Текст книги "Чужая мечта (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Лаборатория. Поход

– Рота, подъем! – Корень стоял над проводником и пихал его под ребра носком ботинка.

Я сел на столе, поеживаясь от пробравшегося к телу холодка. Проверил подвижность руки, почесал бок. Если не считать общей усталости, то чувствовал я себя довольно прилично.

Белыч приходил в себя дольше, а когда вскочил, принялся имитировать интенсивную утреннюю гимнастику. Запала на долго не хватило – уже через пару минут он плюхнулся на стул, и мечтательно протянул:

– Эх, пожрать бы!

– Жрать – дело свинячье, – поправил его я. – Но что-то в желудок закинуть не помешает.

– Лови, проглот, – Корень бросил Белычу банку с тушенкой.

Тушенка оказалась куриной – с приличным количеством дробленых костей, ни при этом достаточно вкусной и необыкновенно сытной.

Через час, полностью экипировавшись для дальней вылазки, проверив по три раза оружие, боеприпасы, фонари, веревку и герметичность фляг с минералкой, мы вышли по намеченному маршруту.

В этот раз решили обойтись без носильщика в моем лице, Петрович побоялся, что в нужный момент не смогу бежать или споткнусь или надорвусь. Груз распределили приблизительно поровну, мне даже достался рюкзак легче остальных двух. Мои ножи мне так и не вернули.

По знакомому пути мы дошли до третьего этажа, не встретив ни зомби, появления которых уже почти не боялись, ни контролера, при упоминании о котором лоб Белыча покрывался холодной испариной, ни собратьев подравшей меня кошечки. Как будто и нет никого – тишина, темнота, спокойствие как на кладбище. Я, конечно, имею в виду нормальное кладбище, а не то, близ Копачей, мимо которого без хорошего проверенного ствола ходить не стоит даже днем.

До самого шестого яруса добрались без приключений, и даже суеверный Корень перестал нашептывать мне в ухо свои бесконечные молитвы – как раз, когда я хотел ему было предложить почитать какую-нибудь «умно-сердечно деятельную молитву», чтобы хоть пару минут послушать окружающие нас шумы. От льющихся сплошным потоком «еси, небеси, Дева премудрая, молись о нас, даруй ми зрети мои прегрешения, очисти ны от всякия скверны…» я к тому времени раскалился добела. Я совсем не против, когда люди во что-то верят, иногда без этого вообще никак, но нельзя же так издеваться над моим ангельским терпением! Даже у настоящих ангелов оно не безгранично! Молитва для Бога или там святым каким, но мои уши здесь вообще не причем!

Дверь шестого этажа преподнесла нам неожиданный сюрприз: Петрович долго тыкал в неё найденным ключом без всякого толка, пока не стало понятно, что дверь просто перекошена и дальнейшие усилия приведут лишь к поломке самого ключа и ни к чему больше.

Белыч с сожалением проводил взглядом очередной кусок шланга, который уже считал своим, но задерживаться у двери не стал.

С каждым разом наши саперно-минерные изыски становились увереннее и быстрее. Последнюю закладку Петрович подорвал уже через восемь минут после начала установки.

Когда в ушах перестало звенеть, мы вернулись к вскрытой двери.

Войдя на шестой этаж, на минуту замерли, прислушиваясь и принюхиваясь к потяжелевшему воздуху глубокого подземелья. Лучи всех трех фонарей по очереди мазнули по стенам, и Белыч вынес вердикт:

– Шлюз.

Перед нами открывался узкий, едва ли больше двух метров в ширину, коридор со стеклянными стенами, перегороженный герметичными дверями. Эти двери, изготовленные из полностью прозрачного пластика – поликарбонат или что-то подобное, лишь самую малость искажали свет, немного его отражали, но в целом сквозь них был хорошо виден следующий участок шлюза, с с двух сторон оснащенный боковыми входами. Стены, слегка выгнутые наружу, почти не позволяли разглядеть, что творится в темноте за ними.

Белыч прислонил фонарь отражателем к правой стене, показал нам, что мы должны выключить свои, чтобы он увидел, что расположено за стенами шлюза.

В окутавшей нас темноте тонкий луч скользнул по полу за стеклом, выхвытил пару передвижных стоек заставленных компьютерами с множеством подключенных к ним проводов, уперся в бронированную капсулу гигантского автоклава.

Белыч шагнул вперед, не отнимая фонаря от стены, световое пятно скользнуло за ним, соскочило с блестящего бока сушильного шкафа и застыло на ком-то, облаченном в белый скафандр. Он лежал ничком, широко раскинув в стороны руки и ноги, похожий на большую куклу. Рядом обнаружился еще один, сидевший на полу, опираясь спиной на двухдверный холодильник.

Белыч направил свой фонарь сквозь левую стену. Здесь, наверное, безумствовал какой-то маньяк, обладающий силой Голиафа: металлические столы вырваны из креплений в полу, перевернуты и погнуты, всюду валяются растоптанные электронные платы, с потолка до пола свисают толстые жгуты проводки. По всей площади, куда дотянулся свет фонаря – бумага. Частью горелая, частью рваная. Примерно такой разгром показывали в каком-то научно популярном фильме, посвященном тайфунам и торнадо. Удивительно, что перед этим буйством устояла стенка шлюза.

Мы с Петровичем шли вслед за сталкером, пока он не уперся в пластиковую дверь.

Теперь вперед выдвинулся Петрович, покрутил в панели сбоку своим «магическим» ключом. Ничего не произошло, но Корень, вынул нож, просунул его между створками, и слегка провернув его, заставил створки раскрыться.

Мы попали в тамбур, из которого было три выхода – два в стороны, и один прямо перед нами. Петрович, не обращая внимания на боковые ветки, прошел к дальней. Повторил операцию вскрытия и перед нами открылся второй участок шлюза.

Белыч опять пристроился в голове колонны, но на этот раз не стал разглядывать застеколье, а крадущимся шагом преодолел оставшиеся двадцать метров и замер перед выходом на пожарную лестницу.

– Чего встал? – зашептал сзади Корень.

– Ключ давай, – донеслось от проводника.

– Какой еще тебе ключ? Я же говорил – выход свободный! Ты чем слушал?

– Не ори, брат, – Белыч чем-то щелкнул, и перед нами показались уже знакомые серые стены пожарной лестницы.

Сталкер шагнул вперед и присел, что-то высматривая на металлической площадке.

– Что там? – я чуть было не кувыркнулся через его спину.

– Следы, – Белыч отодвинулся чуть в сторону, позволяя и мне ознакомиться с находкой.

В глубоком слое пыли – в сантиметр толщиной – четко проступали очертания трехпалой птичьей лапы. Между пальцами свободно поместилась бы моя ладонь, а в длину след был не меньше чем полтора моих. Я посветил дальше, и на ступенях нашлись еще несколько отпечатков.

Над нами навис любопытный Петрович, озадаченно потер подбородок:

– Если бы я не знал точно, что это невозможно, я бы поспорил, что здесь бродил страус, ага?

– Четырехлапый, – спокойно добавил Белыч. – Прямоходящий.

– Четырехлапый страус? Оригинально. А откуда такие выводы? – спросил Петрович.

Белыч ничего не ответил, лишь поднял фонарь, осветив противоположную стену: на уровне человеческого роста в бетоне четко виднелись глубокие параллельные борозды, идущие ровными вертикальными рядами.

– Не знаю насчет прямоходящего, – усомнился Петрович, – медведь об сосну так же когти точит.

– Знаешь, командир, – Белыч встал во весь рост, – что-то мне не очень хочется дальше идти. Боязно.

– Как хочешь. Можешь идти обратно. – Корень демонстративно подкинул на ладони мастер-ключ.

– Я же не сказал, что не пойду.

– Как хочешь, – повторил Петрович, – не думаю, что без тебя мы не доберемся до места.

Проводник недолго потоптался на месте и, приняв решение, спустился на ступеньку, оглянулся и сказал:

– Правильно. Пусть они нас боятся. Кого встретим, того вздрючим. Так, командир?

– Взрослеешь, брат, – усмехнулся в ответ Петрович, и ладонью, мягко, подтолкнул меня следом за сталкером.

Мы преодолели два этажа, следуя за отпечатками трехпалых лап, и остановились перед пустым входом на восьмой этаж. Дверь валялась под узкой лестничной площадкой, изломанная, как лист картона. Проводник выключил фонарь, к чему-то приглядываясь. В проёме мелькали далекие, еле различимые огоньки, разных цветов, мигающие, они, казалось, парили в воздухе, похожие на лесных светляков, если, конечно, насекомые вырастают до размеров гандбольного мяча. Белыч снова включил свет и осторожно пошел вперед.

Сразу за герметизирующим порогом начинался уже привычный коридор шлюза, он тянулся на десять шагов вглубь, после чего обрывался. Дальности диодного фонаря хватило, чтобы разглядеть у противоположной стены такой же короткий обрубок шлюза, выводивший к новому спуску. Метров двадцать предстояло пройти по усыпанному крупными стеклянными осколками полу.

Мы с Белычем, высунувшись с разных сторон за край разрушенного шлюза, осмотрели окрестности.

Привидевшиеся нам огни оказались цветками какого-то разросшегося растения – его заросли виднелись и справа и слева от нас. До ближайших можно было – при большом желании – дотянуться руками. Цветки, похожие на гигантские одуванчики, даже не цветки, а непонятные образования на тычинках, растущих из мясистых чаш, сильно напоминающих отлитые из чугуна декоративные мусорные урны. Под ними едва заметно глазу колыхались длинные листья, почти как у алоэ, но все-таки больше похожие на осьминожьи щупальца. С нескольких, сломанных, повисших безжизненными плетями, текли скупые капли красноватого сока.

Под потолком висели квадратные плафоны светильников, тянулись металлические трубы поливочной системы, оснащенные спринклерами, или дренчерами, или черт знает, как эта фигня у огородников называется.

Оранжерея, что ли?

Чем, учитывая специфику заведения, они здесь занимались? На ромашках гадали – «любит, не любит»?

Белыч потянул меня за рукав. Под кустом с его стороны лежала трехпалая гниющая лапа.

– Хм… – раздалось над головой тихое покашливание Петровича, – я вообще-то не биолог, и тем более не ботаник, но сдается мне, что розочки плотоядные.

– Как росянка? – я слышал краем уха о настоящих плотоядных растениях, жрущих насекомых.

– Долбанувшаяся росянка, жрущая трехпалых мутантов, – добавил Белыч.

Ближайшие к нам растения начали проявлять беспокойство. Листья зашевелились быстрее, один из них осторожно, огибая битое стекло, пополз по полу к шлюзу.

– Валим! – коротко скомандовал Корень.

Преодолеть двадцать шагов бегом, даже нагруженным не очень легкой поклажей – пять секунд. Мы уложились в это время, я чуть отстал – все еще не восстановился и пару раз подскользнулся на стекле. Запрыгивая на площадку шлюза, оглянулся: над цветными огоньками колыхался целый лес листьев-щупалец, разбуженных нашим спуртом, шарящих по потолку и стенам. Некоторые из них уже добрались до того места, откуда мы только что сбежали.

Белыч с разбегу открыл перед нами выход, а Петрович заметил моё отставание и мощным рывком выдернул меня из шлюза. Дверь захлопнулась.

Хоть забег получился недолгим и совсем не быстрым, дышали все тяжело, Петрович даже присел на корточки, держась за поручень.

– Вы видели, – спросил я, когда немножко отдышался, – как листья встопорщились?

– Листья? – хмыкнул Белыч. – Как обратно пойдем? Без огнемета здесь делать нечего.

– Шланг есть, – напомнил Корень. – Метров десять еще. Такой фейерверк сделаем, что всю эту трявянистую гадость потом можно будет совком собирать, ага!

– Белыч, эта дрянь твоего четырехлапого страуса не всего сожрала. Ногу, наверное, для тебя оставила? – Моя простая мысль почему-то вызвала сначала натянутые улыбки у спутников, а потом мы расхохотались все втроём.

– Воды дайте, – успокоившись, попросил Петрович.

После Петровича к бутылке присосался Белыч, потом протянул её мне. Я хотел отказаться, но Корень настоял, убедительно прочитал короткую лекцию о кровеобразовании и напоследок сообщил, что для восстановления потерянной крови жидкости нужно пить не сколько хочешь, а сколько можешь.

Девятый этаж встретил нас запахом застарелого пожара, еще одним лопнувшим шлюзом, потеками горелого пластика с потолка и грязными лужами на черном плиточном полу. Белыч поковырял в одной из луж подвернувшейся под руку железякой, перебаламутил её, подняв со дна облако сажи, провел фонарем из края в край по поверхности блестящей воды. У самой стены лужа, казалось, поднималась вертикально и исчезала в молниеподобном разломе бетонной стены. Недалеко обнаружилось еще пара трещин, сквозь которые тоже сочилась вода. Почти в центре левого крыла в полу зияла дыра, провалившиеся плиты перекрытия уходили на десятый этаж.

– Я думаю, здесь что-то взорвалось. – Бесстрастно констатировал Петрович.

– И не единожды, – добавил Белыч, пальцем показывая направо от бывшего шлюза.

Мы посмотрели в указанном направлении. За валом обуглившегося мусора разрушения были колоссальны! Там не только провалился пол, там и потолок вспучился вверх, сквозь щели в нем свисали белесые корни нынешних обитателей оранжереи. Перекрученная узлами арматура, местами сплавившаяся в невероятные фигуры, кое-как держала на весу тяжелые плиты. Стены двухметровой толщины частично обсыпались, кое-где в прорехи проглядывала скальная порода. Негорючий утеплитель, заложенный в тело стены – я так и не понял, зачем он нужен на глубине сорока метров – торчал во все стороны неопрятными кусками, напоминавшими грязную банную мочалку.

– Занятные игрушки были у господина Колчина, – Корень вспомнил хозяина директорского кабинета. – Другой бы денежки отмывал, взятки брал, результаты исследований налево продавал, а у этого все в дело! Нужны растения, жрущие все подряд – пожалуйста, маленькая атомная бомба – нате вам, четырехлапый страус – с превеликим удовольствием, киска с акульей пастью – да подавитесь! Хороший, видать, человек был, ага?

– Страус с ромашками мог и без академика здесь появиться.

– Вот Белыч, за что не люблю я вашего брата журналиста – так это за отсутствие мозгов! Журналист и мозг – вещи не совместимые в принципе, в силу естественного отбора, – бескомпромиссно заявил Корень. – Как только у кого в этом цеху заводятся мозги, все, считай, для журналистики человек утерян навсегда.

– Обидные слова говоришь, брат.

– Какие? Обидные? – Петрович рассмеялся. – Как ты можешь делать какие-то выводы, не обладая достаточной информацией? Сначала сообщим новость, а потом будем придумывать – о чем она, ага? Как это все могло появиться без академика? Ты где-то на поверхности видел что-то похожее? От грязи завелось, как мыши у Парацельса? Они ещё пару лет назад здесь эксперименты проводили. Здание почти герметично. На верхних этажах такая дрянь не водится. Не надо быть Мичуриным или Менделем, чтобы понимать, что за этот срок такие твари сами появиться здесь не могли.

– Я ж не знал, что всего два года прошло.

– А я и говорю, что для «подумать» – у журналистов мозгов нет! Посуди сам – пусть они здесь с самого восемьдесят шестого года? Ага? Тридцать лет. Пусть двадцать или десять. Что, по-твоему, они все это время жрали? Друг друга? Тогда за это время должен был остаться только один. Как Маклауд.

– А что они жрали два года?

Мне порядком надоел этот бессмысленный спор, возникший на пустом месте, я спрыгнул на пол и направился осмотреть выход, более не вслушиваясь в шипящую пикировку. Они друг другу что-то доказывали, а мне было все равно – причастен ли член-корреспондент к появлению монструозных химер и есть ли у журналистов мозги? Какая разница! Могли бы это выяснять и в более подходящей обстановке.

Я уже минуты три стоял перед завалом из сгоревшей, сплавившейся в единый металлический ком аппаратуры, до самого потолка перегораживающий наш путь, когда на плечо мне легла рука Петровича, и послышался извиняющийся шепот Белыча:

– Что-то увлеклись мы. Нервы расшатаны. Клаустрофобия замучила. Что-нибудь нашел?

– Здесь хода нет. Нужно в пролом лезть.

Петрович подошел ближе к завалу, пару раз пнул ногой железный бок шкафа – баррикада не шелохнулась, звук получился глухой. С таким же успехом можно пинать саркофаг ЧАЭС.

Мы дружно втроем развернулись и, скрипя сапогами по саже, аккуратно перепрыгивая друг за другом через блестящие лужи, потопали к дыре в полу.

Три плиты, провалившись вниз, сложились в конструкцию подобную водяной горке: средняя стала основанием, а две крайние – наклоненными в стороны бортами. И так же как в горке вниз струился тонкий ручей.

Я подошел к его началу, повозил в ручье носком ботинка. Вода была чистая, без мутной взвеси. Почти идиллическая картинка, если забыть о живописных интерьерах помещений.

Внизу, у плит что-то виднелось. Наполовину занесенное мусором, лишенное привычных очертаний нечто, в чем было трудно распознать что-то знакомое.

Мы осторожно, на всякий случай придерживаясь руками за оставшиеся на месте плиты, спустились ниже.

Наконец, стало понятно, что мы нашли: на десятом этаже нас встретил мертвец, облаченный в белый пластиковый скафандр. Шлем с разбитым стеклом был залит черной грязью, сквозь которую торчала блестящая дужка очков. Материал скафандра оплавился по левой стороне, были видны сломанные ребра покойника.

Переступив через него, я оказался на десятом ярусе лаборатории. Под ногами – сплошной, глубиной в десяток сантиметров, покров воды, мгновенно пробравшейся сквозь швы ботинок. Она неприятно остудила вспотевшие ноги, пальцы мгновенно свело судорогой, я замер на месте, пережидая неприятные ощущения. Следом за мной сошли и спутники. Белыч недовольно зашипел, Петрович остался невозмутим и с любопытством осмотрелся вокруг.

Это помещение меньше пострадало от пожара, но всюду, куда доставали наши фонари, мы натыкались на трупы. Они лежали группами и отдельно, в скафандрах и простых халатах, превратившихся в неузнаваемые лохмотья. Их было много. И чем дальше мы отходили от провала, тем меньше повреждений находили на мертвецах. Я насчитал в этой братской могиле тридцать шесть человек, навечно замурованных на глубине в сорок метров.

Две трети из них погибли от удушья – это было видно по перекошенным лицам, широко раскрытым ртам, сцепленным на горле рукам.

– М-да… – протянул Белыч, – последний день Помпеи. Огонь сожрал кислород и людям стало нечем дышать. Я такое уже видел.

Петрович несколько раз перекрестился, опять до слуха донесся быстрый шёпот – «…помилуй мя грешнаго, Господи, помилуй…».

Настроение и без того было не самым веселым, а при виде этого склепа вообще расхотелось что-то делать.

Сколько мертвых я увидел за последние дни? Пятьдесят? Сто? Для чего они умерли? Кому и какая польза от их смертей? Эти люди до последнего момента что-то делали, на что-то надеялись, и вдруг – ба-бах! И нет смысла в их жизнях.

Я сел на чудом сохранившийся крутящийся стул. Закрыл глаза. Нам предстояло пройти ещё всего лишь сквозь один этаж, но мне уже казалось, что дорога наша – сквозь смерть, разрушения и боль, не кончится уже никогда. Мы будем вечно брести по этим каменным катакомбам, ежеминутно натыкаться на препятствия, и чем ближе мы подойдем к своей цели, тем дальше она от нас будет.

Не знаю, хотелось ли еще Петровичу получить свой волшебный ящик, я желал в тот момент одного – повернуть время обратно и никогда, никогда, никогда не приближаться к Зоне на пушечный выстрел. Забыть, а лучше никогда не знать про всех обитающих здесь мутантов, сумасшедших людях, давно забывших о любой морали и правилах. Стереть из памяти любые воспоминания об артефактах и аномалиях. Будь проклято это место. Уж лучше смерть, чем всю жизнь помнить такое.

Тогда я дал себе слово, что, если выживу – больше никогда не ступлю на землю между Чернобылем и Припятью. Какие бы сокровища в ней не скрывались. Какие бы тайны и откровения не таились бы за Периметром. Теперь мне до них не было никакого дела! Этот давний пожар сжег ещё, по крайней мере, одну душу.

Я открыл глаза и посмотрел на своих спутников. Белыч, закусив губу, чесал в затылке, Петрович присел на корточки, что-то ковыряя ножом в воде.

Прикрывшись от света моего фонаря рукой, Корень посмотрел на меня из-под ладони и задумчиво произнес:

– Похоже, Макс, из миллиона способов заработать я выбрал самый дурацкий. Только теперь, когда осталось пройти так мало, мы с тобой не должны останавливаться, чего бы нам не померещилось. Нужно доделать дело. Ну… ты знаешь. Мы говорили.

Я глубоко вздохнул, встал и, ничего не отвечая, первым пошел туда, где должен был располагаться выход из шлюза на пожарную лестницу.

За спиной послышался вздох Белыча:

– Вот за это я и не люблю подземелья. Пробудешь здесь сутки, депрессия потом месяц одолевает. А ещё здесь где-то контролёр бродит. Сука.

Дверь оказалась настежь открыта, а на лестнице лежали ещё двое мертвых в скафандрах биологической защиты, сцепившихся в давней схватке. Тела переплелись в зверином бескомпромиссном поединке не на жизнь, а на смерть, которая не стала выбирать победителя и забрала обоих. Чуть ниже нашелся и третий – в форме охранника, прислонившийся к стене на межэтажной площадке. У его ног лежал подернутый ржавчиной ПМ, а в черепе недоставало приличного куска, на месте которого чернело мерзкое пересохшее месиво. Белыч, а за ним и я осторожно перешагнули через перегораживающие дорогу ноги, боясь случайно задеть мертвецов. Боясь не испачкаться, или задеть давно высохший труп – не желая тревожить усопших.

Еще полпролета и мы с проводником остановились перед совершенно, на первый взгляд, целой дверью, ожидая, когда явится Петрович со своим ключом. Через пару секунд я оглянулся и застал Корня стоящего над самоубийцей и водящего пальцем по стене, на которой светлело пятно света.

Мне было все равно, что бы не нашел там Корень, но Белыч полюбопытствовал:

– Чего там?

Петрович оглянулся на нас, задумчиво склонил голову на бок, сплюнул на пол и лишь после этой церемонии ответил:

– Предупреждение, ага. Не очень понятное. Посмотри-ка, может, разберешься?

Проводник легко взбежал наверх, и теперь они вдвоем тыкали пальцами в бетонную поверхность. Я прислонился к двери, ожидая, чем кончится мозговой штурм моих следопытов. В голове крутился навязчивый мотив старой дебильной песенки «Крематория» – «Мы все живем, для того, чтобы завтра сдохнуть». Я, кажется, ненадолго забылся, потому что вдруг обнаружил себя сидящим на корточках, напевающим бесконечное «..лай-ла-ла, лай-ла-ла».

Долго отдыхать мне не дали – очень скоро следствие зашло в тупик, и потребовалась помощь. Не знаю, на что рассчитывал Петрович, обращаясь ко мне, ведь в голове моей, кроме мелодии «Крематория», не было ничего. Скорее по привычке – отзываясь на очередную команду Корня, чем по своему желанию, я тяжело поднялся на ноги и проковылял к надписи, накарябанной на стене чем-то острым:

«С. есь на. на. ца да. га на + 12345..я. ка. Смерть!»

Буквы и цифры, неровные, сделанные рваными штрихами, были написаны тремя строками, плавали, наползали друг на друга, оставляя впечатление, что писавший был не совсем в себе. И лишь последнее слово читалось легко.

– Прочитал? – Петрович достал из кармана разгрузки тонкую белую сигарету, пристроил её в губах, но прикуривать не стал. – Понял что-нибудь?

– Нет. – я на самом деле ничего не понял, да и не старался понять. Просто принял эту надпись к сведению, как заголовок в газете.

– Ясно. Мы тоже. Думаю, о чем бы это ни было, нужно быть поосторожнее.

– Спасибо, Петрович, – съязвил проводник, – открыл мне глаза! А я-то дурень думал, что на пикник пришел!

– Заткнись, – беззлобно оборвал его Корень и слегка подтолкнул вниз, – веди, давай.

Вслед за Белычем я протиснулся в дверь.

Все как обычно – темнота, длинные расходящиеся конусом лучи фонарей, шорох осторожных шагов, недовольное сипение Петровича за спиной. Только почему-то показалось мне, что фонари наши с каждым шагом вперед все слабее становятся. После дюжины шагов Белыч посветил в стороны – луч едва ли бил дальше двадцати метров, оглянулся, изображая недоумение, замер на несколько секунд, прошел вперед еще десяток метров и снова его луч скользнул по замысловатой траектории вокруг нас, ничего не обнаружив и еще сильнее укоротившись. Он сбросил с плеч рюкзак и извлек из него коробку с фальшфейерами, похожими на большие офисные маркеры.

– Глаза прикройте, – скомандовал Белыч, собираясь снять колпачок.

Первую свечу, загоревшуюся ярким белым пламенем, он бросил далеко влево, вторую направо, третья улетела вперед метров на двадцать, упала, немного прокатилась по полу и замерла, освещая все вокруг себя. Противоположного выхода, отмеченного на плане помещений, не было! Не было видно ни стен, ни потолка, вообще – ничего! Только ровный бетонный пол, без пыли, на котором ровным белым светом горят три шипящих огня.

– Что за ботва? – неизвестно у кого спросил Белыч.

Фальшфейеры один за другим потухли. Мы с Петровичем развернулись одновременно, направляя свои фонари назад. И облегченно выдохнули – дверь, через которую мы прошли, была на месте.

– Сколько у тебя еще сигналок? – Корень подошел к сталкеру.

– Девять осталось. Три белых, двадцатисекундных. Остальные красные. Минутные.

– Отлично! Давай так сделаем: побросаем по курсу, перемещаясь к горящим, авось, найдем дорогу. У Макса где-то веревка осталась. Надо её к двери привязать.

– Сколько там этой веревки? – идея не показалась мне достойной. – Метров десять осталось. Ерунда.

– А что делать? – Петрович пристально посмотрел сначала на меня, потом на Белыча. – Есть соображения?

– Одному остаться придется. Голосом команды подавать будем. – Белыч еще раз огляделся вокруг. – Пол ровный, аномалий не видно. Можно и в темноте побродить. Да и фонари метров на двадцать пока бьют.

– Я останусь, – Корень сбросил поклажу на пол, уложил «вал» на сгиб локтя и застыл недвижимым памятником.

– Пошли, Макс. – Белыч перевесил на грудь свой «калаш», накрутил на него ПБС, пояснил, – Если в темноте стрелять придется, чтоб не ослепнуть совсем. Вам-то с «валами» хорошо. Тихо и без огонька.

– Стой! Дай-ка мне свою пушку, – Корень протянул руку, принял у послушного Белыча его «калаш», отдал взамен свой «вал».

Он скрутил ПБС, бросил его сталкеру и довольно ухмыльнувшись, пояснил свои действия:

– Дополнительный маяк будет, ага. Если через пять минут не вернетесь, стану стрелять одиночными вверх каждые полминуты. Вспышку далеко видно.

Белыч согласно кивнул, повесил автомат на плечо, оглянулся на меня:

– Готов, Макс?

– Готов.

Он, резко размахнувшись, бросил вперед очередной, на этот раз красный «маркер» и мы поспешили за ним вслед, пользуясь недолгим моментом приличного освещения. Немного не добежав до цели, Белыч зашвырнул еще одну свечку, а когда мы оказались около неё – следующую. После пятой свечи я успел быстро оглянуться и увидел позади нас лишь три горящих огня. А свет брошенного вперед шестого фальшфейера снова осветил небольшой клочок темноты над бетонным полом – ни стен, ни, тем более, дверей.

– Стой! – мой окрик вопреки ожиданию не раскатился гулким эхом по обширному – теперь это уже было понятно – залу, а буквально сразу затих, запутавшись в плотной темноте, – Назад! Свечи гаснут!

Мы бежали назад, чувствуя, что не успеваем – огни гасли, начиная с самого дальнего, и уже очень скоро мы застыли на месте, не видя перед собой ориентиров.

– Петрович! Ау! – не теряя времени, заорал проводник.

Корень молчал. Наверняка просто не слышал. Белыч попробовал покричать громче, едва не сорвал голос и благоразумно заткнулся.

– Видел когда-нибудь такое? – я спросил сталкера, выразительно обведя пальцем вокруг головы.

– Даже не слышал, – просто ответил проводник. – Похоже, влипли.

Мне показалось, что где-то слева, на периферии зрения что-то неярко полыхнуло на секунду – неярко, будто прикрытое черной тряпкой, но в кромешной темноте, что нас окружала, достаточно заметное, чтобы привлечь внимание.

– Кажется, я что-то видел. Белыч, выключаем фонари, смотрим по сторонам. Там – слева, что-то блеснуло.

Тьма вокруг нас после выключения света, казалось, осязаемо залепила глаза, сковала страхом руки и ноги, не давая возможности даже просто шевельнуться. Кружилась голова, как после быстрой карусели в далеком детстве, накатила тошнота. И слева вновь полыхнуло короткой вспышкой.

– Петрович стреляет. Пошли. Считай до двадцати, потом выключаем фонари, смотрим.

Мне показалось, что бродили мы в темноте, подгоняемые периодическими всполохами Корневского «маяка», по меньшей мере, пару часов. Белыч несколько раз успел высказать предположение, что Петрович просто издевается над нами, бегая кругами, подавая сигналы то слева, то справа. Он вроде бы даже обиделся.

К Петровичу мы вышли совсем не с той стороны, откуда он нас ждал. Охотясь за его сигналами, мы сильно забрали влево и как-то неожиданно оказались между стоянкой Корня и входной дверью. Белыч, увидев его, обессилено опустился на пол – не столько от физической усталости, сколько от завершения не очень приятных блужданий, когда уже пару раз появлялось стойкое ощущение бесконечности коротких перебежек между проблесками далеких выстрелов. Я стоял над сталкером, уперев ладони в колени, и тяжело дышал, переводя дух. Петрович успел выстрелить еще три раза, прежде чем я отдышался и окликнул его.

Услышав мой окрик, Корень моментально повернулся на месте, взял меня на прицел и замер.

– Макс?

– Мы это, брат, – отозвался снизу Белыч, – заблудились немного. В аномалию вляпались, кажется.

– Сейчас нормально всё?

– Да, иди к нам. Вперед дороги все равно нет.

– Мысли есть как вниз пролезть? – Петрович неспешно подобрал брошенные рюкзаки, забросил их на плечо и, согнувшись под их тяжестью, пошел к нам.

– Через лифтовую шахту попробуем, – без оптимизма предложил сталкер. – На этаж поднимемся и попробуем.

Корень остановился возле нас, шевельнул плечом, скидывая груз.

– Через шахту? Опять в этот склеп? – меня совсем не обрадовало предложение проводника, но другого пути и впрямь не было.

Петрович, ничего не отвечая, прошел мимо нас к двери, открыл её и высунулся наружу.

– Твою мать! Где они? – ругаясь на чем свет стоит, он выскочил на лестничную площадку, мы, подобрав свои пожитки, бросились за ним.

– Не ушли же они! – На середине лестничного пролета стоял Корень и растерянно смотрел по сторонам.

– Кого потерял, Петрович? – спросил я.

Корень оглянулся, и медленно, почти по слогам, произнес:

– Здесь лежали три трупа. Мертвее не бывает. Сейчас их нет. И на стене нет никаких надписей! И следов наших нет! Вообще ничего нет!

Белыч вцепился в мое плечо обеими руками, как-то жалостливо всхлипнул и прохрипел:

– Контролер, сука!

– Какой контролер, сталкер?! – свирепо заорал Корень. – Нет здесь никого! Даже дохляков нет!

– Контролер водит, – упрямо хрипел Белыч, – сначала запутал нас там, – он кивнул за спину, – теперь здесь морочит.

– Прекрати истерику, сталкер! Нет здесь никого!

Белыч шмыгал носом, тер грязной ладонью небритые щеки, часто дышал и молчал. Мне же были совершенно безразличны его страхи, я уже перегорел.