Текст книги "Чужая мечта (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

И то сказать: в Зоне у скупщиков какой-нибудь простенький артефакт вроде «грави» стоил тысячи три местных рублей, это примерно четыреста пятьдесят баксов, а исследовательские лаборатории в Европе и Штатах перекупали этот товар друг у друга по совершенно другим ценам. Максимальная стоимость того же «грави», как я слышал, доходила до миллиона двухсот тысяч. Почти три тысячи процентов!! Зеленоватый «пузырь» – очень полезная штука для смелого сталкера – показывал прирост от перемещения его на тысячу километров в семь тысяч процентов. Особая статья – сборки, выдержанные в аномалиях, приобретающие от такого воздействия поистине волшебные свойства. Такие безделушки могло себе позволить только очень крепкое государство. Украина, много лет ковылявшая от кризиса парламентского к кризису финансовому и обратно, уже пару лет как начала стабильно гасить долги перед многочисленными кредиторами. Здесь, на самом деле, стоило сказать огромное «спасибо» действующему премьеру, не обращавшему ровно никакого внимания на вопли из Европы от всяких «зеленых», «цветных», «правых и левых». Продукт, поступавший из Зоны, пользовался стабильным спросом, а то, что европейские и заокеанские деятели привыкли выменивать острова на связку стеклянных бус и не хотели поступаться принципами, завещанными им отцами и позволявшими задешево обирать лопухов – для премьера не было великой тайной. Действуя по ими же придуманной схеме «товар-деньги-товар», он просто не допускал на территорию Зоны сколько-нибудь значительные силы западного научного мира. Система отбора допущенных была забавной: свободный въезд был закрыт для сколько-нибудь серьезных ученых и практически гарантирован исследователям-неудачникам, чьи публикации ранее вызывали в научном мире лишь смех и недоуменное пожимание плечами. Поэтому их работы не могли служить серьезной базой для обвинения Украины в создании очага нестабильности и как следствия этого – ввода миротворцев, за которыми бы потянулись, частные военизированные предприятия, за ними – общественные фонды и банки, обеспечивающие финансирование этого шабаша. А там, где резвятся европейские и заокеанские банки – потом и трава не растет. Югославия, Ирак, Африка почти вся, Латинская Америка вся без исключений и так далее. И абсолютно точно можно было бы предсказать – для этого даже не нужен Петровичев суперкомпьютер – что все доходы, получаемые Украиной сейчас, иссякли бы очень быстро, перенаправленные в солидные хранилища UBS, JP, HSBC, RBS, City и прочих монстров высокого бизнеса. А так – получалось, что худо-бедно и на рынок сталкерский товар поступает (основные скупщики артефактов – украинские полугосударственные компании и институты), и регулировать этот рынок можно, и «буржуины» вынуждены приобретать нужное с многократной переплатой – по справедливой цене свободного рынка, за который они еще совсем недавно так ратовали. Пытались и здесь западные «инвесторы» пролезть под видом совместных предприятий, но фокус не удался: любая компания, со счетов которой хотя бы тысяча евро уходила за границу, автоматически теряла лицензию на хранение и торговлю «чернобыльскими чудесами». Валютный контроль был не жестким, а, скорее, жестоким. А что? Нужен товар – плати настоящую цену. Желающих и без тебя хватает. И случилось первое чудо: то, что должно было окончательно похоронить украинскую экономику, вызвав экологический и гуманитарный коллапс, на самом деле послужило мощным стимулом для долгосрочных инвестиций.

Обойтись вообще без иностранных миротворцев, конечно, не удалось, но количество их ограничили полусотней человек: восемь из России, восемь из Белоруссии, два десятка представляли NATO, десяток – от арабов и австралийцев, четверо из Скандинавии. Никаким военным потенциалом эти люди, разбросанные по Периметру, не обладали, и влияние их на ситуацию было мизерным. Это было скорее «обозначение присутствия», чем реальная сила.

Если обобщить, то получалась следующая схема: оптовая торговля артефактами – на сто процентов украинская, розничная – западные, российские, китайские и индийские исследовательские организации перепродавали друг другу ненужное; исследование Зоны – тоже за гражданами незалежной, а денежки на них исправно сосутся из заокеанских фондов, результаты исследований – всем сторонам открыты. Заказал тему, проплатил, подождал немного – получи результат, доступный тебе и Украине. Не очень, правда, понятно было – зачем хохлам нужны эти результаты? Ведь технологической базы для их воплощения не будет на этой земле еще лет тридцать, а там, глядишь, и данные устареют.

Знала бы местная сталкерская братия, какими деньжищами ворочает – ведь у удачливых в загашнике было не по одному «пузырю» – вряд ли стали бы тут рассиживаться. Но все дело в том, что из Зоны выход гораздо труднее, чем вход. Войти сюда может не каждый, а вышедших и выживших пересчитать можно по пальцам. Не то чтобы взаимных контактов по обе стороны Периметра не было вовсе, но сношения эти тщательно контролировались соответствующими органами, не позволявшими с одной стороны, полностью насытить полуголодный рынок продуктами Зоны, а с другой стороны отсекавшими любую информацию, которая могла повредить налаженному бизнесу. Ведь среди сталкеров нет финансовых аналитиков. Послабления делались лишь для ученых, но и эти несчастные жили под таким плотным колпаком, что и в Зоне и за Периметром их жизнь больше напоминала пожизненное заключение. И только малой их части, как правило, первопроходцам Зоны, фамилии которых были широко известны – упомянутым Сахарову, Харченко, Новикову, ну, еще может быть, дюжине других – позволено было жить почти нормальной жизнью. Человечеству всегда нужны были живые иконы.

Но, при всем при этом в самой Зоне жизнь была для многих проста и желанна: люди честнее, быт проще, социальных заморочек минимум, никаких законов, кроме права сильного. Менее сильные сбивались в стаи. В общем все как всегда и везде: на Диком Западе, в Сибири – прав тот у кого есть силы и средства доказать свою правоту. Без юридических тонкостей и поросших мхом прецедентов. И никаких банков и адвокатов!

Контингент соответствующий – откровенных бандитов примерно четверть, бывших военных много, тоже едва не четверть. Много тех, кто за Периметром был бы просто бомжем. Кладоискатели, опять же. Отбросы цивилизованного общества, короче.

И чем дальше – тем больше я убеждался в том, что лишь немногие здесь представляют, что такое Зона для остального мира. Как ни странно, а ближе всех к пониманию были отмороженные анархисты из «Свободы». Приходилось пару раз сталкиваться у костров.

Почти всем своим знанием о том, какое влияние Зона оказала на мир, я был обязан Зайцеву. Беседы его здорово сокращали унылые тягучие дни в обществе его ручных бюреров, лечивших мое тело. Зайцев «лечил» мозг. И будучи здесь, и там, за Периметром, я не нашел еще ни одного факта, заставившего меня усомниться в том, что он успел рассказать. Конечно, во многом мне пришлось поверить ему на слово, но ещё из прошлой, «мирной» жизни я четко усвоил одну прописную истину: если где-то творится какая-то хрень, если люди убивают друг друга, а государство, по сути, забило на свои обязанности и забыло про свои возможности, значит, дело нечисто и кто-то наверху делает на этом большие деньги! Никогда не поверю, что в центре Европы невозможно остановить локальную мясорубку. Чтобы там не пели про коррупцию чиновников и изворотливость преступников, лезущих в Зону как мухи на дерьмо.

Пока я размышлял на темы общечеловеческих ценностей, Белыч довел нас до обрывистого берега над болотом. Здесь ощутимо пахло порохом, как в тире без вентиляции. Впрочем, ни Петрович, ни Белыч ничего такого не ощутили – в который раз уже я унюхал что-то такое, чего для всех остальных не существовало.

– Привал, – негромко бросил проводник и скрылся в кустах.

– Приспичило, что-ли? – подивился Корень.

Он уже совсем оправился от своего утреннего состояния, был бодр и деловит.

– Только вышли и уже привал? Так мы долго идти будем.

– Лишь бы дойти, – я сел в невысокую жесткую траву, растущую здесь повсеместно, и свесил ноги над обрывом.

Петрович достал из рюкзака бинокль, уселся рядом и стал обозревать открывающиеся виды.

А посмотреть было на что. Высокие заросли камыша, подернутые сверху голубоватой дымкой, перемежались открытыми участками свинцово-серой воды. В нескольких местах угадывались очертания гравитационных аномалий – уровень водной поверхности там был зримо ниже зеркально-ровной площадки болота. Метрах в трехстах от нас стоял какой-то сарай на свая. Половина его светилась: размытая световая сфера, как у уличных фонарей под ночным дождем, окружала эту часть, а вторая пребывала в состоянии остановившегося во времени взрыва: торчали во все стороны бревна, одна из свай отсутствовала, кровельные доски, перекрученные неведомой силой, готовились разлететься в разные стороны, но почему-то оставались на месте. Скульптурная композиция по эскизу Дали.

– Красота! – смакуя слово, сказал Петрович. – И чего этой Зоной весь мир пугают? Тихо, спокойно, солнечно. Как на моей даче в низовьях Волги.

– Ага, только фонит немного, и вон там, – я показал ему пальцем в сторону, куда он еще не добрался со свом биноклем, – стайка веселых, судя по описанию, снорков, забавляется, гоняя футбол.

Петрович повернул бинокль в указанную сторону.

– Мать моя! – Возбужденный открывшимся зрелищем, он повернулся ко мне. – Как прыгают! Какой там Бубка! Ты только посмотри что у них вместо мячика! Чесслово голова чья-то! Сколько их? Один, два, три, еще два… Остановитесь, черти! Еще раз: один, два, еще два, один, … Опять сбился! Но десяток их там точно есть! Сколько до них? Метров шестьсот, ага?

Мне же не давал покоя совсем другой вопрос.

– Не знаю. Петрович, скажи мне, что с тобой утром было?

– Похмелье, Макс, просто тяжелое похмелье, – он ответил, не отрываясь от бинокля. – У тебя не бывает?

– Такого? Нет, не бывает. А теперь как самочувствие?

– Если честно, то не очень. Бывало и лучше.

– Идти-то дальше сможешь?

– А что?

– Испугался я. Инфаркт думал, или инсульт. Я не очень силен в симптоматике, но выглядело это страшно. Но больше всего это похоже на облучение. Я знаю, – пришлось немного соврать, – когда на атомном ледоколе шли, нам каждый день уши причесывали первичными признаками поражения. Очень похоже. Надо бы твою одежку проверить, а лучше сразу выбросить.

– Фигня, Макс. – Петрович отмахнулся свободной рукой, но как-то неуверенно. – Я ж говорю – похмелье. Хотя… при случае поменяю. Береженого бог бережет. Спасибо за заботу. Ух, что делают, черти! – Он продолжал наблюдать за снорками. – Хочешь посмотреть?

– Боюсь – сблюю. Голова-мяч не для меня зрелище.

– Ну да, ну да… А это что за зверушку они подняли? Кабан?

Я посмотрел на далеких снорков, забросивших свой футбол, и теперь увлеченно гонявших по поляне здоровенного припять-кабана.

– Точно, кабан. Слышь, Макс, я думаю, Гераклу, когда он подвиги свои совершал, с таким кабанчиком дело пришлось иметь? Под два метра в холке, ага?

– Не знаю, не присутствовал.

Послышался шум в кустах – возвращался проводник. Или не проводник? Очень много шума, гораздо больше, чем должен был производить один, даже совсем неосторожный человек. Мы с Петровичем синхронно поднялись и повернулись. Точно, гости!

Из этих, которые хуже татарина, знаком нам был только Белыч, державший руки за головой. Остальные четверо скалились щербатыми ртами, блестящими редкими рандолевыми фиксами. Каждый держал в руках по коротышу АКС74У, у одного над левым плечом торчала рукоять помповушки. Одеты все непрезентабельно, и для здешних реалий непрактично – спортивные штаны, кожаные куртки. Один из них, лет сорока, с красным рубцом от уха до горла, держал свой ствол под затылком Белыча. Он, поставив проводника на колени, остановился на краю поляны, остальные рассредоточились по поляне, отрезая нам пути к отступлению.

– Слышь, Брыль, фраера какие-то коцаные! Их кто-то уже тряс.

– С чего взял?

– Да ты посмотри, чмошники какие чумазые. Сидоры тощие. Снаряга дешевская. Стволов нормальных нет. Точняк говорю – порожняк это.

– Сейчас посмотрим по карманам, может чего осталось.

– Ну, позырь. Если пусто – пусть в болото лезут, там после выброса чего-нибудь найти можно. Один хер – отпускать нельзя. Здесь до пристукнутых из «Долга» недалеко. Еще напоют там, валить с хлебного места придется.

Разговаривали двое – один, скуластый, в кожанке с ушами, державший на прицеле Петровича, и второй, демонстративно засунувший руки в карманы, здоровенный, как гоняемый недалеко снорками припять-кабан. Брылем, надо полагать, он и был.

– Эй, Чича, молодого обшмонай, потом пенсионера.

Молодой урка, стоявший ближе ко мне, повесил свой автомат на плечо и шагнул ко мне:

– Привет, чмо!

Я смотрел на Петровича, ожидая какого-нибудь действия с его стороны. Корень невозмутимо чего-то ждал.

– Чо эта? – Чича деловито потрошил мой рюкзак. – Консервы, консервы, колеса какие-то, патроны. Че мало-то так, а, чмо?

Он стоял передо мной на одном колене и перебирал наши запасы.

– Кхе-кхе-кхе… – Петрович закашлялся и схватился за сердце. Или опять ему поплохело, или… Все смотрят на него, включая Чичу и Белыча. Он заходился в кашле как запущенный туберкулезник. Кашель – сигнал? Да, точно, сигнал: зачем еще так выразительно пучить глаза?

Сколько было во мне злости, вся она оказалась реализована в одном мощном пинке Чиче в нижнюю челюсть, что-то глухо хрустнуло; взгляды оставшейся троицы бандитов обратились ко мне. И здесь вступил в дело Корень: как всегда незаметно в его руках оказались оба – я все еще считал их своими – «Глока» и опять прозвучали три настолько быстрых выстрела, что паузу между отдельными я не различил. Точно меньше секунды на все.

Еще сильнее запахло порохом. Белыч стоял все в том же положении – с поднятыми и сцепленными в замок на затылке руками. Глазами нервно косил влево, туда, где раньше маячило кургузое дуло АКСУ.

Трое неудачливых налетчиков лежали мордами кверху: двое с пробитыми лбами, Брыль с выбитым глазом. Сопляк Чича скулил, свернувшись в клубок и закрыв лицо руками. Петрович опять болезненно поморщился. Зря этот Чича так. Лучше б ему просто сознание потерять. Глядишь, и забыл бы про него мой «дядя».

– Заткнись, чмо, – Корень подошел к нему, почти не глядя протянул руку с пистолетом и выстрелил. Скулеж оборвался. – Надоел. Вот, Макс, смотри как кстати все – новая одежка сама пришла.

Наш проводник наконец-то понял, что прямо сейчас его никто убивать не будет и сел на пятую точку.

– Капец! – Выдохнул Белыч. – Ну, вы парни даете! Думал – всё, отбегался. Вы случаем не родственники Овчаренко Дмитрия Романовича?

– Это кто такой?

– Герой Советского Союза. Здесь на военных складах в караульной доска висела с описанием его подвига.

– Не тяни, – Петрович обходил мертвецов, останавливался возле каждого и, после контрольного выстрела, шел к следующему.

– В июле сорок первого он на телеге вез в часть боеприпасы. Нарвался на группу немцев до пятидесяти человек при трех офицерах. Они отобрали у него винтовку и принялись допрашивать. Чем-то ему неугодили – история о том умалчивает, но взбешенный, он схватил лежащий на телеге топор, отрубил голову одному офицеру, в толпу немцев бросил три гранаты, завалив еще двадцать одного оккупанта. Немцы кинулись бежать. Он догнал второго офицера, и ему тоже устроил секир-башка. После чего собрал с убитых документы и карты, и привез в расположение части. Кстати, происходило все у местечка с красноречивым названием Песец. Тарантино отдыхает.

Корень заинтересованно выслушал, пару раз недоверчиво хмыкнул и вынес вердикт:

– Начало войны? Агитка, скорее всего. Ботва. Еще и не такое читать приходилось. Но если на самом деле такое было – я удивляюсь, как всякие манштейны с фон боками до Москвы дошли?

– Ботва – не ботва, – заметил окончательно пришедший в себя сталкер, – а я встречал недалеко отсюда человека, назвавшимся его внучатым племянником, который клялся, что все так и было, только немцев была полная рота, а комиссары наоборот, приуменьшили боевые заслуги, потому что в то, что случилось на самом деле – никто не поверил бы.

– Где ты этих подцепил, следопыт? – Корень вынул из пистолетов магазины и принялся дополнять растраченный боезапас. Я, по заведенной Петровичем вчера традиции, занялся сбором трофеев.

– Посрать отошел в кусты. Место здесь тихое, спокойное было. Общественный туалет, можно сказать. Только устроился – стволом в череп тычут, там прям и обосрался.

– А в ПДА лом посмотреть было?

– Да посмотрел я! У них там окопчик вырыт, сверху листвой мокрой и грязью засыпан, никакой ПДА ничего не определит.

– Сходите до окопчика, посмотри там чего. По всему выходит – не просто так они здесь оказались. Занятный метод сбора платы за пользование общественным сортиром придумали. – Корень улыбнулся. – Авгур, чего там нашел?

– Четыре автомата, по два магазина к каждому, россыпью сотня патронов. Два пистолета, ножи. И вот, – я передал ему пошорканый дробовик.

– И вот… – передразнил меня Петрович, – ох, шпаки, намучаюсь я с вами. Сходи с Белычем, глянь, чего там есть. Потом этих, – он показал на трупы, – туда забросьте. А я отдохну. Переживательный день сегодня с самого утра!

Идти пришлось недалеко – шагов тридцать, но пока Белыч уверенно не поднял крышку лаза лежки бандитов, я не мог сообразить, откуда они могли незаметно выскочить. Окопчик оказался нормальным таким блиндажиком на четыре посадочных места. Даже с самодельным перископом, собранным из древней оптики фотоаппарата «Зенит». В двух мешках нашлось еще три ствола: ухоженный АК-74 в пластике, Сайга-12К для охранного использования с магазином на 10 патронов во вполне приличном состоянии и разболтанная G.36. Жалко, последнюю восстановить быстро не получится. А семьдесят четвертого я возьму. Или Сайгу. Помимо этого – несколько ПМ почему-то в разобранном виде, пара десятков РГД-1, водки шесть бутылок, солидный брикет – граммов на триста – анаши, и в завершение – четыре самодельных контейнера из китайских термосов для артефактов, судя по весу – не пустых. Пока я проводил инвентаризацию, Белыч копался в найденных им коммуникаторах.

– Знакомые кто? – я кивнул головой на ПДА.

– Угу, – сталкер на секунду задумался, – не так чтобы очень. Встречались иногда на дорогах.

Собрав в один мешок, то, что по обоюдному мнению нам могло еще пригодиться, мы с Белычем быстро перетаскали трупы в их блиндаж.

Петрович сидел на берегу – он уже переоделся в то, что раньше носил покойный Брыль, и смолил свою ментоловую сигарету.

– Закончили?

– Да, – отозвался Белыч, – глянешь, брат?

– Так скажи.

– АК-74, Сайга двенадцатая, тактическая, был еще Хеклер G.36, но убитый, быстро не восстановить. Так, по мелочи всякого и четыре артефакта в контейнерах.

– Интересное что-то?

– Не смотрели еще.

– Посмотрите. Или я должен все делать?

– Да в общем-то, твои трофеи, брат, – пожал плечами Белыч.

Петрович щелкнул пальцами, отбрасывая бычок, поднялся.

– Показывайте.

Белыч открутил крышку с одного термоса и вытряхнул на траву склизкий комок «Слезы комсомолки», так же поступил и с остальными и вскоре на траве, рядом со «Слезой» оказались полупрозрачная «Лента Мебиуса», красно-коричневые «Мамины бусы» и светящаяся «Снежинка».

– Что это? – без интереса спросил Корень.

– «Слеза» от похмелья, если в водку предварительно кинуть, – начал перечислять проводник, но Корень горестным стоном прервал его:

– М-м-м-м, где ж они вчера были, урки вонючие!

Я понимающе улыбнулся, а Белыч продолжил:

– Это «Лента Мебиуса» – я не испытывал никогда, но говорят – если ее в каком-нибудь месте закопать – обязательно через сутки там же окажешься.

– Бред какой-то, – прокомментировал Петрович. – Дальше.

– «Мамины бусы» – кровь сворачивается моментально, когда к открытой ране прикладываешь. Полезная вещь.

– Понял. Чего еще там осталось?

– «Снежинка». Ослабляет разряд электростатических аномалий. Прилично ослабляет. После удара выжить можно.

– Понял, сколько все это добро может стоить? В баксах, не в местных фантиках..

– «Слеза» со «Снежинкой» по пятьсот примерно. «Бусы» восемьсот, «Лента» тысячи полторы.

– Заберешь себе и мы за все в расчете. Согласен?

– Это больше, чем мы договаривались.

– Насрать. Считай премия авансом. Теперь ты, Авгур хренов! Я должен был легкие выхаркать, чтоб ты понял чего делать?!

– Не, Петрович, глаза посильнее в следующий раз пучь – я сразу врублюсь, а вот это твое – «кхе-кхе» вообще не понятно.

– Смотри, племянник, дошутишься! – он погрозил мне пальцем. – Пожалуюсь на тебя Костику. Тьфу, ты, боже, – привычно перекрестился, но ничего про покойного Костика не добавил. – Ладно, что там с трещотками? Придумали?

Белыч подумал и сказал:

– АКСы здесь оставить придется, нам еще долго топать, лишние четырнадцать килограммов тащить ни к чему. Думаю, прикопаем до возвращения. Сайгу пусть Макс возьмет, я так понял – он в вашей паре редко стреляет?

– Вообще не стреляет, – скривил лицо Корень, – понтуется только, а я всю работу делаю.

– Вот пусть и возьмет, там много умения не надо – главное в нужную сторону ствол повернуть.

– Согласен.

– Семьдесят четвертый ты возьми. «Глоки» в твоих руках, конечно, дело, но против серьезной зверушки бесполезно. Да и дальше пятидесяти метров – проблема попасть.

– Ладно, согласен. Давайте копать яму под арсенал.

Белыч указал место, и мы втроем споро выкопали ножами яму для тайника. Минут через пятнадцать закончили, привалили несколькими булыжниками, скрывая от посторонних взглядов место и делая его заметным для себя. После чего выпили на троих банку тоника и Петрович сказал:

– Вроде как отдохнули. Идем дальше?

– Нет, парни, – Белыч демонстративно сел и скрестил на груди руки. – Чем угодно клянусь: не пойду дальше, пока мне не объяснят, что здесь происходит.

– Чего не так? – делано удивился Корень.

– Да все не так, брат. Поставьте себя на мое место: приходят два по виду совершенных лоха в бар. У одного даже туфли лакированные и галстук из-под штормовки торчит, – это он про Корня, – а второй – тормоз отчаянный, на пустом месте буксует, – это уже про меня, хотя не помню я за собой никаких пробуксовок. – Вешают всем лапшу на уши про вертолет, сафари. А идут к Рыжему лесу! Не на Кордон, где такая публика под каждым деревом сидит, а к Рыжему лесу! Ладно, пусть к лесу. Может быть, кто-то наводку дал: зверья там действительно немеряно. Но скажите мне, где принято ходить на охоту с «Глоками»? И что это должна быть за охота? Покажите мне любую тысячу обычных толстожопых охотников, хотя бы один из которых может сделать три дырки во лбах за одну секунду? В каком охотничьем обществе учат таскать человеческие трупы? Он ведь даже не поморщился, – Белыч обличающее показал на меня указательным пальцем.

– Ладно, – примиряющее заговорил Петрович, усаживаясь рядом с ним, – спалились мы. Ну не охотники мы. Тебе-то какая разница? Довел, показал, вывел, деньги получил. Что тревожит-то?

– Вы чего, совсем больные? Не понимаете?

– Не-а, – мы синхронно замотали головами.

– Капец! Включите свои мозги! Одно дело – лохов вести с их лоховскими целями, кому они здесь нужны на фиг? И совсем другое – таких как вы! Может, вас ползоны народу ищут!

– Типа с таких как мы больше денег брать полагается? – Петрович, похоже, действительно не понимал. – Я же нормально тебе забашлял? И артефакты все отдал. Чего еще надо, а?

А я понял почти сразу: наш проводник просто боится! Элементарно, как любой осторожный человек боится неизвестности. И дело вовсе не в деньгах. Хотя и это тоже правда – такая проводка в два раза дороже стоит, так же, как сопровождение научной группы. А некоторые, даже очень опытные сталкеры, вообще за такие дела не берутся. Именно потому что опытные. Ведь принимая на себя группу, принимаешь и их проблемы, которые могут случится здесь. И если у охотников реальных проблем – в аномалию не влезть, да на зуб мутанту не попасть, то у некоторых категорий экскурсантов за собой тянется такой длинный хвост головных болей, что потом можно его реально всю оставшуюся недолгую жизнь разматывать. Тебя, дружок, с Сидоровым видели? Видели! А колись теперь, гад: куда шли, чего делали, с кем встречались, о чем говорили?.. И еще много, много, много вопросов, которые будут задавать люди, умеющие получать ответы. Ситуация.

Похоже, теперь и Петрович въехал:

– Ссышь, что ли? Не ссы, кто ссыт – тот гибнет.

Не знаю, по привычке он сказал свою поговорку или с каким-то умыслом: угрозы я в его интонациях не заметил. А вот Белыч, видно было, серьезно испугался последних слов. Наверное, решил, что гибнуть придется прямо здесь и сейчас.

Он обреченно поднялся, закинул на спину свой рюкзак и пробормотал:

– Ладно, пошли, потом поговорим.

Я пристроился за ним вслед, а за моей спиной привычно засопел Корень.

Минут через десять он придержал меня за рюкзак и прошипел в ухо:

– Смотри за ним. Мне кажется, он решил свалить.

Между тем вокруг серьезно темнело: полдень подходил, и небо, как обычно, затягивалось свинцовыми тучами. Поднялся свежий такой ветерок, становилось сыро и неуютно.

Белыч, не комментируя местные чудеса, провел нас мимо глубокой трещины в земле, из которой поднимался желтоватый туман, выглядевший очень опасно. По краю разлома росли карликовые сухие елки, облепленные жгучим пухом. Очень неприятное место.

Очень часто встречались значки радиационной опасности, развешанные на покосившихся металлических столбиках. Несколько раз попадались гниющие трупы представителей мутировавшей фауны.

Еще через полчаса пролился цветной дождь. Редкое явление в Зоне: обычно дождь серый, непрозрачная пелена его сильно ухудшает видимость – метрах в двухстах уже ничего не разберешь. На душе становится гадостно и тоскливо. А цветной дождь – забавный, как будто со всех сторон тебя окружает радуга. Везде: сверху, снизу, в каждой капле. Тоже ничего не видно, но настроение почему-то резко улучшается. Одна из сталкерских примет говорит, что если в начале пути прошел такой дождь, то дальше все пойдет ровно и безобидно, с очень удачным концом. Только не очень я в это верю: у всех цели разные, подчас противоположные. Я, например, иду Корнеева И.П. хоронить, Корнеев И.П. топает за мифическим богатством, проводник Белыч мечтает сейчас оказаться отсюда подальше, только кто ж ему позволит? Вот и думайте, как эти три события могут исполниться одновременно? Да никак.

Но совсем недавно я уже видел такой дождь, и пока что ничто не мешало мне на пути.