Текст книги "Просуществует ли путинская система до 2042 года?"

Автор книги: Дмитрий Травин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Шаг восьмой – 2012 г.

Разворачиваются массовые протесты. Впервые за долгое время часть общества демонстрирует понимание того, что страна движется в тупик. Лидеры протестов искренне надеются на то, что Кремль прислушается к голосу сотен тысяч людей.

Что делает власть? Обзывает протестующих бандерлогами и увеличивает расходы на правоохранительную деятельность, чтобы при необходимости иметь надежные силы, способные подавить всякое недовольство.

Каков итог? Протесты сходят на нет, проблемы остаются.

ГЛАВА 6. ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ
РЕСУРСНОГО ПРОКЛЯТИЯ

Одной из причин формирования путинской авторитарной системы стало ресурсное проклятие – нефтегазовые доходы, позволившие Кремлю проводить популистскую политику Обладание ресурсами развращает власть, привыкающую править без реформ. Сегодня нам кажется, будто подобное проклятие – это особенность России и особенность современной экономики, основанной на нефти. Однако на самом деле мир давно уже от ресурсного проклятия страдает. Только ресурсы, совращающие правителей, в различные эпохи бывают разными. Общее во всех ресурсных историях лишь одно – постепенная деградация и убогость.

Рабское проклятие

Первый пример деструктивного воздействия ресурсного проклятия в европейской истории связан с работорговлей. Несмотря на то что, согласно марксизму, рабовладение принято относить к способу производства, характерному лишь для древней истории, на самом деле торговля рабами представляла собой высокоприбыльный бизнес в Средние века и в начале Нового времени.

Одним из важнейших источников добычи пленников для перепродажи за рубежом являлись южнорусские степи. Практиковать набеги на города Киевской Руси и связанную с набегами работорговлю стали еще половцы, что оказалось одной из важнейших причин запустения региона и оттока славянского населения в северо-восточную Русь. Половецкие пленники отгонялись в Крым, где перепродавались генуэзским торговцам, транспортировавшим их на своих кораблях в Средиземное море и перепродававшим широкому кругу потребителей. Работорговля стала, по сути дела, ключевой причиной формирования генуэзских опорных пунктов на Черном море (например, в Судаке, а также в Новом Афоне).

Татаро-монгольское нашествие не остановило работорговлю. Наоборот сделало ее еще более привлекательным и доходным занятием, поскольку ослабленная Русь не могла по-настоящему сопротивляться. Потенциальные рабы проживали повсюду, их надо было лишь взять и отконвоировать в Крым. Столь доступного ресурса впоследствии в экономике никогда уже не имелось.

Особенно преуспело в работорговле Крымское ханство благодаря своему удачному географическому положению. С одной стороны, находились ресурсы, которые требовалось захватить, а с другой – море, по которому за рабами приплывали генуэзские моряки. Иной экономики, кроме набеговой, Крымское ханство вообще не знало. Если татары не совершали очередного набега на христианские земли, у них начинались проблемы с продовольствием.

Периодом расцвета работорговли, идущей через Крым, являлось, наверное, XV столетие. Русь оставалась по-прежнему слабой, а спрос на пленников возрастал благодаря появлению Османского государства, активно использовавшего рабов в различных сферах жизнедеятельности. Говорят, на перекопе сидел когда-то старый еврей-меняла и, видя нескончаемые вереницы пленных, проводимых в Крым из Польши, Литвы и Московии, спрашивал, остались ли еще в тех странах люди или уже нет никого.

Возможно, крымчакам казалось, что эпоха процветания, основанная на столь привлекательном бизнесе, продлится вечно, однако Московия укрепилась, сбросила татаро-монгольское иго и стала выстраивать засеки, а также небольшие городки-крепости на южных рубежах, через которые раньше бандиты проходили как нож сквозь масло. Примерно в это же время укрепила свои рубежи и Литва, чьи земли тогда простирались от моря до моря (Балтийского и Черного, соответственно).

Последний крупный набег крымчаков на Русь имел место во времена правления Ивана Грозного, поскольку «великий государь» в борьбе с национал-предателями и европейцами так запустил пограничное дело, что некому было сторожить южные рубежи. Иван Васильевич своими экстравагантными действиями на некоторое время продлил нестабильность в нашей стране, но после окончания смутного времени работорговцам на Руси уже ничего не светило.

Для Крымского ханства это стало настоящей экономической катастрофой. Временами набеги удавалось осуществлять (например, в союзе с Богданом Хмельницким против Польши), однако общая гнилость набеговой системы привела к стагнации и к окончательному падению ханства под ударами русских войск во времена Екатерины II и Потемкина-Таврического.

Характерно, что сама по себе работорговля, как и любой бизнес, основанный на использовании ресурсов, не становится обязательно причиной деградации. Генуэзцы, к примеру, никогда не клали все «яйца» в одну корзину. Они диверсифицировали свой бизнес, торговали самыми разными товарами, а по мере исчерпания традиционных источников дохода сконцентрировались на кредитовании испанской короны (XVI век). Однако для Крымского ханства, не умевшего делать ничего иного, исчерпание ресурса обернулось исчерпанием жизненной силы государства.

Серебряное проклятие

В XVI веке страной, наступившей на те же самые грабли, что раньше Крым, стала Испания. Только источником доходов оказалась уже не работорговля, а добыча полезных ископаемых, обеспечившая поступление благородных металлов (преимущественно серебра) из различных латиноамериканских колоний.

Важнейшим ресурсом, снабжавшим испанскую казну деньгами, стал серебряный рудник в Потоси (Боливия). Вокруг этого месторождения вырос целый город, насчитывавший в период своего расцвета (1650 г.) 160 тыс. человек – больше, чем в Лиссабоне или Венеции того времени. Каждый седьмой индеец региона (включавшего значительную часть современных Перу и Боливии) принудительно отправлялся колонизаторами на эту шахту.

За 160 лет, между 1503 и 1660 гг., в Севилью было доставлено из Латинской Америки в общей сложности 16 тыс. тонн серебра. Запасы этого металла в Европе, отмечал Егор Гайдар в книге «Гибель империи», возросли втрое.

Механизм функционирования серебряного проклятия был несколько иным, чем проклятия рабского. Если в Крыму вообще не существовало никакой иной экономики, кроме набеговой, то Испания к концу XV века (к моменту открытия Америки Христофором Колумбом) обладала лучшим овцеводством в Европе (на территории Кастилии), неплохо развитым виноградарством (в Андалусии), оружейным ремеслом (толедские клинки) и даже крупным торговым городом (Барселона, входившая в состав Арагона). Однако приток денег из Америки подорвал дальнейшее развитие хозяйственной системы. Во внезапно разбогатевшей стране сильно выросли цены, что обусловило развитие импорта. Сравнительно дешевые товары пошли в Испанию со всех сторон, тем более что зачастую они были еще и более качественными. На этом фоне в испанскую экономику перестали вкладывать деньги. Местным производителям трудно стало соперничать с импортерами, зато неплохо зарабатывали благодаря притоку заокеанского серебра испанская пехота и католическая церковь. Бизнес хирел, зато непрерывно росло число солдат, монахов и неприкаянных благородных идальго вроде Дон Кихота.

Тем временем латиноамериканские богатства всё менее соответствовали аппетитам монархии. К 1600 г. приток драгоценных металлов из Америки стал сокращаться. Доходов по мере исчерпания месторождений становилось меньше, а расходы короля, пытавшегося контролировать чуть ли не всю Европу, неконтролируемым образом возрастали. Испания с помощью немецких, а затем генуэзских банкиров влезла в огромные долги, что привело к неоднократному дефолту и, как сказали бы сегодняшние эксперты, «снижению кредитного рейтинга» до мусорного уровня.

Если в XVI веке Испания обладала лучшей европейской армией, то к середине XVII столетия страна, фактически лишившаяся своей экономики, уже не могла выдержать даже военной конкуренции с усилившимися соседями. Она проиграла соперничество с Францией в ходе Тридцатилетней войны, а еще через полвека стала игрушкой в руках европейских держав, вступивших между собой в схватку за так называемое испанское наследство, оставшееся после пресечения испанской ветви королевской династии Еабсбургов.

Если бы не соперничество различных сил, Испанию, глядишь, включили бы в состав победившей державы, как это произошло с Крымским ханством. Однако в Европе «крымские фокусы» не проходили даже в XVIII веке. Испания сохранила самостоятельность, но получила французскую династию Бурбонов и 250 лет влачила жалкое существование на задворках Европы. Былой европейский лидер по уровню экономического развития теперь составлял пару другой окраинной европейской державе – Российской империи. Причем потеря латиноамериканских колоний в начале XIX века полностью лишила Испанию ресурсной ренты.

Лишь в 1950—1960-х гг. серьезные экономические реформы позволили Испании устремиться в погоню за такими преуспевающими соседями, как Великобритания, Франция и Германия. Испанцам пришлось учиться зарабатывать не на торговле ресурсами, а на производстве товаров и туризме.

При этом следует заметить, что само по себе обладание благородными металлами не является проклятием, как и участие в работорговле. Скажем, США успешно пережили и калифорнийскую, и аляскинскую золотые лихорадки, поскольку обладали диверсифицированной экономикой и системой рыночных институтов (то есть правил игры, основанных на гарантии неприкосновенности частной собственности и на развитии конкуренции). Однако для Испании, думавшей не о благосостоянии подданных, а о расширении границ и пресечении ересей (инакомыслия), «серебряное проклятие» оказалось фатальным.

Впрочем, что там Крым или Испания. Ресурсного проклятия в определенный момент времени не избежали даже такие развитые страны, как Франция и США.

Земельное проклятие

Испанию в качестве европейского лидера сменила в XVII веке Франция. Ее путь к процветанию был, несомненно, более сложным, однако и он в конечном счете основывался на получении дохода от ресурса, которым страна была богата.

Франция тогда являлась наиболее населенной страной в Западной и Центральной Европе. В своем соперничестве с Англией (Столетняя война), а затем с Испанией (Итальянские войны и Тридцатилетняя война) она теоретически могла задавить противника «живой массой». Но до поры до времени этой живой массы для победы над врагом недоставало, поскольку эффективность ведения войны зависела от доступности финансовых ресурсов. Постепенно французские государственные деятели пришли к простой мысли о том, что если вся многонаселенная страна будет платить в казну налоги, то общий объем ресурсов окажется достаточен для военного соперничества с соседями.

Испания была богата заморскими колониями, Италия торгово-промышленными городами, а Франция – крестьянами, каждого из которых заставили платить поземельный налог. Данный налог, получивший название талья, фактически стал ресурсным платежом. Богатство нации не столько зависело от развития предпринимательства, сколько от исправного взимания платежей с обрабатываемой крестьянами земли. Кардинал Ришелье, прославившийся своеобразным «налоговым терроризмом», стремился не давать спуску плательщикам. Сборщики налога выбирались местной общиной. Если они предоставляли государству сумму, которая была меньше ожидаемой, то недостачу приходилось выплачивать из собственного кармана. А если казна не получала искомого, то сборщики отправлялись в тюрьму.

Вследствие подобных действий ко временам правления Людовика XIV Франция стала обладать достаточными финансами для содержания наиболее крупной европейской армии. Родная земля кормила Францию лучше, чем серебряная гора, находящаяся в Боливии, кормила Испанию.

Взимание налогов и расширение размеров бюрократии оказалось значительно более удачным способом укрепления государства, чем крымские набеги и испанская эксплуатация колоний. «Французская модель», во всяком случае, не сильно препятствовала становлению ремесла и торговли в городах. Более того, власть при Людовике XIV даже стимулировала формирование государственных мануфактур и монопольных торговых компаний.

Но главная проблема, порождаемая ресурсным проклятием, во Франции проявилась столь же ярко, как и в Испании. Высокие доходы казны стимулировали развитие системы государственного долга. Страна начала жить не по средствам и весь XVIII век провела в тщетных попытках расплатиться со своими кредиторами, не подрывая при этом могущества армии. Одной из важнейших причин Великой французской революции стала неспособность Людовика XVI мобилизовать ресурсы для погашения долга. Кредиторы боялись остаться с носом. Дворяне опасались, что их обложат, как крестьян, для затыкания бюджетных дыр. А крестьяне с трудом терпели тяжелый фискальный гнет.

Брать с земли всё больше и больше денег в казну было невозможно, поскольку крестьянский труд фактически оставался столь же примитивным, как раньше. Чтобы расплачиваться с накопившимся долгом и содержать одновременно крупнейшую европейскую армию, требовалось повышать производительность труда и формировать городскую экономику, более эффективную, чем сельское хозяйство. Опора на земельные ресурсы в построении государственного бюджета стала своеобразной ловушкой для Франции. Кажущаяся легкость сбора налогов с миллионов крестьян породила соблазн жить и осуществлять внешнюю политику на широкую ногу. А ввязавшись в военные конфликты с соседями, требовавшие всё больше и больше денег, Франция уже никак не могла остановиться.

Впрочем, эту страну постигла явно лучшая судьба, чем Крымское ханство и Испанскую монархию. Франция отделалась не исчезновением с карты мира и даже не длительным хозяйственным застоем, а лишь столетней революционной эпохой, тянувшейся с 1789 по 1870 г. Революции оставили за собой кровавый след, но утрясли в большей или меньшей степени разнообразные социальные конфликты. И это позволило Франции вступить в XX век демократической и быстро модернизирующейся державой.

Хлопковое проклятие

Значительно худшей была судьба так и не состоявшейся конфедерации южных штатов США. Фактически они повторили в новых условиях судьбу Крымского ханства, хотя и не занимались набегами.

Экономика американского юга строилась на развитии хлопковых плантаций и тесно связанной с ними работорговле. Хлопок выращивали чернокожие невольники, регулярно ввозимые на кораблях из Африки. Сравнительно дешевый рабский труд позволял землевладельцам извлекать земельную ренту и поддерживать традиционный аристократический образ жизни даже в эпоху промышленной революции. Более того, аристократия юга попыталась построить свое благосостояние именно на симбиозе с нарождающейся английской промышленностью, однако в конечном счете потерпела крах.

Экономика американского юга полностью зависела от спроса, предъявляемого высокоразвитой Англией. Это в известной степени походило на то, как ныне экономика отсталой сырьевой России зависит от экономического роста в Германии, Италии и других европейских странах, приобретающих наши нефть и газ. Есть спрос – есть нефтедоллары. Нет спроса – нет нефтедолларов.

Промышленная революция началась в Англии второй половины XVIII века именно с создания хлопчатобумажной индустрии. Технические изобретения английских умельцев позволили шить сравнительно дешевую одежду на широкие массы населения. Соответственно, промышленность нуждалась в огромном объеме сырья, который не могли предоставить традиционные европейские поставщики, ориентированные на Азию. В Средние века и в эпоху Ренессанса хлопковое сырье ввозили в основном из Леванта, но теперь требовались иные масштабы и иные торговые пути. Имеющуюся рыночную нишу быстро заполнили американские колонии, сформировавшиеся в регионах, оптимально подходивших по своим климатическим условиям для разведения хлопка.

Опора на ресурсы позволила южанам, в отличие от северян, законсервировать свой образ жизни, ничего не меняя в хозяйственной системе и лишь обновляя регулярно штат чернокожих работников. Если бы экономика была жестко отделена от политики и идеологии, южане могли бы, возможно, вести свой традиционный образ жизни и по сей день. В отличие от крымчаков, они никого не грабили и торговали хлопком, который всегда необходим для производства одежды.

Более того, южане придерживались в основной своей массе фритредерских взглядов на торговлю, осуждая протекционизм, столь милый северянам, защищавшим высокими таможенными пошлинами свою промышленность от иностранной конкуренции.

Южане, в отличие от северян, не стремились к государственному регулированию. Они были своеобразными либералами, в чьих взглядах причудливо сочетались стремление к свободе экономики с отрицанием личной свободы работника.

Пока Юг варился в собственном соку, Север быстро прогрессировал, развивал промышленность и усваивал новые европейские идеи. Во второй половине XIX века рабовладение среди европейцев считалось делом уже совершенно неприличным, и это, наконец, усвоили в Америке. Разразилась война между Севером и Югом, в которой промышленники имели значительно больше ресурсов для вооружения армии, хотя землевладельческая аристократия традиционно лучше умела воевать. Южанам казалось поначалу, что у них есть шанс сформировать конфедерацию, отделиться от Соединенных Штатов и тихо жить своим обособленным мирком, торгуя хлопком и потягивая ресурсную ренту. Однако ресурсы сыграли с ними злую шутку. Для длительного противостояния их не хватило. Юг проиграл войну и надолго превратился в отсталую аграрную провинцию быстро развивающейся промышленной страны.

Кстати, похожая судьба постигла страны Латинской Америки, основывавшие свою экономику на принудительном рабском труде и поставлявшие на мировой рынок сахар, табак, кофе. Как Бразилия, так и Куба вынуждены были отказаться от рабовладения. При этом Бразилия только в конце XX века смогла осуществить экономические реформы, способствующие нормальному развитию промышленности. А Куба, вот уже более полувека экспериментирующая с казарменным социализмом, по сей день фактически так и не вышла из своего сахарного проклятия.

Мясное проклятие

Среди экономистов сейчас стало модно приводить пример Аргентины как страны, прошедшей в XX веке долгий путь «демодернизации». Отмечают, что в конце XIX столетия она находилась в числе мировых лидеров по размеру ВВП на душу населения, однако затем неуклонно отступала с лидирующих позиций, пока не дошла до нынешнего убогого состояния государства-середнячка, то страдающего от гиперинфляции, дефолта и прочих экономических бедствий, то несколько подтягивающегося в погоне за мировыми лидерами.

Подобное представление об Аргентине совершенно неверно. Никакой «демодернизации» в XX веке там не могло быть по той простой причине, что в XIX столетии в этой стране не происходило модернизации. Выдуманное экономистами представление о «демодернизации» задает неразрешимую загадку: поглупели, что ли, аргентинцы со временем, раз растеряли былые достижения? Но если они не имели достижений, то, значит, и не могли ничего растерять.

Период недолгого аргентинского процветания конца XIX века связан всего лишь с удачным использованием природных ресурсов, а вовсе не с формированием институтов (правил игры), с помощью которых развиваются успешные экономики. Причем удачно использовавшимся ресурсом было вовсе не серебро (как можно подумать, исходя из названия страны), а плодородные почвы аргентинской пампы, в которой паслись огромные массы коров фактически без всяких трудозатрат со стороны местного населения. Один гаучо присматривал сразу за большим стадом, и себестоимость говядины в Аргентине была в итоге ничтожной по сравнению с себестоимостью мяса в Европе.

До поры до времени аргентинскому экономическому чуду препятствовало лишь то, что, как известно, за морем телушка – полушка, да рубль перевоз. Точнее, перевоз скоропортящихся продуктов питания в Европу был даже не дорог, а вообще практически невозможен при тихоходных парусных судах и отсутствии рефрижераторов. Жители Буэнос-Айреса объедались мясом, на котором нельзя было толком заработать (отсюда, заметим попутно, произошла традиционная аргентинская кухня с ее огромными стейками), но как только случилась своеобразная транспортная революция в океанических перевозках, то чудо не замедлило сказаться, причем без особых усилий со стороны самих аргентинцев.

Скоростные суда, работающие на угле, стали вывозить в Европу большие объемы аргентинской говядины. Экспортеры быстро разбогатели. Поскольку число жителей Аргентины было сравнительно небольшим, ВВП надушу населения оказался весьма впечатляющим для той эпохи. Глядя на старую статистику, можно подумать, будто граждане этой латиноамериканской страны приложили в конце XIX века колоссальные усилия для осуществления экономического подъема. Однако на самом деле европейские технические открытия просто соединились с местными природными ресурсами. Это удачное сочетание не требовало от Аргентины никаких реформ, никаких прогрессивных институтов. Стране подфартило, однако эта удача, как и все прочие ресурсные удачи, не могла сохраняться бесконечно.

Как всякое общество, столкнувшееся с ресурсным проклятием, Аргентина превратилась в мир значительного неравенства. Местная сельскохозяйственная элита вслед за крымскими ханами, испанскими грандами, французской аристократией и американскими рабовладельцами существенно оторвалась по уровню жизни и доходов от так называемых дескамикадос (безрубашеч– ников) – наименее обеспеченных слоев населения. В итоге голытьба всё же взяла свое. Их лидером стали полковник Хуан Доминго Перон и его очаровательная супруга Эвита, провозгласившие идеи хустисиализма – аргентинской разновидности социализма, призывавшего к достижению социальной справедливости.

В борьбе между развитием и справедливостью прошла фактически вся вторая половина XX века. Экономика то поднималась, то падала в зависимость от того, какие условия функционирования ей предлагала очередная власть. С одной стороны, к старому сельскому хозяйству новая эпоха добавила и промышленность. С другой – души коров, съеденных в XIX веке, долгое время не давали покоя аргентинцам, которым трудно было осознать, что они живут не в главной стране Латинской Америки, поднявшейся, наконец, с колен, а в отсталом государстве, где для успешного развития надо еще очень много сделать.

Г-ное проклятие

Рассмотрев вариант развития, связанный с изобилием подаренных природой продуктов питания, следует, наверное, рассмотреть и прямо противоположный вариант образования природных ресурсов. Богатство крохотного островка Науру, затерянного на просторах Океании, веками складывалось благодаря обильным экскрементам, выделявшимся многочисленными птицами, гнездившимися на этом коралловом атолле. Как выяснилось в начале XX века, фактически весь островок покрыт слоем гуано – разложившегося за долгие столетия птичьего помета. Гуано представляет собой высококачественное природное удобрение, содержащее фосфаты, – настолько ценное, что его имеет смысл экспортировать на большие расстояния даже с отдаленного острова.

Добыча фосфатов «колонизаторами» началась в 1906 г. Она принесла островку Науру невероятное процветание. В силу малых размеров и малой заселенности данной территории, количества гуано на душу населения оказалось очень велико. Причем «колонизаторы» платили народу за его гуано. Хорошая обеспеченность гуано вдохновила аборигенов к борьбе за независимость и обусловила их смелое решение провозгласить собственное государство в 1968 г. Тут же была национализирована фосфатная компания. При этом правительство не стало претендовать на самостоятельное ведение бизнеса, поскольку жители государства Науру ничего не умели делать, кроме как ловить рыбу и собирать кокосы (да и эти умения атрофировались по мере обретения г-ного богатства).

Как отмечает профессор-востоковед Андрей Ланьков, Науру, по всей видимости, имело к концу 1970-х гг. самый высокий доход на душу населения в мире, превосходя примерно в два раза ОАЭ и в четыре раза США. Остров поистине стал государством всеобщего благоденствия. Не только образование и медицина там были бесплатными, но каждый житель острова получил право время от времени халявно летать на «большую землю». Налоги при этом отменили полностью.

Впрочем, остров Науру так и не смог превратиться в идеально организованный остров Утопия из притчи мыслителя XVI века То– масаМора. Помешали этому два обстоятельства. Во-первых, как ни трудились птички, удобряя землю Науру на протяжении тысяч лет, выявилось, что даже гуано, увы, не бесконечно: со значительной части острова его сняли полностью – вплоть до обнажения кораллов. А во-вторых, постепенное исчерпание гуано сопровождалось процессом быстрого нарастания коррупции и некомпетентности в управлении нажитыми от продажи фосфора деньгами.

Поначалу «лишние» деньги стали собирать в специальный «гуанофонд». В середине 1980-х гг. он, по оценке Андрея Ланько– ва, составлял порядка 2 млрд долларов. На доходы со столь большого капитала население крохотного островка могло бы, наверное, жить припеваючи чрезвычайно долго. Однако вложения «гу– анофонда» оказались, «мягко говоря», непродуманными.

Инвестиции регулярно приносили убытки. Известно, что для сохранения капитала средства стабфондов целесообразно вкладывать в пусть низкодоходные, но зато наиболее надежные ценные бумаги. Однако предприниматели государства Науру занялись на свои гуанодоллары своеобразным бизнесом. Они покупали самолеты, на которых некого было перевозить. Вкладывались в постановку мюзиклов. В общем, поступали примерно так, как советуют сегодня России некоторые «специалисты», полагающие, будто средства стабфондов надо вкладывать в отечественную экономику.

К началу XXI века деньги «гуанофонда» Науру испарились вместе с фосфатами, на которых они ранее были заработаны. Внезапно обедневшее государство стало перебиваться случайными заработками. В частности, оно решило заняться признанием непризнанных государств за соответствующую плату с их стороны. В 2008 г. граждане Науру на ура восприняли отделение Абхазии и Южной Осетии от Грузии и всего через год признали эти два молодых государства, уступив в скорости данного признания лишь России, Венесуэле и Никарагуа. Вряд ли подобная дипломатия обеспечит Науру былое процветание. Но если подождать несколько тысяч лет, возможно, птички вновь покроют островок толстым слоем гуано и аборигены сумеют не наступить второй раз на те же самые грабли.

Нефтяное проклятие

Как ни странно, нефть долгое время не была для человечества тем ресурсом, на использовании которого можно хорошо наживаться. В отличие от рабов, мяса или даже гуано, непонятно было, как ее использовать. Нефть в каком-то смысле походила на хлопок: ресурс, известный с давнего времени, никак не мог заменить собой шерсть, и лишь в годы промышленной революции на фоне целого ряда изобретений он стал использоваться в гигантских масштабах для производства дешевых тканей. Так же и нефть. На фоне второй промышленной революции, когда появились автомобили, этот ресурс обрел новую жизнь.

Впрочем, до начала 1970-х гг. цены на нефть оставались сравнительно низкими. На ней трудно было нажиться. И лишь когда страны ОПЕК сформировали монополию и сильно вздули цены, нефтяные государства смогли получать высокую ренту со своего ресурса. Венесуэла представляет собой яркий пример того, какую злую шутку может сыграть с богатой нефтедобывающей страной надежда всегда жить на эту самую ренту.

Халява обрушилась на Венесуэлу, как и на другие страны подобного рода, в начале 1970-х. Сначала развитие было быстрым, но с середины 1980-х, когда цены на нефть упали, оно практически прекратилось. На два десятилетия Венесуэла погрузилась в спячку.

Почему? Об этом говорит сравнение с другой латиноамериканской страной – с Чили. Стартовали они примерно с одного уровня (Чили в начале 1970-х гг. была даже чуть беднее). Но затем чилийцы стали привлекать капиталы, создавая благоприятный для иностранных инвесторов деловой климат. А венесуэльцы предпочитали почивать на лаврах, ожидая, что нефть снова наполнит их кошельки нефтедолларами. Чилийский успех стал следствием серьезных рыночных реформ, проведенных при правлении генерала Аугусто Пиночета, совершившего ряд преступлений против своих политических противников, но зато столь удачно подобравшего команду реформаторов, что остальные чилийцы стали жить лучше за годы существования авторитарного режима. В Венесуэле же разумных реформаторов в те годы не нашлось.

Конечно, там понимали, что для процветания надо работать, но полагали, что смогут не столько стимулировать развитие, сколько собирать ресурсную ренту с тех отраслей экономики, где она образуется. Для стимулирования развития надо было бы помогать развитию частного сектора. Для собирания ренты, напротив, надо было увеличивать долю государства в экономике, поскольку «стричь шерстку» у госпредприятия, как считали венесуэльцы, проще, чем у частника. В итоге они национализировали месторождения, используемые иностранными нефтяными компаниями (прежде всего «Шелл» и «Эксон»). А затем в рамках проекта «Великая Венесуэла» местные «реформаторы» стали плодить госкомпании в алюминиевой, металлургической и нефтехимической отраслях, а также в нефтепереработке и строительстве гидроэлектростанций .

Поскольку казалось, что счастье будет вечным, венесуэльцы раскатали губу и даже стали наращивать госрасходы, не считаясь ни с какими реалиями. Дефицит бюджета превысил разумные пределы, но, видимо, мало кто сомневался в Венесуэле, что в будущем можно будет платить по долгам за счет доходов от нефти. Однако эффективность нефтянки снизилась после прихода туда государства. А затем еще и цены упали. При этом коррупция, правда, стала возрастать, благо государственное управление экономикой – это ведь на самом деле управление, осуществляющееся чиновничеством.

Потенциально богатая страна стала беднеть. Возникла социальная нестабильность. Усилилось революционное движение. На этой волне к власти пришел политик-популист Уго Чавес. В первые несколько лет правления у него было сложное положение, поскольку экономика находилась в стагнации. Чавеса даже свергали с президентского поста, правда, не слишком удачно. Но в нулевые годы, когда цены на нефть резко пошли вверх, Чавес смог использовать рост благосостояния для укрепления своей власти. Опять появилась надежда, что халява пришла навсегда, и Венесуэла попыталась даже стать оплотом борьбы с США во всей Латинской Америке.