Текст книги "Просуществует ли путинская система до 2042 года?"

Автор книги: Дмитрий Травин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Просуществует ли путинская система до 2042 года?

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие 4

Глава 1. В ожидании Путина 7

Глава 2. Под крылом у Путина 40

Глава 3. Who is Mr. Putin? 64

Глава 4. Пирамида Путина 85

Глава 5. Система Путина 107

Глава 6. Всемирная история ресурсного проклятия 139

Глава 7. Путин на авторитарном фоне 160

Глава 8. Особый путь для «непутевых» 191

Глава 9. Как мы не прошли особым путем 211

Глава 10. Путин Таврический 235

Глава 11. Владимир Путин 3.0 272

Глава 12. Путин навсегда? 307

ПРЕДИСЛОВИЕ

Нетрудно заметить, что, сочиняя заголовок этой книги, я воспользовался двумя известными первоисточниками: романом Владимира Войновича «Москва 2042» и статьей Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?».

Войнович, написавший свой роман еще в 1980-х, удивительным образом прочувствовал будущее пришествие путинской России и изобразил ее в 2042 г. Сходство, конечно, не стопроцентное, однако пересечений с реальностью, пожалуй, больше, чем в любой из существующих антиутопий. Своеобразный синтез православия с коммунизмом. Авторитаризм, восходящий к обоим этим источникам. И даже так называемый Гениалиссимус – офицер КГБ, стоящий во главе новой системы, или, точнее, являющийся ее символом, национальным лидером. Перечитывая Войновича сегодня, невольно задумываешься также о том, не угадал ли автор еще и с датой? В 2042 г. Владимиру Путину стукнет всего лишь девяносто, и он вполне может оставаться если не реальным правителем России, то, во всяком случае, ее живым символом.

Амальрик, написавший статью в 1960-х, задавался вопросом: насколько жизнеспособно было государство, в котором мы жили? И хотя в деталях своего анализа он оказался не слишком точен, с датой почти угадал. На следующий год после того, который Амальрик указал в заголовке, к власти в стране пришел Михаил Горбачев, и СССР фактически вступил в завершающую стадию своего существования. Понятно, что, подбирая название пророческой статьи, автор ориентировался на известный роман Джорджа Оруэлла «1984», но, как бы то ни было, точность попадания завораживает. Может, и мы, позаимствовав дату у Войновича, невольно попадем в точку? Если не в десятку, то хотя бы в восьмерку?

Впрочем, никаких гаданий в этой книге не будет. И не будет попыток определить точную дату, когда конкретно путинский политический режим прекратит свое существование. Перед нами стоят три другие задачи. Во-первых, понять, в чем причины политической устойчивости выстроенной Путиным системы.

Во-вторых – в чем причины ее экономической неэффективности. В-третьих – к какому финалу она в целом может прийти.

Сделать настоящий прогноз невозможно. И в этом кроется еще одна причина появления такого названия книги. Заголовок, пересекающийся с сатирой Войновича, автоматически становится несколько ироничным. Это снимает с меня ответственность за точность размышлений о будущем. Главное – не угадать. Главное – выяснить: могут ли вообще достаточно долго существовать подобные политические системы? Могут ли они пережить своего создателя?

В сегодняшнем российском обществе удивительным образом сочетаются безудержный оптимизм одной его части с безудержным пессимизмом другой. Оптимисты – это те, кто полагает, что Россия при Путине встала с колен. Пессимисты – те, кто обращает внимание на реальное положение дел. Прямо как в старом анекдоте: пессимист – это хорошо информированный оптимист.

За всю свою жизнь не встречал я среди пессимистов такого безудержного пессимизма, как сегодня. Если в советское время причиной деградации страны являлся навязанный нам тоталитарный режим, то в нулевые годы мы видели, как общество само построило режим, не способный к развитию. И при этом не только не огорчается полученному результату, но еще и громко аплодирует.

Видя всё это, современные пессимисты приходят к выводу, что российский менталитет вообще препятствует нормальному развитию государства. Иными словами, страны с нормальной культурой нормально и развиваются, а ненормальность – удел лишь таких бедолаг, как мы. Десятки книг уже написаны пессимистами о том, почему русская культура вечно будет порождать то Ивана Грозного, то Сталина, то Путина, то еще какого-нибудь вождя, способного отбросить нас назад даже после достижения временного успеха.

Я не разделяю подобных воззрений. И в этой книге пытаюсь соединить информацию о реальных процессах, происходящих в России, с некоторой долей оптимизма. Не стану обнадеживать читателя относительно возможности быстро преодолеть тот очередной застой, в который попала наша страна. Увязли мы, к сожалению, крепко. Но постараюсь показать, что стагнация всё же не вечна. И, самое главное, она не определяется фатальностью русской культуры.

В то же время я полагаю, что нынешние наши проблемы совсем не случайны. И связаны они отнюдь не только с личностью политического лидера, выстроившего режим. Роль Путина в современной России, конечно же, огромна. Без него страна выглядела бы по-другому. Но и без него она, скорее всего, не была бы похожа на Эстонию, Литву, Чехию или Польшу, которым после 1989 г. удалось сравнительно удачно выбраться из социалистического плена.

Существуют вполне объективные причины того, что Россия – не Эстония. Но причины эти не связаны с деструктивными особенностями народного менталитета. Они порождены вполне конкретными историческими обстоятельствами. И если уходят в прошлое обстоятельства, то непременно вместе с ними уходят и проблемы.

А вот о том, что это за обстоятельства, как они могут уйти в прошлое и почему в России рано или поздно будут позитивные перемены, в кратком предисловии не расскажешь. Об этом – вся предлагаемая читателю книга.

Владимир Войнович – писатель:

«До революции Советским Союзом правили глубокие старцы. <...> Благодаря хорошим условиям жизни и успехам медицины каждое следующее поколение вождей было старее предыдущего. Дело дошло до того, что из двенадцати последних членов Политбюро семь заканчивали свою деятельность, находясь в полном маразме, двое передвигались исключительно в инвалидных креслах, один был полностью парализован, другой глух, как тетерев, а самый главный управлял ими всеми, находясь последние шесть лет в коматозном состоянии.

Тогда-то Гениалиссимус и произвел революцию, которая произошла в результате так называемого "заговора рассерженных генералов КГБ". <...>

Придя к власти, они решили немедленно покончить с бесхозяйственностью, бюрократизмом, взяточничеством, воровством, кумовством, местничеством, землячеством, язычеством, пустословием, славословием, суесловием, парадностью, пьянством, пустозвонством, ротозейством, головотяпством, стали усиливать производственную дисциплину и бороться за перевыполнение планов».

(Войнович В. Москва 2042.

Роман-анекдот, глава «Августовская революция»)

ГЛАВА 1. В ОЖИДАНИИ ПУТИНА

Размышления о причинах и последствиях нашего печального застоя надо начать, наверное, с вопроса о демократии, поскольку она вообще-то может прекратить это состояние. Что, мол, нам стоит переменить власть? И вскоре застой прекратится. Примут иные законы, сформируют иное правительство... И дела пойдут на лад.

На практике, однако, не всё так просто. Режим наш, скорее, можно назвать не демократией, а электоральным авторитаризмом. Несмотря на сложное название, здесь всё ясно. Это такая демократия, когда на выборы ходишь постоянно, но побеждают всегда одни и те же. Поскольку на самом деле народ не выбирает, а голосует. Что при ближайшем рассмотрении – не одно и то же.

При виде такой картины одни говорят, что народ в демократии разочаровался, а другие – что народ просто дурят. Как тот, так и другой ответ, не вполне верен. Чтобы разочароваться, надо, наверное, сначала очароваться. А чтобы позволить себя задурить на голом месте, надо быть дураком.

Тому, что народ не дурак, хоть в своем выборе и ошибается, будет, по большому счету, посвящена вся книга. А вот с тем, очаровывались ли мы демократией, попробуем разобраться сразу же.

Что общего у демократии и мылодрамы?

Я лично хорошо помню тот день, когда очаровался демократией. Было это в первую же предвыборную кампанию 1989 г., когда впервые формировали союзный депутатский корпус на альтернативной основе. Я попытался тогда проникнуть на собрание жителей Василеостровского района Ленинграда (поскольку сам там жил). На этом собрании среди многочисленных кандидатов в кандидаты должны были отобрать тех, кто становился кандидатом в депутаты. Странные были правила. По нынешним временами диковатые. Но завлекательные.

Завлекся я, естественно, очень быстро, но в зал не попал, поскольку его заранее забили свезенными на автобусах рабочими василеостровских заводов, которые должны были проголосовать за кандидата, специально подобранного ленинградскими партийными властями. У входа бурлила и волновалась огромная масса политически активных граждан (вроде меня), желающих попасть внутрь потому, что им хотелось участвовать в решении судеб страны. Милиция, как и положено, граждан не пускала, считая, что пролетариев в пролетарском государстве для определения судеб страны вполне достаточно.

Бурлящие и волнующиеся совсем уж отчаялись, но тут восторжествовала демократия в лице корреспондента газеты «Ленинградская правда», специально присланного освещать события. Он потребовал от милиционеров пропустить общественность, и – сейчас в такое трудно поверить – стражи порядка подчинились. Ведь «Ленинградская правда» являлась органом обкома КПСС, а значит, даже рядовой корреспондент, согласно советской Конституции, представлял собой руководящую и направляющую силу общества.

Направил он наше общество в зал, и мы стали определять судьбы страны. Но самое интересное даже не это. Граждан оказалось гораздо меньше, чем пролетариев. Однако исход отбора кандидатов в кандидаты вовсе не был предопределен. Специально свезенные рабочие быстро превращались в граждан. Они слушали выступления, задавали вопросы, мыслили и принимали решения. Сегодня на такого рода мероприятии свезенная автобусами публика проголосовала бы именно так, как требует начальство. А тогда результат вышел – пятьдесят на пятьдесят. Отсев прошли не только «правильные» рабочие, но и неправильные «интеллигенты».

Была ли это действительно демократия? Для ответа на данный вопрос надо понять: что же по-настоящему заводило тогда людей?

Четкое понимание того, как твой голос влияет на политический процесс? Вряд ли. Возможно, у части прорывавшихся сквозь милицейские кордоны граждан такое понимание было, но у подавляющего большинства собравшихся – нет. Если бы активное меньшинство их не завело, разъехались бы пролетарии по своим квартирам, честно исполнив свой долг зиц-заседателей. Но в ходе образовавшихся дискуссий им стало интересно. Скучное «заседа– лово» превратилось в увлекательное ток-шоу с неопределенной концовкой. А ведь в советское время мы еще не знали практически никаких современных ток-шоу (да и всяких прочих шоу, кроме игровой телепрограммы «Что? Где? Когда?»).

Тогда я по наивности думал, что мы решаем судьбы страны, но сегодня понимаю, что большинство лишь играло в увлекательную игру. В которую можно играть долго. Пока не надоест, конечно.

Любопытно отметить, что подготовка к выборам на Первый съезд народных депутатов СССР шла фактически параллельно с показом по TV первой многосерийной зарубежной мылодрамы под названием «Рабыня Изаура». И пользовалось это «мыло» такой же популярностью, как демократия.

По сей день сериалы и разного рода шоу доминируют у нас в зрелищном ряду. Только латиноамериканское «мыло» сменилось отечественным, а «демократия» уступила место «Танцам со звездами», «Фабрикам звезд», «Дому-2» и целому ряду хорошо режиссируемых политических ток-шоу, на которых можно выпустить пар, поболев за симпатичного тебе горлопана. Особенно если это Жириновский или другой подобный персонаж. Зрелищности во всём этом гораздо больше, чем в унылом процессе хождения на избирательный участок, когда результат народного волеизъявления всё равно известен заранее.

Да и сами заседания нашего нынешнего парламента по зрелищности не сравнить с Первым съездом, на котором случались реальные баталии. Тогда люди даже по улице ходили с приемниками, чтобы слушать прямую трансляцию со съезда, а сегодня самим депутатам скучно присутствовать на заседаниях, и они уходят отдыхать, передав карточки для электронного голосования своим «дежурным по залу» коллегам. «Демократия» стала рутиной, а в телевизионные шоу и в сериалы регулярно закачиваются огромные деньги, чтобы удерживать публику. Ведь без нее не будет рекламы, а без рекламы не будет денег.

В общем, «демократия» конца 1980-х была на поверку всего лишь качественным развлекательным шоу, которое нравилось обществу, непривычному к таким развлечениям. За исключением небольшого процента граждан, все остальные были зрителями. И разочаровывались они потом не в демократии как политическом институте, а в «демократии» как устаревшем зрелище, где роли исполняют ныне убогие провинциальные актеры без драйва, мастерства и увлекательного сценария.

Реальная демократия у нас не в прошлом, а в будущем. Бессмысленно сейчас говорить о разочаровании в том, чего еще толком не было. Проблемы, связанные с путинской политической системой, никак не определяются разочарованием в такой плохо понятной вещи, как «демократия». Хотя, конечно, разочарованием они действительно определяются. Только разочаровывался народ совсем другим.

Трагедия российского ВПК

Реформы 1990-х гг. породили в России множество недовольных. И эти недовольные ждали спасителя, который навел бы порядок в стране и избавил бы российское общество от всяческих бедствий – от потери работы, задержек зарплат, обесценивания доходов и сбережений.

Не стоит идеализировать реформы. При их проведении народу выживать было очень трудно. Большое число людей, проигравших от рыночных преобразований, – это не миф, а реальность. Но не стоит впадать и в другую крайность – делать вид, будто при ином варианте проведения реформ пострадавших у нас не было бы. Страдали люди, увы, не столько от самих преобразований, сколько от характера экономической системы, которую пришлось реформировать. Главная ее особенность состояла в гипертрофированном военно-промышленном комплексе (ВПК). В СССР, долгое время пытавшемся поддерживать паритет с США в гонке вооружений, ВПК был чрезвычайно сильно развит. Оборонные расходы Советского Союза, как правило, превышали в послевоенный период 20% валового продукта. Доля военной продукции в общем выпуске промышленной продукции превышала, по некоторым оценкам, 40%.

Лишь крайне малую часть техники, создаваемой ВПК, можно было продавать на мировом рынке за реальные деньги, используемые потом для импорта потребительских товаров. А в основном содержать предприятия и институты «оборонки» приходилось за счет госбюджета. Он формировался из средств тех предприятий, которые делали для народа что-то полезное. В СССР для нужд ВПК спокойно брали деньги с хороших заводов, но в рыночной экономике эти предприятия уже нельзя было обирать до нитки, поскольку тогда они не имели бы стимулов работать на потребителя, решать проблему товарного дефицита.

Получается, что масштабы ВПК и появление колбасы, масла, сыра в свободной продаже на всем пространстве огромной России оказывались связанными проблемами. Если не сокращать госрас– ходов на оборонный заказ, то невозможно будет получить от экономики должную отдачу для потребителя. А если сокращать, то непонятно, как быть с миллионами людей, задействованных в работе на ВПК.

Более того, работники ВПК в процессе реформ, к сожалению, должны были испытать не только трудности, связанные с физическим выживанием без привычного государственного финансирования, но и серьезные моральные страдания. Многие из тружеников «оборонки» были высококлассными специалистами в своей области. Многие гордились тем, что работают в самой важной (как нам объясняли в советское время) отрасли экономики. Многие ощущали превосходство еще и от того, что годами получали зарплаты более высокие, чем работники, делавшие колбасу, масло и сыр. Теперь же всё вдруг сместилось. «Пищевка» оказалась востребована рынком, тогда как «оборонка» перестала получать поддержку. В «пищевке» люди стали неплохо зарабатывать, тогда как «оборонщикам» пришлось увольняться или подрабатывать где-то на стороне.

Более того, проблема усугублялась еще и тем, что далеко не все могли уволиться или подработать, даже если готовы были сменить профиль своей деятельности. Многие предприятия ВПК в целях секретности советская власть размещала в малых городах Сибири и на Крайнем Севере. Жизнь там в рыночных условиях становилась особенно дорогой, поскольку своих продуктов не имелось. А самое главное – не было иной работы, потому что эти городки в целом формировались вокруг одного-двух военных

производств. Уволиться с предприятия там можно было, но найти иной вариант выживания – крайне тяжело. И столь же тяжело перебраться на жительство в крупные города, поскольку в гибнущих военно-промышленных городках не продашь квартиру и, значит, не соберешь денег на переезд, на покупку недвижимости по новому месту работы.

Особенно тяжело было вынести бремя перемен тем, кто достиг уже солидного возраста к началу 1990-х. Если в молодости нетрудно сменить характер своей деятельности и получить иное образование, то в 40—50 лет и, тем более, непосредственно накануне выхода на пенсию таких возможностей практически нет. Работники ВПК не были виноваты в том, что попали в столь сложное положение. Но не попасть в него они, увы, не могли.

Необходимость частичного сворачивания ВПК не зависела от характера и темпа проведения реформ. Быстрее или медленнее они шли, делали ли их Гайдар, Черномырдин или Примаков – в любом случае «на выходе» доля ВПК в экономике должна была оказаться существенно меньшей, чем «на входе» (в 1991 г.). При Гайдаре закупки вооружений пришлось сократить сразу в восемь раз, поскольку последнее советское правительство оставило страну без всяких резервов с разваливающейся экономикой и с деньгами, не обеспеченными товарами. Но даже если бы это сокращение можно было растянуть на несколько лет, а не делать единовременно, всё равно в ВПК к концу 1990-х гг. оказалось бы множество недовольных людей, потерявших работу, доходы и статус.

Кто-то из них в итоге обустроился, а кто-то так и остался к концу 1990-х в бедственном положении. Кто-то принял в целом необходимость рыночных преобразований, а кто-то тосковал по советской власти. Но в любом случае у этих людей остался тяжелый осадок от процесса перемен. С демократизацией и рынком они начали связывать все свои потери.

Андрей Нечаев – министр экономики России с февраля 1992 по март 1993 г.:

«Апозакуп камситуация былатакая.Замом по вооружен июу Шапошникова был генерал-полковник Миронов, ныне покойный.

Я еще был на птичьих правах: мы же все были назначены в Россию, а я пришел и сел в союзный Госплан и там, собственно, рулил, не имея на это никаких реальных и юридических прав. Я провел совещание по закупкам вооружений, на котором мироновские генералы заявили: "Нам нужно 45 млрд рублей. Это минимальная программа закупки вооружений на 1992 год". А мне мои агенты донесли, что на самый худой конец они согласятся и на 25 млрд. Но и это для тогдашнего бюджета было непосильно. Я говорю: "А у меня есть пять. Вот мы посчитали, что у нас есть. У нас есть 5 млрд рублей, и это все". Дискуссии не получилось. Потому что, когда один говорит 45, а другой 40,тогда есть некий административный торг. Но когда один говорит 45, а другой 5, то совещание очень быстро заканчивается. Там было человек 20 генералов, и они все вышли. Мы остались вдвоем: я и Миронов. Я его провожаю из кабинета, а он меня покровительственно хлопает по плечу и говорит: "Я думаю, мы с вами еще встретимся, молодой человек. Я уверен, вы перемените свое мнение". <...> Я, естественно, к Гайдару: "Такая ситуация, ты просто имей в виду – они наверняка пойдут к Ельцину". Он переговорил с президентом. Через два дня звонит Миронов и говорит: "Андрей Алексеевич, дайте 9 млрд, мы все решим". "Извините, только 5". В итоге дали 7,5 все-таки».

(Авен П., Кох А. Революция Гайдара. История реформ 90-х из первых рук. М.: Альпина Паблишер, 2013. С. 151-152)

Андрей Нечаев:

«Кардинально была сокращена закупка танков – буквально до нескольких штук. И это было вполне оправданно. Во-первых, мы выводили танки из Германии. Во-вторых, на нескольких заводах, например, "Омсктрансмаше", и без того существовали просто "залежи" этих танков. В сущности, это была трагедия для Омского завода. И когда я через некоторое время приехал в Омск, то увидел, что директор завода просто отказывается поверить в столь резкий поворот событий. Он не мог осознать, что продукция его предприятия в прежних объемах просто

не требуется стране. Упорно не хотел перестраиваться, не соглашался идти ни на какую конверсию. Он все ждал, что мы снова начнем закупать танки. Ведь сколько лет закупали – и теперь вдруг не будут? Помню, разговор с ним складывался очень тяжело. В какой-то момент он сказал: "Давайте сделаем перерыв, я отвезу Вас на полигон. Сами увидите, какие мы делаем танки". Танки действительно производили внушительное впечатление. Но тут он опрометчиво провез меня чуть дальше на место, где хранились уже выпущенные и вывезенные из ГДР танки. Это было величественное и одновременно трагическое зрелище. Гигантская просека в тайге, и, сколько хватает взгляда, видишь уходящие вдаль аккуратные ряды слегка припорошенных снегом танков. Их было тысячи. После этого я просто взорвался. Даже повысил голос, что со мной случается крайне редко. "У Вас здесь танков на несколько десятков лет, а Вы требуете денег, чтобы делать еще. И это когда стране не хватает бюджетных средств на самое необходимое. Да Вас под суд нужно отдать за вредительство", – жестко выговаривал я бедолаге директору».

(Нечаев А. Россия на переломе.

Откровенные записки первого министра экономики.

М.: Русь-Олимп, Астрель, 2010. С. 151-152)

Евгений Ясин – министр экономики России с ноября 1994 по март 1997 г.:

«В 1996 г. накануне президентских выборов я в составе делегации Б.Н. Ельцина посетил Омский танковый завод. Огромные цеха стояли пустые, в них слонялись отдельные люди. Руководство спрашивало: что им делать? Я как министр экономики не мог дать им ответа. За городом мне показали огромный космический комплекс, где не производились запуски ракет и вообще едва теплилась жизнь. В Челябинске на совещании руководителей оборонных предприятий меня спрашивали, что делать с испытательными полигонами, которые очень дорого содержать и которые наверняка понадобятся в будущем. Я попросил сидящих в зале "красных директоров" продолжать то, что они до сих пор делали, и поблагодарил за сохранность ценных сооружений. Но денег не дал – их не было.

Зато на машиностроительном заводе в Кургане работа кипела, там производили самые современные боевые машины пехоты для арабских заказчиков. Наша армия таких БМП не имела никогда. Станкостроительное объединение им. Я.М. Свердлова в Санкт-Петербурге было одним из самых продвинутых предприятий в России в производстве самых современных станков, имея приличную долю на западных рынках с высокотехнологичной продукцией. Эти достижения пропали, предприятие не могло использовать экспортные кредиты и проиграло в конкуренции. Кроме того, многие смежники прекратили производство высококачественных материалов и комплектующих. Это несколько примеров из личного опыта, позволяющих более живо представить себе, какие драмы разыгрывались тогда в нашей экономике, что собой в реальности представляла пассивная фаза структурной перестройки».

(Ясин Е. Структура российской экономики и структурная политика. Вызовы глобализации и модернизация.

М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2008. С. 42-43)

Егор Гайдар – исполняющий обязанности председателя правительства России с июня по декабрь 1992 г.:

«Заметьте, гуманитарную помощь нам поставляли страны, которые еще недавно рассматривались в качестве потенциальных противников СССР. Ну, какие вам нужны военные расходы в такой ситуации? Для чего и как вы собираетесь воевать со странами, у которых просите гуманитарную помощь, в том числе для того, чтобы прокормить собственную армию?»

(Филиппов П., ред. История новой России.

Очерки, интервью: в 3 т. СПб.: Норма, 2011. Т. 1. С. 229)

Советская военная ловушка

Гипертрофированный советский ВПК обслуживал гипертрофированную армию. Ее нормальное содержание даже Советскому Союзу было непосильно, поскольку мы пытались противостоять

Соединенным Штатам как нашему наиболее вероятному противнику. США по своей экономической мощи сильно превосходили СССР. Более того, часть военной нагрузки брали на себя американские союзники по НАТО, среди которых были такие высокоразвитые страны, как Великобритания, Франция, Германия, Италия. Наши союзники по Варшавскому договору в экономическом плане сильно отставали и значительной доли нагрузки нести не могли. Получалось, что СССР взваливал на себя сверхтрудное бремя. Уже сам этот факт предопределял то, что мы жили в советское время намного беднее капиталистического мира. И без серьезного сокращения армии нашу бедность мы преодолеть никак не могли.

Более того, в связи с распадом СССР военная нагрузка на российскую экономику стала еще больше. Другие страны постсоветского пространства не стремились сохранить себя в качестве великих держав и потому не слишком хотели финансировать армию. Россия же объявила себя правопреемником Советского Союза и сохранила в известной мере свои имперские амбиции. Соответственно, она должна была финансировать старые вооруженные силы, обладая экономикой, значительно меньшей по размеру, чем экономика СССР.

Желания пришли в противоречие с возможностями, и сокращение армии стало неизбежно. При этом недовольство сокращаемых столь же неизбежно должно было вылиться именно на российские власти, которые не могли сказать, как прибалты или кавказцы, что военное бремя, мол, было навязано им Москвой.

Борис Ельцин ставил задачу уменьшить наши войска с 3 млн до 1,9 млн человек. Однако сама по себе общая численность военнослужащих, подлежащих сокращению, с экономической точки зрения большой проблемой не является. Сократи призыв – и армия автоматически сильно уменьшится. А молодежь только выиграет от этого, поскольку ее перестанут отвлекать от учебы и работы.

Но вот сокращение офицерского корпуса представляло собой задачу, даже более сложную, чем конверсия и сокращение числа работников ВПК. Офицеру не скажешь, что мы, мол, прекращаем тебя финансировать из бюджета и крутись, парень, теперь, как можешь, ищи новую работу, выживай собственными силами. Страшно даже представить, как будет выживать собственными силами человек, обладающий оружием и навыками военных действий, но не финансируемый из бюджета. Особенно, если живет он не в крупном городе, а в маленьком военном городке, где в принципе никакой работы найти невозможно, кроме той, которую предоставляет государство.

Таким образом, сокращение офицерского корпуса в идеале должно сопровождаться переселением семей военнослужащих в обычные города, предоставлением им квартиры, выходного пособия и оказанием помощи в переобучении, поскольку военная специальность редко может быть востребована в гражданском секторе экономики. Решение подобной задачи в пореформенные годы было совершенно невозможно, так как СССР сформировал столь большую по численности армию, что даже те офицеры, которые должны были получать жилье в порядке очереди, сделать этого не могли. Когда же к ним добавились еще и сокращаемые военнослужащие, ситуация стала совсем безнадежной. Страна попала в ловушку: уволить людей нельзя, поскольку на это нет денег, и оставлять в армии нельзя, поскольку на это тоже нет денег.

Возможно, сокращение армии удалось бы на какое-то время растянуть, однако вторая ловушка, оставленная Советским Союзом в наследство России, состояла в необходимости срочно выводить на родину войска, размещавшиеся на территории Центральной и Восточной Европы. ГДР, Польша, Чехословакия, Венгрия не хотели больше иметь у себя советские военные базы. Горбачевский СССР получил от стран Запада большие кредиты, и одним из условий экономической поддержки было разоружение.

По идее, эти кредиты надо было использовать на трудоустройство и обеспечение жильем военнослужащих. Однако деньги были проедены страной еще до распада СССР из-за того, что экономические реформы эпохи перестройки были очень плохо спланированы. В итоге Россия столкнулась с тем, что выводить войска надо, но денег на нормальное обеспечение офицеров уже нет.

Долгое время уволенным и действующим военнослужащим пришлось мыкаться без нормальных условий жизни. А ведь это были люди, в наименьшей степени подготовленные по роду своей деятельности и образу жизни к принятию реформ и демократии. Их воспитывали в уверенности, что военная служба важна и почетна, что они – лучшие люди страны, готовые жертвовать жизнью за Родину. А значит, Родина должна жертвовать всем ради армии и военной подготовки офицеров.

И вдруг облом. Они нищие. Они никому не нужны. Они бремя для российской экономики. Нетрудно представить, как советские офицеры должны были воспринимать эпоху «лихих 90-х», оставившую их без работы и в то же время не предложившую фактически никакой приемлемой альтернативы.

Эдуард Воробьев – генерал-полковник, с июля 1992 по 1995 г. первый заместитель главкома Сухопутных войск:

«С упразднением Варшавского договора начался массовый вывод советских войск с территории Германии, Польши, Венгрии, Чехословакии. <...> Вся эта военная махина влилась в военные округа, расположенные на территориях союзных республик, не по оперативно-стратегической необходимости, а по возможности округов по ее размещению. Они не имели планов применения прибывших войск. Многочисленные проблемы по их размещению и обустройству решали не столько эти войска, сколько дислоцированные ранее.

Самым сложным оказалось размещать войска в новых пунктах дислокации. Не хватало ни времени, ни выделяемых средств.

А в округа шли и шли эшелоны с техникой, вооружением, запасами материально-технических средств, военнослужащими. Большинство семей прибывавших офицеров и прапорщиков не имело постоянного жилья на территории Советского Союза. Командование военных округов размещало их в общежитиях, переоборудовало под жилье солдатские казармы, строило сборно-щитовые бараки.