Текст книги "Спокойной ночи, крошка"

Автор книги: Дороти Кумсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Глава 56

Мама и папа заходят первыми. Держась за руки, они открывают дверь и входят в палату. Я впервые в жизни вижу, как они держатся за руки. Я знаю, что мои родители любят друг друга, но сейчас они первый раз открыто демонстрируют эту любовь. Они все время бранятся. Злятся друг на друга, ругаются на людях. Так у них заведено. Собственно, удивительно, что они ни разу не поскандалили за последние десять дней. Самый долгий срок без скандалов на моей памяти. Они редко проявляют любовь.

Через какое-то время они выходят. За руки уже не держатся: голова мамы на плече у папы, папа обнимает ее. Они поддерживают друг друга. Не глядя ни на кого, они выходят в коридор и сворачивают за угол, словно исчезая, переходя в иной пласт реальности прямо у нас на глазах.

Корди следующая.

Она берет с собой «свою свиту», как она их частенько называет, – Джека, Риа и Рэндела. Протянув руку к дверной ручке, Корди оглядывается на меня. У нее красные от слез глаза, лицо искажено горем. Я знаю, о чем она сейчас думает. На ее месте, будь я матерью здоровых детей, я думала бы то же самое: «Мне жаль, что такое происходит с тобой, но я счастлива, что мои дети здоровы, и я ненавижу себя за то, что радуюсь этому». Я не хочу, чтобы моя сестра винила себя за такие мысли, для нее это все и так ужасно. Я улыбаюсь ей, показывая, что знаю: это не ее вина. Я никогда не буду сердиться на нее за то, что у нее есть все, что было когда-то у меня. В ответ Корди прижимает пальцы к губам и посылает мне воздушный поцелуй. Она ведет себя так, потому что моя сестренка никогда не сдерживает эмоции. Она всегда выражает свои чувства.

Я улыбаюсь ей еще шире. Корди открывает дверь и входит в палату.

Потом они выходят, у Корди и Джека на руках по ребенку. Двойняшки прячут лица, уткнувшись носами в ямку между плечом и шеей того, кто несет их, и плачут. У их родителей красные от слез глаза. Они ни на кого не смотрят, выходя в коридор. Джек и Корди сворачивают за угол и исчезают, как мама и папа.

Эми следующая.

Труди, оцепенев от ужаса, стоит на месте. Она вжалась в стену, страх написан на ее немного мальчишеском лице. Труди знала Лео с тех пор, как ему было пять лет. Ей никогда не нравились дети, Лео почувствовал это и приложил немало усилий, чтобы подружиться с ней. Они хорошо поладили, ведь их объединял серьезный подход к жизни.

Эми, глядя куда-то в сторону, протягивает Труди руку, но тут понимает, что идет к палате одна. Она оглядывается. Труди отчаянно трясет головой. Эми улыбается ей, нежно и чутко, как всегда, и поднимает руку, так что звенят ее многочисленные браслеты. Успокоившись, Труди выходит вперед, словно строптивая лошадка, которой шепнули волшебное словечко на ухо. Она берет Эми за руку, и они входят в палату.

Они все еще держатся за руки, выходя оттуда. В глазах Эми – ни слезинки, но я достаточно хорошо знаю ее и понимаю, что сейчас она держится так лишь потому, что не хочет устраивать при мне истерику.

Они с Труди уходят в то пространство уже-попрощавшихся, где теперь все остальные.

Мэл и тетя Мер направляются к двери, в то же мгновение Кейт встает со стула. Я удерживаю его. Кейту хочется, чтобы тягостное ожидание завершилось, чтобы можно было войти в палату и сказать то, что должно быть сказано, но ему придется еще немного подождать. Он отец Лео, и правильно, что голос Кейта будет предпоследним из тех, что услышит в своей жизни мой малыш.

Мэл собирается с духом. Он сейчас чем-то похож на человека, который должен спрыгнуть с самолета без парашюта. Мэл глубоко вздыхает, смотрит на дверь и приобнимает тетю Мер за плечи, входя в палату. Я почему-то вспоминаю, что в детстве иногда называла тетю Мер «моя веселая тетушка», а она улыбалась мне, будто я знала секрет, известный лишь нам двоим. Я перестала так называть ее только потому, что мама сказала, что это звучит как-то двусмысленно, будто тетя Мер – алкоголичка.

Кейт берет меня за руку, целует мою ладонь. Я смущенно поворачиваюсь к нему и впервые вижу его горе. Глубокое горе, бездонное горе. Кейт все время скрывал от меня свою боль, он хотел защитить меня. И защитить себя. Он сознательно отрицал эту боль, прятал ее, потому что ему было страшно. Еще никогда в жизни ему не было так страшно.

Кейт служил в армии, сейчас он работает в полиции. Он видел, как умирают люди, он сталкивался с проявлениями невероятного, чудовищного зла, и все же ничто из этого не ранило его так сильно, как то, что происходит сейчас. Ничто не пугало его так сильно, как утрата любимого ребенка, ничто не могло настолько разрушить его надежды на будущее. Разрушить его будущее, оставив ему лишь пустоту.

Вот почему мы с ним не могли помочь друг другу. Мы могли оставаться сильными лишь порознь.

Я подаюсь вперед и целую его, вкладывая в этот поцелуй всю свою любовь. Я хочу, чтобы он знал: я люблю его. Я хочу, чтобы он понимал: мы оба старались, но этот путь преисполнен тягот, и мы не выживем, если пойдем по нему вдвоем. Даже если бы я не сделала того, что сделала с Мэлом, почти все нити, скреплявшие наш брак, уже порвались. Остается последняя нить, и как только она порвется, у нас будет лишь наша любовь. А любви, какой бы страстной и нежной она ни была, недостаточно, чтобы двое могли жить вместе.

Дверь в палату Лео открывается, и выходит тетя Мер. Ее глаза блестят, но она спокойна. Спокойнее, чем в тот момент, когда заходила туда. Словно страх покинул ее. Тетя Мер берет свою сумку и проходит по коридору к повороту. Вдруг она останавливается и прислоняется к стене.

Когда нам разрешали навещать ее в больнице, иногда она вела себя так же. Ее взгляд стекленел, и она, застыв, смотрела в никуда. Мама с папой говорили, что это от лекарств. Мэл и Корди боялись тетю Мер, когда она была в таком состоянии. А я не боялась. Я знала, что тетя Мер никуда не исчезает, что она вернется, мы увидимся, а это оцепенение – лишь отдых для нее.

Через какое-то время из комнаты выходит Мэл.

Он сломлен.

Вчера Мэл был сильным ради меня, он баюкал меня, пока я плакала, отвез меня домой, чтобы я могла принять душ, переодеться и собрать кое-что для Лео, потом отвез меня в больницу.

Но теперь он раздавлен. Сломлен. Уничтожен.

Шаркая ногами, Мэл проходит пару шагов, останавливается и прижимается к стене, запрокинув голову. Колени у него подгибаются, и Мэл тяжело оседает на пол. Он подтягивает колени к груди, запускает пальцы в волосы и начинает рыдать, громко всхлипывая и раскачиваясь. Он больше не может справляться со своим страданием и полностью теряет над собой контроль. Из всех нас он один опоздал. И теперь уже слишком поздно. Мэл никогда не поговорит с Лео, никогда не обнимет его, у него не будет воспоминаний о том, как они с Лео проводили время вместе.

К Мэлу подходит тетя Мер, и я вдруг понимаю, почему она так спокойна. Мэл – ее дитя, ее малыш, и он нуждается в ее помощи. Впервые с тех пор, как Мэл был еще ребенком, тетя Мер может поддержать его.

Она нежно поднимает сына, обнимает его, и Мэл бросается ей на шею. Он рыдает, повторяя: «Мне так жаль… Так жаль…»

Ему действительно жаль.

Тетя Мер гладит его по спине, успокаивает, говорит, что все понимает. Постепенно ее спокойствие переходит к Мэлу. В какой-то момент он уже может стоять без ее поддержки, и тогда тетя Мер берет его за руку, словно маленького мальчика, и уводит прочь. Я смотрю, как они исчезают за углом, как и все остальные.

Кейт прощается быстрее всех. Ему столько всего нужно сказать Лео, но времени на это нет. Поэтому он просто прощается и уходит.

Передо мной в палату входит доктор с молодым лицом и старой душой и медсестра Мелисса. Они хотят убедиться в том, что все идет так, как они и предполагали. Выйдя оттуда, врач говорит, что у Лео осталось несколько часов. Но я знаю, что он ошибается. Я знаю Лео. Осталось совсем мало времени.

Я вхожу в палату и закрываю за собой дверь. На моем лице расплывается улыбка. Это же Лео, в конце концов. Как я могу не улыбнуться, увидев его?

– Привет, Лео, солнышко, это я.

Глава 57

Я беру его правую руку, пухленькую детскую ручку с пятью идеальными пальчиками. Я создала эти пальчика сама, они зародились в моем теле. Я создала их. Я целую каждый пальчик, а потом переворачиваю его руку ладонью вверх и ногтем вывожу на ладони звездочку. Я часто делала так, когда Лео был маленьким, – рисовала волшебную звездочку на его ладошке, звездочку, благодаря которой твое желание исполнится.

Лео тогда жмурился и загадывал желание. Он никогда не рассказывал, что за желания он загадывал и исполнялись ли они, но всегда радовался, когда я выводила на его ладони такую звездочку, так что, наверное, желания все-таки сбывались. Или он надеялся, что на этот раз все сработает.

Я беру его левую руку – зеркальное отражение правой – и целую его пальцы и ладонь.

Я делаю это в последний раз. В последний раз.

Мы часто говорим «в последний раз», но не задумываемся о том, как ужасно это звучит. Неизбежно. Неизменно.

«Когда я забуду о нем?» – думаю я.

У меня почти нет видеозаписей с Лео. После рождения я много его фотографировала, но со временем перестала, ведь нас было всего двое, а я предпочитала проводить время по другую сторону объектива. Вместе с Лео.

Я слышу его голос, я помню слова, но уже забываю его интонации. Когда я полностью забуду его голос? У меня нет того, что напоминало бы мне его голос. Так как же я запомню его? Конечно, Лео есть на видеозаписи моей свадьбы, но это было более двух лет назад. С тех пор его голос изменился, его речь изменилась. Когда я забуду все переливы его речи? Когда я забуду всю палитру выражений его лица? Некоторые запечатлены на фотографиях или на видео, но это ведь не то же самое.

Я закрываю глаза, вспоминая, как Лео отворачивался от брокколи («Мам, это ведь яд, понимаешь?»), но с аппетитом уплетал шпинат.

Я помню, как он смотрел в потолок, пытаясь придумать ответ на вопрос. Как он широко распахивал глаза и высовывал кончик языка, пытаясь дойти до следующего уровня в игре на приставке. Как хмурился, если с ним, как он полагал, поступали несправедливо (например, не разрешали ему завести дельфина).

Я наслаждаюсь этими воспоминаниями. Я блаженствую, вспоминая его улыбки.

Но как долго эти воспоминания останутся со мной?

Я думала, что они запечатлелись в моем разуме, в моей душе навечно, но так ли это? Не сотрет ли их время, как оно стирает все наши воспоминания?

На Лео костюм супергероя, его любимый. Если бы он мог выбирать, в какой одежде ходить каждый день, то выбрал бы этот костюм. Ведь так он получил бы право бороться со Злом.

Я надела на него этот костюм, все, кроме маски.

Я наклоняюсь и целую его веки. Глаза Лео закрыты, длинные ресницы смежены. Я приникаю поцелуем к его лбу, глажу сына по щеке, как всегда удивляясь тому, насколько нежная у него кожа. Глажу его по второй щеке. Мой малыш. Мой чудесный малыш. Радость моя…

Я вновь опускаюсь на стул и сжимаю правую руку Лео. Он держал меня за руку почти каждый день – когда мы переходили дорогу, когда гуляли по улице или в парке. Иногда, когда мы смотрели телевизор и Лео пугался чего-то, он брал меня за руку и говорил, что делает это для того, чтобы я не боялась.

Я прижимаю его ручку к щеке.

– Знаешь, Лео, я кое-что поняла. Ты всегда заботился обо мне, верно? И я поняла, что, возможно, ты все еще здесь, потому что волнуешься за меня. Но со мной все будет в порядке. Я хочу, чтобы ты это знал. И всегда помнил об этом. Есть люди, которые позаботятся обо мне. Бабушка, дедушка, тетя Корди, бабуля Мер, папа, Эми, Труди, даже твой второй папа. Я буду скучать по тебе, конечно же, буду, но я хочу, чтобы ты перестал сопротивляться, если тебе больно оставаться здесь. Я очень-очень тебя люблю и ни за что не захотела бы, чтобы тебе было больно. – По-прежнему держа Лео за руку, я опускаю голову ему на грудь, чувствуя его тепло, тепло его ладони у своей щеки. – Я люблю тебя. Все будет в порядке, если ты сейчас уйдешь. Мы еще увидимся, поэтому я не буду прощаться, ладно? Мы еще увидимся. Я пожелаю тебе приятных снов. Спи спокойно, Лео, родной мой. Спокойной ночи, мой прекрасный мальчик. Доброй ночи, радость моя.

Ритм звуков, которые издает аппаратура у кровати, меняется. Сигналы становятся медленнее, промежутки между ними дольше.

Я закрываю глаза. Жаль, что я не могу уснуть вместе с ним. Жаль, что я не могу уснуть, не могу оказаться вместе с Лео, не могу в последний раз услышать его голос. Не могу увидеть, как он обнимает меня, закатывает глаза и спрашивает, не собираюсь ли я плакать.

Я жмурюсь изо всех сил, позволяю себе отмежеваться от всего происходящего.

– Я люблю тебя, – говорю я Лео.

Сигналы все медленнее. Медленнее. Медленнее. Медленнее. А затем…

Пииииииииииииииииииииииииииии.

Мерный, непрерывный сигнал.

Все кончено.

Когда я поднимаю голову, рука Лео уже похолодела. Меня знобит.

– Доброй ночи, мой прекрасный мальчик, – шепчу я. – Доброй ночи, радость моя.

Глава 58

Мне звонит Мередит.

Она рассказывает мне все, ее голос… такой мягкий, такой нежный.

Мередит спрашивает, справлюсь ли я, не нужно ли ей приехать и побыть со мной.

Говорит, что врач дал Мэлу успокоительное, и теперь он спит в гостинице в ее номере.

Она не знает, когда они вернутся домой.

Она не говорит о похоронах.

Желает мне доброй ночи, одаривает меня своей любовью.

И вешает трубку.

Тогда я понимаю, как мир может тихо, неприметно исчезнуть.

Глава 59

Я сижу на пляже.

В ночном небе сияют звезды.

Я слушаю шум моря.

Я жду восхода солнца.

Я слушаю, как просыпается мир.

Начинают шуметь чайки, они расправляют крылья и парят над волнами в поисках пищи.

Любители бега трусцой дисциплинированно выходят на утреннюю пробежку.

Еще не вполне проснувшиеся владельцы собак выгуливают своих питомцев.

Бражники, кутившие всю ночь, возвращаются домой.

Дом.

Теперь у меня нет дома.

Теперь, когда нет моего Лео.

Часть 6
Глава 60

Мы держались за руки, скользя на мокрой гальке на крутом берегу. Перед нами раскинулось море, пенистые волны набегали на берег и вновь отступали. Мы сбросили обувь и носки и встали у кромки воды. Мокрая галька холодила нам ноги, и мы ждали, когда подойдет очередная волна. Мы соревновались, кто выстоит дольше.

Поднялась новая волна, но мы стояли, не собираясь отступать. Мы дрожали от холода, прижавшись друг к другу, и хихикали от радостного предчувствия игры. И вот – волна несется на нас, мы вскидываемся от восторга, а вода заливает наши ноги, и я с визгом бегу к берегу. Кто проиграл – цыпленок! Лео стоял в воде, а она все прибывала, пока его ноги до колен не оказались в сероватой пене. Малыш гримасничал – ему было холодно. Он кричал от восторга и не двигался с места.

Лео оглянулся, чтобы посмотреть, куда я подевалась, ведь я должна была оставаться рядом с ним.

Я смеялась над ним, а он смеялся надо мной, и его детский смех пенился, точно вода в море.

Нам нравилось играть в «цыпленка». Это была наша любимая игра. И я всегда проигрывала. Лео оставался на месте. Самый храбрый мальчуган в мире.

Кто-то смотрит на меня. Я знаю, что все они смотрят, думают, как я, как я справляюсь, не впаду ли в истерику, позволю ли им утешить меня. Но этот взгляд – иной. В нем нет тревоги, только любопытство. Тот, кто смотрит на меня, пытается понять, о чем я думаю. Что я чувствую. Пытается проникнуть в скрытые закоулки моего сознания.

Я медленно открываю глаза и вижу, что это она смотрит на меня. Стефани. Наши взгляды встречаются, как тогда в метро, когда я решила уехать из Лондона.

Она выглядит подобающе ситуации: простое прямое платье, медвяного цвета волосы собраны в хвост, черные туфли без каблуков, жемчуг на шее.

Я не говорила Мэлу, чтобы он не приводил ее сюда, потому что мне и в голову не могло прийти, что она захочет показаться здесь. Что ей хватит мужества сделать это.

Стефани вздрагивает, сейчас она похожа на лань, застывшую в свете фар. Она испугана тем, что я застукала, как она смотрит на меня.

Краска заливает ее щеки, но она не отворачивается. Стефани знает, что я знаю. Она пыталась определить, сможет ли понять меня. Сможет ли подойти и поговорить со мной. Она пыталась определить, отвернусь ли я от нее. Накричу ли на нее. Скажу ли ей, чтобы она оставила меня в покое. Или вежливо выслушаю ее пустые слова.

Она не понимает, что совершенно неважно, заговорит она со мной или нет. Это не имеет никакого значения.

Каждый день я просыпаюсь в его кровати. Я засыпаю в его комнате, прижавшись к его любимому одеялу. Когда-то это одеяло лежало на моей кровати, но потом Лео забрал его себе. Но я не укрываюсь одеялом, мне слишком жарко.

Я должна оставаться в этой комнате, пока тут еще чувствуется его запах. Я хочу уловить каждую молекулу его запаха, пока он не развеялся.

Мы с Кейтом почти не разговариваем. Когда мы дома вместе, мы ходим вокруг друг друга на цыпочках, готовим друг другу кофе, не спрашивая, нужно ли это, потому что тогда пришлось бы заговорить. Кейт вышел на работу через два дня и приходит домой поздно. Он намеренно сидит там допоздна, чтобы, когда он вернется, я уже лежала в комнате Лео, свернувшись калачиком и притворяясь, что могу спать.

Хотя я знаю, что вновь увижу своего малыша, когда умру, что я вновь увижу сына в своих снах, я не могу спать. Не могу уснуть, не могу отправиться на поиски Лео в пространстве сновидений. Я проваливаюсь в дремоту на полчаса, не больше, а потом просыпаюсь и лежу без сна до зари.

Закрывая глаза, я вспоминаю, как Лео спрашивал меня, почему у него не настолько большая кровать, как у нас с папой.

«Мне тоже нужен простор, – говорил он. – То, что я меньше вас, еще не значит, что мне не нужен простор».

Когда я просыпаюсь, то слышу, что Кейт в гостиной. Он играет на приставке, проходит одну игру за другой. Не знаю, получает ли он от этого удовольствие, но он играет до поздней ночи и только потом поднимается на второй этаж. Каждую ночь он останавливается у белой двери с изображением огромного льва («Всех львов зовут Лео»). Я все время надеюсь, что Кейт войдет сюда, разделит со мной свое горе, преодолеет пропасть между нами, но этого не случается.

Через пару секунд он идет дальше, в нашу спальню.

Утром я тихонько пробираюсь мимо нашей спальни, одеваюсь и ухожу в кафе, пока Кейт не проснулся. Я готовлю пирожки, пирожные, пироги и блинчики, как обычно. Когда я выпекаю сладости, мое сознание будто отключается. И я могу не думать. Я варю кофе, завариваю чай и смешиваю коктейли, а Эми относит все это клиентам.

Я больше не работаю с клиентами напрямую. Они разговаривали со мной. Спрашивали, как я. Спрашивали, где мой сын (те, кто давно уже не появлялся здесь). Пытались утешить меня. А ведь они ничего не могут поделать.

Обычно я сижу в глубине кафе, за тем самым столиком, где мы раньше сидели с Лео, когда он был совсем еще крохой, – в те времена, когда я еще не купила это кафе.

Я сижу и смотрю в окно.

Я сижу и пытаюсь привести мысли в порядок.

Я сижу и пытаюсь заглушить свою боль.

Я сижу.

Я возвращаюсь к себе домой, в дом, наполненный чувством утраты, и готовлю ужин, к которому ни я, ни Кейт не прикоснемся.

Я сижу в кухне одна, ковыряю в тарелке.

Я сижу в кухне часами, но они кажутся мне секундами. Потом я выбрасываю еду в мусорное ведро и мою тарелку.

Я сижу в гостиной и смотрю телевизор. Вернее, смотрю на телевизор, сквозь телевизор. Я бездумно переключаю каналы, нажимая кнопку на пульте, пока не нахожу передачу, которая не отдается болью в моем сознании.

Каждый день, каждый день я думаю, как мир мог не измениться. В мире что-то происходит, по телевизору идут программы новостей, выходят газеты. Люди в мире ходят, общаются, допускают ошибки, создают новые воспоминания. И каждый день это удивляет меня.

Каждый день я думаю о том, понимают ли люди, что мир на самом деле остановился. И они лишь обманывают себя, делая вид, будто время идет вперед.

Такова моя жизнь.

И это не имеет никакого отношения к Стефани.

Сильные руки Кейта на моих плечах, его губы прижимаются к моему правому виску.

Он не прикасался ко мне уже две недели. С тех пор, как я вернулась домой, – после. Я вернулась домой, Кейт попытался обнять меня, позволить мне обмякнуть в его руках… А я не выдержала его прикосновения. Не позволила ему прикоснуться ко мне. Тогда, когда я еще чувствовала тепло сына на своей коже, его энергию, впечатавшуюся в мою ауру.

– Люблю тебя, родная, – шепчет Кейт.

– И я тебя люблю, – отвечаю я.

Мы оба искренни.

И мы оба боимся этого.

Когда любишь кого-то, ты можешь его потерять. Как мы потеряли нашего сына. Как мы потеряли друг друга.

Кейт отходит в другой угол комнаты, он не может находиться рядом со мной, потому что это напоминает ему, что мы больше не разговариваем.

Вот почему мысли Стефани о том, заговорить со мной или нет, не имеют никакого значения. Сейчас она для меня не существует. Никто для меня не существует.

Время остановилось.

Но оно пойдет. Случится то, что вновь пустит время моей жизни вперед. Я знаю, что когда-нибудь усну и отыщу Лео в пространстве своих сновидений. И тогда мне снова захочется воссоединиться с миром.

Но пока что ничто не может задеть меня.

«В особенности ты, Стефани».

Я закрываю глаза, вычеркивая ее из своего мира. Я хочу вернуться к своим воспоминаниям о той ночи на пляже. О том мгновении, когда я была вместе с ним, пока не появилась она.