Текст книги "Спокойной ночи, крошка"

Автор книги: Дороти Кумсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

– Можешь перестать говорить об этом, Стеф, – прошептал Мэл. – Мы оба знаем, что я соглашусь на это условие. Я сделал свой выбор. Хорошо? Я выбираю тебя. Выбираю тебя.

Мэл открыл заднюю дверцу машины, достал свой рюкзак и забросил его на плечо. Запер машину и пошел вниз по тропинке.

Я сказала ему, что он не знает, на что я способна. Может быть, я ошибалась. Может быть, он знал. Всегда знал это. Начав этот разговор, я в точности знала, какие слова сказать и когда. Как добиться поставленной цели.

Может, мой муж действительно знал, что, когда речь шла о том, чтобы удержать его… чтобы уничтожить всех соперниц… я готова была использовать любое оружие. Я была способна на все.

Глава 28

Я люблю четыре вещи на свете:

пляж;

небо на закате, расцвеченное алым, золотым и оранжевым;

музыку – я включаю ее и притворяюсь, что я танцор-импровизатор;

запах свежесваренного кофе.

К несчастью для меня, в последние четыре месяца запах кофе, сигарет, стирального порошка и бензина вызывал у меня рвотные порывы.

Я люблю кофе, и меня очень расстраивало то, что я не могу пить его сейчас. Кроме того, запрет на кофе вызывал особенное отторжение, когда я была на работе. Я с завистью смотрела на посетителей ресторана, прихлебывавших кофе, и представляла себе густой аромат, изящный вкус – иногда с молоком, иногда с сахаром. Я представляла себе, как они вдыхают этот запах, как делают глоток за глотком, как божественная жидкость стекает в их горло, как приятное тепло распространяется по их телу. В метро я не сводила взгляда с людей со стаканчиками кофе – удивительно, что на меня не подали жалобу за домогательство.

Я любила кофе, а ребенку он не нравился. А это ко всему прочему означало, что мне приходилось сидеть в кафе только на летних площадках. К счастью, погода сегодня к этому располагала.

Мэл пригласил меня на встречу в его любимом кафе в западной части Лондона. Они со Стефани ходили в поход – еще одно из преимуществ их брака, теперь Мэлу было с кем разделить активный отдых. Похоже, он позвонил мне в ту самую секунду, когда они вернулись.

Это было наше любимое место. Однажды мы с Мэлом попали под дождь и случайно забрели сюда, а потом еще не раз возвращались. Небольшое кафе, уютное, поразительно красивое в своей простоте: дубовый пол, чистые белые стены, хромированные поверхности, коричневый диванчик в углу и маленькие круглые столики по всему залу. Официанты всегда были приветливы, и приятно было поболтать с ними, ожидая, пока приготовят капучино. Мне всегда хотелось сбросить туфли и усесться на диванчик с ногами.

Это было наше место – тут мы болтали, смеялись, пили кофе. Так было до тех пор, пока Мэл не познакомился со Стефани. Вернее, пока мы не познакомились с ней. Но мы все равно провели здесь много часов, даже после того, как Мэл начал встречаться со Стефани. Она никогда не бывала здесь.

На летней площадке выставили небольшие круглые столики с деревянными столешницами и хромированные стулья. Тут-то я и сидела, дожидаясь Мэла. Я пила мятный чай и старалась не думать о том, как здорово было бы посидеть на диванчике и выпить капучино.

Я думала о голосе Мэла, когда он позвонил мне. У него был такой серьезный тон. Это немного пугало меня. Может, он хочет рассказать мне, что происходит со Стефани? В последнее время она вела себя очень странно: выглядела напряженной, настороженной. Загнанной в угол. Точно, загнанной в угол. Будто ее прижали к стене и она готова в любой момент наброситься на меня, чтобы освободиться.

Мне было трудно проводить с ней время. Я увлекалась эзотерикой, поэтому многое знала об энергетических вампирах, людях, которые – обычно неосознанно – вытягивают из вас энергию, как вурдалаки высасывают кровь, и вы чувствуете себя обессиленными и подавленными. Обычно я не позволяю людям поступать так со мной, но моя обычная техника защиты, позволявшая отстраниться от вампира, почему-то не срабатывала со Стефани. Стефани, словно граф Дракула, выпивала меня досуха, и когда она уходила, то казалось, что все силы покинули меня, и мне оставалось лишь лечь и отдыхать.

Если в предыдущие недели Стефани светилась от радости и счастья, называла меня своей лучшей подругой, то теперь все это прекратилось. Осталась лишь черная дыра в ее душе, куда затягивало все хорошее.

Надеюсь, Мэл мне это объяснит, и все вернется в привычную колею.

Я закрыла глаза, наслаждаясь теплом. Солнечные лучи гладили мое лицо, на улице машин было немного, мало кто проходил мимо. Я наслаждалась тишиной. Через год, когда я уеду в Австралию, там будет зима, и мне уже не доведется вот так греться на солнышке.

– Привет, – сказал Мэл.

Я улыбнулась и только потом открыла глаза.

– Привет!

Счастье, которое я ощущала, испарилось, как только я увидела его лицо.

Я хорошо знала это выражение. Обычно именно с таким видом Мэл говорил мне о том, что у тети Мер обострение. Агония, скрытая натянутой улыбкой. Покрасневшие глаза.

– Ты заказал что-нибудь? – спросила я.

Мэл покачал головой. Кашлянул.

– Я ненадолго.

– Что случилось? – Я выпрямилась.

Мэл пригладил волосы, облизнул губы.

– Ты же знаешь, как я люблю тебя, – начал он. – Ты мой лучший друг, и в мире нет никого, кто был бы мне ближе.

Если бы мы встречались, я бы сразу подумала, что Мэл меня бросает. Но нельзя бросить друга, верно? Если ты хотел разорвать отношения с другом, то просто позволял этим отношениям умереть. Ты прекращал звонить, переставал приходить на встречи, ты отдалялся… И в следующий раз, когда вы встречались, казалось, что вы не виделись пару десятков лет и теперь вам нечего сказать друг другу.

Но нельзя позвать друга в кафе, чтобы сказать, что вашей дружбе конец. «Или можно?»

– Ты… Ты была потрясающим другом все эти годы. Даже когда я этого не заслуживал. Мы провели вместе столько лет… Но теперь мне нужно строить новую жизнь со Стефани. Я дал клятву сделать это, когда женился на ней. И только недавно я понял, что не смогу выполнить эту клятву, если мы будем видеться.

«Судя по всему, все-таки можно позвать друга в кафе, чтобы сказать, что вашей дружбе конец».

– Мы много говорили в последнюю пару недель, и в особенности последнюю пару дней. И мы поняли, что не готовы завести ребенка. Мы не насладились временем вместе. Только я и Стефани. Я испытал влечение к тебе – это длилось всего мгновение, но этого было достаточно, чтобы я понял, что не полностью верен Стефани. А это нечестно по отношению к ней. Нечестно по отношению к нашему браку. Если мы заведем ребенка, это будет нечестно по отношению ко всем. Мы еще не готовы к такой ответственности. Мы больше не хотим этого ребенка.

– Дело в том, Мальволио, что если бы речь шла об остывшем ужине в моем ресторане, то я поняла бы, как можно сказать: «Я этого больше не хочу». Но это ребенок. Ты не можешь передумать. Это же ребенок!

– Прости. – Мэл опустил глаза.

– Прости? Я вынашиваю твоего ребенка, ты передумал, а теперь ты говоришь мне «прости»?!

– Мне больше нечего сказать.

– Тебе есть что сказать. Например, ты можешь сказать мне почему.

– Я уже сказал тебе.

– Ты нес какую-то чушь. Ты не сказал мне, почему ты изменил решение о том, с чем мне было так сложно согласиться. И я пошла на это только потому, что знала, насколько вы со Стефани хотите ребенка. До этого вашего похода в горы ты постоянно стремился коснуться моего живота. И поэтому я не верю, что ты говоришь серьезно.

Мэл посмотрел на меня, его лицо окаменело. Было понятно, что он больше ничего не скажет.

– А что мне делать с ребенком, Мэл? – тихо спросила я.

Может, они и говорили о том, что ребенок нарушит привычный для них распорядок жизни, но вряд ли они продумали все последствия своего решения. А ведь должны были бы.

Он снова опустил глаза.

– Ты… ты могла бы… сделать аборт. – Мэл говорил так тихо, что мне пришлось податься вперед, чтобы расслышать его. – Так было бы проще всего. – Он почесал в затылке. Мэл всегда так делал, когда волновался. – Так было бы лучше всего.

– Проще? Лучше? – повторила я. – Откуда тебе знать?

Мэл не поднимал глаз.

– Стефани делала аборт. Ей было тогда пятнадцать. Вроде бы с ней все в порядке.

«Все в порядке? Со Стефани? Ох, только не начинай…»

– Одно дело пойти на аборт, когда ты молода и залетела случайно. Но когда тебе под тридцать и ты тщательно планировала беременность – это совсем другое.

– Тогда оставь ребенка.

– Да, и что мне всем сказать? Что ты его отец? И что ты больше не хочешь со мной общаться? И да, родные мои, не беспокойтесь, я вовсе не трахалась с этим женатиком, я не залетела случайно. Нет, я воспользовалась шприцом, чтобы ввести себе во влагалище его сперму, потому что собиралась родить ребенка ему и его жене. Нет-нет, они не принудили меня к этому, я сделала это по собственной воле, потому что я ведь так волнуюсь о них.

– Вот что я имел в виду, когда говорил, что так было бы проще всего.

– Нет, Мэл. Проще всего было бы, если бы вы забрали у меня ребенка, как и планировали.

– Мы не можем. Прости меня.

– Хотя бы посмотри мне в глаза, когда говоришь это. Иначе я тебе не поверю.

Мэл посмотрел на меня, и я увидела, что он не со мной. Он полностью отстранился от ситуации. Я читала о таком, когда училась на психолога. Люди мысленно отгораживались от ситуации, чтобы сделать что-то, чего они не хотели делать. Чтобы пережить травму. Чтобы принять сложное решение.

Мэл отгородился от меня, чтобы суметь сказать мне это.

Я лишь раз раньше видела, чтобы он поступал так. Нам было одиннадцать. Хотя Мэл и был довольно высоким и мускулистым пареньком, он всегда таскался с девчонками – со мной или Корди, и поэтому мальчишки считали его слабаком. Билли Сноу, мордоворот и задира, сидел за мной и Мэлом на математике. И вот однажды он назвал тетю Мер психованной. Билли прошептал эти слова, зная, что учитель не услышит его, но Мэла это заденет. И потом он сможет и дальше дразнить Мэла.

Мэл вскочил из-за стола прежде, чем кто-либо (в первую очередь сам Билли) успел отреагировать. Он врезал Билли по челюсти, сбил его со стула на пол и молча принялся избивать. Все в классе, включая нашего учителя, мистера Бельфаста, были настолько огорошены, что не знали, что делать, и лишь с ужасом наблюдали, как лицо Билли Сноу превращается в кровавое месиво. В какой-то момент мистер Бельфаст очнулся и стащил Мэла с незадачливого хулигана.

И в тот момент в глазах Мэла не было ярости. Не было жажды убийства. Лишь пустота. Такая же, как сейчас.

Тогда я впервые в жизни испугалась Мэла. Он словно перестал быть мальчиком, которого я знала, и превратился в человека, способного сильно ранить кого-то и при этом оставаться невозмутимым.

Больше такого не случалось. Больше я не боялась Мэла.

Вплоть до этого момента.

То, что ему приходится вот так отстраняться от меня, чтобы сделать что-то настолько тяжелое, означало, что они действительно не хотят этого ребенка. И Мэл действительно не хочет больше со мной видеться.

– Прости меня. Нам не нужно было вообще все это затевать. Но лучше мы скажем тебе сейчас, чем через пару месяцев, когда что-то изменить будет уже трудно. – Мэл положил ладонь мне на руку.

Он так часто делал раньше. А теперь он говорил мне, что это в последний раз.

– Береги себя, ладно?

Мэл встал и ушел, оставив после себя лишь запах лосьона и память о тепле его ладони.

Глава 29

Через два часа Мэл вернулся домой. Дверь тихо закрылась за ним, ключи звякнули, когда он бросил их на столик в прихожей.

Мэл даже голову не повернул в сторону гостиной, не поздоровался со мной. Он отправился прямиком в кухню. Я услышала, как он хлопнул дверцей холодильника, как отодвинул стул от стола.

Я прождала пару минут, давая ему время решить, устроится ли он в кухне или все-таки придет ко мне.

Когда Мэл не пришел, я сама пошла к нему. Мэл сидел на стуле, глядя в окно, на сад. В руке у него была бутылка пива, еще четыре бутылки стояли перед ним. Он поднес горлышко ко рту и жадно припал губами к темной жидкости. Обычно я заставляю его пить пиво из стакана, но сейчас был неподходящий момент, чтобы заводить разговор об этом.

– Как все прошло? – спросила я, остановившись в дверях.

Я не могла подойти поближе – мне казалось, что Мэла окружает кокон печали, сквозь который мне не пробиться. Мэл не ответил, но замер на мгновение, показывая мне, что услышал вопрос, однако не намерен говорить со мной.

– Что она сказала? – спросила я.

Он поставил пустую бутылку, взял следующую, открыл ее и начал пить.

Я вошла в кухню. Мне хотелось обнять его. Показать, как я его люблю. Мэлу было нелегко, но это все во благо. Через какое-то время он это поймет. Ребенок встал бы между нами. Даже если Мэл и Нова не планировали оставить ребенка себе, я бы всегда думала о том, что они это делали. А это плохо сказалось бы на нашем браке. Да и как бы это повлияло на ребенка? Я ведь всегда винила бы малыша в том, что Мэл опять влюбился в Нову.

Я коснулась мужа, зная, что он встанет, обнимет меня и позволит мне поддержать его своей любовью. Позволит мне утешить его. Позволит мне помочь ему пережить это.

Он отшатнулся от меня с отвращением.

Я убрала руку, отступила. Я была поражена его реакцией.

– Я сделал то, чего ты хотела, – заявил Мэл.

Тогда я поняла, что больше мы не будем об этом говорить. Мэл не поделится со мной подробностями. Что сделано, то сделано. И говорить тут больше не о чем.

Когда Мэл встал, я увидела его лицо. Страдание, сочившееся из каждой поры. Этот образ навсегда запечатлелся в моем сознании, словно клеймо. Словно рана. Напоминание о том, что я заставила его сделать. Я никогда не забуду это его выражение лица.

Мэл взял еще одну бутылку со стола, открывалку и пошел в сад, захлопнув за собой дверь. Он хотел остаться один.

Понадобится время. Немного больше, чем я полагала вначале. Я немного недооценила то, какую боль это причинит Мэлу. Но время залечит его раны. С нами все будет в порядке. Мы вновь будем счастливы.

Глава 30

Увидев меня, Мэл остановился в двери высотного здания, в котором располагался его офис.

Что-то промелькнуло на его лице. Раздражение? Страх? Я никогда не видела такого выражения, когда он смотрел на меня. Обычно, когда Мэл смотрел на меня, он выглядел довольным.

Даже когда мы ссорились, даже когда орали друг на друга, скандалили, он никогда не выглядел настолько… смущенно. Вот оно, подходящее слово. Смущенно.

Вздохнув, Мэл вышел ко мне с подчеркнуто вежливым видом. Вежливым! Словно он собирался говорить с клиентом, с которым не хотел разговаривать. Обычно именно так я улыбалась, когда нужно было поговорить со взбешенным посетителем, недовольным едой, обслуживанием или интерьером кафе. Это было тягостно, но необходимо для того, чтобы выполнять свою работу.

– Привет. – Мэл смотрел куда-то мне за спину, старательно избегая моего взгляда.

– Привет, – дрожащим голосом ответила я, не в силах скрыть своего волнения.

Гордость нашептывала мне, что не следовало приходить сюда. Что нужно оставить все как есть. Что нужно принять решение и выполнить его. Но не гордость же была беременна, одинока и, главное, напугана.

Я ждала, что Мэл скажет что-то еще. Продолжит разговор. Я думала… Я думала, что когда он увидит меня, то поймет, что натворил. Поймет, что все это не может быть всерьез. Даже если Мэл и Стефани изменили свое решение по поводу ребенка, это не означает, что Мэл не может больше видеться со мной.

Мэл сжал портфель – черный кожаный портфель, который я подарила ему по поводу первого дня на новой работе, – и сунул вторую руку в карман. Ему нечего было сказать мне. Он уже все сказал десять дней назад. Вот почему он не звонил мне.

– Мы можем поговорить? – спросила я.

Сейчас я была уже не так уверена в том, что это хорошая идея. Возможно, мне следовало прислушаться к своей гордости?

Мэл вздрогнул, опуская глаза.

– О чем?

Я удивленно прищурилась. Разве хоть раз за эти двадцать девять лет нам нужна была причина, чтобы поговорить?

– Теперь мне нужна причина, чтобы поговорить с тобой?

Он пожал плечами.

– Ладно, Мальволио. – Я скрестила руки на груди. – Ты мой лучший друг во всем мире, и поэтому я расскажу тебе о своей проблеме. Я беременна. Не волнуйся, беременность была запланированная, и я очень люблю отца ребенка. Но теперь отец ребенка советует мне сделать аборт. Я не знаю, что делать, потому что он не говорит со мной, а я подозреваю, что он может передумать. Так, может, ты, мой лучший друг в целом мире, будешь не против как-то ускорить этот процесс? Например, сходишь к отцу моего ребенка и вставишь ему мозги на место?

Мне это показалось, или улыбка заиграла на его губах?

– Давай сходим в «Карлитто» и выпьем кофе, – сказал Мэл.

– Я сейчас не отказалась бы от бокала вина.

– Вина? Тебе сейчас нельзя пить!

– Почему это?

– Ну, ты… – Мэл, нахмурившись, осекся. Он был зол из-за того, что я поймала его на слове.

– Значит, кофе. – Я направилась к «Карлитто», итальянскому кафе, где мы часто сидели во время обеденного перерыва.

– Ну как ты? – спросил Мэл, когда мы прошли пару шагов в гнетущей тишине.

– А как ты думаешь?

На его лице промелькнула боль, глаза остекленели – он вновь отгораживался от меня эмоционально.

– А ты как? – спросила я, осознав, что Мэл не собирается отвечать на мой предыдущий вопрос, который задумывался вовсе не как риторический.

– Нормально. Мы собираемся в отпуск. Думаем поехать с палатками куда-нибудь на юг Франции. Переправимся на пароме, а дальше поедем на машине.

Как он мог так спокойно говорить о предстоящем отпуске, когда внутри меня рос его ребенок? Я смотрела на Мэла со стороны и думала, кто же это. Сейчас Мэл даже выглядел иначе: горбинка на носу стала больше, лицо угловатее. Глаза, казалось, стали ближе посаженными. Злыми. Мягкий полногубый рот стал тоньше.

– Стеф, может быть, удастся взять отпуск на три недели, но она еще не уверена в этом. Стеф подменяет начальницу, пока та в отпуске. И Стеф это нравится. Это полезно для нее. Дополнительная ответственность. Это показывает, что она способна на это. Надеюсь, начальница позволит ей пойти в отпуск, когда вернется. А у меня осталось время отпуска с прошлого года.

– По-моему, ты сказал, что вы не готовы к ответственности, – заметила я. – Именно поэтому вы и не хотите этого ребенка.

– Я не лгал, – отрезал Мэл. – И есть огромная разница между присмотром за магазином и воспитанием ребенка.

Подойдя к «Карлитто», мы обнаружили, что летняя площадка уже закрыта – столики и стулья занесены внутрь, жалюзи и металлические решетки на окнах кафе опущены. Да, кафе в такое время уже закрыты, их эстафету подхватывают рестораны и бары.

– Значит, давай пойдем в пивную, – предложила я. – Я там выпью апельсиновый сок или что-то в этом роде.

Выражение смущения и раздражения вновь промелькнуло на лице Мэла, когда он поднял руку и посмотрел на часы. На часы своего отца. Мэл никому об этом не говорил, даже Стефани, я уверена в этом.

– Мне пора, – сказал Мэл. – Сегодня вечером мы идем в гости к друзьям.

– Тебе не кажется, что это важнее?

Почему он так холоден? Если бы со мной говорил так какой-нибудь посторонний человек, это расстроило бы меня. Но когда так говорил Мэл… Это было чудовищно.

– Нова, я не знаю, чего ты от меня ждешь. Я сообщил тебе наше решение. Я не знаю, о чем тут еще говорить.

– Может, ты скажешь почему? – крикнула я.

Несколько прохожих посмотрели на меня.

Я подошла к Мэлу поближе.

– Я уже сказал тебе почему.

– Нет, не сказал. Я тебя знаю. Ты никогда не боялся ответственности. Ты берешь на себя ответственность за других каждый день. Я не верю, что ты не справишься с воспитанием ребенка.

– А тебе не кажется, что в этом-то все и дело? На мне постоянно лежала какая-то ответственность. Я должен был присматривать за кем-то всю свою жизнь. И теперь я не могу взвалить на себя еще и эту ношу. Об этом ты подумала?

– Нет, не подумала, потому что это чушь собачья, и ты это знаешь. Это Стефани тебя накрутила?

Мэл уставился на меня, играя желваками.

– Это все она, да? Стефани. Я так и знала. Она так странно вела себя в последние недели, высасывала из меня энергию, а ее аура…

– Ох, только не начинай нести ерунду! – перебил меня Мэл. – Неужели ты думаешь, что я позволил бы ей диктовать мне такое решение?

– Именно так я и думаю. Я тебя знаю. Ты на такое не способен. Значит, это ее рук дело.

– Может быть, ты не так уж хорошо меня знаешь, – просто ответил Мэл.

Старая боль не проходит до конца. Время может смягчить ее, загладить, и кажется, что рана, источающая боль, уже зажила. Но на самом деле старая боль не проходит до конца.

Она остается с тобой, живет в потаенных уголках твоей души, выжидая момента, чтобы расцвести вновь. Случалось, что люди причиняли мне боль. Я плакала, я грустила. И после того, что случилось, когда я пыталась сказать Мэлу, что люблю его, я всегда знала, что эта боль ни с чем не сравнима. Что, если человек важен тебе, боль оставит в твоей душе шрам. И если этот человек сумел проникнуть в самую глубину твоей души… На такое были способны немногие. И я никогда не думала, что человек, который причинит мне столько же боли, как Мэл десять лет назад, человек, который заставит старую боль вернуться, вновь будет Мэлом.

– Мэл, это не твои слова.

– Мои.

– И что мне с этим делать? – Я прижала ладонь к животу, заставляя Мэла смотреть на меня.

Смотреть на мой живот, от которого он с трудом мог оторвать руку последние несколько месяцев. Он смотрел на мой живот, и я знала, знала точно, что он этого не хочет. Я ухватилась за это чувство и взяла Мэла за руку, чтобы положить его ладонь мне на живот. Он не сопротивлялся, позволил мне приблизиться… а потом вдруг отдернул руку, так ко мне и не прикоснувшись.

– Нова, – тихо сказал Мэл, глядя куда-то поверх моей головы, – пожалуйста, не надо. Мы не передумаем. Это правда. Мы не должны были даже начинать все это, а теперь я могу только извиниться.

– Теперь ты можешь только извиниться?! Я беременна. Мы же не говорим о том, что ты случайно разбил мою любимую вазу. Я вынашиваю твоего ребенка! И я делаю это для тебя!

– Ты не должна этого делать. Уже не должна.

– Ладно. – Я едва стояла на ногах. – Если мне придется сделать аборт, ты должен поехать со мной. Если ты хочешь, чтобы я прошла через все это, ты должен поехать со мной.

– Я не могу. – Он все еще смотрел мне за плечо.

– Вот видишь! Ты не можешь смириться с мыслью о том, что я сделаю это. Ты все еще хочешь этого ребенка.

– Нет, Нова. Если я поеду с тобой, ты до последнего момента будешь думать, что я остановлю тебя. А это не так. И это лишь навредит тебе. Тебе нужно готовиться к тому, что произойдет, а не ожидать, что я заявлюсь к тебе в сияющих доспехах на белом коне и спасу тебя. Потому что я этого не сделаю. Я не могу это сделать.

Я чувствовала, что распадаюсь на части. Силы покинули меня.

– Пожалуйста, не надо, Мальволио. Прошу тебя. Пожалуйста! – разрыдалась я. Слезы градом катились по моим щекам. – Пожалуйста! – Я подалась вперед, обхватив живот руками и чувствуя, как во мне распускается невыносимая боль. – Пожалуйста, Мэл. Пожалуйста!

Я услышала, как его портфель упал на землю через миг после того, как Мэл обнял меня.

– Пожалуйста, не плачь, – сказал он. – Я не могу смотреть, как ты плачешь.

– Мне страшно. Мне так страшно. Я не могу справиться с этим сама. Пожалуйста, не заставляй меня. Пожалуйста!

– Прости меня, – прошептал Мэл.

Он поцеловал меня в макушку. И ушел. Поднял портфель и ушел, оставив меня рыдать посреди улицы. И даже не оглянулся.

После этого я видела его еще четыре раза. Я знала, что если Мэл поймет, какую боль он мне причиняет, какую боль мне причиняет мысль о том, что я его больше не увижу… Если я смогу поговорить с ним… Он передумает. Он признает, что не мог просить меня сделать аборт. Не мог просить меня убить его ребенка. Учитывая, как нелегко мне было согласиться на беременность, он не мог ожидать, что теперь я сделаю аборт.

Каждый раз – проходило по три-четыре дня – я встречала Мэла либо после работы, либо в обеденный перерыв. И каждый раз он казался отчужденнее. Злее. Равнодушнее к моей боли. А в последний раз Мэл вышел из здания и увидел, что я стою на тротуаре и жду его. И тогда он развернулся и пошел обратно в офис. Я прождала его час, но он так и не появился.

Когда я пришла домой, то увидела, что Мэл оставил мне сообщение на автоответчике: «Нова, пожалуйста, перестань преследовать меня. – У него был холодный, чужой голос. – Мне нечего тебе сказать. Я не скажу того, что ты хочешь услышать. Оставь меня в покое».