скрывать свои чувства, если они действительно были? И почему я ничего не заметила? Потому что я не пыталась понять Мэла? Он всегда был частью моей жизни, и я предполагала, что знаю о нем все. Потому-то я и не пыталась считывать его эмоции, как делала это со всеми другими людьми.

– Я вернулся из своего путешествия, потому что все началось опять. Та одержимость. Я встречался с женщинами и думал, не будет ли мне лучше с тобой. И я скучал по тебе. Это сводило меня с ума, но на этот раз я знал, что готов. И я вернулся с тем, чтобы остаться. Чтобы жениться на тебе. Завести детей. Поверить не могу, что рассказываю тебе после всех этих лет… Я заказал кольцо из платины с бриллиантами и розовым кварцем. Кто-то сказал мне, что розовый кварц – камень любви, а я знал, что ты таким увлекаешься, поэтому заказал такое кольцо. Поэтому я и попросил тебя встретить меня в аэропорту. Я собирался встать на колено прямо там, в зале ожидания, и сделать тебе предложение. Когда я увидел тебя, то сразу же понял, что этого я и хочу. Кольцо было зажато у меня в руке, сердце выпрыгивало из груди, но я был готов. Я собирался это сделать. И тут пришел твой парень.

Я вспомнила тот день в аэропорту: шум в зале ожидания, жара, радость встречающих. Вспомнила, как Мэл прижал меня к себе, как поцеловал, как смотрел на меня. Как испугался, когда появился Кейт. Теперь мне все стало понятно. Мне всегда казалось, что в схеме того воспоминания не хватает какой-то детали. Теперь все встало на место.

– Ты помнишь, что я спросил, когда Кейт отправился платить за парковку?

Я вспоминаю, как мы стояли тогда на парковке рядом с черной «ауди» Кейта. Мэл, вытянувшийся, зеленый после перелета, небритый и растрепанный. Я была так рада, что он вернулся.