Текст книги "Просуществует ли путинская система до 2042 года?"

Автор книги: Дмитрий Травин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Поэтому не имеют смысла часто задаваемые сегодня вопросы, о чем думает Путин, видя системный кризис, поразивший Россию. Он думает о том, что кривая выведет. Куда-нибудь и как– нибудь.

Марина Ентальцева – секретарь Путина в мэрии Санкт– Петербурга:

«В приемную позвонила какая-то женщина: "Я по просьбе Людмилы Александровны, она попала в аварию, просила позвонить". <...>

Я предложила Владимиру Владимировичу: "Давайте я девочек отвезу к своей маме". Он говорит: "Нет, это неудобно, но если бы Вы согласились переночевать с ними у нас на даче, я был бы Вам благодарен". Я сказала: "Хорошо". <...>

Когда мы уже собрались ехать, Владимир Владимирович сказал, что, если сможет, подъедет позже, но вряд ли, потому что встречи у него будут до поздней ночи.

Водитель привез нас и уехал. Но он забыл сказать нам, как включить отопление в доме. Холод был страшный. Но девочки вели себя очень достойно. Когда мы приехали, они мне стали помогать: "Тетя Марина, одеяла надо достать оттуда, а простыни – вот оттуда". <...> Я положила девчонок в одну постель, чтобы им было теплее. И вдруг в три часа ночи стук в дверь.

Я испугалась, потому что кроме нас троих никого не было. Оказалось, приехал Владимир Владимирович, освободившись наконец от Тернера (американский миллиардер, приезжавший к Собчаку вести переговоры о проведении Игр доброй воли. – Д. Т.). Он сразу все включил, и дом быстро согрелся».

(От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным.

М.: Вагриус, 2000. С. 98-102)

«Двушечка»

И наконец, есть еще один важный фактор, влияющий на поведение Путина, – принадлежность к определенному поколению. Его условно можно обозначить как генерацию семидесятников людей, сформировавшихся в 1970-х гг., в период глубокого советского застоя, когда уже было ясно, что мы не построим ни коммунизма, ни социализма с человеческим лицом, но, с другой стороны, еще не было никаких намеков на возможность перестройки и возвращения к капитализму.

Люди этого поколения при всех огромных личностных различиях были в целом больше, чем их отцы и деды, склонны к прагматизму. Они меньше фантазировали, меньше строили иллюзий о возможности неожиданных социальных поворотов. Семидесятники исходили из представления о том, что всю жизнь придется прожить примерно в такой же застойной бюрократической системе, как брежневская. Умрет один лидер, придет другой – чуть помоложе. Затем третий. И так до бесконечности. Поэтому не стоит мечтать о демократии и правах человека, о том, что кто-то прислушается к мнению диссидентов. Личное мнение надо засунуть в карман и адаптироваться к реальной ситуации, в которой живешь.

Свой прагматизм толковый семидесятник оборачивал обычно либо в форму профессионализма, либо в форму эскапизма. Иными словами, он либо максимально приспосабливался к внешней среде, стремясь получить хорошую специальность и сделать карьеру. Либо, напротив, уходил из убогого брежневского мира в свой собственный мир, где чувствовал себя уютно. Для кого-то это могли быть книги, музыка или коллекционирование. Для кого-то – семья, дети, обустройство квартиры, достижение приемлемого уюта хотя бы на малой территории, отгороженной от бестолкового неуютного социализма. Мещанство и карьеризм вновь стали позитивными явлениями после десятилетий революционной борьбы с ними. Сами эти слова семидесятники не использовали, но фактически именно на них ориентировались.

Путин оказался одновременно и карьеристом, и мещанином в том позитивном смысле, которое привнесло его поколение. Профессионально усвоенное умение нравиться людям сделало Путина президентом, а склонность заботиться именно о себе, о своей семье и своей команде помогла удержать власть надолго. Чем он точно не «грешил», так это намерением спасти мир, осчастливить народ, осуществить реформы, которые переменят Россию в лучшую сторону. Когда надо, он был коммунистом. Когда обстоятельства переменились, легко расстался с этой идеологией. А чуть позже, когда стало ясно, что российский лидер должен демонстрировать на людях православие, Путин вдруг оказался верующим человеком. Или, во всяком случае, воцерковленным, поскольку, верит ли он действительно в Бога, мало кого волнует. Главное – ведет себя, как положено. Прагматично. С четкой ориентацией на цель – пасти свое стадо как можно дольше.

Иногда Путин был больше карьеристом, иногда – мещанином. В зависимости оттого, как жизнь складывалась. В Германии больше ориентировался на семью. Очень любил своих маленьких девчушек, подозревая, что ничего более значимого в его жизни уже не появится. В мэрии, напротив, сделал ставку на карьеру, видя, что судьба ему вдруг улыбнулась и перспективы открылись такие, о которых несколько лет назад мечтать было невозможно. При этом, правда, Путин и об уюте не забывал. Вступил в кооператив «Озеро», дачку построил, деньжат прикопил.

Прагматизм семидесятников иногда оборачивался цинизмом, что неизбежно было в брежневскую эпоху, когда целое поколение росло на анекдотах про вождей, не имея при этом никакой возможности заменить старых маразматиков на самих себя – более умелых, начитанных, подготовленных. Старики впихивали в мозги семидесятников залежалые идеи, в которые сами уже не верили, и молодым людям ничего не оставалось иного, кроме как обсмеять все идеи помимо тех, которые работают непосредственно на выгоду и карьерный рост. Хорошо всё, что практично. А такие вещи, как ум, честь, совесть, смысл жизни, гуманность, демократия и благо народа – не более чем пропагандистские штампы, с помощью которых элиты управляют людьми – как у нас, так и за рубежом.

Говорят, что Путин очень любит знаменитую фразу Гоголя из «Мертвых душ», вложенную автором в уста Собакевича: «Все христопродавцы. Один только там и есть порядочный человек: прокурор, да и тот, если правду сказать, свинья».

Путин знает цену народу, который ждет чудес. Он знает цену элите, которая готова пресмыкаться и славословить ради лишнего доллара, падающего к ней в карман с властных высот. Он знает цену зарубежным политикам, которые могут развязать войну в Ираке и при этом критиковать военные действия, осуществляющиеся у нас в Чечне. И он оценивает всё происходящее с изрядной долей цинизма. Вот его любопытное признание тележурналисту Владимиру Соловьеву. Как-то раз, когда тот говорил Путину о недостатках системы управления страной, президент прямо ответил: «Владимир, ну что вы от меня хотите?! Такой говенный замес достался».

И впрямь, как можно при таком «замесе» давать народу свободу? Он ведь сразу нацистов призовет. Как можно не нагибать олигархов? Они ведь растащат всё, что плохо лежит. Как можно не встраивать всех в вертикаль власти? Сразу разнесут Россию по кусочкам так, что из Кремля даже нечем управлять будет. Из дерьма трудно построить что-нибудь стоящее, но если его подмораживать, то, по крайней мере, вонять не начнет. Хотя при этом, естественно, дерьмом и останется.

В общем, не стоит удивляться тому, что Путин умело и весьма профессионально использовал политические технологии для формирования и укрепления режима. В его действиях не было излишеств, обусловленных стремлением реализовать какую-то великую идею. Воевал он столько, сколько нужно. Сажал, сколько нужно. Разгонял, сколько нужно. По принципу минимальной достаточности. Тех, кто не мешал ему, никогда не трогал. Но тех, кто мешал, никогда не жалел. Влепил «двушечку» девчонкам из Pussy Riot и не поморщился.

Если человек должен быть наказан, он будет наказан. По принципу «Был бы человек, а статья найдется». Так случилось, например, с Юрием Шутовым, которого сочли виновным в убийстве Михаила Маневича. Так было с полковником Владимиром Квачковым, которого сочли виновным в покушении на Анатолия Чубайса. Что-то удалось доказать, что-то нет, но выкрутиться обвиняемые не смогли. Поскольку покушение в столь близкой к Путину среде должно быть вообще исключено.

А если человек не должен быть наказан, то и не будет. Даже если десять статей найдется. Анатолий Сердюков, как выяснилось, не воровал, а был лишь введен в заблуждение своими подчиненными. И остался на свободе. Поскольку коррупции в столь близкой к Путину среде не может быть в принципе. Не может быть потому, что этого не может быть никогда.

Владимир Усольцев:

«Володя дал полную волю своим индивидуалистическим установкам: жить для семьи, для своих дочурок, извлекая из сложившейся ситуации оптимум. Когда все население России, особенно из так называемого "красного пояса", поймет, что, думая прежде всего о себе, каждый принесет и себе, и обществу намного больше пользы, чем приносит,убиваясь "на благо общества"? <...>

Это был трудяга-конформист, смирившийся с системой <...> Большой мир с большой политикой, к которым мы имели некоторое косвенное отношение, особо его не занимал. Намного важнее была для него его семья <...>

Не думай о человечестве, а думай о себе... Нам не дано ничего изменить, и жить нужно для себя (слова Путина в изложении Усольцева. – Д. Т.).

Почему немцы и чехи умеют жить весело, почему у нас такое веселье не получается? Если праздник,то обязательно вдрызг напиться и набить кому-нибудь морду. Что мы за народ такой?! (слова Путина в изложении Усольцева. -Д. Т.)».

(Усольцев В. Сослуживец. Неизвестные страницы жизни Президента. М.: Эксмо, 2004. С. 116,135, 201, 240)

Андрей Колесников – журналист «Коммерсанта»:

«Разговор продолжался. Я говорил о том, что меня интересовало. Ну, про свободу слова, про что же еще. Я сказал, что ее нет на телеканалах и что нормального человека это не может устраивать.

   –  А что именно Вас не устраивает? – спросил он (Путин. – Д. Т.).

   –  Меня не устраивает, что через некоторое время после того, как арестовали Ходорковского,у меня пропало ощущение, что я живу в свободной стране. У меня пока не появилось ощущение страха...

Я хотел добавить: "Но, видимо, вот-вот появится", но он перебил меня:

   –  То есть ощущение абсолютной свободы пропало, а ощущение страха не появилось?

   –  Да, пропало ощущение, которое было при Вашем предшественнике, – сказал я.

   –  Но ощущение страха не появилось? – еще раз уточнил он, казалось, размышляя над тем, что я говорю.

   –  Пока нет, – ответил я.

   –  А Вы не думали, что я, может быть, такого эффекта и стремился достичь: чтобы одно состояние пропало, а другое не появилось?

   –  Не думал, – ответил я.

Он пожал плечами и снова сделался безразличным».

(Андрей Колесников. Форс-мажор. Актеры и роли большой политики. М.: Коммерсант, Эксмо, 2009. С. 239)

Глава 4. Пирамида Путина.

Итак, мы поговорили о том, что представлял собой Пугин к моменту прихода во власть, в каком состоянии подошло общество к началу путинской эпохи и что дала обществу экономика. Теперь проследим непосредственно за ходом событий.

Три источника, три составные части путинизма

Ленин когда-то говорил о трех источниках, трех составных частях марксизма. Любопытно, что та политическая система, которая сложилась сегодня в России, тоже стала следствием трех сошедшихся воедино обстоятельств, хотя они представляют собой не теоретические источники, а социальные процессы.

Во-первых, в пореформенные годы образовалось множество людей, проигравших от перехода к рынку, но не желавших при этом возврата к советской системе. Они ждали и безмолвствовали до тех пор, пока не появился лидер, который стал у них ассоциироваться с нормальным развитием экономики (подробнее см. главу 1).

Во-вторых, на рубеже девяностых и нулевых годов экономика начала быстро развиваться, появилась работа, возросли реальные доходы населения. Общество получило именно ту модель существования, которой долго ждало: наполненные товарами прилавки при повышающемся уровне жизни (подробнее см. главу 2).

В-третьих, Владимир Путин стал руководителем государства именно в такой ситуации: девяностые народ отверг, нулевые стал принимать на ура. Президент, как прагматик, стремящийся извлекать выгоду из любой ситуации и не склонный поддаваться влиянию абстрактных идей (подробнее см. главу 3), использовал сложившиеся в народе настроения для максимизации личной власти.

Каждый из этих факторов сам по себе не создал бы столь авторитарного режима. Скажем, путинский друг Сильвио Берлускони, стремившийся к личной власти и вложивший большие деньги в манипулирование массмедиа, не смог подмять Италию под себя. Более того, даже при наличии любых двух из перечисленных выше условий путинская политическая система не сложилась бы.

Если бы в 1990-х не появилось столь большого числа проигравших, вряд ли общество смогло потом быстро консолидироваться вокруг одного лидера. В таком обществе возникла бы значительно более сложная система интересов, для согласования которых нужно было бы взаимодействие различных политических сил. Вместо страдающих и ожидающих «мессию» миллионов там появились бы рыночники-либералы, рыночники-протекционисты, националисты, сепаратисты, клерикалы, социалисты-реформаторы, ортодоксальные коммунисты и многие другие группы. Оптимальным способом для спокойного сосуществования всех этих объединений является создание демократических институтов, с помощью которых можно отстаивать не только ключевые требования масс, но даже интересы меньшинств. Поэтому в тех развитых странах, которые неплохо зарабатывают на нефти (США, Канада, Великобритания, Норвегия), не возникает авторитарных политических систем, даже если вдруг появляются авторитарные по своим личностным свойствам лидеры (типа Джорджа Буша-младшего).

Если бы в нулевые годы не установилось высоких цен на нефть, обеспечивших несколько лет бурного развития, то общество не было бы так шокировано контрастом между тяготами прошлого и благополучием настоящего. Расколотое на конфликтующие группы интересов, но не имеющее при этом большой бочки, из которой можно черпать нефтедоллары, удовлетворяющие до поры до времени всех, это общество погрузилось бы в серию сложных внутренних конфликтов. Политическая победа одних коалиций на некоторое время приводила бы массы к эйфории, оборачивающейся вскоре разочарованием из-за непрекращаю– щихся экономических трудностей. На смену старой власти приходила бы другая коалиция, столь же недолговечная. Возможно, временами случались бы военные перевороты, но после нескольких лет военной диктатуры страна, быстро разочаровавшаяся в генералах, возвращалась бы к неустойчивой демократии. Подобный путь развития принято именовать латиноамериканским, но по нему идут сейчас Украина, Грузия, Молдова, унаследовавшие от СССР примерно те же проблемы, что и Россия, однако не унаследовавшие нефти и газа.

Наконец, если бы на месте Путина оказался человек с другой культурой, то, возможно, он не стал бы с такой легкостью отказываться от тех слабых демократических институтов, которые худо-бедно установились при Горбачеве и Ельцине. Не стал бы даже при высоких ценах на нефть и всенародной любви, связанной с ростом доходов населения. Конечно, вероятность данного варианта развития не слишком велика, поскольку, как известно, всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Любому лидеру трудно удержаться в рамках демократических институтов, если власть сама валится ему в руки. Но всё же прагматизм, характерный в целом для поколения семидесятников и ярко выраженный лично у Путина, оказался прекрасной питательной средой для авторитаризма. Для сравнения отметим, что, скажем, шестидесятник Горбачев, имевший возможность не начинать никаких реформ в СССР и. соответственно, не рисковать своей властью, пошел тем не менее на перестройку, поскольку в его поколении были очень популярны идеи демократического социализма.

В общем, тот, кому не нравится система, сложившаяся сегодня в России, имеет основания винить в этом три обстоятельства. Экономику, которая досталась нам в наследство от Советского Союза и которую никак было не реформировать без мощных социальных потрясений. Специфические черты прагматичного и порой циничного поколения, сформировавшегося на закате СССР без склонности к великим идеям (в том числе к демократии). И так называемое «ресурсное проклятие» – обилие нефти, газа, металлов, обеспечившее Кремлю в период благоприятной ценовой конъюнктуры возможность дать народу стабильный рост доходов в обмен на абсолютную власть.

Егор Гайдар:

«В российских условиях время расцвета постимперского синдрома, замешанного на нем радикального национализма, вопреки ожиданиям автора этих строк, пришлось не на период, непосредственно последовавший за крушением СССР, а на более позднее время. Я и мои коллеги, начинавшие реформы

в России, понимали, что переход к рынку, адаптация России к новому положению в мире, существованию новых независимых государств будет проходить непросто. Но мы полагали, что преодоление трансформационной рецессии, начало экономического роста, повышение реальных доходов населения позволят заменить несбыточные мечты о восстановлении империи прозаичными заботами о собственном благосостоянии. Мы ошибались.

Как показал опыт, во время глубокого экономического кризиса, когда неясно, хватит ли денег, чтобы прокормить семью до следующей зарплаты, выплатят ли ее вообще, не окажешься ли завтра без работы, большинству людей не до имперского величия. Напротив, в то время, когда благосостояние начинает расти, появляется уверенность, что в этом году зарплата будет выше, чем в предыдущем, безработица, если не живешь в депрессивном регионе, тебя не коснется, жизнь изменилась, но вновь обрела черты стабильности, можно, придя домой, сесть и посмотреть вместе с семьей советский фильм, в котором наши разведчики лучше их шпионов, мы всегда побеждаем, а жизнь, изображенная на экране, безоблачна, порассуждать о том, как враги развалили великую державу, как мы всем еще покажем, кто главный».

(Гайдар Е. Гибель империи. Уроки для современной России.

М.: РОССПЭН, 2006. С. 16)

Коктейль Путина

Если мы исходим из вышесказанного, то следует отмести два крайних и сильно упрощенных подхода к объяснению причин формирования путинской системы.

С одной стороны, говорят порой, что Путин, как офицер КГБ, а значит, человек, в силу специфики своей профессии глубоко враждебный демократии, с самого начала тайно вынашивал мысль об установлении авторитаризма. Некоторые сторонники подобного подхода даже полагают, что Путин был специально внедрен к Собчаку, а затем к Ельцину для захвата власти госбезопасностью.

С другой стороны, отмечают, что раз Путин на первых порах проводил разумные экономические преобразования и воздерживался от использования наиболее одиозных политических мер в борьбе со своими противниками, то, следовательно, в какой-то момент у него случился перелом в сознании. Соответственно, сторонники такого подхода начинают искать причины этого перелома.

На самом деле, думается, путинская система не строилась по заранее разработанному плану, а медленно вызревала, трансформируясь по мере появления новых обстоятельств, влияющих на российское общество. Путин делал шаг, осматривался вокруг, изучал реакцию населения, проводил ревизию находящихся в его распоряжении ресурсов укрепления власти, а затем делал следующий шаг, причем, возможно, совсем не в том направлении, которое раньше представлялось ему оптимальным. Похоже, он исходил из стремления не максимизировать власть, а оптимизировать ее. Если бы наиболее комфортным способом правления оказался демократический, Путин остался бы демократом, но поскольку проще и выгоднее было демократию сворачивать, он выстроил именно ту модель, которую мы сегодня имеем.

Путин начал с установления контроля над телевидением уже в 2000 г., то есть сразу после прихода на президентский пост. С позиций нынешнего дня захват TV представляется первым шагом к установлению авторитарного режима, однако, скорее, это был всё же последний шаг в тех информационных войнах, кото– рыешли на протяжении второй половины 1990-хгг. НТВ,принадлежавшее Владимиру Гусинскому, представляло собой пропагандистскую базу для Юрия Лужкова, стремившегося к оптимизации собственной власти. Путин хотел лишить противника этой базы и вынудил Гусинского продать телеканал.

С ОРТ и Борисом Березовским вышла похожая коллизия, хотя предыстория была совершенно иной. Березовский работал на Путина в информационной войне, однако в силу своей политической наивности думал, будто это Путин работает на него. Соответственно, проведя в Кремль своего ставленника, олигарх надеялся давить на него через телевидение. В итоге так вышло, что Березовский стал, по сути, новым Гусинским после того, как тот был выведен из игры. И Путин с ним поступил так же, как с Гусинским, тем более что Борис Абрамович не владел контрольным пакетом ОРТ, а лишь управлял каналом от лица государства.

Как показали кампании парламентская 1999 г. и президентская 2000 г., телевидение при правильной постановке дела является весьма эффективным средством для достижения политических результатов. Грех этим не воспользоваться. И поскольку демократия не была для Путина «священной коровой», он трансформировал телевидение в целях оптимизации власти. Чтобы и на следующих выборах побеждать без проблем.

Однако ни о какой системной трансформации Путин тогда не думал. Рыночная экономика должна была оставаться рыночной, поскольку она работает эффективнее плановой. А хорошая экономика нужна любому президенту для того, чтобы на будущих выборах иметь дело с довольным населением. Укрепление рынка посредством налоговой реформы Кудрина было таким же прагматичным шагом, как укрепление контроля над СМИ посредством изгнания Гусинского с Березовским. А в арсенале у Путина был ведь еще комплекс рыночных реформ, предусмотренных программой Грефа, к которой президент относился всерьез.

В плане теории это вроде бы совершенно разные шаги: рынок ассоциируется с демократией, тогда как контроль над СМИ – с авторитаризмом. Но подчеркнем еще раз: прагматик Путин меньше всего исходил в своих действиях из следования какой– либо идеологии. Он оптимизировал власть, чтобы побеждать и в дальнейшем, а потому смешал коктейль из самых разных мер, казалось бы, несовместимых друг с другом. Кудрин и Греф были в плюсе, Березовский с Гусинским – в минусе. Но не в силу приверженности Путина какой-либо идеологической модели, а потому, что рынок в то время еще работал на укрепление его власти, тогда как свобода СМИ могла сработать на подрыв.

Президент не был идейным коммунистом и не желал наносить удар по рыночной экономике, которая помогала ему, поскольку обеспечивала быстрый рост ВВП. Ограничить сферу действия рынка Путин мог бы не раньше, чем получил бы какой-то иной инструмент для повышения реальных доходов населения.

Впрочем, в 2000 г. он, по всей видимости, даже не задумывался о такого рода вещах, поскольку они представлялись совершенно неразумными и нереалистичными с точки зрения мирового опыта развития. Социализм на спаде, капитализм на подъеме: значит, надо брать то, что лучше. Если пойдешь против рынка, то окажешься, глядишь, среди лузеров, как Зюганов какой-нибудь. А лузером Путин стать никак не хотел.

Михаил Зыгарь – журналист:

«Березовского списала со счетов Семья. И случилось это не в 2000 году, а еще осенью 1999-го. Рассказывают, что в Семье возник консенсус по этому поводу: "Борю пора сливать".

Это означало, что своей политической суетой и, что важнее, постоянными интервью и комментариями по любым вопросам Березовский утомил Таню, Валю, Волошина и Абрамовича. Они решили, что вреда от него намного больше, чем пользы. И как только угроза потери власти и ареста для них самих стала не такой серьезной, они начали постепенно задвигать бывшего друга. <...> Для того чтобы отобрать ОРТ у Березовского, не потребовалось много усилий. Как позже заявлял Волошин в Лондонском суде во время процесса Березовского против Абрамовича, он просто позвонил гендиректору телеканала Константину Эрнсту и попросил его больше не обращать внимания на Березовского. Примернотак: "Костя,ты забываешь об указаниях Березовского. Его больше слушать не надо – а иначе мы будем принимать решения"».

(Зыгарь М. Вся кремлевская рать.

Краткая история современной России.

М.: Интеллектуальная литература, 2016. С. 34-35, 39)

Централизация элит

После того как ключевые каналы телевидения оказались у Путина под контролем, встала задача централизации расколотых элит. Она в основном была решена в 2001 г. Пропутинские силы сконцентрировались в партии «Единая Россия», установившей свой контроль над Государственной Думой.

Суть проблемы централизации состояла в том, что перед парламентскими выборами 1999 г. объединением элит занялись два разных человека. С одной стороны, Борис Березовский формировал межрегиональное движение «Единство» (МеДвЕдь), которое формально ассоциировалось с Сергеем Шойгу, а фактически стало вскоре партией Путина. С другой стороны, Юрий Лужков формировал движение «Отечество», которое втянуло в себя еще и «Всю Россию», основанную группой региональных лидеров. Пропагандистской опорой Березовского стало телевидение. А Лужков со товарищи полагали, по всей видимости, что их опорой станет влияние, которое имеют в провинции местные губернаторы.

Телевидение Березовского оказалось сильнее. Даже в той ситуации, когда НТВ еще работало на Лужкова. А когда у Русинского забрали телеканал, Березовского отстранили от управления и все пропагандистские рычаги оказались в руках Путина, региональным лидерам стало ясно, что их собственная политическая игра не сложилась. Все козыри теперь у противника.

В этой ситуации сказалась главная слабость российских элит. Вообще-то элиты должны быть влиятельны. По определению. Иначе они просто номенклатура – кремлевские назначенцы, которые не столько поддерживают власть снизу, сколько живут за счет того, что им дали в кормление какой-то регион.

Но российские элиты, происходящие из старой советской партийно-хозяйственной номенклатуры, оказались маловлиятельными. Они не стали авторитетом для местного населения, не могли принести своей партии достаточное число голосов, выступить перед земляками и убедить их в том, что у региона существуют свои интересы, которые надо отстаивать вне зависимости от того, кто в данный момент сидит в Кремле. «Царь» для народа по-прежнему был ближе по духу и авторитетнее, чем «воеводы». И даже использование ресурсов местной финансовопромышленной элиты дело не спасало. В том числе потому, что она была бедна в сравнении с элитой московской.

В России подавляющая доля финансовых ресурсов сосредоточена в центре. Во-первых, потому, что так повелось еще с советских времен. А во-вторых, потому, что в 1990-е гг. крупнейшие состояния формировались при содействии коррумпированных чиновников и, следовательно, финансовая элита должна была находиться именно там, где правительство.

Всё это сказывается не только на экономических, но и на политических процессах. Российские олигархи способны подпитывать деньгами центральную пропагандистскую машину лучше, чем региональные бароны – подпитывать свои местные «агитпропы». А если на местах нет ни денег, ни авторитетов, то нет, соответственно, и голосов. Или, точнее, избирателя ведет за собой человек из телевизора, несмотря на то что он вроде бы гораздо дальше находится, чем местный губернатор.

Что же касается местных интеллектуальных элит, то их значение фактически близко к нулю. Скажем, местные журналисты не могли заинтересовать читателя так, как центральное телевидение. Оно ведь предлагает комплекс развлечений, начиная с ток-шоу и заканчивая трансляциями спортивных игр. Пропаганда же идет в дополнение к этому. На местном уровне ничего подобного сделать невозможно. Развлечений нет ни в газетах, ни даже на региональном TV (слишком дорого всё это стоит), а значит, нет и влияния.

Таким образом, слабость региональных элит фактически лишила их возможности содержать свою собственную партию, соперничающую с партией Путина. Но в то же время оказалось, что она им и не нужна. Кремль готов был пойти на объединение, в рамках которого открывались хорошие карьерные возможности для лужковских ставленников. Кстати, можно отметить, что нынешний главный кремлевский политтехнолог Вячеслав Володин – выходец не из питерской мэрии, не из КГБ, не из путинского дачного кооператива «Озеро» и даже не из «Единства», а из движения «Отечество – Вся Россия».

Более того, быстрый экономический рост позволил ослабить борьбу за ресурсы между разными группами интересов. Денег хватало всем, и феноменальное богатство миллиардерши Елены Батуриной – жены «проигравшего» Юрия Лужкова – является лучшим тому подтверждением. Борьба групп интересов на время притихла, а вместе с ней стала бессмысленной и политическая борьба.

По мере того как приток нефтедолларов сказывался на щедрой раздаче денег народу, к Кремлю стали постепенно подтягиваться и некоторые номенклатурные коммунисты. Близость к кормушке оказалась для них гораздо важнее идейных разногласий. Зюгановская КПРФ стала маргинальной партией, сохранившей свое место в Думе, но не пытающейся больше на что-либо повлиять.

Любопытно отметить, что на Украине такой централизации элиты не произошло, поскольку, с одной стороны, Киев исторически не был административным центром огромной державы и, следовательно, не отличался так уж резко от региональных центров, а с другой – там не было нефтедолларов и, значит, соперничество групп интересов за ограниченные ресурсы оставалось очень острым. В итоге Харьков, Донецк, Днепропетровск, Львов, Крым породили собственные элиты, вступившие друг с другом в острое политическое противостояние.

Владимир Гельман – профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге:

«Доминирующий актор должен был предложить своим подчиненным такое сочетание "кнута" и "пряника", которое не оставляло бы им иного выбора стратегии поведения, кроме безусловного подчинения – по доброй воле или вынужденно. Такой механизм координации среди элит далее обозначается как навязанный консенсус – пожалуй, наиболее точная и краткая его характеристика содержится в высказывании из фильма "Крестный отец": "предложение, от которого невозможно отказаться".

Важно учесть, ключевую особенность, отличавшую российский "навязанный консенсус" 2000-х годов от того подхода, который использовали для достижения своих целей персонажи "Крестного отца". Если клан Корлеоне и его противники опирались главным образом на насилие и/или угрозы его применения, то российский политический режим в целом не был репрессивным. Напротив, главным средством, поддерживавшим "навязанный консенсус", был отнюдь не "кнут",